Текст книги "На самом деле (СИ)"

Автор книги: Марципана Конфитюр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Глава 40

Александр Петрович накануне снова угодил в карцер: на этот раз за то, что пытался внушить младшему надзирателю, что письмо от Прошки к Софье поддельное. Он сидел на полу и мысленно сочинял письмо Нинель Ивановне в женскую колонию, собираясь записать его по возвращении в общую камеру, когда за стенами раздались странные звуки. Сначала возбужденные крики, потом выстрелы и взрывы, рев толпы.

Филиппенко заметался в своем каменном мешке, как тигр в клетке. Он не мог даже предположить, что происходит. Воображение рисовало самые разные картины: пожар (если так, его непременно забудут выпустить, и он погибнет), война, падение атомной бомбы, бунт заключенных (наиболее вероятно, но совершенно бесперспективно).

Шум усиливался. Невидимые руки разбивали невидимое стекло, нажимали на невидимые курки, рушили невидимые преграды. Невидимые ноги в воинских сапогах или армейских ботинках топали по коридорам. Ничего хорошего все эти происшествия не сулили. Спрятаться в карцере было негде. Александр Петрович забился в угол и приготовился к худшему.

Послышались удары по железной двери карцера. Народу в коридоре, судя по всему, было немало. Все орали, возмущались, матерились – теперь Филиппенко уже разбирал отдельные слова, но сути происходящего по-прежнему не понимал.

– Отпирай, собака!!! – крикнул кто-то.

– Отпирай, а то застрелим! – присоединились несколько голосов. – Ну, живо, ключ достал!!!

С замиранием сердца Александр Петрович услышал лязганье замка. Ему казалось, что дверь открывается медленно, как фильмах ужасов. А потом – буквально за какое-то мгновение – карцер наполнился людьми, ликующими, радостными, кричащими. Филиппенко не успел ничего понять. Его подхватили и вынесли наружу.

Александр Петрович никогда не летал во снах, никогда не прыгал с вышки с парашютом. Сейчас он первый раз в жизни почувствовал себя птицей.

– Да здравствует Филиппенко! – кричала толпа.

Люди несли его на руках.

– Да здравствует свобода!

– Да здравствует Петр I!

Голова Филиппенко кружилась: от счастья, от волнения, от высоты, от неожиданного потока свежего воздуха. Неужели это случилось⁈ Неужели он свободен⁈

Толпа быстро соорудила небольшое возвышение из обломков, образовавшихся во время штурма. Александру помогли на него взобраться. Отсюда, сверху, ряды восставших оказались многочисленней, чем думалось изначально. Многие спешили запечатлеть исторический момент на фото– и видеокамеры. Петровские триколоры реяли над тысячами ликующих лиц.

Снизу Филиппенко протянули мегафон.

– Товарищ! – попросил какой-то человек с усами и бородой. – Объяви всем свое мнение о роли Петра I. Народу необходимо услышать правду.

Душа Александра Петровича преисполнилась торжества. Наконец-то этот момент наступил! Наконец-то он это сделает – вернет старую историю в положение официальной! Прежние учебники вернутся в классы, прежние учителя будут вдалбливать прежние знания прежними методами, прежние профессора будут по-прежнему нападать на «альтернативную хронологию». И эта хронология снова станет модной! На ней опять можно будет зарабатывать деньги!..

– Фи-лип-пен-ко! Фи-лип-пен-ко! – скандировала толпа.

Да, под своей фамилией делать это, конечно, уже не получится. Но можно взять псевдоним! И тогда снова: здравствуйте, слава, поклонники, деньги!

– Петр I был российским императором! – торжественно объявил Филиппенко.

Толпа радостно завопила как единое целое.

– Письмо от Прошки к Софье подделано!

Люди вокруг плакали от счастья, вскидывали руки, обнимались. Филиппенко бегло подсчитал, сколько бы денег он заработал, если бы реализовал каждому из присутствующих по экземпляру своего сочинения.

– Все языки не произошли от русского! – заорал новый вождь революции. – Цезарь был римским императором, Эхнатон – египетским фараоном, а Иван Грозный – русским царем! Заговора тамплиеров не существует! Христианство возникло в I веке! Евреи не пьют кровь младенцев! Пушкин – наше все!!!

– Качай его, ребята! – закричали в толпе.

Филиппенко снова превратился в птицу.

