Текст книги "Епископ ада и другие истории"

Автор книги: Марджори Боуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Он начал находить странное утешение в присутствии Пейли, который, молчаливый, неторопливый в движениях и странный, усердно делал свою работу и, исполняя поручение, не спускал с пруда глаз.

Однажды ночью, самой темной, накануне Рождества, крики миссис Шют заставили ее мужа с проклятиями подняться по лестнице.

Дверь ее комнаты были незаперта, она сидела в постели с зажженной свечой; когда он подошел, она показала ему несколько красных отметин на руке.

– Пусть он убьет меня, и этому ужасу придет конец, – пробормотала она.

Вбежавший в комнату мистер Трегаскис грубо схватил ее за руку.

– Она сама это сделала! – воскликнул он. – Это следы ее собственных зубов!

Миссис Шют жалобно вскрикнула.

– Он поднялся по лестнице, сломал замок и прыгнул на кровать! О! О! О! Разве это не та самая кровать, на которой я спала тогда – и разве он не прокрадывался в эту комнату, когда Джона Шюта не было дома?

– Я все еще думаю об этой проклятой рыбе, – сказал мистер Трегаскис. – И уверен, что никто из вас ее не видел, сквайр. Этот человек, Пейли, постоянно наблюдает за прудом, но ничего в нем не заметил.

Мистер Шют кусал ногти, глядя сверху вниз на дрожавшую жену.

– Зажгите все свечи, – сказал он. – Я посижу с бедной дурочкой всю эту ночь.

Пока мистер Трегаскис ходил за свечами, он подошел к двери и выглянул наружу, высоко подняв подсвечник.

По пыльным, потертым ступенькам, вниз спускался след, оставленный чем-то скользким; на них виднелись потеки воды.

Он позвал мистера Трегаскиса.

– Тьфу! – воскликнул корнуоллец. – Это просто Гуди Чейз пролила воду из кувшина.

На следующее утро, выдавшееся чрезвычайно ветреным, мистер Шют, дрожа от холода, отправился к пруду с карпами.

– Мне не хотелось бы провести еще одну такую ночь, как вчера, – сказал он. – Ты будешь спать напротив двери в комнату моей жены, она думает, что проклятый карп охотится за ней…

Затем, осознав абсурдность своих слов, он горько рассмеялся.

– Какая красивая и глупая пантомима! – пробормотал он.

Вернувшись, он поднялся к жене. Та сидела между муслиновыми занавесками, обхватив колени, на смятой постели; в холодной глубине огромной комнаты едва мерцал огонь; ветер порывами налетал на окно, на котором было нацарапано имя Флоренс Фланнери. Мистер Шют поежился.

– Я должен увезти тебя отсюда, – сказал он, превозмогая страх за самого себя, – это проклятое место; Флит все-таки лучше.

Она подняла на него потухшие глаза.

– Я не могу уехать, – глухо произнесла она. – Я приехала сюда, чтобы умереть… разве ты не видишь… на окне… «умерла в 1800 году»?

Он пересек комнату и посмотрел на стекло. Действительно, кто-то добавил слово «умерла» перед цифрами года.

– Это просто дурацкая шутка, – нервно произнес он. – Ты думаешь, существовала только одна Флоренс Фланнери?

– А ты думаешь, – резко возразила она, – их было две?

Она выглядела страшно, скорчившись в постели, с растрепанными волосами, с впавшими щеками на некогда пухлом лице, с распахнутым на груди грязным атласным платьем, всем своим видом символизируя такую муку, такую злобу, такой ужас, что Дэниел Шют провел рукой по глазам, словно стараясь прогнать это воплощение кошмара.

Он был потрясен; ему казалось, он очутился в мире, где возможны любые странности.

– Что ты такое? – взволнованно спросил он. – Значит, он преследовал тебя почти триста лет? Разве ты недостаточно наказана?

– О! О! – простонала женщина. – Не впускай его! Не впускай!

– Сегодня вечером за дверью твоей комнаты будет присматривать Пейли, – пробормотал мистер Шют.

Он, пошатываясь, покинул ужасную комнату; сейчас он ненавидел свою жену сверх всякой меры, но почему-то чувствовал себя обязанным спасти ее от фурий, гнавших и преследовавших ее.

