Текст книги "Фрагментация"

Автор книги: Максим Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Посвящается всем, кто может преодолевать небытие…

Особенно тем, кто способен уберегать детей от страданий.

Будьте блаженны, милостивые духом, что повстречались на моем пути.

Все события и герои, описанные в этом произведении, имели место в той или иной форме.

Часть первая. Бремя сущностей

Центральным вопросом все еще остается первичность в отношениях бытия и небытия. Но и это становится малозначительным, когда мы задумываемся о преодолении. Преодолеть помогает любовь. Она простирается далеко за границами этих явлений и наполняет смыслом все вокруг себя.

Эдгар

В детских сиротских учреждениях содержится много детей с различными отклонениями психического и интеллектуального развития, любого возраста и степени тяжести. Иногда хватает просто диагноза, чтобы родители сразу отказались от такого ребенка. Если, конечно, они не узнали об этом во время беременности матери и не решили сделать аборт. Но некоторые предпочитают бороться за свободу и счастье своего ребенка и жить…

Сегодня к нам приехали гости. Много красиво одетых девушек с слишком приветливыми лицами и неестественными улыбками.. Я вот никак не могу понять, с каких пор наш лес стал их интересовать. Я живу не совсем в лесу. Просто наш общий дом находится далеко от нормальных людей. А мы все – очень особенные люди. Мы похожи на картинки в книге писателя с красивой фамилией Фуко. Мне разрешили посмотреть эту книгу в кабинете у нашего психиатра. Она называлась «История безумия в классическую эпоху». Знаете, книги в кабинете психиатра намного интересней, чем в нашей библиотеке. В библиотеке скоплена разная макулатура. Там есть старые приключенческие романы и желтые шуршащие газеты, сказки с выцветшими картинками и тяжелые пыльные энциклопедии с мелким шрифтом, который невозможно разобрать. Но это мало, кого волнует. Почти никто из нас читать не умеет.

Не у всех детей была такая мама, как у меня. С самого детства она возила меня к разным умным людям, которые заставляли по сто раз произносить одни и те же буквы и писать одни и те же черточки. Из этих знаков в итоге складывались буквы. В отличие от букв, написанных нормальными людьми, мои буквы часто напоминали паутинки. Слова я вообще не мог учить по буквам. Я заучивал слова по картинкам предметов и зверей. А потом появились карточки системы PECS, в них картинками обозначались сложные действия, типа того, что ты должен был в троллейбусе уступать место старушке. Господи, да я даже никогда в жизни не видел троллейбуса. Потом, немного позже, я смог подружиться с буквами. Они даже стали слушаться меня. Но я до сих пор многое не понимаю. Например, я не могу понять, почему большие животные имеют такие короткие названия (кит, слон), а маленькие, вроде насекомых, длиннющие (сколопендра или ланиоторес). Человеческий язык очень противоречив.

Мама всегда очень мной гордилась. Она часто повторяла, что из меня вырастет такой же порядочный человек, как Пабло Пинеда. Я узнал потом, что Пабло очень похож на меня в плане отклонений, и решил, что стану таким же успешным, как и он, чтобы обрадовать маму. Но потом мама пропала. На очень долго. Навсегда. Я не знаю, насколько это долго. Мне сказали, что она умерла. Но я не поверил. Когда мама пропала, в наш старый дом заявилась уйма незнакомых людей с напряженными лицами. Они сказали, что моя мама очень меня подвела, а потом они отвезли меня в «лесной дом». Я до сих пор им не верю и очень сильно жду маму. Я так переживал по этому поводу, что врачи и сиделки стали наперебой меня успокаивать. Все они хотели, чтобы я не нервничал, потому что к моему изначальному диагнозу прибавилась куча еще каких-то жутких показаний. Я вообще это несильно чувствую. Только заметил, что иногда не могу нормально держать ложку или карандаш. Ладони иногда заворачиваются сами в себя. Вот ты вроде хочешь распрямить кисть, чтобы взять что-нибудь, а она все равно остается скрученная, словно ракушка. А пальцы шевелятся, как крабовые усы. Неплохо, что ими можно хоть что-нибудь хватать. Рисовать я уже, конечно, не могу. Но зато даже в таком состоянии я могу переворачивать страницы и читать. Правда, чтением это не назовешь. Доктора ужасаются, когда я начинаю читать. Слава богу, периоды «крабовых усов» недолговечны. Когда мне становится лучше, я даже могу записывать то, что читаю. Но очень редко.