Репортеры с микрофонами и телекамерами пробивались к освобожденному диссиденту.

Глава 41

Свежий снег сверкал на солнце и хрустел под ногами, как в детстве. От тридцатиградусного декабрьского мороза трудно было дышать: воздух как будто стал гуще и с трудом заходил в нос. Марина думала только о том, как бы скорее попасть в помещение, когда на подходе к университету ее кто-то окликнул. Она обернулась и не поверила своим глазам: это был Новгородцев!

– Ты зачем идешь в университет? – просил Боря. – В библиотеку?

В пятницу у четвертого курса нет лекций: этот день называется «днем самостоятельной работы» и предназначен для написания курсовых и бакалаврских работ.

– Туда тоже, – сказала Марина.

– А я на кафедру, – ответил Новгородцев. – Крапивин приглашает на работу. Секретарем.

– Тебя приглашают работать секретарем кафедры истории России?

– Ну да! А что тут такого?

– Да ничего. Баранова прочит меня на эту же должность, и ради этого я сейчас иду на кафедру!

– Именно так? Выходит, мы соперники?

Повисло неловкое молчание. Не говоря ни слова, однокурсники поднялись по ступеням. Парень открыл дверь и пропустил девушку.

– Если подумать, то мне не так уж и нужна эта работа, – сказал он, когда оба сдали верхнюю одежду в гардероб и, предъявив студенческие билеты, минули пункт охраны. – Согласился пойти, раз уж позвали. С одной стороны, конечно, это неплохо: при начальстве, в курсе новостей, понимаешь работу кафедры. Связи, карьера, дружба с преподавателями, то се. Но зарплата копеечная. Да и не мужское это дело, я подумал. Лучше уж на стройку завербоваться.

– Ладно, брось! – отмахнулась Марина. – Не надо мне уступать. Для меня это тоже, знаешь ли, не работа мечты. Как на кафедре решат, так оно и будет. И без обид. А так у меня тоже запасной вариант есть. Знакомые рассказывали, общественная приемная партии «Новая Россия» секретаря ищет, девушку от двадцати лет с опытом политической работы…

– «Новая Россия»? – ухмыльнулся Борис. – А как же «Даждьбожичи»? Или это одно и то же?

– Это разное! – Марина разозлилась, потому что подобное предположение ей приходилось выслушивать и опровергать по нескольку раз в неделю. – От состава «Даждьбожичей» в «Новой России» не более половины! Что, они царисты, что ли, по-твоему? Нормальная демократическая партия, современная.

– Правящая! Плывешь по течению, Маринка?

С тех пор как возмущенная толпа взяла штурмом тюрьму и освободила лжеисторика Филиппенко, произошло немало событий. Восстание переросло в настоящую революцию. За тюрьмой повстанцы взяли телефоны, телеграфы, вокзалы, телестудии и, наконец, на четвертый день – Кремль. Царь стал единственной жертвой отмененного им же самим моратория на смертную казнь: после расстрела Лжедмитрия привязали к баллистической ракете и выпустили из «Тополя-М» в сторону Тихого океана. Конституцию восстановили, приближались президентские и парламентские выборы. Временное правительство энергично отдирало доски от заколоченного националистами окна в Европу. Иностранные надписи вновь запестрели повсюду: кажется, их стало даже больше, чем раньше. Вновь открывшиеся Макдональдсы (теперь это слово писалось исключительно латинскими буквами) предлагали теперь милк-шейки и френч-фрайз вместо молочных коктейлей и жареной картошки. Телевизионные знаменитости щеголяли английскими выражениями, молодые певцы брали иностранные псевдонимы: это казалось более крутым, чем в 90-е. Даже в тридцатиградусный мороз тут и там на улице встречались люди в джинсах – настолько соскучились россияне по этому атрибуту космополитизма.

Жизнь вернулась в прежнюю колею, университетский совет выбрал нового ректора, истфак – нового декана, профессиональные историки вернулись на кафедры, иностранные дипломаты – в посольства. Нефть снова потекла в Европу. Вот только на жизни народа это пока что никак не отразилось.

Партия «Новая Россия» была одной из тех политических сил, что активнее других участвовали в низложении монарха, пропагандировали возвращение к ценностям «цивилизованного мира» и имели солидные шансы набрать большинство в Конгрессе (слово «Дума» больше не употребляли как одиозное и ассоциирующееся с периодом реакции и обскурантизма).

