Текст книги "На самом деле (СИ)"

Автор книги: Марципана Конфитюр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Ну и вредина же вы.

– По-прежнему считаете, что письмецо не было липой?

– Понимаете…

– Наверное, довольны тем, что происходит? Петербург… Санкт-Петерс-Бурх, – поправился аспирант, навечно преданный Петру и его времени и яро осуждавший новые названия, – Петерс-Бурх наполовину разрушили. Замечательно! А вам хоть монархисты заплатили за открытие?

– Да хватит! – возмутилась девушка. – Не стыдно вам бросаться такими обвинениями⁉ Вот так вот, просто, ни с того ни с сего.

Андрей, похоже, понял, что повел себя неинтеллигентно.

– Простите, – сказал он. – Я правда… с этой диссертацией… замотался… скоро, видимо, рехнусь. Устал. Голова уже не работает.

– Значит, вы живете недалеко? – перехватила Анна инициативу.

– На Связистов.

– Так я тоже на Связистов! Значит, мы соседи! И ни разу не встречались.

– Это потому что я всегда не здесь, – пошутил парень. – Я живу в петровских временах.

– Так я ведь тоже!

– Тьфу ты! Я и позабыл. А это злополучное письмо… Хотите, я вам докажу, что это липа?

Анна не успела дать ответ. Подошли избиратели, не пойми откуда появилась очередь. Беседовать при них было неловко. Заставлять Андрея ждать – тем более.

– Неплохо было б как-то встретиться, чтоб толком обсудить это письмо, – сказала Анна. – Я готова выслушать ваши аргументы! Но только, сами понимаете, не сейчас. Предложите время и место!

Она удивилась и тому, что вот так, просто, пригласила аспиранта на свидание, и тому, что он тотчас же согласился.

В десять вечера, когда выборы закончились, Анютина работа, можно сказать, только начиналась. Крепкая химичка и физрук вдвоем подняли урну с сорванной печатью и под зорким глазом спящих наблюдателей свалили ее содержимое на несколько столов, сдвинутых вместе. Народная воля была мятой, кое-где изорванной, слежавшейся от собственного веса. Тем не менее Сарафановой понравилось притрагиваться к документам, от которых зависело будущее нации.

Примерно час – не так уж много времени – ушло у комиссионеров на разбор бумажной кучи. По периметру спортзала выставили стулья из математического класса. Каждый стул предназначался для одной из партий. Надо было брать охапки бюллетеней и носиться взад-вперед, раскладывая их по нужным стульям. Наблюдателям закон не дозволял участвовать в подсчете, но они хотели, чтобы все скорей закончилось, и вызвались помочь. Никто не возражал. Бабульки и студент бродили между стульев, только дама в красной кофте продолжала изучение «Марианны»: том четвертый был дочитан, но с собой она разумно захватила пятый.

Итоги оказались предсказуемыми: лидером являлась «Партiя исконныхъ русскихъ гражданъ». Кажется, комиссия обрадовалась этому. Что касается Сарафановой, то ей националистические вопли надоели, и она решила успокоить себя тем, что это результаты лишь по одному участку из, наверно, сотен тысяч.

Пока руководство комиссии оформляло протоколы – шел двенадцатый час ночи, – обессилевшая Анна вышла на крылечко как была, без шубы. Спустилась вниз, руками зачерпнула снегу и умыла им лицо. В ночном чистом воздухе витало что-то важное, прекрасное. Задумчивые звезды с темно-бархатного неба наблюдали за демократической возней маленьких человечков.

Анюта отошла от школы метров на пятнадцать и уже решила возвращаться, когда в плотной темноте возникли новые три звездочки – огни сигареток. Голоса, похоже, нетрезвые и вовсе не интеллигентные, подсказали Анне – это гопники. «Скорей, скорей обратно! – сразу же подумала студентка. – Не дай бог…»

Но гопники ее заметили.

– Анна Антоновна! Ой, здравствуйте! – сказали они весело и сразу потушили сигареты.

Сборная из «бэшек» с «вэшками». Питомцы. Ученички. Слава, еще один Слава, третий Слава, Петя, Таня, Рита.