Наш дом большой и красивый. В нем много комнат, правда, небольших по размеру. И каждая из них заполнена нами. Мы все очень разные. Я, например, считаю себя самым нормальным человеком в лесу. Ведь у нас полно реальных психов. Они не то что читать – говорить не умеют. Я ума не приложу, откуда у нас в стране столько ненормальных. Не знаю, всегда ли так было. Но сейчас к нам каждую неделю поступают новенькие. Врачи говорят, что на проживание в нашем прекрасном доме выстроилась целая очередь. Семь тысяч сто пятнадцать человек. Ужас просто! Тех же, кому стало лучше, в последнее время стали переселять в большую жизнь. Меня тоже отобрали. Сказали, что мы нужны обществу, должны работать и обзавестись кучей друзей. А еще мы должны получать какие-то социальные услуги по месту жительства, вроде социальной реабилитации, будь то массаж или рейттерапия. Последнее – это когда катаешься на старой спокойной лошади по несколько километров в день, а все, и даже лошадь, считают, что это помогает. С ума можно сойти! Я уверен, что лошадь уж точно плевать хотела на все эти методики, и для нее это сущее издевательство.

Я помню, как один раз мама оставила меня в кафе напротив нашего старого дома. Она купила мне всякой всячины и убежала по делам. Спустя какое-то время ко мне подошла компания нормальных ребятишек. Они жили по соседству, и я часто мог наблюдать их замысловатые игры из окна. Мне очень хотелось с ними подружиться, и я им улыбнулся. Они засмеялись. Потом один мальчик вылил молочный коктейль мне на голову, а второй мальчик раздал остальным ребятам картошку фри, которой они стали кидаться в меня. Картошка легко прилипала к моей голове, и очень скоро я стал напоминать смешное животное со множеством игл. Один раз я прочитал в книге про этого зверя. Его звали «пфе…ежи…ой». Я не читаю слова так, как читают их обычные люди. Слова разбиваются в моей голове на буквы, разлетаются в разные стороны и переворачиваются вверх тормашками. А потом они начинают жить своей жизнью и решать сами, соединяться ли с другими словами или нет. Диковинный маленький зверек с иглами разделяется на звук, который он так любит издавать, «пфе». Это я понимаю по устройству этого зверька, а вот звук «ой» – это, собственно говоря, иголки. Потому что человек, когда уколется, всегда говорит «ой». А вот то, что находится между двумя этими звуками, это и есть сам зверек. Он сам не так важен, как звуки, которые возникают из-за него.

Сейчас вы подумали, что я совсем сумасшедший. Я лучше закончу про слова и продолжу про ребят. В общем, игра мне очень понравилась. Ребята так смеялись, что я тоже стал хохотать. В тот момент я был счастлив, абсолютно переполнен щекотливыми искорками радости. Ведь я наконец-то играл с ними. А потом в кафе ворвалась мама и всех разогнала. Она была в такой ярости, что я сам испугался. Она на всех кричала, даже на хозяина кафе. Я тогда понял, что не все игры, которые могут со мной затеять ребята, будут хорошими. Потому что хорошая игра маму так бы не расстроила. Потом мама долго ругала меня и выглядела очень смешной. Человек всегда смешно выглядит, когда старается быть сердитым с теми, кого любит. Еще мама тогда была поразительно красива. Я запомнил этот момент на всю жизнь. От негодования ее выступающие скулы заострились, от чего темно-карие глаза казались еще больше и выразительнее. Копна шикарных волос каштанового цвета, очень длинных и всегда немного вьющихся, болталась из стороны в сторону. Она раскинула свои красивые руки с тонкими запястьями и всегда налакированными ногтями и пыталась мне что-то объяснить. Но я не слушал ее. Я просто любовался.

Таких вот дурацких историй со мной было много. И после каждой из них мама на меня сильно сердилась. После того как я залез под люк в нашем дворе и просидел в темном канализационном туннеле целую ночь, она даже вызвала доктора. Я знаю, она сгоряча так поступила и очень жалела потом. Но истории со мной на этом случае не закончились. Мне становилось все хуже, хоть я и не чувствовал ничего странного . А позже я стал замечать, что после таких историй маме тоже становилось очень плохо. Она часами сидела у окна, смотрела на наш мрачный дворик с полуразрушенным сараем и вытоптанной полянкой около водяного насоса и часами не разговаривала со мной. А потом она ушла куда-то и не вернулась. Я совсем не помню тот день, когда она ушла. Густой непроницаемый туман обволакивает все события того дня, словно стараясь уберечь меня от переживаний. Когда-нибудь я узнаю, что же происходило тогда, в тот жаркий летний день, наполненный моим криком.

