Текст книги "Хлеб сатирика"

Автор книги: Мануил Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Так будет?

Стоял чудесный майский день, когда в мою комнату заглянула секретарша и сообщила:

– Пришел опровергатель.

Я тяжело вздохнул и сказал:

– Просите.

Да, это был типичный опровергатель: сбитый на сторону галстук, всклокоченные волосы, горящие гневом глаза. В руках он сжимал последний номер журнала.

Развернув журнал и ткнув пальцем в мой фельетон, опровергатель хрипло спросил:

– Это вы написали?

Отпираться было бесполезно.

– Как вам не стыдно!

И тут я почувствовал, как краска смущения заливает мое лицо. Неужели я что-то напутал, неужели возвел какую-то напраслину на этого человека? Ведь перед тем, как сесть писать фельетон, я тщательно проверил каждый факт, собрал все необходимые документы… На всякий случай я решил перейти от обороны к нападению.

– Присаживайтесь, товарищ, – сказал я опровергателю как можно мягче. – Не знаю, чем вызван ваш гнев, но надеюсь, вы не будете отрицать, что в прошлое воскресенье, находясь на стадионе, толкнули гражданку Н. и даже не извинились.

– Ложь, дело было совсем не так!

– Ага, значит, и в кино «Прогресс» вы не нагрубили билетерше Тане?

– Выдумка!. Вы все переврали!

– И сотрудницы учреждения, в котором вы работаете, не плачут от ваших вечных придирок к колкостей?

– Подтасовка фактов, недостойная советского журналиста!

– Значит, по-вашему, выходит, что передо мной невинный агнец? Это вы хотите доказать?

Опровергатель еще раз нервно скомкал журнал и разразился следующей тирадой:

– Нет, я хочу доказать другое. Я хочу, чтобы вы поняли одну простую истину: право судить проступки отдельных граждан с высоких моральных позиций принадлежит не только вам, журналистам, но и им самим – людям, заблуждающимся и совершающим ошибки. На каком основании вы полагаете, что рост коммунистической сознательности – это исключительно ваша привилегия?

Я ничего не понял и недоуменно пожал плечами.

– Не понимаете? А как же тогда расценить вашу попытку приукрасить и облагородить факты в этом злосчастном фельетоне? Вы утверждаете, что я не извинился перед гражданкой Н. Если бы это было так! Но ведь я обозвал хамом и ее спутника, который высказал критическое замечание в мой адрес. А случай в кинотеатре «Прогресс»? Как можно было представить его на страницах печати в таком искаженном виде? Ведь я не нагрубил билетерше этого кинотеатра, а оскорбил ее. И она вовсе не Таня, а Татьяна Павловна, ей под пятьдесят, она мне в матери годится. Упомянули вы в фельетоне и о сотрудницах нашего учреждения. Но почему только о них? Вы же великолепно знали, что от моего несносного характера страдают не только они, а и сотрудники, мои товарищи по работе. Зачем же вам понадобилось смягчать факты? После вашего фельетона мне стыдно глядеть в глаза людям. Выходит, что вы выгораживаете меня с моего же ведома и согласия? Но разве я просил вас об этом? Почему же вы не высказали всю правду обо мне, какой бы неприятной она ни была? Чему может научить меня и других такая половинчатая критика? Стыдно так поступать, товарищ фельетонист! Я буду жаловаться на вас редактору!

Опровергатель встал и, сердито хлопнув дверью, ушел.

Я написал этот фельетон, хотел поставить дату – и остановился в раздумье. Действительно, в каком году может произойти встреча фельетониста с таким опровергателем?

Фельетоны разных лет

Сапоги со скрипом

Судили Шафраника, директора городского промышленного комбината. Государственное предприятие, превращенное Шафраником в вотчину, приносило директору немалые доходы. Способы получения этих незаконных доходов были разнообразны: продажа ходовых изделий по спекулятивным ценам на черном рынке, широкие операции с фиктивными нарядами на якобы выполненную работу, спекуляция сырьем, получаемым от государства, и многие другие. Для того, чтобы вершить воровские дела без промаха, Шафраник всюду расставил преданных ему людей: на пост главного инженера – только что вернувшегося из места заключения своего племянника, на склад – не раз бывавших под судом и следствием родственников жены, а руководство производством и снабжением поручил закадычным друзьям и собутыльникам.