– А чего это вы здесь делаете? И без одежды…

Анна объяснила. После пятиминутного разговора Сарафанова призналась ребятам, что замерзла окончательно, и быстро побежала на крыльцо.

Она уже взялась за ручку двери, когда сзади услыхала голос Риты. Той девчонки, с кем они однажды вместе шли домой.

– Ан-Антоновна… Постойте! А скажите…

– Что такое?

– Ан-Антоновна! Скажите, только честно! Мы тут спорили. Вам правда, что ли, нравится история? Вся эта скукотища…

– Нравится, конечно. – Анна улыбнулась. – Я ведь сама выбрала профессию.

– Клянетесь?

– Ну, клянусь. Да, что, вообще, за странные вопросы? Я сейчас заледенею…

– Ан-Антоновна! Последнее! – и Рита зашептала: – Как у вас с парнем? Как его… с Андреем?

– Все отлично. Тоже надо клясться?

Глава 28

Александр Петрович Филиппенко любил птичьи фамилии – он и сам не знал почему. Просто всякий раз, когда приходилось брать псевдоним, он выбирал орнитологическое прозвание. В поддельных документах для работы в архиве он назвался Дроздовым. А теперь при помощи сидельцев и родни счастливо обзавелся паспортами – заграничным и российским – на замечательное имя: Сергей Михайлович Соловьев. Пришлось истратить десять пачек чаю и месяц времени. Потом нужно было найти информацию о рейсах самолетов, визах, правилах получения политического убежища и тому подобном.

Филиппенко принял решение эмигрировать во Францию: он немного знал язык и хотел походить на дворянских беглецов от большевизма. Рейсов до Парижа не было, не было и возможности оформить визу: отношения разорвали до того, как был готов новый паспорт. В Восточную Европу, а тем более в Азию лететь не хотелось. Филиппенко интересовали лишь «цивилизованные» страны. Значит, нужно лететь с пересадкой, через третье государство. К счастью для Александра Петровича, нашелся неплохой, а главное, дешевый рейс. Венгерская авиакомпания делала рейсы из Москвы в Париж с посадкой в Будапеште. Это стоило дешевле, чем в иные времена «Аэрофлотом», а поскольку перелетов было два, то первый значился венгерским, и его пока не отменили.

Филиппенко сделал визу в Венгрию, отрастил усы и бакенбарды, выкрасился в рыжий цвет, торжественно облобызал свою родню, пообещав вернуть ей деньги за прокорм и авиабилеты, как только устроится во Франции, и двинулся в райцентр, чтобы оттуда сесть на поезд до Москвы. С собой он взял лишь необходимое: белье, зубную щетку, рукописи, вырезки из газет, в которых говорилось, что он – непримиримый враг существующего режима и жертва политических репрессий; да письмо от Прошки к Софье.

До вокзала Александр Петрович добрался без проблем. Билет он взял в купе на верхнюю полку, чтобы реже попадаться на глаза соседям. «Историк» намеревался лечь носом к стенке и ни с кем не разговаривать, в вагоны-рестораны не ходить, спускаться только в крайних случаях. Но в купе Филиппенко оказался один. Как только проводница выдала белье, ни в чем не заподозрив рыжего «Сергея», он расслабился и счастливо поздравил себя с тем, что путь в Москву складывается на редкость удачно.

Радость его была преждевременной.

Проснувшись утром следующего дня, лже-Соловьев с большим неудовольствием обнаружил соседа. Небольшого роста мужичонка, смахивавший чем-то на де Фюнеса, сидел на нижней полке и уплетал лапшу из «бомж-пакета». Запах лапши успел заполнить купе.

– Проснулись! С добрым утром! – объявил он таким довольным голосом, как будто дожидался возможности вступить в разговор.

Слово за слово, пришлось спускаться вниз, слушать, отвечать, терпеть расспросы. За час попутчик выложил историку свою биографию и потребовал, чтобы Александр Петрович сделал то же самое. Филиппенко не отреагировал, он вежливо кивал, стараясь намекнуть, что разговор ему не очень-то интересен. Но соседа это не обескуражило. Как видно, детектива он с собой не прихватил и вот теперь скучал, а развлечений, кроме разговоров со случайным попутчиком, в поездах нет.