Улыбчивые девушки, которые сегодня к нам приехали, отбирали больных для отправки в жизнь к нормальным ребятам. Еще издалека я увидел девушку, которая беседовала со мной в прошлый раз, и обрадовался. Она была очень красивая, намного выше меня. У нее были огромные голубые глаза, которые, как мне казалось, светились добротой. Как и в прошлый раз, девушка принесла мне новые книги. Мне всегда были нужны новые книги. Из их текстов я мог складывать новые слова в истории. В этот раз девушка помимо книг принесла большую стопку анкет. Они выпирали у нее из сумки, и мне сразу стало понятно, что это анкеты. Единственным, чем с нами занимались улыбчивые девушки, были бесконечные опросы. Начиная с того, могу ли я завязать себе шнурки или приготовить суп, и так далее, вплоть до заказа кредитной карточки в отделении банка. Я был настолько подготовлен к самостоятельной жизни, что мог сделать даже это. Тем более недавно я стал совершеннолетним.

Спасибо строгим тетям. Они скрупулезно объяснили и показали, как все это делать. Целый год каждый из нас, более-менее вменяемых, должен был освоить программу «Независимая жизнь». Я закончил эту программу с отличием – мне дали в тот день две порции киселя. Когда приезжают оценщики, нас тоже всегда хорошо кормят и дают добавку, если мы ее просим. Но стоит только им уехать, все возвращается на круги своя – сто пятьдесят граммов курицы или сосиски с макаронами, два яйца на завтрак, каша вечером, еще хлеб с маслом. Никакого кетчупа и майонеза. Конфеты – только по праздникам. За нытье насчет добавки любой мог схлопотать суровый выговор или комнату для изоляции попасть. И это еще не самое плохое, что могло случиться. Многим бездомным наш рацион показался бы недостижимой благодатью. Так с укоризной нам всегда говорили воспитатели.

Я уверен, что девушка ко мне неравнодушна. Она все время улыбается. Ее круглое веснушчатое лицо испускает тонкие солнечные лучи бескорыстной симпатии. Я нравлюсь ей! Это точно. Тем более у меня интересные диагнозы и дар свыше. Девушка принесла мне новые книжки и аккуратно разложила их на столе с облупленной лакировкой. Мы сидим друг напротив друга в маленькой комнатке три на шесть метров, где я живу последние три года. Стол расположен неудобно между тремя пружинистыми кроватями. Одна из них моя, а другие – моих соседей. На столе мы обычно играем в фантики или рисуем, или просто ковыряем полировку.

Сейчас на столе лежат пять книг. Я внимательно читаю названия и имена авторов. На первой изображена тень какой-то неведомой мне птицы. Птица со смешным хохолком и длинным коричневым хвостом парит над озером, вокруг которого ровной каймой выстроился сосновый лес. Где-то вдалеке виднеется большая лужайка, посередине которой стоит высокий дом. Автора зовут Кен Кизи, а книгу – «Полет над гнездом кукушки». Девушка стучит по ней пальцем с длинным фиолетовым ногтем и говорит, что эта книжка примерно про такое же заведение, как у нас. Ей интересно, смогу ли я ее «переработать». Я перекидываю буквы на обложке и пытаюсь пошутить. Но из рта вырывается какая-то чепуха. Девушка все равно смеется. Из вежливости, скорее всего. Вторая книжка, на мой взгляд, попроще. На обложке нарисован парень с седыми волосами. Чем-то похожим на сгусток электрических искр он отсекает голову другому парню, судя по выражению лица, не очень хорошему. Автора зовут Сергей Лукьяненко, а книгу – «Лабиринт отражений». Третья книга слишком сложная. Это видно по обложке. На ней ничего не нарисовано. Лишь мелким шрифтом написано: Йозеф Шварц «Генеалогия социальной эклектики». Книги без картинок на обложке всегда очень трудно читать. Четвертую и пятую книгу я лишь разглядываю мельком. Меня отвлекает социальная работница нашего «лесного рая». Она зашла проверить, все ли у нас в порядке. Работница садиться на кровать рядом с девушкой, смотрит на книги, всем своим видом показывая, что она тут хозяйка. Видно, что девушку смущает ее присутствие.