– Она – сумасшедшая, – резко произнес мистер Трегаскис. – Вам придется держать ее взаперти в этой комнате, – это будет нетрудно объяснить, – по причине ее прошлой жизни, этого места и совпадения имен.

Той ночью выпал первый снег; его серые хлопья завивались клубами холодным ветром, кружившим вокруг Шют Корта.

С последними проблесками дневного света, Пейли пришел занять свой пост. Мрачный, молчаливый, в невзрачной одежде, он медленно поднялся наверх и сел перед дверью комнаты миссис Шют.

– Похоже, он знал дорогу, – пробормотал Дэниел Шют.

– Разве вы не знаете, что он выполняет работу в доме? – удивился мистер Трегаскис.

Двое мужчин спали, как обычно, в гостиной, на жестких кушетках, набитых конским волосом, закутавшись в одеяла; остатки ужина покоились на столе, перед сном они положили в камин дрова. Нервы мистера Шюта находились не в том состоянии, чтобы он мог позволить себе проснуться в темноте.

Ветер стих, сугробы чистого белого снега скрашивали черный мрак ночи.

Когда старинные часы пробили три, Дэниел Шют сел и окликнул своего компаньона.

– Возможно, во сне я не переставал размышлять, – сказал он, стуча зубами. – Этот парень… он Пейли, или Дэйли? Вы же знаете, имя того было д'Эйли.

– Не сходите с ума! – резко ответил агент, но тут же приподнялся на локтях, потому что тишину разорвал хриплый, ужасный крик, в котором слышались слова, произносимые на незнакомом языке.

– Бедная женщина, – пробормотал мистер Трегаскис, а Дэниел Шют плотнее закутался в одеяло.

– Я не встану, – прошептал он. – Я не собираюсь вставать!

Мистер Трегаскис натянул брюки, накинул на плечи одеяло, взял свечу, зажег ее у камина и поднялся по лестнице в комнату миссис Шют. В мерцающем пламени свечи на грязных досках были заметны потеки воды.

– Это все чертова неряха Гуди Чейз, – пробормотал он, после чего позвал: – Пейли! Пейли!

Возле двери комнаты миссис Шют, распахнутой настежь, никого не было. Мистер Трегаскис вошел.

Та, чье имя было Флоренс Фланнери, лежала ничком на своей безвкусной кровати; глубокие раны, нанесенные ей, казалось, были оставлены клыками дикого зверя; она выглядела бесконечно старой, сморщенной, отвратительной.

Мистер Трегаскис попятился к лестнице, свеча в его руке дрожала; из темноты торопливо появился мистер Шют.

– Пейли, нет, – глухо прошептал мистер Трегаскис.

– Я видел, как он уходил, – пробормотал мистер Шют, – когда решился встать и подойти к двери; по лестнице ползла огромная рыба с окровавленными челюстями.

СОРНЯКИ

Kecksies (1925)

Два молодых сквайра ехали верхом из Кентербери; будучи навеселе, они кричали и вертелись в седлах, следуя извилистой дорогой через холмы.

Низко нависшее серое небо скрывало простор открытой местности, с одной стороны тянувшейся к морю, а с другой – к Кентскому болоту.

Канавы густо покрывали первоцветы, живые изгороди были полны свежей зеленью боярышника и серой листвой жимолости, длинных ветвей ясеня с твердыми черными шишечками и похожими на палочки побегов желтой ивы, увешанными сережками и маленькими красными кисточками ветвями ореха и березы; но оба молодых человека не обращали на это внимания, потому что ехали по местам, прекрасно им знакомым; при этом Ник Бэтап щурился, глядя на далекие пурпурные холмы, и проклинал дождь. «Еще десять миль по этой дороге, – бормотал он, – и на нас обрушится страшный ливень».

Молодой Кредитон, несколько более навеселе, сонно засмеялся.

– Мы переночуем на ферме, Ник; или ты думаешь, у меня есть арендаторы, которые откажут мне в ужине и ночлеге?

И он во весь голос заорал песню.

– На старой мельнице горит огонек,

Там ведьма плетет свои чары.

Но в комнате, в которой ты

Спишь в моих объятиях, темно.

Ты рядом со мной, по волшебству ли,

Хитростью или повинуясь заклинанию;

Но ты со мной, и я обнимаю тебя,

И люблю тебя, и буду горячо любить.

