Текст книги "Апокалипсис every day (СИ)"
Автор книги: Ману Оберон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
36
По сути, Фридрих не нуждался ни в каких деньгах мэра. Просто его приучили к тому, что договора заключаются для того, чтобы их выполнять. Но не исключено, что свою роль сыграла и съёмка инсценированного компромата. Он попросту разозлился. Так, как с ним обращались в России, с ним не обращались нигде. Хотя, чего, собственного говоря, он ожидал?
Фридрих шёл по улице. Гулял. Заложив руки за спину, бормоча по-немецки:
– Хильда, Хильда, как же я по тебе соскучился…
– Вот как? – сказала она. И взяла под руку. Как живая.
Повернул голову.
– А ты похорошела… А где же наша дочь?
Хильда легкомысленно наморщила носик:
– Она уже взрослый человек. ТАМ взрослеют иначе, Ганс. Ты был слишком занят своей работой. А она была ещё ребёнком. Поэтому она и смогла так быстро забыть тебя. Не совсем забыть, natürlich, aber… ты понимаешь?
И она вопросительно посмотрела в его глаза.
Фридрих задумался.
– Послушай, Хильда, мы говорим с тобой сейчас на каком языке?
– Разве это важно?
Глаза жены сияли и лучились. Как живые…
– Как ты там? – тихо спросил он.
Она улыбнулась
– ТАМ всё по-другому, Ганс. Там всё другое. Нет слов. Здесь. На земле.
– На земле тоже много хорошего, Хильда.
– Да, Ганс. Но иногда, когда я вспоминаю о тебе, я думаю, что ты чуточку ошибся. Я думаю, тебе не надо было ехать в Россию. Та связь между нами, когда мы обменялись кольцами, она становится всё тоньше и тоньше. Но она делается ещё тоньше от того, что ты и сам меняешься. Ганс. Ты уже отказался от своего имени, ты теперь Фриц. Это тоже милое имя, оно хотя бы немецкое. Разве ты не скучаешь по Германии, Ганс?
Хильда положила ладонь на его грудь, прямо напротив сердца. От этого сердце Фридриха забилось часто и тревожно, пронзительная грусть по Фатерланду наполнила его сердце. Он даже застонал от невидимой боли, именуемой тоска по дому. Попытался положить свою ладонь на руку жены, но Хильда, всё так же продолжая улыбаться, стала таять, таять, и растаяла…
А Фридрих больно стукнулся ногами о бампер автомобиля, немного заехавшего при парковке на тротуар. Отойдя на шаг и невольно вскрикнув от неожиданности, Фридрих опустил глаза, – и взгляд его упал на эмблему. БМВ. Седьмая модель.
– Боже, – прошептал Фридрих, опускаясь на колени и раскидывая руки во вселенском объятии. Это знак судьбы. Да, судьба посылает ему знак.
Руки Фридриха ласково гладили капот. Этого металла касались руки германца. Губы Фридриха целовали решётку радиатора. Через него мотор дышал воздухом Баварии…
Рядом раздались какие-то странные звуки. Немец поднял голову.
Возле машины стоял новый русский. Почти точная копия первого. Как штамповка. С одного конвейера.
– Хароший машын, да-а? Самому нравыца! – гордо сказал сын гор. И добавил:
– Целуй, да! Ты уважаешь мой машын, уважаешь меня! Хочишь на пыва, да-а?
Едва Фридрих понял, что ему предлагают купить бутылку пива за то, что он будет целовать машину незнакомца, и поднялся с колен, чтобы попытаться объяснить этому новому русскому, что дело не в нём, а в тоске по Германии, как что-то негромко хлопнуло, из боковой части головы нового русского вырвался красный фонтанчик, а половина головы попросту исчезла. После чего тело упало на бок и застыло, а пространство асфальта за головой стало понемногу менять цвет.
– Дывысь, Мыкола, як погани москали пыву кличуть! – раздался громкий голос из-за спины Фридриха.
– Як? – сумрачно ответил другой голос.
– Пи-и-ива! – тоненько заверещал первый.
– Убыв бы! – строго и мрачно ответил второй.