Я решаю как-то разрядить атмосферу, поворачиваюсь к работнице, смотрю на нее в упор и говорю:

– Трагиномичная габорская липа… – Я выдерживаю паузу и повторяю: – То есть трагикомичная заморская пила. Вы на нее похожи.

Социальная работница встает и переминается с ноги на ногу.

– Он сегодня с самого утра не в духе, – говорит она, – не стоит его долго оценивать.

Девушка начинает с ней спорить. Говорит что-то насчет социальной адаптивности. Я знаю, если она продолжит спорить, они поругаются и ее сюда больше не пустят. Это значит, что я не получу новые книги. Меня охватывает волнение. Я резко поднимаюсь и говорю, что возьму почитать первые три книги. Остальные пусть она принесет с собой в следующий раз. Девушка соглашается, говорит работнице, что мое анкетирование нужно по возможности скорее закончить. Работница ссылается на мою эмоциональную нестабильность. Я не спорю. Меня переполняет ненависть к ней, но я сжимаю зубы, молча забираю книги и выхожу из комнаты. Жаль, девушка не может оценить силу моей воли в тот момент. Я бы получил наивысший бал в соответствующей графе анкеты.

Прошло два часа. Я уже успел пообедать и перекинуться в картишки c Эвальдом. Он чертовски хорошо играет в «подкидного». Правда, после трех партий у него оживают фигурки на картах, и приходится сворачиваться. Я подхожу к окну и наблюдаю, как девушки-«оценщицы» собираются на поляне перед нашим лесным домом. Они что-то обсуждают перед тем, как сесть в машину. Будто не торопятся покинуть это унылое место. Моя оценщица поворачивается и смотрит на наш дом. Замечает меня в окне, улыбается и машет рукой. Я улыбаюсь ей в ответ и показываю два растопыренных пальца. «V» значит вендетта. Я смотрел когда-то фильм с таким названием.

Я всегда жду вечера. Сумерки дарят мне силы и вдохновение. Особенно если есть новые книги. Иногда я добираюсь до книг только ночью. Потому что пока дождешься, когда заснут мои сумасшедшие соседи, кажется, что сам «двинешься». Взять, к примеру, Ивара, парня с жутко скрюченными руками и постоянной пеной на пухлых губах. Он беспрестанно крутится и теребит одеяло. К этому еще можно привыкнуть. Другое дело Аскольд, взрослый и очень странный экземпляр. Он всегда прячется в шкаф, когда я вечером включаю ночник. Чтобы его не пугать, приходится читать книги под одеялом с помощью карманного фонарика. Тем более у нас режим. После десяти свет должен быть выключен. Свет фонарика слегка пробивается из-под одеяла. Но Аскольд уже спит. Это хорошо. Если он не будет спать, то засядет в шкафу и станет громко скрипеть зубами. Их у него, правда, почти уже не осталось. Недостаток кальция. Единственный, кто мне не мешает, это Эрвин, худой сутулый парень, очень спокойный. Он никогда не спит ночью, лежит и смотрит в потолок своими грустными голубыми глазами, бездонными, как море и его горе. У него точно оно есть. Иначе невозможно быть таким грустным. Правда, какое это горе, не узнать. Эрвин не разговаривает с десяти лет.

Я немного дрожу от волнения и предвкушаю свое очередное путешествие. Потом я натягиваю одеяло на голову, кладу включенный фонарик под подбородок и сгибаю колени, чтобы образовать пространство для разложенных книг. Я кладу на каждое свое согнутое колено по книжке, а третья располагается на моем животе. Я по очереди открываю их и начинаю перелистывать страницы, выхватывая лучом фонарика разные фрагменты текста. Постепенно буквы начинают светиться и слетать с книг. Буквы то сбиваются, то разлетаются в стороны, словно маленькие оранжевые вихри, а потом снова собираются. Из них получаются новые слова. Я выхватываю буквы и совсем не задумываюсь о тексте. Листаю страницы и складываю новую историю. Ее начало и конец мне неизвестны. Об этом ведает лишь волшебный поток. Он окутывает меня приятным теплом. Проходит несколько минут или часов, и все одеяло пестрит мелким текстом. Жаль, сегодня я не могу записать его. Правую руку опять скрючило. Ничего. Я прочитаю его и запомню. Запишу потом, когда мне станет лучше.