– Я просто устраиваюсь туда, где есть работа, – буркнула Марина.

– И туда, где хорошо платят! – съязвил Новгородцев.

Раньше они никогда не были так близко к ссоре.

– Ну и что⁈ – девушка пошла в контратаку. – Надо обязательно быть в оппозиции ко всему и вся⁈

– В оппозиции или нет… Надо идти за зовом совести! – патетически заявил Борис.

– Но разве не ты совсем недавно носился с книгой этого Филиппенко и кричал, что царя надо низложить и восстановить петровское реформы? Разве не эта твоя компания была в авангарде всех выступлений в сентябре?

– Филиппенко брехло, а все это низкопоклонство перед Западом – омерзительно. Мы боролись вовсе не за него!

– А за что?

Новгородцев промолчал. Наверно, он не знал ответа на этот вопрос.

Факультет снова зажил обычной жизнью. В коридорах развесили стенгазеты с фотографиями летних практик. На снимках – люди вокруг костров, люди с лопатами, люди с грязными лицами, люди с пивными бутылками, люди, обернутые простынями на древнеримский манер, люди, держащие в руках обломки орнаментированной керамики и обрывки берестяных грамот. На доске объявлений по-прежнему громоздились записки. Расписание сессии и зачетной недели составили вовремя. Секретарша декана с чайником в руках заставила посторониться многочисленную очередь в женский туалет. Стоявшие здесь и там кучки студентов обсуждали актуальные проблемы: первая – у кого отксерить конспект по культурологии, вторая – кто стащил из читального зала литературу для подготовки к семинарам по источниковедению, третья – куда пойти выпить, четвертая – является ли бранным слово «патриотический».

– Как ты думаешь, нас специально вызвали в одно и то же время? – спросила Марина. – Хотят устроить поединок?

– Не знаю. – Новгородцев пожал плечами. – Меня вообще-то не приглашали именно сегодня. Крапивин просто просил зайти в любое время на этой неделе. В любом случае, сейчас мы все выясним.

И Боря распахнул дверь кафедры.

Обстановка внутри была обычной: Арсений Алексеевич накачивал примус (электричество при новой власти давали, но с перебоями), Крапивин растапливал буржуйку старыми курсовыми. Баранова – грузная дама пенсионного возраста, читавшая общий курс по истории России XIX века – консультировала дипломников. Виктор Николаевич любовался очередным малотиражным сборником, который аспиранты привезли с какой-то конференции.

Боря и Марина поздоровались.

– Мы пришли по одному и тому же делу, – сообщил Новгородцев. – Собираемся соперничать за должность секретаря.

На кафедре возникло замешательство. В мнимом противостоянии претендентов на секретарство (каждый из которых, по большому счету, вполне обошелся бы без этой работы) отразилось реальное противостояние Барановой и Крапивина – двух кандидатов в заведующие кафедрой. Каждый из них считал своего протеже единственным и собирался предъявить его коллегам несколько позже. По лицам преподавателей было заметно, что складывается неудобная ситуация.

Охваченные смятением преподаватели, видимо, почувствовали полную растерянность. Но дверь неожиданно открылась, и в комнату вошел Андрей Андреевич, тот самый преподаватель, который – Марина мгновенно его узнала! – вел в прошлом году у третьекурсников семинары по истории России XVIII века. В руках у него была самая несвойственная для него вещь на свете – бутылка шампанского. Следом за ним шла девушка в белом платье.

– Сюрприз!

– У нас сегодня свадьба!

– После ЗАГСа мы решили заглянуть на родную кафедру!

Преподаватели заволновались, кинулись обнимать новобрачных, побежали ставить чайник, бросились вытаскивать заначки, доставать коробки с конфетами, заспешили на поиски коллег. О двух кандидатах в секретари мгновенно забыли. Кафедру истории России наполнила атмосфера праздника.

«Остаться или уйти? – подумала Марина. – Шампанское это, конечно, неплохо, но вряд ли я – тот человек, которого Андрей Андреевич очень хотел бы видеть на своей свадьбе».

Она вопросительно взглянула на Бориса. Тот был мрачен. Бросив несколько унылых взглядов на новобрачных, он буркнул: «Ну, хоть кому-то эта поделка принесла счастье!», развернулся и едва ли не бегом покинул кафедру.

Никто не понял, что означала брошенная Борисом фраза.