Воровские комбинации сходили теплой компании с рук. Но одного материального благополучия жуликам было недостаточно, они захотели славы. Дутые сводки о количестве выпущенной комбинатом продукции оказали свое действие. Вскоре фамилии проходимцев, доселе упоминавшиеся лишь в сочетании с определенными статьями уголовного кодекса, появились на городской Доске почета.

По мере того, как в ходе судебного следствия разматывался клубок преступлений шайки жуликов, атмосфера в зале судебного заседания накалялась. Возмущался судья, возмущались народные заседатели, негодовали рабочие комбината, собравшиеся послушать, как их бывшие руководители держат перед советским судом ответ за свои преступления.

И лишь один человек проявлял полную незаинтересованность. С отсутствующим взглядом слушал он гневные обличения свидетелей, путаные показания подсудимых. Это был прокурор.

Вызывало удивление не только то, что прокурор молчал, словно набрав в рот воды. Представитель государственного обвинения и за столом сидел как-то необычно, все время стараясь запрятать подальше свои ноги в отлично сшитых новеньких хромовых сапогах. Прокурору было не по себе оттого, что он чувствовал, как взгляды многих сидевших в зале людей все чаще останавливаются на его сапогах… В этом-то, собственно говоря, и заключалась разгадка странного поведения блюстителя законов.

Здесь мы должны приоткрыть завесу над одной из многих сторон мошеннической деятельности Шафраника и его компании. Дело в том, что руководимый Шафраником комбинат получал большое количество кожи для изготовления детской обуви. Но Шафраника совершенно не увлекала перспектива обслуживания нужд быстроногого юношества. И он пустил полученную кожу на изготовление сапог, туфель, босоножек и прочей модельной обуви для взрослых. Всеми этими изящными изделиями из хрома, замши и юфти Шафраник стал прежде всего оделять городское руководство. Само собой разумеется, что обувь руководящим лицам отпускалась комбинатом по себестоимости.

В конце концов и городской прокурор Ищенко был поставлен перед железной необходимостью заняться делами горпромкомбината. В один прекрасный день его «Победа» остановилась у здания комбината. Знакомство с делами завершилось довольно быстро. Ищенко вполне удовлетворил свою любознательность, получив квитанции на заказанную себе и супруге обувь. Так страж законности стал обладателем отличных хромовых сапог. И все было бы хорошо, не обладай эти сапоги одним секретом.

Есть особый, издревле известный способ изготовления кожаной обуви. В подошву закладывается небольшой лоскут бересты. При малейшем движении сапог или ботинок издает оглушительный скрип.

Трудно сказать, на каком этапе своей бурной, изобилующей многими взлетами и падениями жизни овладел Шафраник искусством изготовления обуви со скрипом. Во всяком случае эксплуатация этого профессионального секрета мастеров дратвы и шила сослужила Шафранику немалую службу.

Обладая богатой, мы бы сказали, изощренной творческой фантазией, Шафраник не только до предела усовершенствовал искусство создавать скрип в обуви, но и привел это искусство в соответствие с табелем о рангах. Для людей, обладающих даже минимальным музыкальным слухом, не составляло большого труда по звуку шагов отличить, например, прокурора города Ищенко от его помощника Сорочинца. Или супругу начальника управления местной промышленности Проценко от дражайшей половины председателя горисполкома Луки Вонифатьевича Высокоостровского. Количество и качество скрипа подручными Шафраника отпускалось в строгом соответствии со служебным положением заказчика обуви. Звуковая гамма была чрезвычайно широкой – от нежнейшего, как комариный, писка женских лодочек до мажорного, так сказать, руководящего скрипа сияющих ослепительным лоском хромовых сапог.

Жулик, как бы он ни был нагл, никогда не забывает о грозящем ему возмездии. Заметая следы своих преступлений, он стремится тем или иным способом обезопасить себя на будущее. Так действовал и Шафраник. Умасливая людей, от которых зависела его судьба, Шафраник стремился связать их, как говорят, по рукам и ногам. Во всяком случае, вторую часть этой задачи Шафраник мог считать успешно выполненной. Со всех сторон слышал он знакомое поскрипывание полученных незаконным путем сапог, туфель, босоножек – поскрипывание, которое звучало в его ушах сладчайшей музыкой.