Алекс (преступление)

Спустя пять часов, проведенных в изоляторе, Алекса наконец-то вызвали на прием к психокорректору. Он шел по длинному серому коридору, пытаясь понять, за какие грехи его арестовали. Достойные поводы никак не хотели приходить в голову. За исключением одного – он регулярно увлекался порноквестами. «Да уж, мозгоправ причины найдет, будь уверен. В “Три К”11
  Комиссия по контролю качества населения.


[Закрыть] никого еще просто так не забирали», – подумал Алекс. В свои шестнадцать он смотрел на жизнь философски и казался себе законченным неудачником.

Санитар отворил дверь и впустил Алекса в просторный кабинет. За пластиковым столом сидел приятный молодой человек в белом халате. Он смотрел в окно, будто стараясь разглядеть что-то приятное в желтой кирпичной стене напротив. Обернувшись на Алекса, он приветливо указал на стул и скользнул рукой по экрану планшета.

– Александр, вы хорошо знаете современную историю? – спросил он.

Алекс заерзал на стуле. Если честно, то по истории он никогда не блистал хорошими результатами.

– Так себе, господин доктор.

– Я бы попросил тебя рассказать все, что ты знаешь о Великой революции и программе подавления насилия?

– Ну… – Алекс попытался вспомнить скучные монологи школьного учителя. – После Четвертой мировой сильно возросла преступность. Многие люди и страны продолжали воевать. Потом… Мне кажется, в 2098 году возник Орден гуманистов. С начала они просто проповедовали милосердие. Внедряли разные зомбирующие баннеры в виртуалку, пытались колонизировать другие планеты. Но у них ничего не получилось. А потом с нами случилась страшная напасть – появились войды. То ли гуманисты их создали, то ли они появились сами по себе. Войды были веществом… – Алекс умоляюще посмотрел на доктора: – Извините, я плохо помню.

– Ничего, ты хорошо рассказываешь! – Доктор ободряюще улыбнулся. – Я тебе немного помогу. Войды были сверхъестественным явлением, неким психоэнергетическим полем, природа которого непостижима. Очевидно было лишь одно – там, где они появлялись, бесследно исчезали люди. А появлялись они там, где совершалось насилие, будь то война или уличная драка. Теперь продолжай ты!

– Хорошо, – согласился Алекс и продолжил: – Из-за этих войдов пропало очень много людей. За десятилетие население нашей планеты сократилось более, чем втрое. Исчезли все армии, преступники и полиция. Дело дошло до того, что стоило двум людям на улице сильно поругаться, как над ними появлялись облачка прозрачной ряби, и люди сразу же бесследно исчезали. Испарялись… Началась паника. Люди боялись выходить из дома. И тогда Орден гуманистов затеял революцию. Никто особо не воевал. Просто договорились об объединении всех стран в Федерацию и создании специальной программы. Как ее?.. – Алекс запнулся.

– Программа тотального ненасилия, – с энтузиазмом подхватил доктор. – Она заключалась в полном отказе от агрессии. Рукоприкладство и ругань стали строжайше запрещены. Повсеместно для взрослых были введены программы психокоррекции, детей в школе стали обучать по новой методике всеобщей толерантности, армию и полицию распустили за ненадобностью. Можно было сказать, что наконец-то человечество зажило в согласии с Нагорной проповедью. Люди стали кроткими и милосердными. Так ведь?

Алекс кивнул. Его нисколько не заражала восторженность доктора. Он знал, что вся эта кротость была напускной и держалась только на страхе перед проклятыми войдами. Не будь их угрозы, люди вновь стали бы с легкостью убивать друг друга. Но, может быть, это было бы лучше, чем продолжать жить в этом приторном фруктовом сиропе, где толерантность возведена в рамки неоспоримой догмы. Никто не мог больше никого послать, нагрубить, критично отозваться о чем-то общепринятом. Ученик должен был улыбаться в ответ учителям, родителям и прохожим. Иначе его бы обвинили в деструктивной эмоциональности. В принципе можно было нарушить установленный порядок, но за это потом клеймили на местном совете и помещали в «Три К» для дальнейшего «очищения».

Доктор почувствовал, что Алекс задумался о чем-то своем.

