Текст книги "На самом деле (СИ)"

Автор книги: Марципана Конфитюр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава 20

Жизнь Бориса Новгородцева усложнилась. Странные вещи приключились: сначала он подделал письмо от Прошки, потом – получил электронное письмо от Анны.

Борис был уверен: Анна не может быть автором письма. Во-первых, потому что столь безграмотного человека не приняли бы в университет. А во-вторых, возлюбленная Бори была замечательной, прекрасной, совершенной девушкой и не могла исповедовать либеральные идеи. Новгородцев простил бы ей что угодно, он смирился бы с безграмотностью, хромой походкой, даже неумением готовить. Но то, что он прочел в письме от Анны, было для него неприемлемо.

Ничего нелепей, хуже, более бредового, противного и страшно раздражавшего, чем релятивистские банальности, для Бориса не существовало. Много раз он признавался и себе, и окружающим: «Не понимаю, кто из них прав»; «Не знаю, за кого мне выступить»; «Хотел бы верить в бога… но не могу…». Ему нравились то левые, то правые, то красные, то белые, то монархисты, то террористы, то пустынники, то хиппи – ведь несмотря на все их различия между ними было одно общее: они ушли от мира, бросили мещанство. Борис предпочитал все, что угодно, кроме середины. Он не знал, как надо, но знал точно, как не следует. Он был за все подряд, любые крайности, любые завихрения, уклоны, необычности – но общая мода. Не либерализм, не демократия, не Запад, не бессмысленные формулы по типу «он имеет право», «это твое мнение» и «каждый прав по-своему»!

Твердое убеждение Бориса Новгородцева состояло в том, что истина обязательно существует и что истина эта существует для всех. В этом он не сомневался. Иногда, когда он говорил об этом вслух, оппоненты, полагая, будто Новгородцев уже знает эту истину, кидали ему обвинение в том, что у него «тоталитарное сознание», «средневековое мировоззрение» или еще что-то подобное в этом духе. Того, как устроен мир на самом деле, юноша пока еще не выяснил. Но он к этому стремился. Борис искал чего-то настоящего, не просто глупых лозунгов и штампов, а того, во что хотелось верить, для чего хотелось жить.

– А никак нельзя без стада? – как-то раз спросила его мать, ехидно намекая на очередную неформальную тусовку, к которой примкнул Новгородцев. – Вам, подросткам, обязательно к толпе надо прибиться! Разве вот нельзя без всего этого? Чтоб просто быть собой, без всяких «-измов»?

Но Борис довольно рано понял: те, кто «просто являются собой», – самое крупное, бессмысленное стадо. Большую часть французского революционного Конвента составляли совсем не жирондисты и не монтаньяры, а банальное человеческое болото. Борис не хотел становиться болотом. Ему была противна такая позиция. Ведь если крайность – это признание какой-то части истины, пускай небольшой, пускай ограниченной, то прозябание в середине, которую трусливые и пустые люди любят именовать «золотой», это непризнание истины вообще. Если противопоставление и размежевание – это методы созидания («и отделил Бог свет от тьмы», ' И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью'), то примирение и стирание противоречий – путь к хаосу, энтропии и смерти.

Идейных либералов, либералов-борцов Новгородцев мог терпеть и даже немного уважать. А вот болтуны в интернете, офисные сидельцы, нахватавшиеся словечек «толерантность», «политкорректность» и «относительность» и не удосуживавшиеся включать мозги ни на одном из этапов политической дискуссии, просто выводили его из себя. Они гордо сообщали на форумах о том, что на вопросы сына «А есть ли Бог?» или «В чем смысл жизни?» они отвечают, что кто-то думает так, кто-то эдак, и при этом все по-своему правы и по-своему ошибаются. Они не понимали того, что своим уходом от настоящего ответа, отказом предоставить ориентир, своим мнимым «либерализмом» бросают ребенка в пучину хаоса, из которого – кто знает? – выберется ли он когда-нибудь, и если да, то не от сектантов ли, не от фашистов ли, не от ваххабитов ли протянется рука помощи? Да, пару лет назад Боря проводил довольно много времени в баталиях на интернет-площадках. Он помнил, какие нелепые выражения там в ходу.