Фридрих медленно повернулся.
Сзади, неторопливо помахивая в воздухе резиновыми дубинками, к месту убийства приближались два милиционера. Те самые, из дискотеки.
Остановившись над трупом, один из них ухмыльнулся, взглянул на немца, указал на труп концом своей дубинки и громко, жизнерадостно сказал:
– В голову Штирлица попала пуля. «Разрывная!» – раскинул мозгами Штирлиц.
Наверное, хотел сделать приятное. Почему-то все русские поминали при немце этот старый советский многосерийный фильм. Сам Штирлиц стал героем анекдотов. Это понятно. Но при чём тут он сам? Фридрих пожал плечами, обернулся к машине. Погладил её по капоту.
– Извини, но это – Россия.
– Точно, – с удовольствием подтвердил старший званием. – Россия.
– Что это было? – спросил Фридрих.
– Снайпер, вестимо, – ответил второй милиционер, подпиравший дверь.
– Отпрыгался, козёл, – с удовольствием констатировал факт первый мент. И – немцу:
– Везёт тебе, братан, как свежий жмур, – так и ты тут!
После чего нагнулся к трупу и начал неспешно обирать его карманы. Вынул бумажник, подал напарнику. Тот тут же принялся разбираться с его содержимым. Первый тем временем снял с шеи трупа толстую унитазную золотую цепь, с пальцев кучу перстней, с запястья часы. Из кармана брюк толстую пачку долларов.
– Только карточки, – сказал второй, распотрошив бумажник. – Виза. Мать её.
– А! – махнул небрежно рукой первый. Взвесил в руках снятое золото, посмотрел на немца. Подал ему часы.
– Держи, братан, мы люди честные. Ты чё? Это же Ролекс, Ролекс!
И потряс в воздухе часами. Для придания им веса в глазах немца.
– Ну вот, – сказал первый мент, вручив-таки немцу часы. – Вот тебе и свежее мясо.
Засмеялся довольный.
– Можно забирать? – спросил Фридрих.
– Не-а, – с сожалением ответил старший мент. – Не простая рожа была. Ща тут понаедут, фото снимать будут, мелом чертить. Это надолго.
Тут же нажал на кнопки снятого с пояса убитого сотового телефона. С удовольствием прижал к уху дорогое техническое устройство. Поднял глаза, назвал адрес. Перевёл взгляд на немца, подумал и сказал:
– Не, свидетелей нет.
Закрыл телефон, спрятал в карман и обратился к Фридриху:
– Слышь, братан, тебе что, охота часами сидеть в коридорах и ждать вызова к следаку? А потом на выходе отбиваться от хачей?
Фридрих отрицательно покачал головой. Что бы это ни было, интонации голоса мента предполагали неприятности. Длительные.
– Ну, так, и – поди, с богом. Обновку-то обмыть надо, чтобы носилась долго.
Фридрих понял, что его выпроваживают с места происшествия. Но просто так уйти, говоря по-русски: когда «в зубы сунули» «кусок», «чтобы заткнулся», – ему не позволяла проснувшаяся национальная гордость. Поэтому немец покачал в руке часы, взглянул на перстень-открывалку, надетый на палец и сказал рассудительно, вслух, в пространство:
– Если меня не убьют, я уеду из России богатым человеком!
И удалился неспешно под одобрительный смех милиционеров. Похоже, теперь они считали его полностью своим.
37
Когда Фридрих привёз в морг психиатрической больницы очередной труп, санитар Вася, возлюбивший немца, потому как дал ему «путёвку в жизнь», (с остальными тружениками моргов у немца отношения не сложились), – попросил его заехать завтра.
– Но завтра принимает другой морг, городской.
– Да нет, – поморщился Вася. – Тут у нас неопознанных целая куча набралась. Пора зачищать ледник. А то свежих жмуриков класть некуда. А я уж отблагодарю.
– Шашлычком? – спросил Фридрих.
