Текст книги "Епископ ада и другие истории"
Автор книги: Марджори Боуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Они приблизились.
– Теперь, раз уж мы здесь, – сказал Рене, – почему бы нам не заглянуть внутрь?
Сказав так, он сорвал одну из гнилых ставней и забрался внутрь.
Клод последовал за ним, точно загипнотизированный.
Они оказались в сырой, унылой, пустой комнате – точно такой, какую он видел во сне.
Клод взглянул на Рене и увидел, как изменилось выражение его лица.
– Значит, это ты убил ее? – тихо спросил он.
– Разве ты об этом не догадывался? – спросил Рене. – Я любил ее, а она любила меня, пока не появился ты. И тогда я возненавидел вас обоих. С тех пор я словно обезумел; наверное, так же как и ты, со своими видениями.
– Ты убил Амброзину! – еле слышно воскликнул Клод.
– А твой сон подсказал мне, как убить тебя.
Клод начал смеяться.
– Ее прекрасные волосы… Если бы можно было вскрыть могилу, и увидеть их снова… пышные волосы вокруг ее головы, точно подушка… – Он взглянул на Рене, чье бледное, искаженное лицо наливалось злобой, лишающей какой-либо надежды.
Клод даже не прикоснулся к оружию, бывшему у него; он упал на колени, сложил руки и замер в молитвенной позе, бормоча что-то бессмысленное.
Рене выхватил нож, которым убил Амброзину, и бросился на него.
СЕРАЯ КОМНАТА
The Grey Chamber (1929)
неизвестный автор [перевод с французского Мэрджори Боуэн]
Молодой Блендау направлялся в Италию в свите немецкой принцессы, у которой служил секретарем. Прибыв в некий город на севере Германии, где принцесса решила задержаться на несколько дней, он получил разрешение посетить некоего господина Ребмана, занимавшего в то время должность управляющего в королевском поместье, находившемся неподалеку. Этот джентльмен жил в нескольких милях от города, в котором остановились принцесса и ее поезд.
Они вместе учились и не виделись с четырнадцати лет; их последняя встреча состоялась семь лет назад. Поэтому Блендау решил сделать сюрприз своему другу и его семье, а поскольку прекрасно знал местность, то взял лошадь и отправился в одиночку через лес, несмотря на зимнее время.
Утром погода была очень хорошей, но днем он заметил, что небо затягивают тучи, а к вечеру пошел сильный снегопад. Это сильно задержало Блендау; на дороге образовались заносы, крупные хлопья снега били в лицо и слепили глаза, так что он не мог как следует править лошадью; несколько раз он сбивался с пути, и хотя рассчитывал добраться до дома мистера Ребмана вскоре после полудня, он оказался там только к девяти часам вечера, продрогший и измученный, сделав крюк в двадцать миль.
Мистер Ребман узнал его с трудом, – так сильно он изменился со времени их последней встречи. Но когда узнал своего позднего гостя, то был очень рад и сожалел лишь о том, что жена и дети уехали в соседний город по случаю свадьбы родственника, и вернутся лишь через несколько дней.
Мистер Ребман велел приготовить для друга самый лучший ужин и достать из погреба самые лучшие вина; и после того, как Блендау выпил три бутылки «Меерштейнера» и рассказал обо всем, что случилось с ним за последние семь лет, он почувствовал, как его усталость и раздражение, вызванные длительной поездкой по холоду, прошли. Тем не менее, вскоре он был вынужден прервать приятную беседу и попросить разрешения лечь спать.
Мистер Ребман, рассмеявшись, заявил, что своей просьбой друг ставит его в затруднительное положение. Жена была в отъезде, все комнаты, кроме тех, которые занимали домашние, были не готовы, а благоразумная хозяйка прихватила с собой ключи от сундуков, в которых хранились простыни, покрывала и матрасы. Он позвал старую служанку, Бриджит, объяснил ей возникшее затруднение, и та ответила: «В Серой комнате постель застелена; вы же знаете, сэр, эта комната предназначена для гостей. Если господин Блендау пожелает, он может лечь там».