Вскоре сосед стал как-то подозрительно разглядывать лицо лже-Соловьева, а потом внезапно ляпнул:

– А скажите мне, Сергей Михалыч, как ваша фамилия? Простите за нескромность.

Филиппенко ощутил, что его сердце стало биться чаще.

– Соловьев, – ответил он как мог спокойно.

– Соловьев… Так-так… Чего-то не припомню. Вы, простите за нескромность, в кожном диспансере не лежали?

– Что-о-о?

– В кожном диспансере. В девяносто, кажется, девятом. Может быть, в двухтысячном?

– Простите. Не лежал. А вы почему спрашиваете?

– Да очень уж лицо ваше знакомо. Где-то видел – и никак не вспомню где. Вот, решил, что в диспансере… Значит, говорите, не лежали? Ну, а мне вот приходилось. Розовый лишай. Чесался как собака! В папулезной форме, представляете?

Филиппенко не хотелось представлять себе лишай. Он думал о другом. Понятно, почему его лицо знакомо эту субъекту: чуть не каждый день оно появлялось в телевизоре, в программе «Внимание, розыск!». А если он вспомнит? Что делать?

– Подождите! – выкрикнул сосед. – По-моему, я понял! Митинг сталинистов в день Октябрьской революции! Наверно, год назад! Ведь это вы тогда стояли с лозунгом про Чубайса? Я запомнил, потому что он у вас был через «Ю» написан!

– Нет, не я, – ответил Филиппенко, подавляя возмущение.

– Не вы?.. Постойте… Ну, конечно, там же была женщина. А вы, кажись, стихи читали? Капитал – украл, буржуй – воруй?

– Я не был на том митинге! – «Историк» постарался, чтоб его слова звучали так сурово, как только возможно. – Полагаю, что мы с вами не знакомы!

– Нет же, я где-то вас видел! – настаивал сосед. – И я не успокоюсь до тех пор, пока не вспомню где!

«Ну блин, попал!» – подумал Филиппенко.

– А не вы продали мне куртку, якобы из кожи? Кожа была искусственной!

– Что⁈

– Ой, вижу, что не вы! Простите-извините.

«Может быть, на следующую версию сказать ему, что да, дескать, это я и был? – обеспокоенно раздумывал „историк“. – Ох, нет, глядишь, еще начнет выспрашивать детали, обнаружит, что я вру, начнутся подозрения… Или лучше подпоить его?»

– Куда же вы? – спросил сосед взволнованно, увидев, что товарищ поднимается. – Останьтесь! Я же так не вспомню! Может быть, нудистский пляж? Две тысячи четвертый год? А?

Филиппенко постарался улыбнуться:

– Ничего такого я не помню. Так что будем полагать, что познакомились мы все-таки сегодня. Я сейчас схожу к проводнику, куплю пузырь… М-м?

– Нет-нет-нет! Не пью! Никак не нельзя! Ну… я… того… ну, в общем…

Дело принимало для «историка» все более серьезный оборот. Попутчик пялился в его лицо, чесал в затылке и продолжал выдавать версии, одна другой нелепей, так что оставалось только удивляться его памяти и насыщенной биографии.

Решив, что мужичонка сможет его вспомнить, «историк» решил выйти из купе. Наврал про приятеля в другом вагоне и, не слушая горячих просьб остаться, удалился.

В тамбуре он сразу же замерз. Прошелся по вагонам. В ресторане был немалый риск опять увидеть ненавистного соседа или напороться на другого болтуна. Присесть на боковушку где-нибудь в плацкарте? Проводник, конечно, быстро выгонит. К тому же слишком людно, опасно.

В общем, Филиппенко не нашел другого выхода, как запереться в туалете. Посидев в одной уборной минут двадцать, он перешел в другой вагон и снова закрылся в «комнате для отдыха», стараясь не особо привлекать к себе внимание. Было неприятно, но «историк» утешался тем, что до Москвы осталось всего несколько часов, и свобода стоит того, чтобы потерпеть такие мелочи, как запах и необходимость ехать стоя.

В туалетах Филиппенко проторчал, наверно, два часа. Пробыл бы и больше, если бы не станция. Состав – чтоб ему пусто было! – подъезжал к большому городу, поэтому из мест уединения всех выгнали, закрыв их на замок. Решив передохнуть, а заодно надеясь, что все как-нибудь наладится само, «историк» вновь пошел в свое купе.

