Текст книги "Епископ ада и другие истории"
Автор книги: Марджори Боуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Он, как она и предполагала, забылся у камина пьяным сном.
Голова его склонилась на испачканный, развязанный кружевной галстук на груди; лишенная парика голова казалась очень большой, выбритой, с сединой на висках, лицо было темно-багровым, а рот приоткрыт. Его могучее тело было таким же рыхлым, как у недавно умершего человека, руки безвольно повисли, грудь тяжело вздымалась от шумного дыхания. Миледи и сама выглядела ужасно, но это не помешало ей бросить на него взгляд, полный неподдельного отвращения.
– Вот уж, поистине, Красавчик Секфорд! – пробормотала она.
Она погасила свечи, кроме двух, стоявших на туалетном столике, нашла сброшенный мужем сюртук и начала быстро обшаривать карманы.
В тот вечер ему, как она и надеялась, повезло в игре; на самом деле он, как и она сама, принадлежал к тому типу людей, которые редко проигрывают, поскольку играют только или с дураками, или с честными людьми, у которых нет ни единого шанса в игре с шулером.
Графиня нашла несколько золотых и серебряных монет, и с большим удовольствием завязала их в свой носовой платок. Она знала, – ничто в этом мире не может быть ей полезным, кроме денег.
Довольная, она огляделась, нет ли чего-нибудь еще, что она могла бы забрать.
Не сводя с мужа взгляда, она прокралась к туалетному столику и принялась перебирать ящики и коробки. Большая часть украшений, которые она доставала, ярко блестели в свете свечей. Но она знала, что они такие же фальшивые, как и жемчуг в ее ушах; однако она добавила кое-что к тем деньгам, которые были завязаны в ее платок, и уже собиралась продолжить поиски, когда тихий звук, похожий на кашель, заставил ее резко обернуться.
Комната была полна мягкой тени, огонь угасал, отбрасывая тусклый свет на спящую возле камина грузную фигуру; подсвечники на туалетном столике освещали склоненную графиню, в ее блестящем платье.
Но когда она оглянулась, то увидела фигуру женщины, наблюдавшей за ней, стоя по другую сторону кровати.
Эта женщина была одета в простое серое платье, такое, какое носят служанки. Волосы ее были аккуратно уложены, черты бледного лица казались резкими; грубые руки были неловко сложены на груди.
На одной щеке была видна длинная царапина.
Графиня выронила свою добычу; она вспомнила слова мужа, принятые ею за пьяную болтовню.
Значит, в доме действительно кто-то был.
– Как ты смеешь? – произнесла она тихим, дрожащим голосом, чтобы не разбудить мужа. – Как ты смеешь приходить сюда?
Не ответив, женщина подошла к спящему мужчине и взглянула на него сверху вниз со странным смешанным выражением злобы и жалости, словно она была способна защитить его от любого зла, кроме того, которое могла причинить сама.
Это выражение лица и поведение женщины показались графине настолько зловещими, что последняя испугалась так, как никогда прежде в своей жизни.
Она стояла и смотрела, не обращая внимания на платок с деньгами и украшениями, упавший на туалетный столик.
Красавчик Секфорд пошевелился во сне и тяжело застонал.
– Дерзкое создание! – прошептала графиня, набираясь храбрости. – Ты не собираешься уходить, пока я не разбужу моего мужа?
При этих последних словах женщина подняла голову; казалось, она не произнесла ни слова, но графиня отчетливо расслышала: «Моего мужа!» – повторенные тоном горькой насмешки.
Графиню охватило ощущение нереальности происходящего, никогда прежде ею не испытываемого; ей показалось, что зрение ее затуманилось, а слух ослабел; она сделала движение, точно хотела смахнуть что-то с век.
Когда она снова взглянула на Красавчика Секфорда, он был один; рядом с ним никого не было.
Он стонал и ворочался, ему снился сон, мучивший его.
– Она ушла, – пробормотала графиня, – она вела себя так, будто имеет на него какие-то права. Утром нужно будет разобраться.
Она прокралась обратно в свою комнату, забыв о своей добыче. Она не уснула, а мистер Секфорд не проснулся до тех пор, пока бледный зимний рассвет не проглянул сквозь занавески.