Справедливости ради следует отметить, что город Т., в котором происходили описываемые события, как, впрочем, и другие города нашей страны, отнюдь не испытывает недостатка в обуви. Тут, как и повсеместно, существует давний, вполне оправдавший себя способ приобретения этой обязательной принадлежности туалета. Человек заходит в магазин, выбирает себе ботинки или туфли по вкусу и размеру, платит деньги в кассу и уходит с покупкой. Так может поступить каждый гражданин города Т., будь он даже прокурором. И если некоторые облеченные властью люди игнорировали этот простой и естественный способ пополнения своего гардероба, став завсегдатаями жульнической лавочки Шафраника и K°, то это характеризует их с самой неприглядной стороны. Они забыли о необходимости всегда держать в чистоте высокое звание советского руководителя.

Признаемся читателю, что картина, нарисованная в начале нашего повествования, является плодом фантазии автора. Суда над директором промкомбината Шафраником еще не было. И скажем прямо: описанная выше сценка понадобилась для того, чтобы предупредить события. Пусть на процессе, который состоится вскоре в городе Т., не будет ни одного человека, занимающего позицию стороннего наблюдателя. И пусть за прокурорским столом сидит человек в обычных, нормальных сапогах. В сапогах без скрипа.

Люди добрые, поверьте!

Мое внимание привлекла следующая заметка, напечатанная в вечерней газете:

«СЛУЧАЙ НА РЕКЕ. Вчера на реке, протекающей через наш город, произошел несчастный случай, окончившийся трагически. По неокрепшему льду шло некое служебное лицо. Тонкий лед обломился, и служебное лицо стало тонуть. На помощь бросился молодой человек на лыжах. Соединив две лыжные палки вместе, он протянул их утопающему. Но помощь, вероятно, пришла слишком поздно, и служебное лицо погибло».

Дело было не столько в самой заметке, сколько в комментариях к ней. Автор заметки, знакомый репортер, сообщил мне, что якобы между лыжником и утопающим произошел следующий разговор:

– Вы принесли справку из домоуправления о количестве иждивенцев? – спросило служебное лицо, судорожно цепляясь за хрупкий лед.

Лыжник недоуменно покачал головой.

– А справку с места работы, заверенную в нотариальном порядке?

Молодой человек снова ответил отрицательно и показал на нагрудный карман лыжного костюма, в котором не было ничего, кроме запасного крепления.

– Тогда зайдите завтра, – промолвило посиневшими губами служебное лицо и медленно погрузилось в ледяную пучину.

Этот диалог, несмотря на его кажущуюся фантастичность, мне лично показался очень правдивым. Больше того, по характеру необычных, на первый взгляд реплик я определил, что в заметке шла речь об определенном служебном лице, с которым я, оказывается, был давно знаком.

Да, я хорошо знал его, он сопутствовал моей жизни на протяжении многих лет.

Впервые мне пришлось с ним столкнуться еще в довоенные годы. Оказавшись как-то в жаркий летний день на станции Сарепта, Волгоградской области, я решил зайти в станционный буфет, чтобы выпить лимонада. И, уже взявшись за дверную ручку, я вдруг был остановлен грозной надписью:

«Без дела не входить».

Выведенная яркой лазурью во всю ширину буфетной двери, эта надпись действовала подобно магическому стоп-сигналу железнодорожного семафора. Я невольно отдернул руку, словно прикоснувшись к раскаленному металлу.

Мне предстояло решить трудную задачу. Действительно, могло ли мое желание утолить жажду служить достаточным основанием для посещения буфета? И что вообще можно было в данном случае подразумевать под понятием «дело»?

Мои сомнения рассеял задорный девичий голос:

– Заходьте, заходьте, не пужайтесь!

И юная буфетчица, видимо, украинка, угостила меня отменным квасом со льда. Когда же я спросил ее о происхождении странной надписи на двери буфета, то она ответила:

– Та хиба ж це я? Це начальство зробило.

Начальство, «зробившее» столь негостеприимное объявление, оказалось лицом, надзиравшим за буфетами Сарептской железнодорожной ветки. В ответ на мой недоуменный вопрос начальство сообщило:

– Объявление вывешено для порядка. А то ходят тут всякие…

Из этого даже не очень вразумительного ответа можно было понять, что сей администратор, сделав исключение для своего непосредственного начальства и подчиненных, давно и бесповоротно зачислил все остальное человечество в разряд «всяких», за которыми надо следить в оба и к которым уж безусловно следует отнестись с недоверием.

Вспоминается мне затем другой летний день. Мы с приятелем решили провести воскресенье на Волге. Заплатив за пользование лодкой по пятерке, мы уже взялись за весла, но были остановлены лодочником:

– А залог?