– А-а! – радостно встретил его сосед. – Наконец-то! Я уж хотел вас искать! Считали, я не вспомню, где вас видел? Нет, не тут-то было! В телевизоре! А? Что? Ведь угадал?

«Час от часу не легче!»

– Только вот не вспомню, что за передача? «Секс с Анфисой Чеховой»?

– Да бросьте! Что за глупости⁈

– На «Битве экстрасенсов»? Уж не вы ли увидели утопленника, когда речь шла о повешенном?

– Не я.

– Так-так… Постойте! Может, «Звёзды в Универе»?

– Это что еще за передача?

– Как же, как же… Звезды пишут диссертацию всего за неделю! Каждый раз – на новом факультете. Кто-то выбывает. В следующую пятницу финал. Болею за Киркорова!

– Отлично. Я там не участвовал.

– Признайтесь! Вы звезда!

– Да что еще за глупости…

– Клянусь! Я видел вас по телевизору! Не надо отпираться!

– Черт возьми!

– Дайте мне автограф!

«Соловьёв» – лениво нацарапал Филиппенко на клочке бумажки.

– Вы, по-моему, не певец… А кто? Ведущий? Стойте, не подсказывайте! Кажется… ведете передачу про преступность?

Надоедливый попутчик подобрался совсем близко, Филиппенко оказался в шаге от ареста. В голове его мелькнуло: «Задушить? Ударить по башке, потом связать? В Москве тихонько выйду, а его оставлю в нижнем отделении для багажа. Нет, не буду. Не сумею. Страшно. Лучше усыпить».

Спрашивать снотворное у проводницы означало навлечь на себя подозрение. Тем более, скорей всего, его у нее нет. Филиппенко принял решение дождаться остановки – крупный город, «в честь которого» закрыли туалеты, был уже на подходе.

– А сам вы не из органов? – спросил сосед зачем-то перед тем, как Филиппенко, натянув свою дубленку, вышел из купе.

Спустившись на перрон, он сразу же помчался выяснять, где есть аптека. К счастью, на вокзале был ларек с лекарствами.

– Снотворное… имеется? – взволнованно и как-то по-дурацки выпалил «историк».

– Клофелинщик? – отвечала бабушка-аптекарша вопросом на вопрос. – Совсем, блин, обнаглели! Воры, чтоб вам сдохнуть! Вот сейчас милицию-то вызову! А ну-ка…!

– Господи, ну что вы? Разве я похож на клофелинщика?..

– Снотворное строго по рецептам! – перебила его бабка. – Это первое! Второе! Его нет.

– Нет?.. – «Историк» был обескуражен.

– Нет, и не предвидится! – ответила аптекарша. Потом, наверное, из вредности, добавила: – У нас презервативы и слабительное. Надо что-нибудь?

– Слабительное? – Вдруг у Филиппенко зародился новый план. – А что, давайте! Лучше даже две упаковки!

План полностью удался. Выпив чаю, в котором растворились пять таблеток, надоедливый сосед отстал от Филиппенко и занялся другими делами.

Глава 29

К тому времени, как Андрей вышел на финишную прямую на пути к защите своей диссертации, он двадцать шесть раз посетил ученый совет, двадцать – диссертационный, девять – отдел кадров, восемнадцать – бухгалтерию, четыре раза – переплетный цех, пять раз – типографию. Деньги и силы исчезали. Дома мама заворачивала папе на работу бутерброды в листки черновиков, старых вариантов диссертации, «отзывы экспертов» (их Андрей, конечно, сочинял самостоятельно), кусочки автореферата. Автореферат Филиппенко, как и положено, верстал своими силами. Имея целью сделаться историком, по ходу он освоил ремесло верстальщика, носильщика (бумага – груз не самый легкий), чинильщика оргтехники (а принтеры ломаются всегда, когда печатать нужно что-то очень срочное), посла-переговорщика (иначе: «обивальщика порогов»), корректора (вычитывать работу, если глаз уже замылился, советуют в обратном направлении – из конца в начало) и психотерапевта (для самолечения, чтобы не рехнуться раньше времени). Авторефераты напечатали в подвале в университетской типографии бесплатно после предъявления трех справок. К сожалению, вскоре оказалось, что один дефект в кустарной верстке все-таки был, последняя страница вышла вкривь и вкось. Андрею прописали пить лекарство от депрессии и против раздражительности. Он чуть-чуть попробовал и бросил. Все эти таблетки своим видом еще больше раздражали аспиранта.