В комнате графини царил прежний беспорядок, но для Красавчика Секфорда все было приготовлено: вода для бритья, горячий аппетитный завтрак на подносе, одежда.
Одевшись и спустившись вниз, он застал жену зевающей над «Газетт».
Она хорошо помнила случившееся ночью, и очень сожалела о том, что ее добыча осталась у него в комнате. Она бросила на него злобный взгляд, понимая, что шанс упущен.
Он повторил вопрос, который задавал накануне.
– Кто еще есть в этом доме?
– Какая-то женщина, – ответила она. – Полагаю, это Джоанна – экономка, но я не очень хорошо ее разглядела. Она, должно быть, уже ушла, потому что когда я позвонила, никто не отозвался.
– Мне принесли завтрак, – сказал мистер Секфорд. – Значит, это сделала Джоанна Миллс?
Графиня рассердилась: самой ей пришлось идти на кухню и довольствоваться тем, что осталось от вчерашнего ужина.
– Кто она?
– Вы же сами сказали, мадам, что она – экономка.
– Должно быть, она вас очень любит, – усмехнулась графиня.
Он с яростью взглянул на нее.
– О, только не подумайте, что я ревную! – цинично усмехнулась она.
– Ты сама использовала это слово, – пробормотал он. – Не думаю, чтобы кто-то любил меня, кроме одного человека…
Он замолчал и провел ладонью по глазам.
– Она снилась мне прошлой ночью.
– Кто?
– Джейн, моя жена.
Графиня вспомнила о том, что случилось ночью.
– Ваша жена… Неужели вы забыли, что у вас только одна жена, и это – я?
– Забыл, – мрачно ответил он. – Для меня всегда моей женой оставалась Джейн.
– Очень жаль, – насмешливо заметила миледи, – что она не прожила дольше.
Он бросил на нее странный взгляд.
– Вам лучше подумать о себе, – резко бросил он. – У меня нет средств вас содержать, так что вам лучше уйти.
– Куда?
– Какая мне разница! – жестко ответил он.
– Я останусь здесь, – ответила она. – Аренда уплачена?
– Нет.
– Ну, некоторое время нас беспокоить не будут, – спокойно сказала миледи. – Ты ведь не хочешь расстаться со своей любимой женушкой, дорогой?
Он уставился на нее так, словно ее слова имели двойной смысл.
– Ты не могла бы больше никогда не говорить о моей жене? – воскликнул он.
– Ха! Этот человек сошел с ума! – пронзительно крикнула графиня. – Джейн Секфорд умерла.
– Именно поэтому я и думаю о ней, – мрачно ответил он.
– Вы – образцовый муж, – усмехнулась графиня, бросая на него злобный взгляд. – Мне очень жаль, что я никогда не видела милого создания, о котором вы так трогательно сожалеете.
Он заговорил как человек, который едва может сдерживать себя.
– Неужели вы собираетесь остаться? Подумайте о себе, ужасное существо! Скоро вы окажетесь на улице!
Эта картина была достаточно реалистична, чтобы заставить графиню вздрогнуть.
– Что ты собираешься предпринять? – спросила она, ощутив внезапную слабость.
Он этого не знал; он отошел к окну и задумчиво уставился на свинцовое ноябрьское небо, тяжело нависшее над лондонскими улицами.
– Полагаю, что, избавившись от меня, ты снова принялся бы подыскивать себе пару, пользуясь своей внешностью? – с новой вспышкой ярости, спросила миледи.
Он исподлобья взглянул на нее; она отпрянула.
– Ладно, мы все равно ничего не можем поделать, – примирительно сказала она.
Он ничего не ответил, выскочил из дома и неуверенным шагом направился к церкви Св. Эндрю. Он не был в ней очень долго. Даже когда хоронили его жену, он не присутствовал на службе.
Постояв немного на крыльце, он вошел. Он принялся в нерешительности бродить вдоль стен, пока не наткнулся на новую простенькую табличку с плохо вырезанной урной и витиеватой латынью, рассказывавшей о достоинствах Джейн Секфорд.