– Александр, благодаря стараниям всего человечества страшное явление войдов пропало. Их нет уже как лет семьдесят. Но! – Доктор воздел указательный палец к потолку. – Войды могут вернуться в любой момент. Если остальные граждане будут относиться к своим обязанностям так же безответственно, как ты, войды обязательно появятся и примутся уничтожать человечество.

– А что я такого сделал? – Алекс искренне возмутился.

– Городской сканер показал, что ты регулярно занимаешься интерактивным порно. Причем залезаешь в самые неприличные разделы. Это раз! – Доктор кинул взгляд на экран планшета. – А теперь, два. Четырнадцатого октября на центральной площади ты грубо обозвал двух целующихся трансгендеров.

– Да я им ничего такого особенного не сказал! – Алекс аж приподнялся от негодования со стула.

– Сядь, пожалуйста, а то сканер зафиксирует четвертый инцидент. Твоя фраза про «мерзких ублюдков» является умышленным правонарушением согласно Кодексу толерантности. Не важно, сказал ты ее громко или шепотом. И наконец, три! Самый вопиющий случай произошел двадцать первого декабря в твоей школе. Ты поставил своему однокласснику Владимиру подножку, из-за чего он упал и сильно ударился головой. Вместо того чтобы извиниться и помочь ему встать, ты рассмеялся. А это уже признак жестокости! – Доктор казался искренне расстроенным. – Ты, Александр, вырос жестоким и нетерпимым к людям. Куда только смотрят твои родители!

«Знали бы вы, какой он урод, мой одноклассник. Месяц назад он растворил в кислоте несколько пчел. Надо было на него настучать. Точно потянуло бы на головоломку», – Алекс тяжело вздохнул.

– Три инцидента, Александр! – Доктор округлил глаза от негодования. – По шкале агрессии они умеренно средние, но их три. Это очень серьезно. Я вынужден отправить тебя на психокоррекцию. Курс продлится две недели. Все это время ты будешь находиться здесь. Родителей твоих мы предупредим. И не волнуйся! Ничего страшного с тобой не произойдет. Несколько сеансов гипноза, терапевтические беседы и нейролептическая блокировка.

«Ну да, как же! Ничего особенного, – Алексу хотелось кричать от отчаяния, – соседского парня год назад отправили к мозгоправам. В симуляторы с ним больше не поиграешь. Собирает теперь доисторические почтовые марки. Полным идиотом стал».

Доктор продолжил:

– И запомни, завершение курса не искупит твоих прошлых грехов. Еще один инцидент, и ты будешь признан непригодным. Ты ведь знаешь последствия?

– Знаю, – тихо сказал Алекс, – головоломка.

– Вот именно. После нее ты уже будешь не Александр, а скажем Александр Второй. Как царь! – Доктор коротко хохотнул. – Тебе будет неприятна толпа, громкая музыка, секс и драки. Зато будешь идеальным членом общества, без вредных привычек. У тебя будет пониженный тестостерон и зашкаливающий кортизол. Ты будешь плакать над мелодрамами, обнимая плюшевого мишку. Ты ведь не хочешь этого?

Алекс хотелось плюнуть в интеллигентное лицо доктора. «Лучше сдохнуть, чем превратиться в такого овоща», – он стиснул зубы и отрицательно помотал головой.

– Вот и молодец. – Доктор выглядел очень довольным. – Добросовестно выполняй все указания корректоров. От этого будет зависеть успех лечения и повышение твоей толерантности. А теперь иди. Распорядок дня тебе известен. Курс начинается завтра.

Доктор кивнул на дверь. Было видно, что продолжать разговор с ним бессмысленно. Алекс поднялся и вышел. По пути в палату он думал о будущем и пришел к выводу, что «откорректированная» жизнь его не прельщает. «Что ж, – решил он, – тогда остается один выход – побег».

Санитар завел его в палату и включил свет.

– Парень, у нас отбой в полдевятого. После этого ни звука. Будешь шуметь, контузим тебя по полной. Понял?

– Понял, – ответил Алекс.

– Вот и славно. В шесть утра у нас зарядка. Полседьмого завтрак. Процедуры с девяти. – Санитар мягко прикрыл дверь.