– А чё? – рассудительно сказал Вася. – Ежели желание есть. Только свежих нет пока. Я, как будет мясцо подходящее, звякну тебе. А щас нет. Просто спиртишку хватим. Да ты не думай! Не «Рояль» какой, а самый натуральный медицинский. Дефицит. Ценная вещь. Угощаю.
Фридрих приоткрыл рот, и перед его мысленным взором встала картина того, как в кабинет господина Гуго входит санитар Вася в бывшем белом халате, и мановением руки нанимает банкира для погрузки трупов. Господин Гуго и Вася кидают трупы за руки, за ноги. Вася величественным жестом платит банкиру отрезанной человеческой ногой, тот с поклоном принимает оплату своего труда. Эта мысленная картина настолько развеселила Фридриха, что тот кивнул и согласился. Вася расцвёл и пообещал, что всё будет «ништяк». Этимологию этого слова немцу не мог объяснить никто. Хотя само слово оказалось достаточно известным.
Пришлось сделать два рейса. Даже в новый грузовичок все трупы за раз погрузить не удалось. Много неопознанного народа умирает в России. Очень много.
На кладбище они подъехали к вырытому маленьким экскаватором, если судить по следам на грунте, рву. На гребне вырытой земли сидели двое могильщиков. Фридрих внимательно посмотрел на них. Нет, черепом бедного Йорика никто не баловал. Подошёл ближе. Могильщики разговаривали. Старый, седой, пятнами, пятнами – плешивый, смолил самокрутку с жутким табаком и учил молодого жизни.
– … а Михалыч прикинулся костюмишком, ну и в толпу. А когда жмура в яму опустили, он на перёд вынырнул, лопатник достал, ну и на лопату сотенную так и пришлёпнул. И громко так, оглядел родичей. И говорит: «На помин души». Ну и в толпу обратно унырнул. А народ-то, он же тупой, как баран. Он же как все. Ну, все и потянулись на совок бабки кидать. Кто полтишку кинет, кто червончик – всё бабки…
Заметил подошедшего.
– Чего тебе? Жмуров привёз? Ну и кидай сам, мы не нанимались.
От машины замахал руками санитар Вася.
Фридрих подошёл. Втроём, Виталий тоже помогал, закинули трупы в ров. Один из машины скидывает мертвецов на землю, двое других берут за руки, за ноги, раскачивают – и в яму. Вася посмотрел вниз.
– Поровнее бы их. Да ладно. Один хер – гнить.
Махнул могильщикам:
– Закапывайте!
И они поехали пить спирт. Точнее, Виталий выгрузил Фридриха и Васю у морга, а сам только улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Я не пью. Совсем.
Фридрих удивился. Русский? В России? Не пьёт водку? А пиво? Совсем ничего не пьёт? Наркотики? Тоже нет? Что, совсем-совсем ничего-ничего?
– А как же ты расслабляешься? – недоумённо спросил Вася.
– А я не напрягаюсь, – ответил водитель.
– Ну, хоть анекдот какой расскажи, – не унимался Вася
– Литературный анекдот от Марка Твена, – повернул голову в окно Виталий. – Телеграмма зятю о смерти тещи: «Что делать с покойной: бальзамировать, похоронить, кремировать?» Ответная телеграмма: «Если не поможет, попробуйте расчленить!»
И уехал.
Вася проводил машину взглядом, хмыкнул, почесал нос и посмотрел на небо. Смеркалось. Трупы хоронили уже под вечер. Когда основная перевозка трупов по официальным каналам закончилась. Махнул рукой, единым жестом освобождая себя от всех проблем. И они пошли пить спирт.
Устроились на старом месте, по ту сторону морга. Вблизи старого кострища. Чтобы к природе поближе. На холодный мангал, это такой железный ящик с дырками для жарки шашлыков из человека, поставили некую древность: керосиновую лампу с рефлектором на стекле. Рефлектор отражал свет вниз, отчего освещение приобретало некий интимный, в хорошем смысле этого слова, характер. Вроде как всё видно, и в то же время глаза не слепит.
Нехитрую закуску разложили на медицинских подносах для операционных инструментов. Точнее – для ножей патологоанатомов. На отдельный поставили уже знакомую Фридриху посуду. Гранёный стакан и медицинскую мензурку.