– Нет, – ответил Ребман. – Мой друг Блендау не хотел бы провести ночь в Серой комнате, я в этом уверен.
– Почему нет, сэр? – спросила старуха.
– Где угодно, только не в Серой комнате! Ты уже забыл леди Гертруду? – Мистер Ребман повернулся к гостю с лукавым блеском в глазах.
– Ба! Это было так давно, что я больше не вспоминал о ней, – воскликнул Блендау. – Неужели ты думаешь, что меня до сих пор беспокоят какие-то детские глупости? Конечно, нет! Позволь мне провести ночь в этой знаменитой комнате. Я больше не боюсь ни привидений, ни злых духов, и если прекрасная Гертруда сочтет нужным составить мне компанию, – то я так устал, что она вряд ли помешает мне уснуть.
Мистер Ребман с сомнением взглянул на него.
– Друг мой, вне всякого сомнения, ты сильно изменился. Семь лет назад ничто в мире не заставило бы тебя согласиться переночевать в Серой комнате, даже если бы два отчаянных храбреца составили тебе компанию. Откуда у тебя такое мужество?
– Семь лет назад – это семь лет назад, – засмеялся Блендау. – С тех пор я несколько повзрослел. Не забывай, что я уже пять лет живу в столице. Поверь, я знаю и видел слишком многое, чтобы верить старым легендам.
– В таком случае, дружище, я не возражаю. Пусть Небеса охраняют твой покой. Бриджит, возьми фонарь и проводи господина Блендау в Серую комнату.
Блендау пожелал доброй ночи своему старому другу и последовал за Бриджит в знаменитую Серую комнату, расположенную на втором этаже одного из крыльев особняка.
Бриджит поставила на туалетный столик две свечи, по обе стороны овального зеркала, чья рама представляла собой плетеный старинный орнамент. Старухе, казалось, было не по себе в этой огромной комнате; она слегка поклонилась Блендау и поспешила прочь.
Молодой человек принялся осматривать комнату, которая когда-то была ему хорошо знакома и всегда, в дни его юности, наполняла его ужасом. Все в ней оставалось таким, как тогда, когда он видел ее в последний раз. На огромном камине стояла дата – 1616 год; чуть дальше, в углу, виднелась узкая дверь, верхняя часть которой была сложена из квадратов старинного свинцового стекла. Она вела в мрачный коридор, который спускался к основанию башни, в мрачные подземелья.
Мебель состояла из шести кресел, украшенных позолоченной бронзой, двух массивных столов, инкрустированных медью, на изящных ножках, и большой кровати с балдахином, занавешенной тяжелым серым шелковым пологом, расшитым потускневшим от времени золотом. Ничто в этой комнате не менялось уже более ста лет, ибо управление этим королевским владением с незапамятных времен было доверено семье Ребман.
Владелица замка, Гертруда, была «древнее» поместья. Как часто Блендау слышал ее ужасную историю! Согласно старинной легенде, которую в детстве ему рассказывала няня, Гертруда в раннем возрасте поклялась посвятить Богу свою молодость и красоту, и уже собиралась навсегда уйти в монастырь, когда ее прелесть пробудила низменные желания некоего графа Хьюза, который однажды ночью ворвался в ее комнату, в эту самую Серую комнату, и силой лишил ее чести.
Гертруда поклялась на распятии, что звала на помощь, но в этой уединенной части замка, так далеко от других покоев, кто мог слышать ее отчаянные крики? Безнравственность Хьюза не повлекла за собой никаких последствий, он остался безнаказанным, а когда несчастная Гертруда рассказала о случившемся своему духовнику, тот отказал ей в разрешении войти в монастырь и закрыл перед ней дверь святилища девственниц Господних. А так как она намеревалась обмануть Господа, желая стать монахиней, и при этом отрицая свою вину, он сказал ей, что, во искупление, она должна будет претерпеть муки Чистилища в течение трехсот лет.
Несчастная девушка, в отчаянии, приняла яд и умерла в Серой комнате в возрасте девятнадцати лет. Ее суровое покаяние продолжалось, и должно было прекратиться только спустя сорок лет, то есть в 1850 году, и до истечения рокового срока Гертруда продолжала каждую ночь появляться в Серой комнате.