Тучи окружали их, подобно наступающей армии; придорожная зелень казалась мертвенно-бледной на фоне фиолетового неба, птицы смолкли.

– Черт меня подери, если я хочу вымокнуть, – пробормотал молодой Бэтап. – Пусть меня повесят, Нэд, или пусть я буду проклят, если вижу хотя бы хижину или сарай!

– Мы скоро доберемся до фермы Банеллов, если только уже не проехали ее, – смущенно ответил тот. – Но что тебя так беспокоит? Неужели такой славный парень, как ты, боится пары капель дождя?

– Я не отличаюсь столь крепким здоровьем, как у тебя, – сказал Бэтап, который и впрямь был хрупкого телосложения.

– Однако твоя глотка ни в чем не уступает моей! – рассмеялся Кредитон. – И да поможет тебе Господь, ты закутался, точно старуха, а пьян, как ощипанный попугай.

– Тра-ля-ля, моя милая,

Тра-ля-ла, мое майское солнышко.

Если я не приду к тебе сегодня,

То уж точно наведаюсь в другой раз.

Его спутник не обращал внимания на эту чепуху, но со всей остротой, какую только позволяли ему его притупленные ощущения, пытался высмотреть какое-нибудь укрытие, ибо сохранил рассудок в достаточной степени для того, чтобы понимать, настолько некомфортно будет оказаться во власти разыгравшейся бури посреди обширной пустынной местности, где единственными жилищами были фермерские домики, разбросанные на значительном удалении один от другого.

Но он совершенно утратил свою покладистость вместе с первыми каплями обжигающе холодного дождя и крепко выругался, употребив выражения, обычные для кабаков, в одном из которых, на дороге из Кентербери, он и хватил лишнего.

Подгоняя уставших лошадей, они взобрались на вершину небольшого холма; прямо перед ними виднелся серебристо-пепельный скелет расколотого дуба, отполированный, подобно кости, склонившийся над прудиком стоячей воды (потому что капли падали редко, зато дул сильный пронизывающий восточный ветер), возле которой несколько дрожавших овец жались одна к другой, спасаясь от надвигающейся бури.

Неподалеку, посреди голого поля, стоял скромный домик из почерневшего дерева, с белой штукатуркой и соломенной крышей. Верхняя часть склона холма была покрыта ореховыми зарослями, а нижняя опускалась к болоту, в которое, казалось, намеревались спуститься набухшие водой тучи.

– Здесь мы сможем укрыться, Ник! – крикнул Кредитон.

– Это дурное место, у него скверная репутация, – заметил владелец земли. – Есть люди, которые клянутся, что видели физиономию дьявола, выглядывающую из окон Гуди Бойл, но я пойду на что угодно ради тебя и твоего слабого здоровья.

Они спешились, распахнули гнилые ворота и, проведя лошадей через пустое пастбище, постучали хлыстами в маленькую дверь хижины.

Серые овцы под серым деревом смотрели на них и еле слышно блеяли; дождь сыпался из мрачных туч подобно длинным прямым стрелам.

Дверь открыла женщина, опрятно одетая, смотревшая на них со страхом и неудовольствием; ибо если ее репутация была дурной, то репутация ее посетителей была ничуть не лучше; хозяин земли был известен как безбашенный гуляка и развратник, посвящавший избыток времени распутству на пару с сэром Николасом Бэтапом из Бодиама, также швырявшем деньги на ветер.

Никто из них не остановился бы перед насилием, а что касается чести, то они были лишены ее подобно тому, как расколотое молнией дерево возле пруда было лишено листьев.

Кроме того, оба они, по своему обычаю, были пьяны.

– Нам нужно укрытие, Гуди Бойл, – крикнул Кредитон, протискиваясь внутрь и бросая ей поводья. – Отведи лошадей в сарай.

Женщина не могла отказать хозяину, способному в одно мгновение вышвырнуть ее со своей земли; она хрипло выкрикнула какое-то труднопроизносимое имя; неухоженный мальчишка подошел и увел лошадей, в то время как молодые люди, спотыкаясь, вошли в хижину, сразу наполнив ее своим великолепием.