– Ты спирт с пивом не мешай, – учил Вася жизни Фридриха.
– А то что будет?
– Плохо будет, – авторитетно говорил Вася, наполняя ёмкости.
– Спирт, – санитар внушительно поднял палец к пасмурному небу. – Он сам по себе.
Фридрих пожал плечами. Этот жест одновременно выражал множество значений. В данном случае он мог выражать сомнение, равнодушие к проблеме или молчаливое согласие. Или всё вместе. Одновременно.
Хмель легко звенел в голове комариным зудом за стеной палатки. То есть – ненавязчиво. Проблемы уменьшались в размере, становились мелкими и незначительными. Сердитая русская закуска, основой которой служил всё тот же вездесущий чёрный хлеб, килька, лук, чеснок и плавленые сырки, – служила отличной декорацией к действию спирта. Создавалось ощущение полной нереальности. Впрочем, на этот раз к столу было подано что-то ещё. На вид – похожее на колбасу. Во всяком случае, форма колбасы присутствовала.
– Что это? – лениво спросил Фридрих.
– Колбаса «с вашим калом всё в порядке», – ответил Вася.
– С каким калом? – не понял Фридрих.
– Ну, колбаса так называется. Прислали Брежневу ливерную колбасу для народа. А он её американцам, на экспертизу. Ну, те присылают ответ: «С вашим калом всё в порядке».
– Колбаса «Русский кал»? – лениво сказал Фридрих.
– Да это для народа! – широко улыбнулся Вася. – Сами они сервелаты жрут.
– Кто – они?
– Ну, эти, наверху.
– Боги?
– Какие, на хрен, боги! Начальство наше, мать ихнюю через пень в колодец дышлом, бляди кургузые. Расссияне, панимашь!..
Последние слова Вася как будто выплюнул.
– Не сердись, Вася, – миролюбиво попросил Фридрих. – Ну их всех.
Вася хмыкнул и почесал в затылке.
– В жопу, – дополнил он и улыбнулся. – Давай я тебе лучше анекдоты буду рассказывать. Наши, медицинские. Ты в своей неметчине такие вряд ли слышал.
И Вася начал рассказывать анекдоты.
– Ну, приходит первокурсник на занятия по анатомии, на вскрытие трупов. Ну, старший курс ему и говорит: «Жрать хочешь? Вон каша!» Ну, салага её спорол, а старший курс его и спрашивает: «А ты знаешь, откуда взялась эта каша? Из пищевода во-он того трупа!» Ну, салага её, понятно, выблевал, а старшекурсник оборачивается так к своим, и кричит: «Налетай, братва, на подогретое»!
– О! – меланхолично заметил Фридрих. – Гурман, однако.
Воодушевлённый Вася продолжил:
– Ну, профессор на занятиях по анатомии говорит студентам, что врач должен быть не брезгливым. Ну, суёт трупу палец в задницу и облизывает его. Ну, один студент решается и повторяет. Тогда профессор говорит, что врач должен быть не только не брезгливым, но и наблюдательным. Я, говорит профессор, в зад совал этот палец, а облизывал вот этот!
– Голова, – меланхолично заметил Фридрих. – Молодец, однако.
Вася разошёлся.
– Ну, приходит студентка сдавать зачёт. Преподаватель ей: берите билет! Она: кайф! Он ей: будете готовиться? Она: кайф! Он ей: а вы какое-нибудь другое слово знаете? Она: секс! Он ей: а что это такое? Она: кайф! Он ей: скажите, девушка, в вас есть хоть что-то положительное? Она: как же, как же, реакция Вассермана!
И зашёлся в хохоте.
– Вассерман? – меланхолично переспросил Фридрих. – Это проба на сифилис?
– Ага! – жизнерадостно ответил Вася. – А ты чего не смеёшься?
– А разве это – смешно? – задумчиво спросил Фридрих.
Вася недоумённо выпучил глаза.
– Ну, ты даёшь! Наверно, выпил мало.
Однако Вася оказался в корне не прав. Спирт кончился.