– Здесь ничего не говорится о том, что она была хорошей хозяйкой, – неожиданно для себя, вслух произнес он. – Она как-то сказала мне, что вернется из могилы, чтобы навести порядок в доме.
Он огляделся, словно ожидая ответа от какого-нибудь собеседника, потом мрачно рассмеялся, надвинул шляпу на глаза и вышел из церкви. Ближе к вечеру, он побрел домой.
Столовая была аккуратно убрана, в камине горел огонь, на столе стоял ужин. Ему удалось немного поесть, но без аппетита. Графини дома не было; от ее неряшливого великолепия не осталось и следа.
Дом был таким же чистым и аккуратным, как в то время, когда хозяйкой в нем была Джейн Секфорд.
Когда вернулась графиня, он был почти рад ее видеть – он много, слишком много думал о Джейн. Он вспоминал ее такой, какой видел в последний раз, неподвижно лежавшую в постели, одетую в свое лучшее серое платье, и как он смотрел на нее, как склонился над ней и вдруг отстранился так резко, что пуговица на его манжете оставила царапину на ее мертвой щеке.
– Где Джоанна Миллс? – резко спросил он жену.
Она пристально посмотрела на него. Неужели в такую минуту он не может думать ни о чем другом, кроме как об экономке? Неужели он теряет рассудок?
Но теперь ей было все равно; она нашла себе друга, готового приютить ее, в расчете на ее былую славу.
– Я ухожу, – сказала она. – Я не знаю, кто еще есть в доме, я никого не видела.
Он, казалось, не обратил никакого внимания на ее первые слова.
– Как выглядела та женщина, которую ты видела вчера вечером?
– Некрасивое, выглядящее сварливым существо, – с некоторой горечью ответила миледи, вспомнив, как испугалась и выронила свою добычу.
– Ты уверена, что это была женщина? – с жуткой ухмылкой спросил Красавчик Секфорд.
– А кто еще это мог быть? – полюбопытствовала она.
– Не думаю, чтобы это была женщина… – сказал он.
– Неужели ты считаешь, что в этом месте есть призраки?
Он не хотел, не мог ответить; он оставил ее и принялся переходить из комнаты в комнату, приводя все в беспорядок и получая от этого странное удовольствие. А потом бросился прочь из унылого особняка, оставив графиню, которая, напоминая старую, усталую хищную птицу, принялась бродить по комнатам в поисках чего-нибудь, имеющего хоть какую-то ценность.
Когда он вернулся, почти перед рассветом, то обнаружил свечу на столике в холле.
– Будь ты проклята! – крикнул он. – Неужели ты не можешь оставить меня в покое?
Он поспешил наверх; все было чисто и аккуратно: постель, камин, готовый поссет, согретые тапочки, зажженные свечи. Испуганный, он обвел комнату ужасным взглядом.
– Аптечка… она навела порядок и в ней? – пробормотал он.
Он направился в угол, открыл дверцу и посмотрел на ряды горшочков и флаконов. Тот, который был ему хорошо известен, немного испачканный… остававшийся с незакрытой пробкой… странного, уродливого вида, с желтой жидкостью, окрашивавшей белье пурпурными пятнами.
Точно такими, очень маленькими, какие были в то утро на подушке Джейн Секфорд.
Теперь флакон был чистым и стоял на своем месте, с этикеткой, на которой аккуратными буквами, рукой Джейн Секфорд, было написано: «Яд».
Красавчик Секфорд уронил свечу и бросился в комнату графини.
– Проснись! – крикнул он. – Проснись и выслушай меня! Она вернулась! Я хочу сделать признание. Это я убил ее! Пусть меня заберут отсюда… куда-нибудь, где она не сможет ухаживать за мной.
Графини в комнате не было, она ушла; неестественный свет пробивался сквозь незадернутые плотно занавески и освещал женщину, сидевшую на большой кровати.
У нее было бледное, суровое лицо, серое платье и царапина на щеке.
Когда признательный вопль Красавчика Секфорда эхом разнесся в ночи, и в дверь громко застучали стражники, женщина улыбнулась.
НЕОБЫЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИСТЕРА ДЖОНА ПРАУДИ
The Extraordinary Adventure of Mr John Proudie (1919)
Мистер Джон Прауди держал аптеку в Сохо Филдс, Монмут Сквер; это была очень известная лавка, расположенная на углу; в ней имелось два замечательных окна из свинцового стекла, одно из которых выходило на Дин-стрит, а другое – на площадь; перед дверью с деревянным портиком, ведущей в лавку, имелись две ступеньки.
Деревянный прилавок, старый, полированный, тянулся вдоль лавки, и на нем не было ничего, кроме блестящих медных весов; позади него стена от пола до потолка представляла собой ряд полок, на которых располагались кувшины из дельфтской керамики, белые и голубые, и итальянская майолика, желтая и красная, на которых были обозначены названия различных лекарств; в центре полок имелась дверь, которая вела во внутреннюю комнату.
В один из ноябрьских вечеров, когда лавка была закрыта, старая экономка уже спала, а в гостиной ярко горел камин, мистер Джон Прауди был занят своей маленькой лаборатории приготовлением каких-то лекарств, в частности, смеси молочного сока ириса пестрого и перца, которую считал самой подходящей при лечении несварения желудка.
Он уже начинал замерзать и, не будучи человеком молодым (в то время, в 1690 году, мистеру Прауди было около шестидесяти), немного устал, так что начал подумывать о своем мягком кресле, бокале горячего глинтвейна на камине, газете, с волнующими новостями о войне, Палате общин и заговорах, когда громкий звон колокольчика заставил его выронить ситечко, которое он держал в руке; не то, чтобы колокольчик так уж редко звонил после наступления темноты, но его мысли были полны заговорами последней Революции и их раскрытиями, а в доме было настолько тихо, что он казался необитаемым.
«Славные наступили времена, – с негодованием подумал мистер Прауди, – когда честный торговец испытывает страх в собственном доме».
Снова раздался нетерпеливый звонок; аптекарь вытер руки, взял свечу и вышел в темную лавку. Проходя через гостиную, он взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что уже почти полночь. Поставил свечу в оловянном подсвечнике на прилавок, – ее свет заиграл бликами на флаконах и их содержимом, – и открыл дверь. Порыв ветра швырнул в комнату мокрый снег, разлетевшийся по полу, а аптекарь, вздрогнув, воскликнул:
– Кто здесь?
Не ответив, в лавку вошел высокий джентльмен и закрыл за собой дверь.
– Что вам угодно, сэр? – немного резко спросил мистер Прауди.
– Мне нужен врач, – ответил незнакомец, – немедленно.
Он с очевидным нетерпением оглядел лавку, обращая на мистера Прауди не больше внимания, чем если бы тот был простым слугой.
– Но почему вы пришли за врачом именно сюда? – требовательно спросил аптекарь, которому не понравились манеры посетителя и который был задет тем, что его собственные профессиональные услуги были, по всей видимости, недостаточно хороши.
– Мне сказали, – ответил незнакомец на внятном английском, но с заметным иностранным акцентом, – что над вашей лавкой живет врач.
– Так оно и есть, – нехотя согласился мистер Прауди, – но он уже спит.
Незнакомец подошел к прилавку и облокотился на него жестом очень уставшего человека; свеча освещала его почти полностью, за исключением лица, поскольку на нем была бархатная черная маска, какие надевают, отправляясь на сомнительные свидания; черная кружевная бахрома скрывала нижнюю часть.
Мистеру Прауди это не понравилось; он почувствовал, что за этим визитом кроется какая-то тайная интрига, и с сомнением взглянул на незнакомца.
Это был высокий, изящный человек, несомненно, молодой, закутанный в темно-синюю мантию, подбитую мехом, в перчатках для верховой езды и высоких сапогах; из-под мантии выглядывала шпага; шею украшала бриллиантовая брошь.
– Итак, – с нетерпением произнес он, и его черные глаза сверкнули в прорезях маски, – как долго вы собираетесь заставлять меня ждать? Мне срочно нужен доктор Валлеторт.
– Вам известно его имя?
– Да, мне его назвали. А теперь, ради Бога, сэр, приведите его – скажите, что есть женщина, срочно нуждающаяся в его услугах!