Эдвард Кредитон был красивым молодым человеком, и хотя необузданность и излишества наложили на его лицо свой отпечаток, он все еще производил хорошее впечатление теплым цветом кожи, светлыми завитыми волосами, в темно-синего цвета костюме, бриджах из оленьей кожи, иностранных кружевах, высоких сапогах, с французской шпагой, золотыми кольцами и цепочкой для часов.

Сэр Николас Бэтап был смуглее и казался женственнее него; в его телосложении присутствовала бросавшаяся в глаза слабость, но одет он был изысканно до щегольства, при этом высокомерием он намного превосходил своего приятеля.

Из них двоих, он обладал более дурной репутацией: он не был женат, а потому никто не мог ограничить его шалости, в то время как у Кредитона имелась молодая жена, которую он по-своему любил, оказывавшая смягчающее воздействие на его поступки или даже пресекая некоторые из них; она оставалась верной ему и все еще обожала после пяти лет несчастного брака, как это свойственно некоторым женщинам.

Дождь превратился в ливень, стекла маленького домика были залиты водой.

Гуди Бойл подбросила поленья в огонь и принялась мехами раздувать пламя. Комната казалась мрачной; в ней не было ничего, кроме нескольких деревянных табуретов, стола и вил.

На столе стояли две большие восковые свечи.

– А это зачем, Гуди? – спросил Кредитон.

– Для мертвых, сэр.

– В доме мертвые? – воскликнул сэр Николас, прислонившись к камину и грея руки. – Зачем тебе мертвецы в доме, ведьма?

– Это не мой мертвец, милорд, – ответила женщина со злобной вежливостью. – Тот, кто укрылся здесь, здесь и умер.

– Проклятая ведьма! – взревел Кредитон. – Ты слышишь, Ник? Пришел сюда искать укрытия – и умер! Ты собираешься наложить на нас заклятие, мерзкая ведьма…

– Никаких заклятий, – тихо ответила женщина, растирая руки. – Он долго болел и умер здесь от лихорадки.

– А кто наслал эту лихорадку? – спросил Кредитон с пьяной серьезностью. – Кто заставил его прийти сюда?

– Возможно, та, кто привела сюда нас, – рассмеялся сэр Николас. – И где же твой мертвец, Гуди?

– В соседней комнате; у меня их только две.

– Этого и так слишком много, тебе нужны только вязанка хвороста и пучок пакли, чтобы зажечь ее, ведьма, – пробормотал Кредитон, пошатываясь, поднимаясь с табурета. – Где мертвец? Я хочу взглянуть, выглядит ли он так, будто умер естественной смертью.

– А ты не спросишь сначала, кто это? – сказала женщина, отпирая внутреннюю дверь.

– А почему это должно меня заботить?

– Кто же он? – спросил сэр Николас, у которого голова всегда была ясной, у пьяного или трезвого.

– Ричард Хорн, – ответила Гуди Бойл.

Нэд Кредитон взглянул на нее глазами трезвого человека.

– Ричард Хорн, – повторил сэр Николас. – Значит, он, наконец, умер; твоя жена будет этому рада, Нэд.

Кредитон мрачно усмехнулся.

– Я позаботился о том, чтобы она больше не боялась мерзкого негодяя, брошенного умирать от лихорадки на болоте.

Но сэр Николас слышал совсем другое; даже сам Нэд рассказывал ему, как Энн Кредитон боялась преследований Ричарда Хорна, как она просыпалась в темноте, крича от страха, подобно потерявшемуся ребенку, поскольку тот ухаживал за ней до ее замужества, а потом продолжал любить ее со всем безумием и дерзостью страсти, пока справедливость не восторжествовала, и он, разоренный, не оказался на болотах.

– Да, милорды, – произнесла Гуди Бойл тонким голосом, в котором слышался чужеродный акцент. – Миледи теперь может спать спокойно, потому что Роберт Хорн никогда больше ее не побеспокоит.

– А ты полагаешь, он когда-нибудь беспокоил нас? – произнес Кредитон и грубо выругался. – Я вышвырнул его, подобно гадюке, извивающейся между кочками…

– Удивительно, что он не попытался навести на тебя чары, Нэд. Говорят, он знал то, чего благочестивым людям знать не положено.

– Он был колдун, да поможет Господь всем нам, – сказала женщина.

– Значит, дьявол оказался плохим хозяином, – засмеялся Кредитон. – Он не смог помочь Ричарду Хорну завоевать расположение Энн, ни помешать ему улечься на смертное ложе во цвете лет.