– Пойду ещё принесу, – сказал санитар, тяжело поднялся и пошёл в морг.
Однако, едва он свернул за угол, как оттуда раздался чей-то рассерженный голос. Ему, столь же сварливо и громко, ответил голос Васи. Потом голоса утихли, а из-за угла появился санитар. Быстрым шагом подошёл к гостю, почесал нос, сказал взволнованно:
– Тут это, того, труп привезли, принять надо.
– Принимай, – вяло отозвался Фридрих. – Я тут посижу, хорошо?
– Хорошо – хорошо! – с готовностью сказал Вася. – Конечно, сиди. Ну, я пошёл?
Фридрих махнул рукой, отпуская, и санитар с топотом убежал за угол. В морг.
Неспешно текли минуты. Тишина. Только еле-еле, на самом пределе слышимости, потрескивает огонёк в керосиновой лампе. Фридрих сидит на стволе дерева без коры, ноги его едва не касаются пустых медицинских подносов из-под ножей патологоанатома. Хмель от спирта потяжелел. В горле першило. Протянул руку, взял банку, попил воды.
Положил руки на колени, голову на руки, смотрел в никуда.
– Какая странная страна Россия, – думал Фридрих. – Какие странные в ней живут люди. И как странно всё, что происходит со мной. А что, собственно говоря, со мной происходит?
Немецкая пунктуальность проснулась и взяла дело в свои руки.
– Во-первых, – рассудил Фридрих, – я как будто раздвоился.
В подтверждение этих слов из тела Фридриха выплыл его призрачный двойник, развернулся и сел на ствол дерева напротив. В той же позе. Фридрих не удержался и помахал ему рукой. Двойник ответил тем же жестом. Ингер удовлетворённо улыбнулся, вернулся в прежнюю позу и стал думать дальше.
– Во-вторых, изменилось моё поведение. Если бы кто-нибудь сказал мне, что я буду пить спирт в компании с санитаром морга для того, чтобы отметить факт погребения неопознанных трупов в братской могиле, причём мне бы сказали, что эти трупы буду разгружать я сам, а тем более вручную, за руки и ноги, я бы ответил, что мой собеседник сошёл с ума. Разве представитель правления банка способен на такие поступки?
Фридрих вопросительно посмотрел на своего призрачного двойника.
Двойник поднял голову, посмотрел на Фридриха и пожал плечами.
– Понятно, – подумал Фридрих. – А не может ли быть так, что я попросту подвергся влиянию окружающих? И под их влиянием просто-напросто сошёл с ума?
Почесал нос жестом санитара. Двойник поднял голову и повертел пальцем у виска.
– Да, – решительно подумал Фридрих. – Алкоголизм. Допился банкир до белой горячки.
Возле призрачного двойника возникли два психических санитара кавказской национальности. Один из них, у которого была только половина головы, потрогал лоб призрака, повернулся к напарнику и замахал руками:
– Слушай, да! Белый-белый и совсем горячий, да!
На двойнике немца оказалась длинная рубашка, рукава которой санитары тут же принялись завязывать на его спине. Двойник вытянулся, изменился лицом – и умер. Санитары исчезли. Появился Вася из морга, отрезал у дубля Фридриха ногу, насадил её на вертел и принялся жадно пожирать прямо сырой. Сожрав половину, вторую половину протянул немцу.
– Держи, братан, мы люди честные. Ты чё? Это же Ролекс, Ролекс!
Собственная полусъеденная пятка ткнулась прямо в губы Фридриху. Ужаснувшись этому чудовищному предложению самоедства, Фридрих принялся отчаянно отбиваться от засовываемого в рот мяса. И очнулся.
Он сидел на стволе дерева где-то на улице и шевелил руками в воздухе прямо перед своим лицом. Луна, сиявшая в просвете между тучами, бросала на землю свой таинственный свет, отчего все предметы принимали какие-то фантасмагорические формы.
– Где я? – ошарашенно спросил немец.
Потом потрогал руками голову и задал новый вопрос:
– Кто я?