Мистер Прауди с неохотой повернулся, взял свечу и, оставив джентльмена в темноте, поднялся по лестнице наверх и разбудил своего постояльца.
– Вас разыскивают, доктор Валлеторт, – сказал он через дверь. – Пришел какой-то человек, – он сейчас внизу, – чтобы проводить вас к некой даме… Ночь ужасная, а он – чужестранец в маске, – ворчливо закончил старый аптекарь.
Доктор Фрэнсис Валлеторт тотчас же открыл дверь; он не спал, а читал при свете маленького ночника. Высокий и элегантный, с бледностью ученого и грацией джентльмена, молодой доктор стоял, взволнованный, держа в руке раскрытую книгу.
– Не ходите, – сказал мистер Прауди, повинуясь внезапному порыву. – Время сейчас неспокойное, находиться в такой час вне дома опасно.
Доктор улыбнулся.
– Я не могу позволить себе отказывать пациентам, мистер Прауди, вспомните, сколько я должен вам за комнату и еду, – с горечью произнес он.
– Ну, ну! – отозвался мистер Прауди, которому молодой человек очень нравился. – Хотя, возможно, я всего лишь старый дурак… Вам лучше спуститься и самому взглянуть на этого джентльмена.
Доктор взял свою видавшую виды шляпу и плащ и последовал за аптекарем в гостиную, а оттуда в лавку.
– Надеюсь, вы готовы, – раздался из темноты голос незнакомца. – Из-за вашей задержки пациентка может умереть.
Мистер Прауди снова поставил свечу на прилавок; теперь ее пламя освещало высокую темную фигуру незнакомца и потрепанную фигуру доктора на фоне темного дерева и банок с надписями: «Камфара», «Корень мандрагоры», «Кора кизила», «Голубая вербена», «Пижма», «Болиголов» и прочими лекарствами, надписанными на стекле синими и красными буквами.
– Куда мне нужно идти и что случилось? – спросил Фрэнсис Валлеторт, пристально глядя на незнакомца.
– Сэр, я отвечу на ваши вопросы по дороге; дело очень срочное.
– Что мне нужно взять с собой?
Незнакомец на мгновение задумался.
– Для начала, доктор Валлеторт, – сказал он, – вы хорошо знаете итальянский язык?
Молодой врач пристально посмотрел на него.
– Я изучал медицину в Падуанском университете, – ответил он.
– В таком случае, у вас не возникнет сложности при общении с пациенткой: она – итальянка, не говорящая по-английски. Возьмите ваши инструменты и противоядия, и поторопитесь.
Врач схватил аптекаря за руку и потащил за собой в гостиную. Он был очень взволнован.
– Пока я буду собираться, – быстро сказал он, – приготовьте мои пистолеты и шпагу.
Он произнес это шепотом, потому что дверь в лавку осталась открыта, и аптекарь, встревоженный его видом, ответил так же шепотом:
– Вы знаете этого человека?
– И да, и нет… Но что делать? И да поможет мне Господь!
Он произнес это с таким отчаянием и выглядел так ужасно, что мистер Прауди усадил его в кресло у камина и велел выпить немного вина.
– Вы никуда не пойдете! – твердо сказал он.
– Нет, – ответил доктор, вытирая пот со лба, – я не могу не пойти.
Джон Прауди вернулся в лавку, чтобы сказать об этом незнакомцу, который, услышав его слова, издал какой-то страстный возглас на незнакомом языке и сунул руку в карман.
– Передайте это Фрэнсису Валлеторту, – сказал он, – и посмотрим, сможет ли он не пойти.
И он бросил на прилавок, между свечой и весами, кольцо из белой эмали, причудливо украшенное вперемежку жемчугом и бриллиантами и тонкой цепочкой, на конце которой имелась большая чистая жемчужина.
Прежде, чем аптекарь успел ответить, Фрэнсис Валлеторт, услышавший слова незнакомца, вышел из гостиной и схватил кольцо. Пока он держал его возле пламени свечи и смотрел на блеск бриллиантов, жемчуга и эмали, человек в маске повторил:
– Теперь вы идете?
Доктор расправил худые плечи, его впалое лицо вспыхнуло странной красотой.