– Дьявол, – улыбнулся сэр Николас, – был слишком занят, Нэд, помогая тебе добиться милости леди. Ты оказался достойным его учеником.

– О, милорды, не перестанете ли вы рассуждать о дьяволе в доме, где лежит мертвец, в то время как душа его блуждает снаружи посреди бури? – сказала Гуди Бойл и снова заперла внутреннюю дверь.

Дом погрузился во мрак; за залитыми дождем стеклами плыли тени, волнами накрывавшие долину. В голом поле овцы жались под расколотым дубом у пруда, гладь которого пенилась от ливневых стрел; рокотал гром, молодая зелень казалась мертвенно-бледной на фоне неба.

– Я взгляну на него, – сказал, усмехаясь, Нэд Кредитон. – Я взгляну на этого веселого кавалера, – чтобы иметь возможность поклясться Энн, что теперь он будет преследовать своей любовью могильных червей.

– Как хочешь, – отозвался сэр Николас. – Вижу, тебе не терпится это сделать.

– Но, надеюсь, милорды, вы помните, что он был странным человеком, умершим странной смертью; не было ни пастора, ни священника, которые дали бы ему отпущение грехов или бросили вызов демонам, стоявшим возле его ног и головы.

– Ты сама видела этих демонов? – полюбопытствовал Нэд.

– Вопрос не в том, что видела я, – пробормотала женщина. – А в том, что увидишь ты, сквайр Кредитон.

Она снова отворила внутреннюю дверь, и Нэд вошел, низко наклонив голову.

– Добрый день, Роберт Хорн, – усмехнулся он. – Мы плохо расстались, но теперь все долги оплачены, и я приветствую тебя.

Мертвец лежал на тюфяке, накрытый грубой белой простыней, под которой проступали его очертания; он лежал головой к окну, за которым простиралось мрачное небо и голое, залитое водой, поле; убогая комната и белая простыня казались залитыми холодным светом.

Сэр Николас замер в дверях; он не боялся смерти, за исключением своей собственной, и только какой-то смутный страх не позволил ему войти в комнату.

– Посмотри, правда ли это Роберт Хорн, – сказал он, – или ведьма лжет?

Кредитон приподнял простыню.

– Да, это Роберт Хорн, – ответил он.

Подбородок мертвеца был приподнят, черты лица казались резкими и страшными в обрамлении рассыпавшихся светлых волос, на грубой подушке. Нэд Кредитон стоял, торжествуя, над ним, отпуская непристойные шуточки о любви и смерти, смеясь над тем, кто помешался от любви и был движим страстью, а теперь недвижимо лежал перед ним.

Сэр Николас, стоя в дверях, слушал и смеялся, временами также отпуская злые шутки, поскольку оба они ненавидели Роберта Хорна как человека, осмелившегося бросить им вызов.

Гуди Бойл отошла, заткнув пальцами уши.

Наконец, устав от своих оскорблений, они снова накрыли мертвое лицо простыней и вернулись в соседнюю комнату. Нэд велел принести ему выпить, заявив, что Гуди Бойл – всем известная контрабандистка, и ее подвалы полны вина.

Женщина принесла коньяк и бутылку французского вина, и мужчины вдвоем, сидя у камина, пили; Гуди Бойл объяснила, что Роберт Хорн перед смертью дал ей две золотые монеты (не тонкие, а толстые и тяжелые) на свои похороны и для тех, кто на них придет.

– Он надеялся, что на них кто-то придет? – расхохотался Нэд Кредитон. – Вороны, жуки и ядовитые пауки!

Но Гуди Бойл заметила, что у Роберта Хорна появились друзья, пока он жил на болотах изгнанником; они, без сомнения, были странными и страшными людьми, но они придут сегодня вечером, чтобы посидеть с Робертом Хорном, прежде чем тело его будет предано земле.

– И кто же сообщил этим прислужникам дьявола о смерти Роберта Хорна? – спросил сэр Николас.

Она ответила, что Роберт Хорн болел не час и не день, но боролся с приступами лихорадки долгое время, а в промежутках между ними уходил здоровым человеком; его друзья навещали его, а посыльным, приходившим справиться о его здоровье, была Тора, цыганка, которая носит на груди фиалки.