Блендау часто слышал эту историю и даже встречал людей, готовых поклясться в том, что они видели призрак девушки в Серой комнате. Все их рассказы были похожи в одной детали: в одной руке призрак держал кинжал, вероятно, чтобы пронзить сердце графа, а в другой – распятие, предназначенное, вне всякого сомнения, чтобы примирить преступника с Небом, показав ему образ Спасителя, умершего, чтобы искупить грехи человечества.
Призрак являлся только в Серой комнате, и по этой причине она долгое время пустовала. Но когда господин Ребман унаследовал замок и должность управляющего, он превратил комнату с привидениями в комнату для гостей, в доказательство своего неверия в призрак и легенду.
Блендау внимательно оглядел комнату. Хотя он и похвастался, что больше не верит в призраков, ему было немного не по себе. Он запер дверь, через которую вошел, и стеклянную дверь, ведущую в длинный темный коридор. Он погасил одну свечу, другую поставил у кровати, разделся, скользнул под простыни и теплое одеяло, вознес молитву, погасил другую свечу, опустил голову на подушку и тотчас же погрузился в глубокий сон.
Но через некоторое время он проснулся и услышал, как часы на башне пробили полночь. Он открыл глаза и увидел, что комната слабо освещена. Он приподнялся на локте – и ужас изгнал остатки сна. Полог в конце кровати был наполовину задернут, и он мог видеть зеркало на туалетном столике прямо напротив. В нем он увидел отражение призрака Гертруды, одетого в саван, с распятием в левой руке и кинжалом в правой.
Кровь застыла у него в венах: то, что он видел перед собой, не было ни сном, ни видением, но страшной реальностью; это был не скелет и не тень, это была сама Гертруда, с мертвенно-бледным лицом. Ее сухие, бесцветные локоны украшала гирлянда из плюща и розмарина; когда она двигалась, Блендау слышал шелест листьев этой мертвой гирлянды и подола савана, волочившегося по полу. Он видел в зеркале, при свете двух ярко горевших свечей, блеск неподвижных глаз Гертруды и бледность ее губ.
Он попытался вскочить и подбежать к двери, через которую вошел, но ужас парализовал его – он не мог пошевелиться.
Гертруда поцеловала распятие. Казалось, она читает молитву; Блендау видел движение ее губ, на которых еще оставались следы принятого ею яда. Он увидел, что глаза несчастной обращены к небу; подняв кинжал, страшный признак направился к кровати.
Блендау едва не потерял сознание, когда полог распахнулся. В ее неподвижных, безжизненных глазах был написан ужас, когда она увидела человека, скорчившегося на подушках, и прижала свой маленький кинжал к груди того, кого приняла за преступника. В этот момент холодная капля упала с ее гирлянды на бледное лицо Блендау. Пронзительно вскрикнув, он вскочил с постели, бросился к окну, чтобы позвать на помощь.
Но Гертруда помешала ему. Когда он бросился к окну, она уже стояла там, держась одной рукой за задвижку, так что он не смог бы открыть его. Другой рукой она обхватила его за талию, и он снова издал пронзительный крик, поскольку ощутил сквозь ночную рубашку ледяное прикосновение смерти.
Он вдруг заметил, что теперь у нее нет ни распятия, ни кинжала, и что она, по-видимому, больше не жаждет жизни несчастного Блендау, но, – это было еще более ужасно, – предлагает ему и ожидает от него любовных объятий.
Когда она обняла его, он, содрогаясь от ужаса, бросился к маленькой стеклянной двери.
Открыв дверь (она не была заперта, хотя накануне вечером он сам запер ее на ключ), он столкнулся лицом к лицу со скелетом, преграждавшим проход, – вне всякого сомнения, это был граф Хьюз. Его страшное лицо, на котором еще сохранились остатки кожи и плоти, было искажено ужасной гримасой. Он вошел в комнату, позволив двери позади него захлопнуться со звуком, эхом разнесшимся по всей башне.