Глава 42

Нинель Ивановна домыла всю посуду, вытерла, расставила по полкам и на цыпочках прошла в большую комнату. Муж не любил, когда ему мешают работать, но Нинель Ивановна ужасно по нему соскучилась за год, проведенный в женской колонии. С пересмотра дела о поджоге N-ского архива, истинный виновник коего, похоже, никогда не будет найден, минуло три месяца. Гардеробщица и бывшее светило лжеистории подали заявление в ЗАГС тотчас же после выхода невесты на волю. Под давлением общественного мнения расписали их на следующий же день. Бракосочетание бывших заключённых, познакомившихся на следствии во время очной ставки, стало главной темой светской хроники. Желтая пресса после свержения царского режима обрела былую неслыханную популярность.

Пока пара, познакомившаяся на почве интереса к заговорам и разоблачениям, временно разбившись, пребывала за решеткой, некто неизвестный и лишенный представления о честности использовал фамилию любимого Нинели Ивановны, чтобы опубликовать пару книжонок и продать их обманутым читателям огромным тиражом. Александр Филиппенко не стал подавать в суд – все, что связано с судами, он отныне терпеть не мог. Александр Петрович ценил также тот факт, что два этих сочинения помогли ему выйти на свободу.

К тому же, он полагал, что эти две книги помогут ему поддержать былую славу. Но, увы, не тут-то было! Оказалось, что альтернативная история совершенно потеряла популярность. Даже сын Нинели Ивановны заявил, что не желает более даже слышать о масонских заговорах и Романовых: «Сначала историчка в школе, теперь вы! Задолбали!»

Слава, свалившаяся на Александра после освобождения из тюрьмы, грела его в своих лучах совсем недолго. Новостным агентствам было больше нечего про него рассказывать. Политические проекты Александра не получили должного развития: на выпавший из рук Лжедмитрия сладкий пирог власти слетелись другие коршуны – куда более умелые, богатые, цепкие, чем Филиппенко. Одним словом, вышло так, что, решив проблемы с законом, Александр столкнулся с проблемой полной невостребованности.

Она полюбила этого человека, читая его книги. Потом они так романтично познакомились в гардеробе N-ского архива, где он появился в загадочном плаще! И как горько теперь наблюдать за его метаниями в поисках какого-то другого пути в жизни, заработка, поприща! Нинель Ивановна – она теперь служила гардеробщицей в НИИ – советовала мужу стать писателем, фантастом. Он оскорбился и ответил, что никогда не бросит науку. Так что жили они пока на зарплату Нинели Ивановны. Филиппенко обещал, что он вот-вот начнет работать и тогда уж свернет горы, принесет в семью благосостояние. И вот, сегодня утром, Александр, объявив, что отныне посвятит себя теоретической физике, впервые за три месяца уселся за бюро, вооружился ручкой и бумагой.

Нинель Ивановна приблизилась к мужу. Она обняла его мощную спину, нежно приникла к нему, зарылась носом в слегка поседевшую шевелюру. А потом из-за плеча взглянула на листок, лежавший перед Филиппенко. Там было написано:

'В 1802 году, когда наполеоновские солдаты уже размахивали кулаками перед носом Папы римского, французский ученый Люссак открыл свой скандально известный закон:

V/T = const,

то есть при конституционном режиме скорость газа прямо пропорциональна времени его нагревания.

Этот закон мог бы перевернуть мировые представления о физике, но догматичная Французская Академия (ранее волюнтаристски запретившая ученым поиск вечных двигателей) в сговоре с католической церковью, заинтересованной в сохранении своих тайн и переполненной ненавистью к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации (Люссак был геем) воспрепятствовали развитию идей французского ученого.

Известно, что период колебания груза на пружине рассчитывается по формуле:

T = 2π√m/k

Очевидно, что

V/const=2π √m/k

Отсюда получаем число π:

п=V:(2const√m/k)

Между тем, советским людям в течение семидесяти лет морочили головы, заставляя их повторять, что это число равняется 3,14. Этот факт весьма любопытен, учитывая, что 1314 год – это год расправы над тамплиерами, год казни Жака де Моле, проклявшего французских государей!

Так же интересны результаты, которые можно получить при перемножении удельной теплоемкости биссектрисы и времени, в которое наполнится ванна с маленьким отверстием…'

– Любимый! – нежно шепнула Нинель Ивановна. – Ты гений! А скажи, удельные князья и теплоемкость как-то связаны?