За окном бушевала буря, с необыкновенной силой заливая дом потоками дождя.

– Роберт Хорн умирал долго, – сказал сэр Николас. – О чем он говорил?

– О женщине, милорд.

– О моей жене! – воскликнул Нэд.

Гуди Бойл с глупым видом покачала головой.

– Я ничего об этом не знаю. Хотя он называл ее имя: Энн, милая Энн, и клялся, что все равно она будет принадлежать ему.

– Но он умер, – сказал Нэд, покачиваясь на стуле. – И сгниет не в освященной земле.

– Они похоронят его на Поле Мертвецов, где полно старых костей; это поле никто не пашет, там не пасутся овцы, – ответила женщина. – Мне нужно сходить к хромому Джонасу, который обещал выкопать могилу, но, наверное, ему помешал дождь.

Она внимательно посмотрела на них и добавила:

– Разумеется, милорды, если вы захотите остаться наедине с телом Роберта Хорна.

– Он для меня все равно, что дохлая собака, – ответил Нэд Кредитон.

А когда женщина ушла, он, хорошенько глотнув коньяка, предложил сыграть славную шутку.

– Зачем Роберту Хорну такая честь, даже от разбойников и цыган? Давай их одурачим: выбросим его труп на помойку, а я лягу под простынь, а когда они придут – встану и напугаю их до полусмерти; они наверняка подумают, что перед ними сам дьявол!

Сэр Николас горячо поддержал это предложение, и они, пошатываясь, пошли во внутреннюю комнату, в которой сейчас было темно из-за туч, полностью затянувших небо.

Они стащили простыню с Роберта Хорна и нашли, что он завернут в другую, стянутую под подбородком; взяв тело, они отнесли его к задней двери и стали всматриваться в темноту в поисках какого-нибудь тайного места, куда можно было бы его бросить.

Наконец, Нэд Кредитон увидел заросли болиголова и крикнул: «Бросим его в кекси!», – так в этой местности назывались сорняки.

Они кинули мертвеца в заросли болиголова, едва скрывшие его и белизну простыни, наломали веток орешника и прикрыли, после чего, смеясь, вернулись в домик и принялись смотреть в окно; а когда увидели, что Гуди Бойл пробирается сквозь ливень, Нэд снял шляпу, плащ и шпагу и положил их под кровать, после чего сэр Николас закутал его простыней до подбородка, уложил на подушку, вытащил другую простыню и накрыл сверху.

– Если ты уснешь, то постарайся не храпеть, – сказал сэр Николас, вернулся к камину и зажег свою длинную трубку, набитую вирджинским табаком.

Когда Гуди Бойл вошла, с мокрой шалью на голове, вслед за ней вошли два оборванных существа, со злобой взглянувшие на изящного джентльмена, развалившегося у камина и наблюдавшего за кольцами дыма, поднимавшимися от его трубки.

– Сквайр Кредитон ускакал домой, – сказал он, – но я не собираюсь рисковать здоровьем и опасностью подхватить лихорадку.

Он отхлебнул коньяк и с кривой усмешкой взглянул на пришедших, а те, что-то бормоча себе под нос, потому что знали о его репутации, вошли в комнату, где лежал мертвец, и присели на корточки возле ложа, на которое сэр Николас только что уложил Нэда Кредитона.

Вскоре появились другие – цыгане, контрабандисты и какие-то темные личности, изгнанники и бродяги, пришедшие попрощаться с умершим. Вскоре во внутреннюю комнату вошел и сэр Николас, чтобы стать свидетелем их ужаса, когда мертвец отбросит саван и встанет.

Но бдение продолжалось, пока не наступила ночь; были зажжены две восковые свечи, а Нэд Кредитон все еще не встал, не храпел и не ворочался под простыней, и сэру Николасу стало не по себе, потому что дождь кончился, и он устал от зловония и неподходящего общества.

«Идиот, – подумал он (ибо даже будучи пьян, не утратил до конца ясность сознания), – заснул пьяным сном и забыл о своей шутке».

Поэтому он протолкался к кровати и, откинув простыню, прошептал: «Послушай, приятель, горячая шутка со временем черствеет».

Но слова замерли у него на губах, когда он увидел лицо мертвеца. Услышав его крик, собравшиеся подступили к нему, и он рассказал им о проделке, какую они собирались устроить со своим приятелем.