И вот теперь Анна писала то, что обычно провозглашают особи из блогов, из форумов, из самой многочисленной и самой бестолковой толпы.

Боря догадался: Анна его разыгрывает. Она хочет его проверить. Может быть, даже отвратить от себя. Даже если так, Новгородцев не желал сдаваться. Он быстро написал послание в том же духе, чтобы показать, что он понял ее шутку.

Сутки после этого он раздумывал, а правильно ли он сделал, тусил с друзьями, а затем сделал странное открытие.

Бориса пригласили в общежитие отметить день рождения одного из однокурсников. Там было тесновато, почему-то холоднее, чем на улице, и очень плохо пахло сероводородом, потому что по соседству жили два корейца, которые обожали тухлую капусту. Однако веселая компания ответственно отнеслась к подбору напитков, а так как стипендии на закуску не хватило, то, понятное дело, Новгородцев и его товарищи скоро раскраснелись, подобрели и пустились философствовать о судьбах Родины, никчемности правительства и всех тех материях, беседы о которых делают подпившего субъекта частью мировой интеллектуальной элиты. Не то, чтобы друзья Бориса уж очень часто говорили о политике. Но в этот раз – в компании собрались одни историки – это получилось само собой.

Виновник торжества достал газету, где на первой полосе редактор поместил открытое письмо Александра Филиппенко. Впервые в жизни Александр Петрович писал правду. «Открыто заявляю, что письмо от Прошки к Софье не сгорело и находится в моих руках. Исследовав его, я убедился в том, что это стопроцентная фальшивка!» – говорилось в обращении.

– Хотел бы я узнать, – воскликнул именинник, – какие он использовал методы исследования! Да этот тип, по-моему, не знает и простейших способов датировки!

– Утверждение не точно! Он их знает, но не верит в них! – подняв кверху перст, сказал лежавший на кровати сокурсник.

– Парни, все же ясно! – крикнул третий приятель. – Филиппенко утверждает, что письмо не настоящее. Значит, это подлинник!

– Я в этом не уверен! – возразил лежавший.

– А я уверен! Либо он письмо уничтожил – что, наверно, было сделано неспроста, либо на самом деле выкрал из архива! Если так, то почему Филиппенко скрывает документ, не позволяет сделать настоящую экспертизу?

– Да-а… Похоже, что источник подлинный.

– Но откуда Филиппенко известно, что письмо не подделка?

– Как откуда? Он работает на английскую разведку!

– Я в этом сомневался. Но поскольку Филиппенко говорит, что документ ненастоящий…

– Вот именно!

Борис не хотел вступать в полемику. Господи, зачем он выбрал этот архив, ведь можно было пройти практику в другом месте, в другом учреждении! Почему он забыл тогда в хранилище этот злополучный подарок Марины⁉ Разве нельзя было иначе защитить Анну? Подделка архивного документа – святотатство для профессионального историка! От выпитого вина Борису хотелось спать, язык почти не двигался, глаза слипались. Новгородцев прилег на диван и закрыл глаза.

– Я всегда это подозревал! – слышал он реплики друзей. – Петровские реформы – злодейство.

– Ой, не надо! Начинается…

– Петр заложил основы атеизма. Очень умно – убить Россию, предварительно убив святую церковь. Если б он не сделал из нее бюрократический институт!..

– То что бы тогда было?

– Церковь стала бы идейным вдохновителем народного движения семнадцатого года, а не частью ненавистного аппарата царской власти!

Боря повернулся на другой бок. Мир вокруг приятно потемнел и склеился. Потом прошла секунда или час, и Новгородцев снова услыхал:

– Чудовищный разрыв в культуре между знатью и простым народом! Это же трагедия. И если бы не Петр…

– Хм… Возможно, революция была бы не такой кровавой.

– Измышления!

– Петр Первый – отец русской революции.