Блендау, оказавшись между двумя призраками, призраком Гертруды и графа, лишился чувств и медленно погрузился в темноту.
Когда он пришел в себя, холодный зимний рассвет уже пробивался сквозь незастекленные окна. Блендау, окоченевший и продрогший, в ночной рубашке, мокрой от пота, поднялся с пола и дрожащими руками принялся искать свою одежду. Несмотря на невыразимую усталость и тошноту, ничто не могло заставить его хоть ненадолго остаться в этой комнате.
Поначалу он пытался убедить себя, что стал жертвой кошмара, но эта мысль не показалась ему правдоподобной, когда он увидел на туалетном столике перед зеркалом вторую свечу, которую он поставил туда и погасил, забравшись под одеяло. Он заметил, что свеча наполовину сгорела, хотя накануне вечером горела недолго. Он также обнаружил, что обе двери, запертые им накануне вечером, так и оставались запертыми.
У Блендау не хватило смелости никому рассказать о своем приключении. Он не хотел, чтобы над ним смеялись как над впечатлительным фантазером, в особенности семейство Ребман. С другой стороны, если он сумел бы убедить хозяина замка в реальности своего видения, кто осмелился бы продолжать жить в замке, где Гертруда и отвратительный скелет ее возлюбленного встречаются каждый вечер?
Но если он промолчит, его попросят провести еще одну ночь в Серой комнате, а на это у него не хватит сил.
Поэтому он поспешно оделся, неслышно прокрался через замок, пока все спали, спустился в конюшню, сел на коня и, ни с кем не попрощавшись, умчался в город через заснеженный лес.
ХОЗЯЙКА ДОМА
The Housekeeper (1949)
Мистер Роберт Секфорд, светский человек, изрядно потрепанный жизнью, нетвердой походкой вошел в свой дом неподалеку от таверны «Черный Бык» в Хай Холборне. Он был все еще известен как «Красавчик Секфорд» и одет по последней моде 1710 года, с множеством кружевных украшений и бижутерией, сверкавшей, подобно бриллиантам, а на голове его был огромный парик.
В мистере Секфорде было много фальшивого великолепия; на расстоянии он еще выглядел все тем же блестящим человеком, каким был когда-то, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что щеки его густо припудрены, как у женщины; глаза и подбородок были тяжелыми, а лицо, за исключением щек, бледным; он все еще оставался красивым мужчиной, но годы праздности и расточительства наложили на него глубокие следы; его натура была одновременно жестокая и женственная. Правильные черты лица и выражение темных глаз не позволили бы подумать, что перед вами человек никчемный и порочный; к тому же, он был хорошо воспитан, галантен и обладал грацией, вызывавших восхищение и помогавших преодолевать трудные моменты, случавшиеся в его карьере. Но все это было фальшивым – таким же фальшивым, как бриллианты у него на шее и на пряжках башмаков; он даже не был благородного происхождения; туман, окутывавший его, был доказательством того, что он стыдится своей семьи и рассматривает ее как препятствие своей блестящей карьере.
Он вошел в свой скромный, но элегантный особняк, и велел принести в кабинет свечи.
Медленно сняв белые надушенные перчатки, он задумчиво взглянул на свои пухлые, гладкие руки, затем – на стол орехового дерева, на котором стояли серебряные письменные приборы и подсвечники, лежали ручки и множество коротких заметок на позолоченных, надушенных листах бумаги.
Было также много других, не позолоченных и не надушенных; мистер Секфорд знал, что эти последние – счета, в то время как первые – безвкусные приглашения на третьесортные балы и рауты.
В мире мистера Секфорда все становилось третьесортным.
Он в отчаянии оглядел комнату вызывающим взглядом, в котором, впрочем, читалась не храбрость, в трусость.
Счета накапливались, его кредита надолго не хватит; его плот не мог долго держаться на волнах лондонского общества; ему было очевидно: еще немного, и он пойдет ко дну.
Если только…
Если только карты не придут ему на помощь; но это было маловероятно, его слишком хорошо знали.