– Но тут, наверное, вмешался сам дьявол, – добавил он. – Потому что здесь снова лежит мертвец, – или же Нэд Кредитон умер и превратился в подобие другого, – и он быстро накрыл простыней лицо с острыми чертами и светлыми волосами.

– А что вы сделали с телом Роберта Хорна, дьявол вас побери? – спросил старый бродяга, и молодой лорд, выругавшись, ответил побелевшими губами:

– Мы бросили его в заросли сорняков.

Все выбежали в ночь, впереди Гуди Бойл несла фонарь. Но в зарослях сорняков ничего не было, кроме того, из конюшни исчезла лошадь Нэда Кредитона.

– Он был пьян, – сказал сэр Николас, – и забыл о своей шутке… Когда я находился в соседней комнате…

– Он один принес тело Роберта Хорна и вернул на прежнее место? – спросила Гуди Бойл.

– Должно быть, дело было именно так, – сказала другая женщина, также похожая на ведьму. – Можешь взглянуть на тело сама…

Но сэр Николас взлетел в седло.

– Пусть будет, как будет, – дико вскричал он, – хватит на сегодня дьявольщины… У вас там Роберт Хорн… пусть будет так… Я еду в поместье Кредитона…

И он поскакал прочь, все быстрее и быстрее, по темной дороге, потому что пары коньяка выветрились из его головы, а в душу закрался страх.

На перекрестке, когда луна внезапно показалась из-за рассеивавшихся туч, он вдруг увидел впереди себя мчавшегося Нэда Кредитона и крикнул:

– Эй, Нэд, это еще что за шуточки? Или ты полагаешь, что твой розыгрыш способен вызвать у меня смех?

– Какое это имеет значение теперь? – отозвался тот. – Главное, что я наконец-то скоро окажусь дома.

Сэр Николас поехал рядом; его спутник был без шляпы и в потертом плаще, развевавшемся у него за спиной.

– Почему ты одет так странно? – спросил сэр Николас. – Кажется, это тряпье принадлежало Роберту Хорну?

– Если Кредитон украл его саван, то почему бы ему не украсть и его плащ? – ответил Нэд, и его спутник больше не стал ни о чем спрашивать, думая, что тот еще не оправился от воздействия винных паров и продолжает зло шутить.

Луна светила холодно, тусклым светом, похожая на каплю крови, окруженную нимбом; деревья, сгибаясь от ветра, стряхивали с себя тяжелые капли недавно прошедшего ливня, когда они въезжали в ворота поместья Кредитона.

Час был даже более поздний, чем это казалось сэру Николасу (с того мгновения, как разразилась буря, он потерял четкие представления о времени), света нигде не было видно, кроме как в одном верхнем окне.

Нэд Кредитон спешился, не дожидаясь, когда лошадь остановится, и позвонил в железный колокольчик, отчего по всему дому раздался тревожный звон.

– Послушай, Нэд, зачем это, ведь ты стоишь на пороге собственного дома? – спросил сэр Николас, но тот не ответил и снова нетерпеливо позвонил.

Внутри послышались шаги, звяканье цепочки, после чего из бокового окошка раздался голос:

– Кто здесь?

Кредитон снова позвонил и крикнул:

– Я! Хозяин!

Дверь отворилась, на пороге появился старый слуга, казавшийся бледным в своей ночной рубашке.

Нэд Кредитон прошел мимо него и остановился у перил лестницы, как человек уставший, но не забывший о чем-то важном.

– Пошли кого-нибудь позаботиться о лошади, – сказал Ник Бэтап, – потому что твой хозяин безумно пьян; говорю тебе, Мэтьюз, он видел сегодня вечером Роберта Хорна мертвым…

Кредитон рассмеялся; лучи фонаря высветили его бледное, изможденное лицо, обрамленное растрепанными светлыми волосами, в рваной рубашке под плащом, и пучок болиголова, заткнутый за пояс.

– Букет для Энн, – сказал он; сонные слуги, поднявшись, выходили в холл и с тревогой смотрели на него.

– Сегодня я лягу здесь, – сказал сэр Николас. – Принесите в гостиную фонарь. Я не собираюсь спать.

Он снял шляпу, проверил, на месте ли шпага, и с беспокойством взглянул на фигуру у перил с букетом сорняков за поясом.