– А в этом что-то есть…

– Ха-ха! Преображенцы разбудили Герцена!

Борис подумал: «Может быть, моей рукой водило провидение?» Он не верил в провидение, а, верней, не понял точно – верит или нет. Но мысль была приятной. Борю и пугало, и при этом ему нравилось, что он своим поступком возбудил в окружающих такую работу мысли.

– Но если, – слышал Новгородцев, – Петр был не настоящий, то тогда и все Романовы…

– Позвольте! Кроме Анны Иоанновны!

– Тогда уж и Петр Второй в игре! Он же сын царевича Алексея, а Алексей родился задолго до того, как подменили его отца.

– Ты предлагаешь вычеркнуть империю?

– Да как мы ее вычеркнем, ведь это же история⁈

– Вычеркнуть в культурном отношении! Вернуться к допетровским временам! Я думаю, что скоро…

– Люди, вы с ума сошли!

– Все об этом заговорят! Вот увидите!

– Сначала голландцы, потом немцы, потом французы, потом снова немцы – Маркс и Энгельс…

– Протестую! Они евреи!

– Да какая разница! Потом американцы!

– А варяги? Ты забыл варягов.

– И еще византийцы…

– Люди, вы действительно рехнулись. Только вот не надо этой всей националистической истерии!

«Почему же истерии? – думал Боря. – Россия на протяжении своей истории подражает другим странам, заимствует то одно, то другое. А мама говорила – надо быть собой».

– России нужен новый договор. Вассальный договор! – услышал Борис то ли наяву, то ли во сне. – России нужен царь! Пускай все присягнут ему!

– Это тоталитаризм!

– Протестую! Сколько можно повторять, что «тоталитаризм» – это конструкт, придуманный Европой, чтобы оправдать фашизм! Говорите: диктатура.

– Монархия авторитарна по своей сути!

– Люди, это мракобесие! А как же институции правового государства⁈ – взвизгнул местный либерал.

– Прогресс, регресс, – парировал флегматично-пьяный голос. – Все относительно.

«Ан, нет! – подумал Боря. – Истина о том, что относительно, должна быть абсолютной!»

И Новгородцев провалился в сон.

Когда он проснулся, ребята обсуждали, как в поведении гопников и уголовников проявляется феодальное сознание. Одни опять утверждали, что феодализма не существует, а другие отвечали, что, раз так, то нет и не-феодализма. В комнате сидели несколько девчонок и допивали то, что не влезло в пацанов.

– Обычай пить вино в России ввел Петр Первый, – неожиданно сказал Борис.

Присутствовавшие замолчали и задумались.

Борис вернулся домой утром. Первым делом он включил компьютер. Анна не ответила. Весь день Борис ходил несчастный и страдал: во-первых, из-за своего дурацкого письма, во-вторых, из-за того, что поддельное письмо наделало так много шуму. Вечером он принял решение честно во всем признаться. В своем письме он извинился перед Анной и честно, с описанием подробностей, признался в том, как появилось знаменитое письмо, в которое с подачи Филиппенко все поверили.

Глава 21

Тридцать лет назад Иван Евгеньевич, научный руководитель Андрея Филиппенко, готовился к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. В ходе обсуждения на кафедре ему сделали несколько замечаний. Ивану Евгеньевичу пришлось перепечатать на машинке половину текста: часть введения по требованию коллег он перенес в заключение. Потребовалось изменение нумерации страниц. Можно было бы, конечно, просто заклеить цифры маленькими бумажками и подписать на них новые номера. Но тогда образовался бы бугорок! А бугорки, как известно, не предусматриваются ГОСТом.

– Ага, они мне так и сказали! – усмехнулся Иван Евгеньевич. – И правда, зачем стране ученый, у которого бугорок на диссертации⁉ Пришлось переделывать. Все сто семьдесят страниц заново на машинке печатать. А вы, Андрей, расстраиваетесь из-за каких-то мелочей!