Все способы, какие в любой момент могли доставить средства к существованию беспринципному мошеннику и в то же время позволить ему оставаться в обществе на хорошем счету, были мистером Секфордом уже использованы.
Звук открывшейся двери заставил его поднять глаза; он боялся кредиторов и не был уверен в благонадежности слуг, которым задерживали жалованье.
Но это была его жена; увидев ее, Красавчик Секфорд выругался так, что это удивило бы тех почтенных людей, за чьими чайными столами он присутствовал.
– Попрошу вас вести себя вежливо, – произнесла она жеманным тоном.
Подойдя к камину, она недовольно взглянула на поленья, рассыпавшиеся в пепел.
– Приходил драпировщик, – сказала она, – со счетом почти в тысячу гиней, и мне с трудом удалось отослать его. Неужели у нас ничего не оплачено?
– Ничего.
Она смотрела на него с презрением, которое относилось скорее к ней самой, чем к нему; она была женщиной черствой и бессердечной; и лишь чувство юмора и правильная оценка мужчин и окружения не позволяли ей выглядеть просто отвратительно.
– О Господи! – она улыбнулась. – Жить в постоянном обмане с Красавчиком Секфордом!
Сама она была графиней; она получила этот титул от Карла II по вполне понятной причине; она все еще была красавицей и носила прекрасные платья, но впереди ее ожидала старость распутной, бездушной женщины.
Ее репутация была дурной даже среди таких, как она; она жульничала во всем, начиная с любви и кончая картами, и никакие сожаления не могли служить оправданием ее безобразных поступков. В конце своей карьеры признанной богини игорного дома, она вышла замуж за Роберта Секфорда, полагая, что у него есть деньги, или, по крайней мере, достаточно ума, чтобы их добыть, а также немного обманутая его бойким языком, – он постоянно льстил ей, заставляя думать, что ее красота и очарование остаются неизменными, – только чтобы найти его авантюристом, находящемся даже в худшем положении, чем она сама, который даже не оплатил одежду, в которой ухаживал за ней. Ее единственным удовлетворением было то, что и сам он также был обманут.
Он полагал, что она станет благоразумной хранительницей того, что у него еще оставалось; вместо этого, ее эгоизм растратил все, что приобрела его алчность, ибо она полагала их брак как шанс для себя предотвратить окончательный крах.
Изможденная, накрашенная, с темным париком на голове, фальшивым жемчугом на шее, в грязном атласном платье, изящно обтягивавшем ее фигуру, все такую же стройную, она смотрела на огонь.
– Нам придется уехать, – сухо заметила она.
Он посмотрел на нее глазами, полными ненависти.
– У тебя должны быть деньги, – резко произнес он.
Алчность, – порок старости, – вспыхнула в ее взгляде, как вспыхнула бы ревность в глазах молодой женщины.
– То немногое, что у меня осталось, нужно мне самой, – возразила она. – На самое необходимое. – Она улыбнулась своему отражению в зеркале над камином.
– В таком случае, оставь меня, – с горечью произнес он; если бы он смог избавиться от нее, это немного скрасило бы его отчаянное положение.
Но у леди не осталось поклонников; она даже не могла больше ослеплять юношей порочной славой своего прошлого; у нее не осталось никого, кроме мистера Секфорда, и она намеревалась держаться за него; он был мужчиной, и на двадцать лет моложе ее – и он мог еще, по ее мнению, оказаться ей полезным.
Кроме того, эта женщина, у которой никогда не было подруг, содрогалась при мысли о том, как одиноко будет жить без мужчины, привязанного к ней, – даже в могиле ей будет лучше; она испытывала ужас, какой испытывают люди, лишенные веры в Бога.
– Ты говоришь глупости, – сказала она. – Я никуда не уйду.
– В таком случае, миледи, вам предстоит умереть с голоду! – с яростью воскликнул он.
– Нет, сэр, с голоду я не умру.
Он не смог заставить себя взглянуть на нее, подошел к столу и принялся рвать лежавшие на нем записки.
– Ты не пойдешь сегодня в театр? – ворчливо осведомилась она.