Не получив ответа, поднялся, посмотрел по сторонам. В одной стороне ему показался выход. Туда он и направился, перемещаясь вдоль стены и опираясь на неё для надёжности руками. Дошёл до угла, свернул за угол. На лицо упали первые капли дождя. А прямо перед ним возникли широкие каменные ступени. Сверху на них падал конус света от пронзительной жёлтой лампочки накаливания под древней тарелкой, жестяным колпаком от дождя, он же примитивный рефлектор-отражатель. Колпак-отражатель слегка покачивался, отчего в невнятный шорох начинающегося дождя вплетался тягучий ржавый скрип, а освещённое пространство под ним раскачивалось из стороны в сторону, как ноги повешенного.
Кажется, он узнаёт это место…
38
Ещё перед входом в зал со столами для трупов Фридриху послышались некие странные звуки, ассоциирующиеся никак не с местом упокоения усопших. А скорее – с кораблём секса из фильма «Калигула». Настолько сладострастны и томны были стоны прерывистого дыхания, доносившиеся до его ушей из-за закрытых дверей.
– Наверно, мой пьяный сон продолжается, – сказал сам себе Фридрих.
И тихо, чтобы не скрипнуть, отворил дверь. Вошёл. И увидел.
Ввиду сегодняшней очистки ледника морга пусты были все лежаки для трупов, кроме одного. Нет, двух. На одном санитар Вася осуществлял половой акт с каким-то лицом женского пола. Что можно было увидеть из отвисших по бокам грудей с широкими тёмными сосками. А также женского платья, небрежно брошенного на соседний лежак. На этом же лежаке валялся скомканный халат санитара, а на другом конце этого же лежака имела место быть отрезанная голова девушки. Длинные ресницы, накрашенные губы, химическая завивка…
Фридрих успокоительно покачал головой и кивнул сам себе. Теперь ему стало понятно, почему голое тело под санитаром показалось ему ненормально коротким. Просто оно было без головы. И, кстати, руки вниз с лежака живая женщина так бы не свешивала.
Постойте?..
Глаза Фридриха сделали попытку вылезти из орбит, нижняя челюсть опустилась, тело немного наклонилось вперёд, а в горле начался процесс беспрерывного икания, регулярно сотрясавшего ослабленный спиртом организм иностранца.
Вытаращенные глаза Ингера зашарили по пространству морга. Замечая то, что было упущено зрением при первом взгляде. А именно: большое ведро с тряпкой на боку, издающее запах какой-то горячей медицинской жидкости. А также металлическая стойка с большой резиновой кружкой Эсмарха, в просторечии именуемой клизмой или клистиром. Длинный резиновый шланг с белым пластмассовым наконечником свисал почти до пола и слегка раскачивался в такт страстным сексуальным движениям санитара.
Санитар Вася, накушавшись медицинского спирта, совокуплялся с трупом.
Достойное завершение оргии в морге.
На десятое или двадцатое икание немца Вася добился оргазма, замычал и затих.
Потом поднялся с мёртвой, почесал впалый тощий живот, снял с обвисшего члена презерватив и кинул его на соседний лежак. Прямо на скомканную одежду. Слез с трупа, похлопал безголовое тело по животу и бодро произнёс:
– Хорошо-то как, Маша! Я не Маша! А всё равно – хорошо!!
Повернулся и увидел оцепеневшего немца.
– А! – сказал Вася тем же тоном. – Проснулся, наконец.
Похлопал себя по телу, повертел головой во все стороны, поднял вверх палец:
– Сейчас всё будет правильно!
Окунул палец в ведро с горячей жидкостью, хмыкнул, произнёс звук «А!», махнул рукой, окунул в ведро большую тряпку, вынул её и постелил на тело покойной. Затем снял с крюка кружку Эсмарха, зачерпнул ею из ведра, повесил на место, а наконечник резинового шланга небрежно сунул между ног покойной, прямо в бугорок Венеры.
– Сейчас, – сказал Вася. – Сейчас согреется.
Полез под свой халат и вытащил из-под него большую связку презервативов, ласково именуемую в народе «патронташ». Оторвал один, протянул немцу.
– Зачем? – глупо спросил Фридрих.