Замечания, полученные Андреем Филиппенко от коллег с кафедры, действительно не были существенными. По большей части они касались формы, а не содержания. Андрей к внесению поправок был готов. Изменить ссылки, изменить формулировки, сделать выводы чуть более обтекаемыми – все это сделать не трудно. Ну… за неделю-другую. Главным и наиболее неприятным из сюрпризов оказалось то, что кафедра потребовала, чтобы он проанализировал в диссертации введение в научный оборот злополучного письма от Прошки к Софье, сделал хотя бы одну ссылку на этот источник, хотя бы просто внес его в список литературы. К его теме эта ерунда не относилась, Великого посольства аспирант касался вскользь. Но самое возмутительное было в том, что глупая писулька была стопроцентной липой!

Что случилось с преподавателями? Почему открытое письмо великого обманщика повергло их во мрак невежества? Андрей не мог этого понять. Придя домой, он вновь правил текст и за ночь сделал все, кроме последнего – внесения в текст сведений о поддельном документе.

Утром аспирант проснулся злым, рассерженным, не выспавшимся, мрачным. А ведь как он ждал сегодняшнего дня! Андрею наконец-то дали семинары по его специализации. Потолкавшись перед парой в коридорах и на кафедре, узнав последние новости, Андрей раскис окончательно. Народ оживленно обсуждал прибытие федеральной комиссии, присланной для подсчета соответствия числа голов студентов количеству посадочных мест в туалетах. Что к чему будет подгоняться в случае расхождения – не разъяснялось. В четвертый раз залив кипятком в чашках спитый чай, грустные ученые сидели, вспоминали Николая Палкина и пытались угадать, что будет дальше.

Короче говоря, в аудиторию Андрей пришел совсем несчастным. Третьекурсники хихикали, не думая о судьбах высшей школы, и ему тотчас же показалось, что они смеются над фамилией «Филиппенко». Андрей стал лютовать.

Он начал с историографии, стал спрашивать по списку. Студенты, как можно догадаться, знали Павленко, но ни Милюкова, ни Голикова, ни даже Анисимова с Каменским назвать, разумеется, не смогли. Андрей перешел к теории. Ответ на примитивный вопрос, что такое модернизация (всего лишь переход от традиционного уклада в индустриальный, обычно сопровождающийся секуляризацией, вестернизацией, обширной маргинализацией, развитием буржуазных отношений и так далее по Смелзеру, Блэку и Липситу), пришлось тащить из студентов клещами. «Абитура!» – мысленно выругался Филиппенко и перешел к изложению простейших фактов. Со знаниями фактического материала тоже все оказалось намного хуже, чем предполагал Андрей. Третьекурсники не смогли правильно назвать дату смерти хилого царя Ивана Пятого, ошиблись на целый год! Вместо 1696-го они назвали 1695-й. Ну, и что прикажете делать с подготовленными таким образом студентами⁈

Одна из студенток особенно не понравилась аспиранту. Брюнетка с копной кудряшек, похожих на египетский парик, смотрела на преподавателя нагло и, похоже, вообще не готовилась.

– Готовилась! – отважно заявила бестолковка.

– Что-то не заметно вашей готовности, уважаемая.

– Мало ли, что незаметно! Говорю же, что читала – значит читала!

– У людей вот выписки лежат, ксерокопии. А вы с чем пришли? Может, наизусть монографии запомнили? Что-то незаметно.

– А на ксерокс у меня денег нет! Тоже мне заслуга – книги ксерить! Я, если хотите, в следующий раз принесу книгу и буду оттуда зачитывать вслух! То же самое!

– Ну и приходи, – сказал Андрей, от раздражения забывший про то, что должен обращаться к студентам на «вы». – Сама увидишь, что это неудобно! Сколько времени ты листать будешь этот том?

Он спросил ее еще два раза и поставил «незачет» за семинар, ловя себя на том, что испытывает при этом чувство злорадного удовлетворения.