Тем не менее в декабре, как раз между днями рождения Сталина и Брежнева, Андрей достиг того, что автореферат на диссертацию был сделан в сотне экземпляров удовлетворительного качества. Теперь осталось только разослать эти брошюрки всем специалистам по вопросу, да библиотекам – и спокойно ждать защиты. О, Господи, неужто⁉

В списке для рассылки было шестьдесят четыре адреса.

Андрей, конечно, знал, что существуют конверты с самоклеющейся полосой. Защитную бумажку отлепил – и все, готово. Но ему всучили старые – такие, что приходится лизать.

Поскольку Филиппенко надоело ночами надрываться за какой-нибудь работой, он решил на этот раз пораньше встать и, скоренько заклеив все конверты, надписать их и отправить куда нужно. Как назло о том, что в этот день назначена его встреча с Анной Сарафановой, он вспомнил только утром. Отложить отсылку авторефератов было нельзя: по правилам их надо отправлять никак не позже чем за месяц до защиты диссертации. Ну, что же, встречу, что ли, отменить? Но этого Андрею почему-то очень не хотелось. Он подумал, что успеет и авторефераты отправить, и с Анной Сарафановой встретиться. Сделать оба дела оказалось не так-то просто.

После сорок первого конверта аспирант устал и стал лепить ошибки в адресах. Испортил пять штук. Ужасно разозлился, так, что даже хотел в самом деле выпить ту таблетку, которую прописали. Сгонял в ларек, купил еще конвертов. Облизал шестьдесят штук, размышляя о выражении «мозоль на языке». На это ушло два часа. Когда выходил из дома, почувствовал бурчание в животе. Сразу же решил, что отравился клеем – только потом вспомнил, что голоден. Определенно пора пить таблетки…

Зал почтового отделения оказался заполнен старушками так, что трудно было дышать. Андрей с трудом пробился к человеку, крикнувшему «Я!» в ответ на возглас: «Кто последний?» В зимней куртке было жарко, воздуха не хватало, а очередь как будто не двигалась. Бабульки, обступившие Андрея, почему-то именно на почту приносили плату за квартиру, телефон и прочие услуги. Они бурно обсуждали своих внуков, быструю инфляцию и то, что монархисты наконец-то смогут навести в стране порядок. Кроме бабулек отделение посещали представители компаний, продающих всякую ерунду по каталогам: почтальоны выносили им огромные картонные коробки. В очереди к крайнему окну кричал ребенок. «Вася, я на почте! Я еще на почте! Честно, я стою тут три часа! Какой любовник⁈ – надрывалась дама с телефоном. – Ты не веришь? Хочешь, приезжай и поменяемся!» «У вас есть валидол»? – спросил кто-то чуть слышно. «Можно не толкаться?» – возмущался дед с газетой, видимо, любитель почитать. «Разрешите! Ну, пожалуйста! Ну, мне только спросить!» – рвался к окошку тощий гражданин. «Тут всем спросить!» – ответили четыре человека, обступившие заветное отверстие.

«Такое ощущение, что их всех сюда собрали, чтобы помешать моей защите», – неожиданно подумал аспирант. Вообще, ему казалось: все, что происходит в мире, предназначено единственно затем, чтобы он в итоге так и не сумел стать кандидатом наук. Но нет, раз Филиппенко что-то начал, он уж не отступится!

Пока Андрей торчал на почте, он успел придумать тему докторской.

А вырвавшись из душного кошмара, обнаружил, что до встречи с Анной Сарафановой осталось полчаса.

Андрей, не заходя к себе, помчался в центр, к тому месту, где они договорились встретиться. Сел в автобус, почти сразу застрял в пробке. Вышел, двинулся пешком. Потом бегом. Когда примчался, мокрый, взмыленный, взглянул на часы: опоздание аж на четверть часа! Анны не было. Наверное, ушла, не дождавшись. И почему они не обменялись телефонами⁉

Андрею было неприятно, что его сочтут невоспитанным человеком, который назначает встречи, а потом на них не является. По крайней мере, так он объяснил себе желание догнать девушку.