И он ткнул пальцем в соответствующий пункт прибитой к его будке обширной инструкции, из которой явствовало, что «прогулочное судно предоставляется под залог документа, удостоверяющего личность».

Отправляясь на прогулку, мы, конечно, не взяли с собой никаких документов и стали упрашивать лодочника поверить нам на честное слово.

– Ишь, какие! – ответил лодочник. – Про честное слово в инструкции ничего не сказано.

И отобрал у нас весла.

Уныло возвращаясь домой по пыльным городским улицам, мы тщетно пытались разгадать ход мыслей автора злополучной инструкции. Неужели, думали мы, жители нашего города специально посвящают свой выходной день разграблению лодочных станций? И почему именно нам, двум комсомольцам, должна прийти в голову мысль обзавестись за государственный счет собственным «прогулочным судном»?

Конечно, в этих рассуждениях было много наивного, но ведь юности это свойственно!

Позднее, уже в зрелом возрасте, я поехал в дом отдыха. Это был первый в моей жизни «организованный» отдых. Две недели пролетели незаметно: я ходил на лыжах, бродил с ружьем по заячьим следам, ловил рыбу. И вот в отличном настроении, с чемоданом в руках, я направляюсь к автобусу, который доставит нас, группу отдыхающих, к поезду.

– Гражданин, а где ваш обходной лист?

Я останавливаюсь в недоумении. Дежурная медицинская сестра разъясняет, что отдыхающий может покинуть дом отдыха, лишь предъявив бумагу, в которой сестра-хозяйка, заведующая библиотекой, физкультурник, культурник и многие другие своими личными подписями удостоверят, что за ним не числится никакое казенное имущество.

Приходится бежать за обходным листом. Но время позднее, обслуживающий персонал разбрелся кто куда.

Возвращаюсь с обходным листом лишь через час. Автобуса уже, конечно, нет, и я должен с тяжелым чемоданом в руках шагать четыре километра до станции, а потом всю ночь ждать следующего поезда. Что ж, может быть, это и к лучшему! Во всяком случае, у меня есть достаточно времени, чтобы оценить по достоинству мудрость и предусмотрительность человека, учредившего в домах отдыха и санаториях обходной лист – документ, автоматически зачисляющий всех сердечников, диабетиков и язвенников в разряд клептоманов, помышляющих лишь об умыкании столовых приборов, простынь, шезлонгов, гипсовых статуй и прочих предметов санаторного обихода.

Было бы утомительно описывать все подобного рода столкновения с упомянутым в начале нашего повествования служебным лицом. Было время, когда я с горечью думал, что мне отказывают в минимальном доверии разные люди. Позднее я понял свое заблуждение. Каждый раз предо мной представал все тот же смотритель буфетов Сарептской ветки, хотя обличье его менялось. Убедился я и в другом заблуждении: оказывается, он отравлял жизнь не мне одному.

Вот сегодня в редакционной почте я нахожу несколько читательских жалоб. Гражданин К.М.Лабазин из г. Туапсе сообщает, что после смерти отца его мать, 79-летняя Ирина Акимовна Лабазина, стала хлопотать о назначении ей пенсии. Наряду с другими документами от нее потребовали представить свидетельство о браке. Но И.А.Лабазина вступила в брак 59 лет назад, и этот брак был оформлен сельским священником где-то в Пензенской области. Естественно, что она не может представить требуемого свидетельства по той простой причине, что его не существует в природе. На кого жалуется К.М.Лабазин? Все на то же административное лицо! Он спрашивает, неужели его престарелая мать, прожившая со своим мужем долгую жизнь, будет лишена пенсии из-за какой-то бумажки?

Аспирант В.Ефимов из г. Подольска пишет о следующем случае. Желая приобрести сезонный билет на пригородный поезд, он предъявил в кассу Курского вокзала свой паспорт, справку с места работы и фотокарточку. Кассир отказал в выдаче билета.

– Ваша фотография не в порядке, – заявил он.

– Что, разве я на фотографии не похож на себя?

– Нет, я вижу, что вы это вы, но данный факт надо подтвердить.

– Каким образом?

– На фотографии должна быть печать и подпись.

– Чья подпись?

– Административного лица.

В.Ефимов жалуется на Министерство путей сообщения, издавшее инструкцию о порядке выдачи сезонных билетов, хотя, по справедливости, ему нужно бы жаловаться на нашего смотрителя станционных буфетов Сарептской ветки, потому что, без сомнения, именно он является автором этой инструкции.