Далее случилось самое противное. По плану шло Великое посольство. Стоило Андрею только лишь произнести два этих слова, как в аудитории поднялся шум о письме от Прошки к Софье. Все, даже дубари с последних парт, утверждали, что Петра украли англичане, и это, несомненно, является важнейшим событием данного периода. Кое-кто из третьекурсников, к большому удивлению Андрея, отлично знал историю посольства, смог воспроизвести цепь петровских переездов и событий в разных странах. Как назло противная брюнетка в этой теме оказалась лучше всех: откуда-то узнала даже то, что фонд, в котором обнаружили подделку, был фондом Заозёрских. Пришлось ей исправить на «зачет». «И ладно! – про себя решил Андрей. – Она у меня еще узнает, почем фунт лиха! Не в этот раз, так в следующий пойдет на отработку!».

В перерыве Андрей пил чай с заведующим кафедрой. В ответ на жалобы, что студенты невероятно глупы, завкафедрой лишь улыбнулся: то ли не поверил, то ли к подобным жалобам привык. Когда беседа коснулась якобы письма, которое совершило якобы сенсацию, заведующий внезапно стал серьезным.

– Тут такое дело, – сообщил он аспиранту напряженно, словно оправдываясь, – планы семинаров поменяли. Надо провести занятие по этому письму.

Андрей не поверил своим ушам. Отдельное занятие потратить на какую-то подделку тогда, как на разбор политики России в Персии – минуты две, не больше!

– Ты уж извини, – сказал заведующий. – Воля-то не наша. Разве ты не знаешь? Ишь как закрутился с диссертацией…

И заведующий извлек из стола бумагу.

– Письмо из Министерства затемнения? – съязвил аспирант.

– А вот и нет. Из Собственной Его Президентского Величества Администрации. Вот. Хочешь – прочитай.

– Я все понял, – грустно вздохнул Андрей.

– Ну, так-то вот. А, кстати. Может, послезавтра проведешь вне расписания пару? В десять тридцать. Вообще, она Днепрова, но Днепров был должен пару мне, а я опять уезжаю.

– Я вас заменю, – сказал Андрей.

Глава 22

В вестибюле университета к банкомату выстроилась очередь человек в пятнадцать. «Стипендия!» – подумала Марина. Настроение улучшилось, хотя с утра было прескверным: сегодня состоится второй за три дня семинар по истории России.

Филиппенко хочет, чтобы ему отвечали по книге. Марина к семинару совсем не готовилась. На организованный в подвале ксерокс обычно была та же очередь, что и к банкомату. В недельном расписании указано несколько семинаров, и зубрилы тратят на ксерокс огромные деньги. Марина была слишком экономной, чтобы делать по три рубля за страницу копии всякой ерунды, которые она выбросит сразу после окончания пары. Кроме этого, куда похвальнее прочесть книжку, а потом ответить из нее по памяти, в крайнем случае – по краткому конспекту из тетради. Марина с легкостью находила главное, а значит, могла запомнить то, что нужно. Но противный аспирант хотел подробностей, таких дурацких скучных мелочей, что память их не держала.

В каталожном зале библиотеки опять были разложены какие-то бумажки. Девушка взглянула: кто на этот раз, монархисты или красные? Иногда листовки содержали призывы молиться в церкви, а однажды Марина со смехом прочитала: «Уважаемые товарищи студенты! Скоро весна, любовь, сессия. Самое время прочесть книгу Ленина „Социализм и импреокритецызм“». Коммунисты всегда почему-то писали с ошибками. Сегодня листовка приглашала посетить филармонию.

За книгами тоже была очередь. Марина встала за двумя парнями и прослушала одну из тех бесед, которые заставляют возмущаться и завидовать.

– Вот я пришел раз на экзамен – ничего не выучил. Открыл учебник, почитал, зашел и сдал на «пять», – сказал один.

Другой ответил:

– А вот я пришел один раз на экзамен – вообще ничего не учил, на лекции не был ни разу. Спросил, что сдают. Мне сказали. Спросил, как препода звать. Мне сказали. Я даже в учебник не смотрел! Так зашел, ну и сдал на «пять».