– У меня нет денег, чтобы заплатить за место, – усмехнулся он.
– Мы могли бы выиграть что-нибудь в карты.
– Люди стали очень осторожны.
– Вы очень ловко обманули меня, мистер Секфорд, – заметила графиня, – разве вы не можете обмануть кого-нибудь другого?
Он повернулся к ней с саркастической улыбкой.
– Ах, мадам, если бы я был холостяком…
Она была немного испугана выражением его лица, но собралась с духом; как-никак, она все-таки была женщиной, обласканной королем: «Вы полагаете, что так очаровательны? Вы считаете, что могли бы подобрать себе другую пару? Взгляните в зеркало, сэр. Ваше лицо полностью соответствует вашей репутации».
Он сделал шаг к ней, она закричала; в это мгновение она стала похожа на знатную даму.
– Я позову стражников! – взвизгнул она.
Он отступил и замер, глядя на нее.
– Пара глупцов, – с горечью произнесла она. Затем ее циничный юмор победил отвращение. – Твоя первая жена улыбнулась бы, увидев нас сейчас, – заметила она.
Красавчик Секфорд повернул к ней внезапно посеревшее лицо.
– Что тебе известно о моей первой жене? – с яростью спросил он.
– Почти ничего, – ответила миледи. – Ты ведь старался прятать ее дома, не так ли? Можно только догадываться.
Мистер Секфорд был разъярен; ему претило любое упоминание о женщине, на которой он женился, когда пребывал в неизвестности, бывшей рядом с ним в течение всех его подъемов и падений; он помнил ее изможденное лицо, невоздержанный язык, грубые манеры – все вместе делало ее шипом на ложе из роз его самых нежных дней.
Он ненавидел ее и верил, что она ненавидит его; она была шотландкой, строптивой, бережливой, честной, простой, хорошей хозяйкой; она создавала дома уют, но заставляла стыдиться ее, когда он выводил ее в свет.
Она умерла всего за несколько месяцев до его нынешнего брака.
– Можно только догадываться, – повторила графиня; ее накрашенные губы исказила жуткая улыбка, – насколько приятной была ее жизнь.
Он резко повернулся к ней: внушительный, сильный, с перекошенным от злобы лицом, несмотря на свой атлас и французский парик.
– Ах, – испуганно, но с вызовом, взвизгнула она, – вы похожи на убийцу.
Он отвернулся и пробормотал себе под нос какое-то ругательство.
– Что ты собираешься делать? – спросила миледи, насмешливо оглядывая безвкусное великолепие, взятое в аренду, чтобы заманить ее в сети брака, и которое скоро должно было быть возвращено.
Красавчик Секфорд сдержал гнев, направленный на эту ужасную женщину, обманувшую его, лишившую его последнего шанса на спасение.
– Где слуги? – спросил он.
– Ушли. Думаю, они забрали с собой часть столовых приборов и все вино. Осталось лишь немного еды.
Подойдя, мистер Секфорд взглянул: стол был застелен грязной скатертью, на ней лежал черствый хлеб, а на грязном блюде – кусок жирной ветчины.
– Я уже поужинала, – заметила графиня.
Ее муж, не сказав ни слова, вышел из комнаты; он был голоден и отправился искать еду, мысль о хлебе и жирной ветчине вызывала тошноту. Он был верен своим привычкам и, спускаясь по лестнице, вспоминал о своей покойной жене, – замечательной хозяйке, – умевшей создавать уют даже в бедности.
Открыв дверь в столовую, он был приятно удивлен. Очевидно, кто-то из слуг все-таки остался.
В камине горел аккуратный огонь; стол был застелен чистой скатертью и сервирован; свежий хлеб, масло, вино, фрукты, блюдо с горячим мясом, сыром и яйцами – ожидали его; блестели начищенные винные бокалы.
– Не знал, – пробормотал мистер Секфорд, – что кто-то из наших бездельников способен на такое.
Он любовался чистой скатертью, блестящим фарфором и бокалами, свежей, аппетитной едой, и ел и пил с таким удовольствием, что на мгновение забыл о своих неприятностях.