Именно он приложил руку и к следующему документу:

«Поручительство

Я, родитель….. ручаюсь за своего ребенка за своевременную сдачу книг в библиотеку, в случае утери или порчи книги обязуюсь уплатить ее стоимость.

Подпись».

Только по этому документу, заверенному домоуправлением, школьнику выдадут в библиотеке книгу.

Родитель, вскормивший и воспитавший свое дитя, ручается за него перед обществом, перед государством всей своей жизнью, своей честью, совестью. Но для героя нашего повествования этого ручательства мало. Ему нужна бумага, скрепленная печатью, он верит только ей.

Он не доверяет не только родителям, но и детям. Дочку одного моего знакомого записали в школу фигурного катания. С первого занятия на стадионе, куда она ездила с бабушкой, Машенька вернулась сияющая:

– Папа, папа, смотри, что мне дали!

Отец подумал, что, вероятно, его дочке подарили за прилежание какую-нибудь игрушку. Но нет. Шестилетняя Машенька выложила отцу свой… служебный пропуск. Коленкоровая обложка. Текст, отпечатанный типографским способом. Подпись. Фотография улыбающейся Машеньки. И через всю фотографию – круглая печать.

Даже шестилетний карапуз должен иметь документ, удостоверяющий его личность!

Наше социалистическое общество сильно и непобедимо своей верой в человека. Несколько лет назад партия собрала со всех концов нашей страны тысячи людей и сказала им: «Вот перед вами мертвые степи, вы должны оживить их». Этим людям, в большинстве своем молодым и неопытным, партия и правительство доверили неисчислимые богатства: технику, материалы, средства. И юные, молодые с честью оправдали это доверие.

Нигде в мире нет такого гуманного отношения к человеку, как у нас, в стране социализма. Не так давно правительство объявило, что те из завербованных иностранными разведками лица, которые добровольно явятся с повинной и искренне раскаются в совершенных преступлениях, не только не будут преследоваться, но им будут возвращены все права советских граждан. И теперь те, кто честно раскаялись и принесли повинную, стали полноправными членами советского общества. Это ли не пример величайшего доверия к человеку?

Но наш герой глух к этим замечательным явлениям советской действительности. Его заскорузлый ум не в состоянии ни понять, ни прочувствовать эти факты.

Жители молодого города, урывая часы от своего отдыха, заложили для себя парк, посадили молодые деревца, развели цветы, построили беседки, площадки для игр. Какая это радость – творить для себя, своими собственными руками! Но вот появляется административное лицо – и радость растоптана.

Холодной рукой оно украшает парк по своему разумению:

«Ходить по газонам воспрещается».

«Рвать цветы и ломать деревья воспрещается».

«Воспрещается ломать изгороди и скамейки».

В представлении этого администратора жители города – скопище каннибалов, которые только и ждут момента, чтобы с дикими воплями ворваться в созданный их же руками парк и безжалостно его уничтожить.

Я хочу, чтобы читатель меня правильно понял. Нет, я совсем не выступаю за отмену всяких ограничений и норм. Нельзя жить в обществе и быть свободным от его правил и норм. Тот, кто нарушает эти правила, заслуживает самого сурового осуждения.

Это так понятно, что вряд ли нуждается в специальных разъяснениях…

Но вернемся к началу нашего фельетона.

Как засвидетельствовала вечерняя газета, административное лицо, в адрес которого мы высказали столько претензий, безвозвратно поглощено ледяной пучиной. Значит, теперь у нас нет оснований для беспокойства и мы можем сложить оружие и вздохнуть свободно…

Однако, что здесь происходит? Ах, да, смотр художественной самодеятельности! Задорный девичий голос четко выводит:

 
Люди добрые, поверьте,
Расставанье хуже смерти…
 

Но почему так недоволен человек, сидящий в первом ряду партера? Вот он произносит речь. Он требует исключения из репертуара этой песни. Не из-за мелодии, а из-за слов.

Напрасно ему пытались доказать, что слова правдивы, напрасно ему приводили в доказательство примеры из художественной литературы.

Лицо, сидящее в первом ряду партера, непреклонно. Оно требует… документального подтверждения того факта, что некий гражданин или гражданка могут предпочесть смерть разлуке!

Значит, жив-здоров смотритель, буфетов Сарептской ветки! А человек, о гибели которого сообщила вечерняя газета, был всего-навсего его двойником.

Значит, наша радость была преждевременна. И нам еще рано складывать оружие, направленное против людей, предающих забвению самое священное – доверие к человеку.