– Я иду, – сказал он, откинул назад каштановые пряди, соскользнувшие на щеки, и повернулся, чтобы взять шляпу и плащ, попросив мистера Прауди подняться в его комнату и принести саквояж с инструментами.
Аптекарь повиновался; что-то в поведении Фрэнсиса Валлеторта подсказывало ему, что теперь тот столь же решительно намерен отправиться к пациентке, как совсем недавно стремился избежать визита; он не собирался более вмешиваться. Когда незнакомец сунул руку в карман, чтобы достать кольцо, которое произвело на доктора такое впечатление, мистер Прауди заметил нечто, показавшееся ему очень неприятным. Мягкая перчатка из оленьей кожи чуть сползла, запутавшись в складках тяжелой мантии, и мистер Прауди заметил сквозь кружево черное запястье: кавалер в мантии был негром. Мистер Прауди видел мало негров и относился к ним с подозрением и неприязнью; ему показалось странным, что тот, кого он называл «черным мавром», был одет столь изысканно и вел себя так, словно обладал властью.
Было, однако, очевидно, что Фрэнсис Валлеторт знает этого человека или, по крайней мере, ту, ради которой тот пришел – вне всякого сомнения, по каким-то студенческим приключениям в Италии; а потому аптекарь не считал себя вправе вмешиваться. Вернувшись с саквояжем, он обнаружил, что незнакомец и доктор ушли, гостиная и лавка пусты, а огонь свечи на прилавке трепещет из-за сквозняка, проникающего сквозь полуприкрытую дверь.
Мистер Прауди рассердился; не было нужды ускользать вот так, хитростью избавившись от его присутствия, тем более не было нужды оставлять дверь открытой, к радости какого-нибудь проходящего мимо бродяги.
Аптекарь выглянул и посмотрел вверх и вниз по улице; все было погружено в темноту; северный ветер швырнул ему в лицо обжигающе холодный дождь; в далеком уличном фонаре трепетало пламя, нисколько не развеивавшее мрак.
Мистер Прауди, вздрогнув, закрыл дверь и вернулся к камину, к своей газете.
– Как ему будет угодно, – сказал он себе, все еще раздосадованный, – пусть сам разбирается со своей пациенткой.
Он почти ничего не знал о Фрэнсисе Валлеторте, с которым познакомился год назад, когда молодой врач пришел к нему за лекарствами. Аптекарь нашел своего покупателя серьезным, умным и образованным, и между ними завязалась дружба, результатом которой стало то, что врач снял две комнаты над лавкой и, под крылышком аптекаря, подбирал все, что мог, из крошек, оставшихся от модных врачей этого фешенебельного района.
«Надеюсь, сегодня вечером он получит достойное вознаграждение», – подумал мистер Прауди, разводя огонь в камине; затем, чтобы удовлетворить свое любопытство относительно того, был ли это настоящий случай, требующий вмешательства медицины, или просто предлог, пошел в лавку взглянуть, не прихватил ли доктор каких лекарств. Вскоре он обнаружил отсутствие двух бутылочек: в одной содержалось противоядие от отравления мышьяком, состоящее из смеси оксида железа и льняного семени, в другой – от отравления свинцом, состоящее из смеси дубовой коры и зеленого чая.
– Значит, кому-то и в самом деле понадобилось противоядие? – воскликнул мистер Прауди, и в этот момент раздался звон дверного колокольчика.
«Что-то слишком быстро, – подумал аптекарь и поспешил открыть дверь. – Возможно, он действительно просто поторопился и забыл свой саквояж?»
Он отворил дверь с некоторым любопытством, желая расспросить доктора, но в темную лавку, спотыкаясь, вошла незнакомка – женщина, голова которой была закутана в непроницаемую черную шаль.
Ветер задул свечу, стоявшую на прилавке, и лавка теперь была освещена только слабым, тусклым светом из гостиной; поэтому мистер Прауди не мог ясно видеть свою посетительницу, лишь настолько, чтобы заметить: она была богато одета и молода; дверь распахнулась, ветер и мокрый снег ворвались в помещение; мистеру Прауди пришлось придержать парик рукой, чтобы он не улетел.
– Да поможет нам Небо! – проворчал он. – Что вам угодно, мадам?