Филиппенко предположил, что Анна, вероятно, направилась домой. Поскольку они жили совсем рядом, направление Андрей прекрасно знал. Пешком или на транспорте? Наверно, она знает, если часто ездит в центр, что в это время дня пробки в обе стороны. Солнышко светит, погода прекрасная, значит, она пойдет пешком. Хорошо, но туда ведут две улицы. Хм… Так, на первой два книжных, и оба весьма недешевые. А на второй их аж три, из которых один – «Букинист». Андрей даже сейчас, когда полки книжных магазинов заполнили труды многочисленных псевдо-историков, трех дней не мог утерпеть, чтоб не зайти, не проверить новинки, хотя бы на пару минут – посмотреть, полистать, подышать типографской краской. Ну, что ж, он на месте девушки выбрал бы вторую дорогу. Тогда нельзя медлить!

Андрей быстрым шагом устремился вдоль улицы Ленина, глядя вокруг. Знать бы, какая у девушки шуба. А вдруг он ее не узнает? Так прошло минут десять. Андрей никого не догнал. Он подумал: «Наверно, ошибся. А может, она не пришла?» Неожиданно чья-то рука прикоснулась к плечу аспиранта.

Он вздрогнул, но к чести своей не успел испугаться всерьез.

– Это вы⁉..

Аспирант обернулся. Да-да, позади была Анна. Смотрела в глаза, улыбаясь, и часто дышала, как будто после пробежки.

– А как вы?..

– Да вот, опоздала, простите! На двадцать минут. Прихожу, а вас нет. Поняла, что вы, видно, решили идти домой. Логически рассудила, что вы пойдете именно этой дорогой.

– Вот так!

– Вы не обиделись?

– О, нет, конечно! В общем-то, я ведь и сам опоздал! Я пошел вас догонять!

– Ну, так значит, беседа о подлинности письма все-таки состоится?

Андрею на миг показалось, что эта девчонка ему подмигнула. «Подлинности письма»! Да врет она все! Насмехается!

– Да-да, безусловно, – ответил Андрей. – А куда мы пойдем?

По идее, источниковедческие проблемы обсуждают за чашечкой мокко в уютном кафе. По крайней мере, так происходит в большинстве романов. Но Андрей почему-то стеснялся вот так, ни с того, ни с сего предложить общепит. Для него это было, во-первых, шикарно, ну, а во-вторых, чересчур романтично. А встреча была деловой. Или дружеской. Девушка тоже не очень рвалась в заведения подобного рода.

В общем, решили отправиться в книжный, который как раз был поблизости. Долго бродили между полок, снимали с них книги, нежно гладили, щупали, нюхали сладкие детища мысли. Беседа о злополучном письме почему-то не клеилась, так что предметом разговора пока что служили книги. Вдвоем они пролистали альбом про ножи с глянцевитой картинкой на каждой странице, словарь воровского жаргона и тонкую книжку о том, как лечиться при помощи бычьего глаза. Потом смеха ради смотрели в отделе истории опус «Война тамплиеров и русских: глобальный обзор». Не успели поставить на полку, как дама культурного вида купила его. Настроение чуть-чуть испортились. Впрочем, Андрей уже был как будто доволен прогулкой.

После магазина всё-таки захотели найти кафе. Поблизости было открыто заведение без претензий, но с хорошим чаем и пирожными. Пошли туда, но мест не было. Двинулись в блинную, но и там было много народу. Решили с горя пойти в «Макдоналдс». Тоже безуспешно. В общем, получалось, что «свидание» (ну, конечно, в переносном смысле, о настоящей любовной встрече и мысли не допускали!) протекало за хождением от кафе к кафе. Говорить было сложно. Андрей обнаружил, что ходит он слишком быстро. Чтобы с девушкой можно было беседовать, он замедлил шаг. Но Анна отставала, норовила разглядывать витрины, отвлекалась. В общем, ради полноценной лекции о критике источников пришлось взять ее под руку.