Лишь одно обстоятельство мешало ему до конца отдаться еде: среди блюд стояла тарелка с «волшебными пирожками»; они были необычной формы и вкуса, он никогда не видел, чтобы кто-нибудь пек их, кроме покойной Джейн Секфорд.
Закончив, он позвонил в колокольчик, чтобы принесли свечи, потому что короткий ноябрьский день закончился.
Ничего не произошло. С удивлением и легким любопытством увидеть слугу, сотворившего маленькое чудо, мистер Секфорд направился к лестнице, ведущей в подвал, и громко крикнул; ответа не последовало.
Он вернулся в столовую; на столе были аккуратно расставлены зажженные свечи.
Мистер Секфорд взбежал наверх, к жене.
– Кто остался в доме? – взволнованным тоном спросил он. Графиня сидела у камина в низком кресле; перед ней на полу были разложены игральные карты, – она гадала.
– Кто остался в доме? – усмехнулась она. – Только пьяный негодяй.
– Старая ведьма, – не остался в долгу он. – В доме кто-то есть.
Она поднялась, разбросав карты потертым носком своей маленькой атласной туфельки.
– В доме никого нет, – сказала она, – никто не остался. Я ухожу. Хочу света и развлечений. Ваш дом слишком скучен, мистер Секфорд.
С этими словами, – карикатура на грациозную, молодую и красивую женщину, – она вышла из комнаты.
Даже ее горничная, француженка с дурной репутацией, покинула ее, в виду надвигающейся катастрофы; но миледи нельзя было отказать в отсутствии духа; она оделась, сунула все деньги, какие у нее были, за корсет, и вышла из дома, чтобы провести вечер у одного из своих приятелей, содержавшего заведение, подобное тому, какое она была вынуждена покинуть.
Но даже ее уход не сделал для Красавчика Секфорда более привлекательным дом, ставший храмом его неудачи.
Он окинул взглядом мебель, за которую хорошо было бы заплатить из денег жены, и направился в свою комнату.
Он тоже знал места, одновременно темные и блестящие, поглощавшие здоровье и деньги, ум и время, и где тот, у кого не было ничего из этого, мог быть терпим, если имел льстивый язык и вид, придававший некоторое достоинство пороку и постыдным грехам.
В спальне у него горел камин, шторы были задернуты, плащ, вечерняя шпага и перчатки приготовлены, на туалетном столике горели свечи. Он быстро оделся и спустился вниз.
Столовая была убрана, огонь в камине притушен, стулья расставлены по своим местам.
Красавчик Секфорд выругался.
– Если бы я не видел ее в гробу, то мог бы поклясться, что Джейн была в этом доме, – пробормотал он, прищурив налитые кровью глаза.
Он подошел к лестнице, ведущей в подвал, и прислушался. Он слышал слабые, но отчетливые, звуки: звон посуды, быстрые шаги, лязг железа.
– Кто-то все-таки остался, – сказал он с беспокойством, но не стал исследовать темные кухонные помещения.
В тот вечер его товарищи увидели его изменившимся – тихим, мрачным, настороженным; они с легкостью поняли его, ни для кого не было секретом, что его брак разваливается.
Но что-то более ужасное, чем его почти свершившаяся гибель, беспокоило Роберта Секфорда.
Он вернулся в особняк в Хай Холборне очень поздно; он выпил столько вина, сколько поднесли ему его товарищи, и в этой грузной фигуре в заляпанном камзоле, со сдвинутым набок париком и раскрасневшимся мрачным лицом, которая, спотыкаясь, вошла в то место, которое он с бессознательным сарказмом называл своим домом, не осталось ничего элегантного.
В холле горела свеча; он взял ее и, пошатываясь, стал подниматься наверх, капая воском на кружевные оборки.
На полпути он остановился, внезапно подумав о том, кому пришло в голову оставить для него зажженную свечу.
– Только не моей жене, только не графине, – усмехнулся он.
Затем внезапный приступ ужаса почти отрезвил его. Джейн никогда не забывала оставить для него в холле свечу.