Вместо ответа, она сжала его свободную руку холодными пальцами так, что сердце аптекаря содрогнулось, и быстро заговорила на непонятном для него языке; она явно находилась в смятении и, видя, что мистер Прауди не понимает ее, бросилась на колени, заламывая руки и что-то восклицая.
Встревоженный аптекарь закрыл дверь и увлек даму в гостиную; она продолжала говорить, оживленно жестикулируя, но все, что ему удалось разобрать, было имя Фрэнсиса Валлеторта.
Это было прелестное создание, белокурое, изящное, с нитками жемчуга в светлых волосах, просвечивавшими сквозь темную сетку кружевной шали, и в яблочно-зеленом шелковом платье, расшитом множеством крошечных роз, поверх которого была накинута черная бархатная венецианская мантия; в ушах у нее были серьги с кораллом, а на шее – ожерелье из янтаря; пальцы ее постоянно двигавшихся рук были унизаны большими, странными кольцами.
– Если вы не знаете английского языка, мадам, – сказал мистер Прауди, сожалевший о ее бедственном положении, но с неприязнью разглядывавший ее диковинную внешность, поскольку она ассоциировалась у него с черным мавром, – боюсь, я ничем не смогу вам помочь.
Пока он говорил, она смотрел на него карими глазами, в которых ясно читалась мука, а когда он закончил, печально покачала головой, в знак того, что не понимает его. Окинув нетерпеливым взглядом комнату, она, вскрикнув от отчаяния и едва не упав, запутавшись в длинной шелковой юбке, которую забыла подобрать, вернулась в лавку, сделав жест, который мистер Прауди понял как желание уйти. Аптекарь не был этим недоволен; поскольку они не могли понять друг друга, ее присутствие смущало его. Он хотел предложить ей подождать возвращения доктора, но видел, что она ни слова не понимает по-английски; он предположил, что она говорит на итальянском, но не был в этом уверен.
Она ушла так же внезапно, как появилась, сама отперев дверь и растворившись во мраке; насколько мистер Прауди успел заметить, ее не ожидала ни коляска, ни карета; значит, она жила или остановилась где-то неподалеку, поскольку ее одежда почти не намокла.
Аптекарь снова вернулся к огню, ощутив слабый аромат ириса, который леди оставила после себя, смешанного с запахами хины и ромашки, розмарина и шафрана, пчелиного воска и скипидара, мирры и корицы – обычной атмосферой аптечной лавки.
«Не сомневаюсь, она знает, что делает, – подумал мистер Прауди, – а поскольку я все равно не могу ей ничем помочь, мне лучше остаться здесь, пока Фрэнсис Валлеторт не вернется и не объяснит случившееся».
Но он обнаружил, что не может сосредоточиться ни на «Газетт», ни на чем другом, кроме таинственных событий этого вечера.
Он взял старинную книгу по медицине и принялся перелистывать страницы, стараясь заинтересовать себя древними рецептами лекарств из кровяного корня, мандрагоры, валерианы, горечавки, льняного семени и иссопа, квасцов, корня тыквы и черной вишни, которые знал наизусть и которые нисколько не отвлекали его от мыслей о женщине в богатом иностранном наряде, так внезапно появившейся из ночи, о ее горе и растерянности.
Теперь, когда она ушла, его охватило беспокойство – куда она направилась? Не грозит ли ей какая опасность? Не следовало ли ему силой удержать ее до возвращения Фрэнсиса Валлеторта, говорившего и по-французски, и по-итальянски? Вне всякого сомнения, причина прихода леди была связана с ним; она снова и снова повторяла: «Фрэнсис Валлеторт, Фрэнсис Валлеторт». Аптекарь пил душистое вино, поправлял свечи, согревал руки и ноги у огня и прислушивался к дверному колокольчику, который должен был сообщить ему о возвращении доктора.
Он начал клевать носом, почти задремал в кресле и уже начал испытывать раздражение по отношению к событиям, не дававшим ему уснуть, когда звонок прозвенел в третий раз; он вздрогнул, как это обычно случается с теми, кто слышит резкий звук в полной тишине.