Девушка призналась, что и верит и не верит в подлинность письма. Тогда, в архиве, у нее закружилась голова от важности открытия, хотелось всем о нем поведать, ощутить себя героиней, сообщить народу правду!.. Неприглядность события, о котором говорило спорное письмо, делало его ценнее, радикальнее, интереснее. Но теперь, когда прошло четыре месяца, сомнения постепенно стали брать верх. Странные – а может быть, и страшные? – события в стране, на факультете, в школе заставили Анну думать, что источник, ею найденный, не так уж и прекрасен. Недвусмысленная роль правительства, которое с готовностью объявило письмо подлинным документом, и массовый уход преподавателей с работы тоже заставили кое о чем задуматься.

– Ведь я вам говорил, – твердил Андрей. – Всё это фокусы староверов! Если только фальшивку не состряпали националисты, эта «партия исконных», специально, с далеко идущими планами!

Он надеялся, что Анне станет стыдно.

Анна молчала.

Через час, а то и полтора хождений они в конце концов нашли подходящее место. Китайский ресторанчик с заковыристым названием был очень-очень скромным и совсем пустым. Наверное, люди опасались заказывать грибы с побегами бамбука, «хрустальные пельмени» или свинячьи уши в соевом соусе. Анна остановила свой выбор именно на них.

– Если есть не дома, так уж надо брать чего-нибудь особенное, такое, что сама не приготовишь! – сообщила она.

Аспирант решился только на жареную курицу по-гуандунски. Еще решили взять салат, один на пару, из ростков какой-то ерунды: официант, по-видимому китаец, уверял, что салат полезен для здоровья.

Андрей вздохнул и проворчал, что скоро, видимо, Китай останется единственным партнером нашей Родины:

– А там, глядишь, вообще мы с ним сольемся. Будем вместе поклоняться императору священной Поднебесной и считать Европу «варварами с Юга».

– Не сгущайте краски!

– Все к тому идет.

Андрей хотел сказать: «По вашей милости», но удержался.

– Пётр Первый прорубил окно в Европу, а теперь благодаря нашим дорогим правителям оно заколочено снова!

– И что⁈ – внезапно возмутилась Анна. – Заколочено. Допустим, что весь этот бред со школьными программами и то, что происходит с исторической наукой – очень плохо. Да, согласна. Но ведь это ненадолго! А «общечеловеческие ценности», «свобода», «демократия» и прочее «правовое государство» – неужели мы без них не обойдемся? Если бы вы тогда, в день выборов, увидели, услышали, то, что довелось мне! Все это никому не нужно! Понимаете? Народ живет такими же законами, как триста лет назад! Зачем нам демократия?

– А зачем нам диктатура? – отвечал Андрей вопросом на вопрос.

– Не диктатура, а ответственная власть, которая пришла через старинные, вызывающие уважение институты, а не через технологии, не через удачную рекламу, не через голоса людей, за жизнь не прочитавших ни единой книги, кроме букваря.

– Заставьте их прочитать какую-нибудь книгу!

– Да что вы говорите! Сами попытайтесь!

– Я уже пытался. Бесполезно.

– Ну и что теперь?

– Ваш вопрос не по адресу.

– Представьте, я, пока ходила по квартирам, столько насмотрелась! Пьют, необразованные, ничем не интересуются. Они хотят как проще! Проще – это царь. И чтоб не думать. Что же вы молчите?

– Ваши уши!

– Что? Какие уши?

– Поросячьи, – Андрей рассмеялся.

Блюдо с чем-то непонятным, принесенное официантом, немного охладило их дискуссию. Вообще-то аспирант поймал себя на мысли, что умственная беседа с девчонкой – как еще назвать эту смешную спорщицу о политике? – была ему по душе. Конечно, Анна многого не понимает. Но бойкая. С ней весело бороться. С ней не скучно. Ну, а что касается режимов… Как и многие другие интеллектуалы, Филиппенко четко понимал, что был бы недоволен всякой властью, как бы та ни называлась. Разница, пожалуй, состояла только в том, что кое-чем он был бы недоволен много больше, чем другим.