Он стоял, словно ожидая услышать ее пронзительный, ворчливый голос.
– Ты пьян, – наконец, с яростью сказал он себе. – Она мертва, мертва, мертва. – И снова начал подниматься.
Ярко горел в камине огонь, постель была готова, тапочки и халат грелись, на столике дымилась чашка поссета.
Мистер Секфорд, со свечой в руке, поспешил в комнату графини. Он стремительно вошел и остановился перед ее огромной кроватью с красными дамасскими занавесями.
Вскрикнув, она села; щеки ее все еще были нарумянены, в ушах болтался фальшивый жемчуг, кружевное платье было распахнуто на тощем горле, чепец с розовыми лентами скрывал редкие седые волосы.
Она схватила вышитую сумочку, лежавшую на одеяле, и сунула ее под подушку; в ней лежал ее вечерний выигрыш в карты.
– Вы хотите меня ограбить? – крикнула она.
Ужас лишил ее всякого достоинства; она скорчилась в тени огромной кровати, подальше от красного света, отбрасываемого на ее искаженное лицо свечой, которую держал муж.
Но Красавчик Секфорд не думал о деньгах, и не обратил внимания на ее слова.
– Кто остался в доме? – требовательно спросил он.
– Ты сошел с ума, – сказала она, немного придя в себя, но продолжая крепко сжимать сумочку, лежавшую под подушкой. – В доме никого нет.
– Значит, это ты оставила для меня зажженную свечу, приготовила мою комнату, развела огонь в камине и поставила поссет?
Он говорил хрипло, прислонившись к столбику кровати; воск с оплывающей свечи теперь капал на одеяло.
– Ты – пьяное чудовище! – завизжала миледи. – Если ты сейчас же не уйдешь, я распахну окно и подниму на ноги всю округу.
Красавчик Секфорд не пошевелился, продолжая смотреть на нее тусклыми глазами.
– Сегодня вечером на кухне кто-то был, – настаивал он. – Я слышал звуки…
– Крысы, – прервала его миледи. – В доме их полно.
На покрытом потом лице мужчины мелькнуло облегчение.
– Конечно, крысы, – пробормотал он.
– Кто еще это мог быть? – спросила графиня, удивленная его странным поведением, так, что даже на мгновение забыла свои страхи.
– Кто еще? – повторил он, и вдруг с яростью бросился к ней, швырнув свечу ей в лицо.
– Это все для меня сделали крысы? – крикнул он.
Графиня отпрянула назад; когда она волновалась, ее голова дрожала; она дрожала и сейчас, так, что фальшивый жемчуг глухо стучал по ее костлявой шее.
– Ты подожжешь кровать! – отчаянно завизжала она.
Он дрожал от отвращения к ней, испытывавшей панический страх перед его яростью.
– Ах ты, старая тварь, прикидывающаяся молодой! – воскликнул он. – Ходячий ужас! И это все я сделал ради тебя!..
Она встала на колени, прижав руки к груди, словно готовясь вцепиться ими ему в лицо; от прекрасной, некогда придворной, дамы, от красавицы, знавшей принцев, не осталось ничего. Она превратилась в девку с Друри Лейн, не знающую другого языка, кроме оскорблений.
– Ты разочарован во мне, а я? – взвизгнула она. – Разве не я связала свою жизнь с низким, уродливым помешанным?
Он отступил от нее, словно не понимая ее слов, и, бормоча что-то себе под нос, поплелся в свою комнату.
Здесь он зажег все свечи, подбросил в камин дров, с ужасом взглянул на кровать, сбросил с себя пальто и парик и устроился в кресле с подлокотниками перед огнем, собираясь спать в нем.
Графиня, разбуженная и разгневанная, не могла заснуть.
Она встала, накинула на себя халат из желтого атласа, подбитый мехом куницы, – остаток былой роскоши придворной жизни, – местами потертый и тронутый молью, но когда-то, несомненно, выглядевший великолепно.
Не зажигая света, она осторожно вышла в коридор, увидела, что дверь в комнату мужа приоткрыта и из щели на пол падает яркая полоса света, и осторожно вошла.