Вася вытаращил глаза.
– А ты что, не будешь, что ли? Ты что? Ты же здоровый мужик! Любовь – это радость!
– Любовь? – сглотнул Фридрих тихим словом, поглядев на труп.
– Любовь, секс, трах, – как хошь назови. А не хошь говорить – спой!
Голый санитар всплеснул руками, перебрал босыми ногами по каменному полу, то есть, станцевал, в своём понимании танца, и заголосил дурным голосом:
– «Моя милая в гробу, я подкрался и… люблю«…Опа!
Остановился, нагнулся поближе, интимно потыкал пальцем в грудь немца.
– И ващще! Как попы говорят? Бог есть любовь! Значит, любовь есть Бог. Так в божественных книгах прописано. Понял, да?
Фридрих сглотнул невесть откуда взявшийся в горле комок, ответил слабо:
– Вы предлагаете мне секс с трупом?
– Слушай, не дури! Кому какое дело до того, каким образом человек достигает оргазма? Тебе будет – хорошо, а ей уже всё равно. И ващще! Ты мясо с трупа ел?
– Ел, – убитым голосом сознался Фридрих.
– Ну вот! – торжественно заявил Вася. – Потрахаешься в своё удовольствие, а потом и шашлычка сварганим! Шашлычок «Любительский», из свежеотлюбленной любимой. Мясцо парное, час назад как трамваем задавило. Я потом так зашью, что никто и не подумает. Всё равно шрамы от вскрытия остаются. А спирт, кстати, ещё есть.
И покровительственно сунул немцу презерватив, прямо в руки.
– Держи! Без этого нельзя. Потому как трупный яд, всё-таки.
Фридрих почувствовал приступ тошноты. Не исключено, что придётся ещё раз кричать съеденным. Чего не хотелось. Пришлось пускаться на хитрости.
– Я плохо чувствовать себя, – ломаным языком сказал он.
– В смысле? – не понял Вася.
– Оказаться, я плохо переносить много спирт, – честно ответил Фридрих.
– А! – задумчиво промолвил санитар. – Ну, это может быть. На спирт тоже тренировка нужна. Значит, не будешь, говоришь? Ну а я ещё разок тогда. Подожду немного, как согреется, да ещё палочку кину. Пятую…
– Что есть кинуть палку? – заинтересованно спросил Фридрих, уверившись в том, что угроза совокупляться с трупом, да ещё, оказывается, переполненным до самых краёв вагины трупным ядом, его миновала.
– Как – что? – удивился Вася. – Кинуть палку, потрахаться, вдуть, зафердолупенить по самые помидоры, отодрать мочалку, факнуть, дать покурить, если в рот, ну, бабу поиметь, в смысле. А ты чего таких простых вещей не знаешь?
Посмотрел вбок. Хлопнул себя по лбу.
– Блин! Ты же немец! Совсем забыл.
– Правда? – удивился Фридрих. Но дальше удивляться не стал, просто спросил:
– А зачем греть труп?
– Как зачем? Чтобы потеплее была. Как живая. В смысле.
– А вот это? – указал пальцем на кружку Эсмарха.
– А! – сказал Вася, подошёл к трупу, вытащил из вагины погибшей наконечник клистира, опустил его в ведро, послышалось журчание.
– Как говорит наш главный специалист по прохладным машкам, – что в нашем деле есть самый цимес? Вагинальная клизма из горячего формалина! От этого там, где нужно, такая приятственность образуется, что прямо лучше, чем у натуральной. Нет, ты в самом деле не хочешь попробовать, а? А то давай! Или ты стесняешься? Кого, меня? Так я выйду!
Фридрих замахал перед собой руками, показывая, что необходимости никакой нет, он и в самом деле лучше воздержится. Фридрих указывал на живот, свой живот, естественно, корчил рожи, показывая, как ему нехорошо, махал открытыми ладонями, нет, мол.
– Ну, – разочарованно сказал Вася. – Как хочешь, как хочешь…
Потом кинул на немца подозрительный взгляд.
– А ты часом не того, не пидарас?
– Кто? – вытаращил глаза Фридрих.