Андрей отведал чьи-то там ростки и без радости поддался уговорам съесть ложку мелко нарезанных ушей. Оба блюда были гадкими, но Анна уплетала их с необъяснимым, с его точки зрения, удовольствием. Беседа постепенно перешла на тему кулинарии. Собеседники пришли к выводу, что по кухне можно судить о судьбах наций: поедание всяких гадостей – лягушек, слизняков, термитов, субпродуктов от свинины – показатель, что народ когда-то находился под тяжким гнетом.

– Очевидно, что французские санкюлоты начали поедать улиток от голода! – разглагольствовала девушка. – Бурбоновский абсолютизм не мог обеспечить их должным количеством хлеба! А то, что в русской кухне нет ни тараканов, ни мышей, явно говорит, что наш народ всегда был счастлив и накормлен!

– Выходит, что Романовы были неплохими царями! – улыбнулся, соглашаясь, Филиппенко.

И тотчас же встретил настороженный взгляд официанта. М-да, похоже, он высказал слишком крамольную для сегодняшнего дня мысль! Хорошо, что в кафе не было других посетителей. А то, не дай бог, кто-нибудь мог бы донести о том, что подозрительный человек в подозрительных очках подозрительно хвалит в общественном месте подосланную англичанами династию!

Потом Анна спрашивала об аспирантуре, а Андрей рассказывал ей всяческие ужасы. Вскоре Филиппенко понесло, и он начал пересказывать свою диссертацию. Девчонка как будто что-то понимала, но не так, чтобы очень, глупо хихикая и ехидно замечая, что-де «эпистемология» – хорошее название для рок-группы, а «парадигма» – остроумный ник для Интернета.

После чая разговор вернулся к злополучному письму от Прошки к Софье.

– Мне кажется, – сказала вдруг девушка, – что нам нужно что-то делать. Хватит молча наблюдать за тем, как рушатся наука и культура.

– Ну и что вы предлагаете? – спросил Андрей насмешливо. Он был уверен, что у Анны нет и быть не может плана, тем более такого, чтобы сработал.

Но план был. Да такой, что аспирант тотчас забыл про все свои проблемы и пообещал завтра же рассказать о нем руководителю – единственному более-менее активному «стороннику» Петра, оставшемуся в университете.

* * *

На другой день Филиппенко сидел в кресле в доме своего руководителя и пил чай с пирогами профессорши. За годы совместной работы с Иваном Евгеньевичем Андрей перепробовал все блюда из рецептурного арсенала его супруги, знал все закутки его квартиры и, конечно же, прочел все книги из его библиотеки. Ну, почти все. Абсолютно все мог осилить только сам профессор.

Иван Евгеньевич был совершенством. Прекрасный, мудрый, добрый, аристократичный – Филиппенко никогда не сомневался: все хвалебные слова, что есть на свете, подойдут его руководителю. С первого курса Андрею решительно нравилось все, что исходило от его шестидесятилетнего профессора: почти не облысевшего, почти не располневшего за годы и всегда умеющего сделать так, как правильно. Бывало, что в студенческое время Филиппенко с «братьями по вере» с упоением обсуждали, что Иван Евгеньевич сказал о том-то и о том-то, как отлично он одет, как прямо, но корректно говорит ребятам об ошибках, как умеет быть приятным собеседнику, не злоупотребляя вежливыми фразами, как он остроумен и бескорыстен. Да Андрею и сейчас хотелось говорить с друзьями о своем начальнике не меньше, чем о девушках, рок-группах и общественных событиях!

Знакомство их состоялось восемь лет назад, когда Андрей учился на первом курсе. В поисках темы для курсовой Андрей зашел на кафедру истории России. В списке предлагаемых заголовков юный первокурсник с любопытством натолкнулся на один, совсем уж непонятный и заумный. «Что бы это значило?» – спросил он вслух у всех, но в то же время ни у кого. «А ты эту тему возьми, – посоветовал дядька, сидевший напротив. – Вот так и узнаешь». Андрею подобный ответ не понравился. Что за насмешки⁈ «А что, и возьму! – отвечал он задиристо. – Это, наверно, не так уж и трудно. Вы, может, подскажете, где мне найти человека по имени И. Е. Крапивин? Тут указано, что это его тема». В углу, за компьютером, громко захихикала секретарша. «Я перед вами, – сказал собеседник Андрея. – Начнем консультацию?»