– А я один раз пришел на экзамен под градусом. Ничего, конечно, не знаю, какой предмет, не стал спрашивать, имя преподавателя – тоже. Зашел и сдал на «пять». Так и не знаю, что это за мужик был. Может, Хабибуллин?

– Нет, не может быть. Я Хабибуллину пять раз сдавал. И четыре раза мне один и тот же билет попадался. Наконец на пятый раз прихожу – опять этот билет. Я то же самое написал, что в те четыре раза. «Ну вот, – говорит, – наконец-то вы, молодой человек, что-то выучили. Можете ведь, когда хотите». Вот дурак!

– Дура-ак! Хабибуллин – ну что с него взять! Старикашка, песок сыпется, а все туда же!

– Не мог сразу «три» поставить, как нормальные люди делают.

– Агафонов тоже, болван, меня четыре раза гонял. Знает ведь, что я ничего не выучу – а все равно сдавать заставляет. Баранова такая же.

– Баранова – это Хабибуллин в юбке.

– Кстати, у него завтра день рождения.

– Круто! Мы отметим.

– Что нам ждать до завтра⁈ Может, выпьем?

– Неохота.

– Ну, пошли, немножко выпьем!

– Неохота!

– Да, пошли! Чего нам тут-то делать? Книжки, что ль, читать? Или покурим.

– Ну, покурим.

Парни убежали, сделав, к счастью для Марины, очередь короче. Перед ней теперь стояли две девицы.

– Мужа стричь не надо.

– Да не муж он мне!

– Не важно. Все равно же ведь живете. Мужа не стригут, примета есть, сбежит.

– Да я немного. Теперь-то не буду! Клок волос ему отстригла. Ох, как раскричался! А вчера, прикинь, чего сказал…

Дела чужих мужей Марину не особо волновали, но деваться было некуда, пришлось послушать и об этом. Вскоре, тоже к счастью для нее, две девушки решили отложить чтение и тоже испарились. Между тем, читальный зал гудел, шептался и местами даже чавкал, хотя это было и не по правилам.

– Тишина! – рявкнула библиотекарь, молоденькая девушка.

Секунд на пять зал будто бы затих, но снова зажил бурной жизнью. А перед Мариной вновь стояли два оригинала:

– Да пойми ты, – бубнил первый, весь в прыщах, – Романовы и все, что было после, – это ерунда! Ненастоящее, неродное! Подлинная Россия – до восемнадцатого века! Ну и вот теперь… возрождается.

– Ты это скажешь на экзамене? – иронически спросил второй.

– А можно мне набор про этого… ну этого… – начал заикаться первокурсник в начале очереди.

– Ну-ну, про кого? – захихикала библиотекарь.

Зал из любопытства замолчал.

– Этого… царя… На букву «Х»… – промямлил первокурсник.

– На какую⁈

Первокурсник покраснел и тихонько шмыгнул носом.

– Хаммурапи! – заорали все, кто был в библиотеке, и расхохотались.

Семинары о законах вавилонского царя были великим, легендарным испытанием, сквозь которое проходят все жрецы музы Клио. Они были и скучными, и очень непривычными для студентов первого курса, только что окончивших школу. К каждому семинару полагалось отыскать ответы на десяток-другой вопросов, причем нужно выписать на карточки не один какой-нибудь вариант ответа, а все мнения, представленные во всех предлагаемых списком литературы книгах. Так, например, если девять из десяти монографий говорили, что черный базальтовый столб с законами был обнаружен в 1901 году, а одна – что в 1902-м, первокурснику полагалось написать девять карточек с одинаковыми текстами и одну – с отличающимся. Очевидно, в глазах кафедры археологии и истории Древнего мира этот сизифов труд был чем-то вроде инициации. Чистые карточки продавались в ближайшем магазине канцтоваров: кое-то из первокурсников подозревал, что у магазина налажена взаимовыгодная договоренность с факультетом. Плоды семинарской работы кто-то из студентов в дальнейшем сжигал, кто-то – выгодно сбывал младшим поколениям. Набор литературы не менялся десятилетиями, а так как первокурсники – создания примитивные и они не в состоянии отыскать то, что им нужно, в каталоге, старые, потрепанные тома выдавали им готовыми наборами. Фамилии авторов, однако же, врезались в нежный мозг неофитов до конца жизни. Как и то, что столб с законами был черного базальта, а преподаватель истории Древнего мира – просто зверь.