– Ну эти, которые мужиков трахают.
– А! – сообразил Ингер. – Гей? Русский гей есть п-пидарас?
По слогам выговорил незнакомое слово. Вася усмехнулся.
– Не. Не русский. По этому поводу мне тут анекдот рассказали. Ну, это, приходит мужик к врачу и говорит, значит. Дескать, доктор, я думаю, что я – гей. А тот ему так: а вы кто по профессии? Ну, там, банкир, журналист, политик? Ну, повар, – говорит мужик. А доктор ему: ну, ты хотя бы не русский? Да нет, говорит повар, – русский я. А врач ему так: какой же ты тогда гей? Ты простой пидарас!
И расхохотался. Потом сразу же нахмурился. Вздохнул тяжко.
– Был тут у нас один. Ночным санитаром. Тоже пидарас оказался.
– Он водил сюда мужчин? – догадался Фридрих.
Вася посмотрел на немца чуть ли не с презрением.
– Слушай! Умный человек, почти что иностранец, а такую дурь несёшь! Ну, какой дурак в морг устраивается, чтобы живых трахать? Ну, сам подумай! Жмуров трахал, паскуда!
И Вася в сердцах трахнул кулаком о лежак, на котором сидел бок о бок с немцем.
– Ему, как человеку, про вагинальную клизму объяснили! Кто ж знал, что он горячий формалин в жопу заливать будет! Мало того, что всю больницу говнищщем провонял, так ещё раз пришли родственники обмытого обряжать, а у того из жопы гандон торчит! Да ещё к тому же и пользованный! Шухер был до седьмого неба, блин! Ну, погнали того пидора ко всем, на хер, пидарам! А нам-то каково!
Вася всплеснул руками и уставился на немца разгневанным взглядом.
– Ну, ты сам посуди: какой от всего этого моральный урон чести заведения!
– О-о-о… – понимающе покивал Фридрих. – А я и не знал, в чём причина такой глубокой неприязни некро-гетеро-филов к некро-геям! А всё так просто!
– Некро-гетеро-фил… – со вкусом произнёс Вася и прищурился. – Звучит-то как…
Вздохнул, слез с лежака, подошёл к мёртвой сексуальной партнёрше.
Некоторое время глядел на неё, прищуривался, примеривался.
Потом сделал шаг, хакнул, нагнулся, выкинул руки и каким-то хитрым движением резко надавил на живот покойной. Срамные губы Венерина бугорка нехотя раздвинулись и выплюнули в пространство струю тёплого формалина пополам с трупным ядом. Внутренности полового органа в очередной раз согрелись и были готовы к употреблению.
Удовлетворённо посмотрел на дело рук своих, снял с трупа мокрую тряпку, надел на изготовленный к сексу член новый презерватив, в последний раз движением руки пригласил немца попробовать, а когда тот отрицательно помотал головой, окончательно отказываясь, вздохнул, пожал плечами и полез на партнёршу, напевая дикую, ни на что не похожую песню:
К нам недавно заходил -
Зоо-некро-педо-фил.
Мёртвых маленьких зверушек
Он с собою приносил…
Дальнейшего развития действия Фридрих дожидаться не стал, а потихонечку-потихонечку, крадучись, покинул место действия. Героическими усилиями удерживая в желудке жаждущее свободы содержимое из съеденного и выпитого ранее. Остановился только на улице, под светом фонаря. Тоскливо смотрел по сторонам, губы беззвучно шептали: «Апокалипсис EVERY DEY, Апокалипсис EVERY DEY»… Сюда его только привозили, обратной дороги пешком он не знал, а идти по городу ночью невесть куда…
Рассвет застал Фридриха на пропахшем тёплым формалином крыльце морга. Русский добрался-таки до своего спирта, разошёлся вовсю, и всю ночь истово предавался утехам крайней плоти. Немец ночевал на улице. Обхватив себя руками за подмышки, приплясывал с ноги на ногу, дрожал от холода пополам с похмельем и беспрерывно, по-русски, повторял:
– Надо меньше пить. Надо пить меньше. Меньше надо пить…