На верхней площадке лестницы появилась еще одна фигура – Энн Кредитон со свечой в руках, в сером платье и кружевном чепце с длинными лентами, спадавшими на грудь; она показалась над перилами, и капли расплавленного воска с ее свечи упали на дубовые ступени.

– Я принес тебе подарок, Энн, – сказал Кредитон, поднимая голову и протягивая ей букет болиголова. – Мне долго пришлось скитаться, Энн, но наконец-то я вернулся домой.

Она отступила назад, не сказав ни слова, и свет ее фонаря исчез с лестничной площадки; Кредитон поспешил подняться, все услышали, как захлопнулась дверь.

В камине в гостиной догорали угли, сэр Николас, время от времени подбрасывая поленья, потирал замерзшие руки и рассказывал старому Мэтьюзу (в обычной трезвой манере) историю о шутке, которую они хотели сыграть с Гуди Бойл и странными людьми с болот, о ее чудовищном окончании и странном поведении Нэда Кредитона; не в его привычках было беседовать со слугами или обсуждать с ними свои похождения, но сегодня ночью он нуждался в компании и старался удержать старика, который не торопился уходить, хотя обычно ему было неприятно видеть смуглое лицо и пестрый наряд Ника Бэтапа у очага Крэдитон Мэнор.

И пока они разговаривали, бессвязно, словно желая не дать наступившей в доме тишине заполнить паузу, раздался женский вопль, приглушенный, отчаянный.

– Это миссис Кредитон, – сказал Мэтьюз, опустив глаза.

– Он плохо с ней обращается?

– Да поможет нам Господь, он свяжет ее ремнями и будет стегать, сэр Николас.

Снова раздался слабый крик, в котором, казалось, прозвучало слово «милосердие».

Сэр Николас был жестоким человеком, готовым умереть без покаяния, но он находился не в том настроении, чтобы остаться безразличным к грубому насилию над женщиной; он мог калечить женские души, но не тела.

Поэтому он подошел к двери и прислушался, и старик Мэтьюз впервые ощутил сочувствие к нему, когда увидел выражение его худого смуглого лица. Женщина закричала в третий раз, и они удивились, как человек способен задерживать дыхание на столь долгий срок; но на этот раз крик был совсем приглушенным, как если бы кто-то зажал кричавшей рот рукой.

На лбу старика выступил пот.

– Никогда раньше не слышал, чтобы она кричала, сэр, – прошептал он. – Она любит своего мужа и молчит, когда он берет в руки плеть… Она… она обожает его руки, когда он бьет ее или ласкает, все равно… но сегодня… сегодня происходит что-то странное…

Сэр Николас стал быстро подниматься по лестнице; старик, тяжело дыша, старался поспеть за ним с зажженным фонарем.

– Где ее комната?

– Вот она, сэр Николас.

Молодой человек ударил рукояткой шпаги в тяжелую дубовую дверь.

– Мадам, мадам Кредитон, что с вами?

Из-за двери донесся стон.

– Открой, я слышу, как кричит женщина… Выходи…

Из-за двери снова раздался стон, от которого кровь стыла в венах.

– Черт бы тебя побрал! – с яростью воскликнул сэр Николас. – Выходи, Нэд Кредитон, или я прикажу взломать дверь и собственноручно прикончу тебя.

В ответ раздался взрыв безумного смеха.

– Кто-то из них сошел с ума! – пробормотал Мэтьюз, пятясь от двери.

Внизу, за входными дверями, послышался шум.

Зазвонил дверной колокольчик, раздались голоса снаружи; Мэтьюз спустился и открыл дверь, и сэр Николас, посмотрев вниз, увидел в лунном свете грязную телегу, покрытую пеной лошадь и кое-кого из пришедших проститься с Робертом Хорном в дом Гуди Бойл.

– Мы привезли сквайра Кредитона, – сказал один из них; остальные сняли с телеги тело и понесли его, освещенные тусклым светом луны.

Сэр Николас спустился вниз, потому что старик Мэтьюз только и мог, что читать молитву.

– Это Эдвард Кредитон, – повторил бродяга, входя в дом. – Он был одет во все свое, кроме плаща и шляпы, лежавших под кроватью; часы и цепочка, печать и бумаги в его карманах, – так что никакой ошибки быть не может.