У Марины по России XVIII века тоже был зверюга, хоть и аспирант (говорили, что он в прошлом году также вел Хаммурапи). Она взяла толстенный том «Петр Первый» и пришла с ним на семинар, как и обещала. Преподаватель сегодня ее не спрашивал. Марина заскучала, начала глядеть в окно и думать про столовую. Тут-то Филиппенко к ней и обратился:

– Ну-с, что вам известно о подушной подати?

Марина начала спешно листать фолиант.

– Вот видите, – с радостью сказал преподаватель, – как важно делать копии! По книге – неудобно. Консультация по пятницам. Прошу на отработку!

До конца занятия Марина притворялась, что мечтает, отвлекается, при этом, разумеется, стараясь быть готовой по любым вопросам. Даже нагло, напоказ листала глянцевый журнал прямо на парте. Но аспирант ни разу больше не спросил Марину.

На паре шла речь о письме от Прошки к Софье.

Вышли все уверенными в том, что грубые реформы проводил поддельный Петр, а местный архив запалили английские шпионы.

* * *

Что и говорить, домой Марина пришла не в хорошем настроении. Ожидая, что какая-нибудь новенькая глупость от Бориса сможет ее хоть чуточку развеселить, открыла почту.

И тотчас же пришла в ужас.

Да уж, новенькая глупость была просто шедевральной. Этот обормот решил покаяться в грехах! «Тоже мне, Раскольников нашелся!» – мысленно негодовала Марина. Страшно и подумать, что бы случилось, окажись «на том конце провода» действительно она, та Сарафанова, которой Новгородцев вздумал сообщить о преступлении! Впрочем… Кто сказал, что этот глупый Борька не успел признаться еще кому-нибудь? А вдруг уже признался? Или завтра это сделает? Сообщничек…

Внезапно руки мелко задрожали. Вся история показалась нереальной, происшедшей не с Мариной, без ее вины, не здесь и не сейчас. Время неожиданно замедлило свой ход. Все чувства обострились. Сердце застучало, кровь метнулась к голове, и уши, щеки налились вишневым цветом. Хряпнуть валерьянки… Стоп! Не надо. Можно вызвать подозрения.

Марина ведь теперь…

О, господи, зачем, только зачем ей пришло в голову сварганить эту глупую подделку, самый неудачный подарок самому никудышному парню⁉ А потом пошло-поехало… Издание номер два, дурацкая попытка обмануть ученое сообщество, конечно, изначально неудачная, боязнь разоблачения, экспертизы, неожиданный возврат письма в хранилище… И та злосчастная идея, что возникла у испуганной Марины, ждавшей, что, уж если их обман не смог раскрыться нынче, завтра – обязательно.

Оказавшись голой перед Борей, испугав его, заставив убежать куда глаза глядят, Марина вдруг осталась в полном одиночестве в хранилище, которое давно возненавидела за пыль, халаты и бесплатную, занудную работу. В общем, план поджога появился не сегодня, он возник дней пять назад, так просто, в качестве теории, без мысли о реальном воплощении. Собственно, Марина не особо в него верила: как все гуманитарии, она довольно плохо разбиралась в тонкостях физических явлений. Может, если бы точно знала, что получится, отказалась бы от идеи… Но тогда сработало всё вместе: чувства, мысли, злоба, страх, любовь и отвращение – к Боре и к архиву.