– Наконец-то, это Фрэнсис Валлеторт, – сказал он, встав и подняв свечу, почти догоревшую; с тех пор, как доктор покинул дом, прошло уже не менее получаса.
Аптекарь снова открыл дверь в промозглую, ветреную ночь; свеча в его руке погасла.
– Вы… вы должны прийти, – раздался из темноты женский голос; он едва смог различить фигуру своей ночной гостьи, стоявшей в дверях и смотревшей на него сверху вниз; она произнесла эти три английские слова так осторожно и с таким трудом, с таким иностранным акцентом, что аптекарь тупо уставился на нее, не понимая; тогда она снова разразилась восклицаниями на непонятном ему языке, схватила его за руку и потащила за собой.
Мистер Прауди, совершенно сбитый с толку, вышел на улицу и остановился, без шляпы и плаща, с подсвечником в руке.
– Если бы вы только могли мне все объяснить, мадам! – с отчаянием воскликнул он.
Пока он говорил, она захлопнула за ним дверь, снова схватила за руку и повлекла вниз по Дин-стрит.
Мистер Прауди не хотел отказать ей в помощи, но это приключение не доставляло ему никакого удовольствия; он дрожал от холода, его пугала темнота; он жалел, что не успел захватить с собой шляпу и плащ.
– Мадам, – сказал он, торопливо шагая за ней, – если нет кого-нибудь, кто говорит по-английски, боюсь, я не смогу вам помочь, в каком бы положении вы ни оказались.
Она ничего не ответила; он слышал, как стучат ее зубы, чувствовал, как она дрожит; время от времени она спотыкалась о грубую брусчатку мостовой. Они не успели далеко пройти по улице, когда она остановилась у двери одного из особняков, осторожно толкнула ее и ввела мистера Прауди в холл, погруженный в абсолютную тишину и темноту. Мистеру Прауди казалось, что он знает все дома на Дин-стрит, но никак не мог понять, в каком именно находится; темнота совершенно сбила его с толку.
Дама открыла еще одну дверь и втолкнула мистера Прауди в комнату, в которой горел слабый свет.
Мебель в комнате отсутствовала, она была в плохом состоянии, везде виднелась пыль; закрытые ставни скрывали длинные темно-синие шелковые занавески. На стене висела серебряная лампа чудесной работы, мрачно освещавшая пустую комнату.
Аптекарь уже собирался заговорить, когда дама, застывшая и к чему-то прислушивавшаяся, вдруг зажала ему рот рукой и толкнула за занавеску. Мистер Прауди был готов запротестовать, ему не понравилось подобное обращение, но он подчинился, увидев испуг и мольбу на побледневшем лице иностранки, и, совершенно сбитый с толку, позволил увлечь себя за складки широких занавесок, странно выглядевших в пустой комнате.
Снаружи послышались уверенные шаги, и мистер Прауди, отважившись выглянуть из-за занавески, увидел, как в комнату вошел его первый посетитель. Теперь на нем не было ни маски, ни парика, ни шляпы, и вид его заставил мистера Прауди содрогнуться.
Высокий, с великолепной осанкой, грациозный, в богатой одежде, чистокровный негр; глаза навыкате, подергивающиеся губы и необыкновенная бледность, придававшая его коже зеленоватый оттенок, выдавали в нем неистовую страсть. Его сильные черные руки сжимали изящный кожаный мартингал, украшенный серебряными бляшками.
Яростным жестом он указал на сбившуюся юбку и мокрую шаль дамы, и на незнакомом языке, на котором говорила и она, с гневом потребовал объяснений, – по крайней мере, так показалось испуганному мистеру Прауди.
Она, казалось, умоляла, плакала, причитала и бросала вызов одновременно, металась взад и вперед по комнате, заламывая руки, и время от времени, по всей видимости, призывала на помощь Бога и всех его святых, поскольку складывала ладони на груди и устремляла взгляд вверх. Для изумленного аптекаря, с которым прежде не случалось ничего, столь волнующего, это было похоже на сцену в театральной пьесе: две потрясающие, фантастические фигуры, негр и белокурая женщина, разыгрывали сцену безумной страсти в пустой комнате, освещенной только одинокой лампой.