В углу, где находился фонд Заозёрских, девушка откинула крышку одной из коробок с бумагами, стоявших наверху, на самой дальней полке. Лампочка в наморднике мешала полностью открыть эту коробку: крышка утыкалась в осветительный прибор. Вот это-то Марине и понравилось. Она зацепила картонку за клетку от лампочки. Между лампочкой и клеткой надо было тоже натолкать бумаги. Все, что было у Марины, это книга «Ангелы и демоны». Порвав безынтересное творение, студентка обернула, как смогла, стеклянную грушу Ильича и набила заменитель абажура клочьями романа.

А потом как будто бы забыла погасить свет в этом уголке хранилища.

Вряд ли кто-то стал бы заходить туда в тот день после Марины. Если б даже заглянули, вероятно, света б не увидели, ведь лапочка светила в дальнем коридоре, образованном большими стеллажами. Ну, а сигнализация? Марина о ней думала. Полагала, что сработает, но гнусное письмо от Прошки к Софье все-таки сгореть успеет раньше. Что ж, ошиблась. Сколько лет назад в архиве проверяли оборудование, девушка не знала.

В общем, получилось даже лучше, чем она ожидала. Произошло ночное возгорание как будто ниоткуда, без следов бензина, взлома и какого-либо внешнего вмешательства. Подделка уничтожена. Вместе с ней – все хранилище. И этот Филиппенко так удачно появился в архиве, что навлек на себя подозрения.

Все б, наверно, прошло хорошо, не заинтересуйся ФСБ пожаром. Разогнали лентяев из полиции, заново проверили и место преступления, и всю примыкающую территорию. Боря в это время был уже свободен, а Марина все еще ходила на бесплатные работы – разумеется, теперь уже в другом хранилище, – взволнованно следя за ходом следствия и ежедневно подвергаясь допросам. Случайно подслушанный разговор следователей о невозможности для Филиппенко поджечь хранилище без участия кого-то из «местных», здорово напугал Марину. Известия о том, что гардеробщица, сходящая с ума по всяким тамплиерам-заговорщикам, уверенно считает, что пожар устроен ими, тоже не остались от Марины в стороне. План личного спасения, идея, как подставить бабку, появилась очень быстро. И опять, в который раз, подделка почты… Круглосуточная слежка за архивом, задержание гардеробщицы, зачем-то захотевшей помешать работе следствия и проникшей ночью на место преступления – все сработало.

Но Боря!

С ним-то что теперь?

Марина снова села за компьютер.

Взять и донести на него! Подумает, что Анна. А что дальше? Тут же сам сознается, как только кто-то спросит! Будет у чекистов на груди рыдать, просить прощения! Нет уж, ладно. Новгородцев, конечно, разочаровал Марину. С романтичными мечтаниями покончено. Но все же будет жалко, если его посадят. Хотя вряд ли. Нет ведь такой статьи – за подделку исторических источников. Но если его разоблачат – заподозрят и Марину. Ну, а там и о поджоге речь зайдет. И такая статья в уголовном кодексе, увы, существует.

А может, Борю шантажировать? От имени этой Сарафановой?

Нет, лучше от поспешного решения воздержаться. Хватит необдуманных поступков. Надо встать, попить чайку, позырить телик, попробовать успокоиться.

Марина поднялась, пошла на кухню. Отыскала булочку, налила воды, села ждать, когда вскипит. Включила телевизор.

В «Новостях» шел репортаж с Сенатской площади.

Под визг толпы и вспышки фотокамер мощный кран медленно поднимал за шею, обвязанную веревками, Медного всадника.

– Итак, мы наблюдаем… – начал комментарий диктор. Не найдя нужного слова, он завершил: – Вы все видите на своих экранах.

Петр был похож на висельника, так и не оставившего лошадь перед казнью. Задняя часть статуи, заметно перевесив часть переднюю, нелепо опустилась. Медная змея ударилась о камень с громким лязгом.

– Так Россия возвращается на свой исконный путь, – сказал голос за кадром.

Наблюдая дело рук своих, Марина вдруг подумала: «А делание истории намного интереснее, чем ее изучение! Может быть, ничего страшного и не случилось? Тем более, личность автора подделки, как и того, кто устроил пожар, кажется, уже мало кого интересует».