Алекс сел на кровать и задумался. «Сбежать из “Три К” не так уж просто. Везде видеонаблюдение, охрана, сигнализация. Да и потом, даже если сбежишь, что дальше делать? У папы и его родственников не спрячешься. У них в первую очередь будут искать. Остается стать изгоем. Надо изменить внешность. Легко сказать! А как же сканеры. Меня на первом же вокзале сцапают. На коррекцию биометрии денег нет. Да у меня вообще нет денег». Алекс сам не заметил, как его стало клонить в сон. Вырубили свет. Он откинулся на подушки и прямо в одежде залез под одеяло. Было жутко тоскливо. Хотелось обнять маму. Хотя он этого не делал уже лет десять. Но именно сейчас очень хотелось. Она была далеко. Ушла от них с папой, когда ему было девять лет. И неизвестно куда. У них с отцом начались скандалы, и по Кодексу толерантности они обязаны были расстаться. Он до сих пор не простил ей этого. Хотя она и повела себя совершенно правильно, как законопослушная гражданка. Но она его бросила! Ничто не могло заставить его простить маму.

Глаза слипались. Алекс медленно проваливался в сон… Он увидел синее бархатное небо. Постепенно оно стало темнеть. То тут, то там поблескивали мелкие огненные искорки. Они быстро передвигались, как показалось с начала Алексу, хаотично. Но потом, зачарованно вглядываясь в их танец, он заметил, что они двигаются по определенным траекториям. Одни группы огоньков вырисовывали какие-то сложные геометрические фигуры, другие образовали все более углубляющиеся воронки. Алекс был очарован огненной феерией. Зигзаги и фигуры стали соединяться, образуя неведомые ему буквы и слова. Спустя несколько мгновений в небе заколыхались пылающие строчки непонятного текста. Алекс первый раз в жизни видел такие буквы. Но чем дольше он смотрел, тем более понятным ему становилось увиденное. Через мгновенье он смог прочитать всю фразу целиком: «Сказать, что всё есть, – то же самое, что сказать, что ничего нет. В том, что у тебя ничего нет, есть все! Всё пусто. Вот истина, которая подарит вечное убежище».

Алекс проснулся в пять часов утра. Он отчетливо помнил фразу о пустоте, которую ему подарило звездное небо. Во сне он не уловил смысла. Алекс осознал его, когда проснулся. Понял, какая сила может привести его к свободе. «Потеряв все, я обрету убежище, – повторил про себя Алекс, – на это намекал вещий сон». Потом Алекс вспомнил урок физики, на котором учитель рассказывал о том, что пустота – это природа войдов и что те, скорее всего, возникли из темной материи в далеком космосе. «Значит, мне надо вызвать войдов, чтобы спастись», – Алекс усмехнулся этой бредовой затее. Но чем дольше он думал, тем сильнее убеждался, что это единственный выход. Либо прожить жизнь улыбающимся придурком, либо вызвать эту дрянь и исчезнуть. И будь что будет. По крайней мере это интересно – проверить байки из школьных учебников. «Как же вызвать войдов? – думал Алекс. – Наверное, одним способом – агрессией. Причем раз уж эти войды не появлялись столько лет, агрессия должна быть сильной. Итак, ультраагрессия».

Алекс любил компьютерные игры такой категории. Он резко поднялся с кровати и осмотрел комнату. В ней не оказалось никаких подручных предметов. Стул и тумбочка были крепко приварены к полу. Кровать – слишком тяжелая. В коридоре раздались шаги. Пискнул чип на замке, и в палату зашел санитар. В правой руке он держал железное блюдце с пилюлями.

– Молодой человек, немного витаминов натощак. А потом на зарядку! – с напускным оптимизмом сказал он.

«Надо действовать наверняка, – решил Алекс, – иначе войды не появятся, а меня отправят в головоломку». Алекс пружинисто шагнул к санитару, вырвал из его руки блюдце и со всей силы ударил им санитара по лицу. Потом еще раз и еще раз. Санитар, прикрывая рукой разбитый нос, попытался схватить его. Алекс увернулся и ударил его ногой в пах. Тот мягко повалился на пол. Пока он корчился, Алекс подтащил санитара к кровати, с трудом приподнял ее угол и резко опустил железную ножку прямо санитару на голову. Он действовал на уровне рефлексов, как в компьютерной игре. Санитар был мишенью, бездушной жертвой. Алекс отошел к дальней стенке и с разбега прыгнул на угол кровати. Раздался хруст. Санитар не двигался. Из-под кровати растекалась красная лужица.

Спустя несколько мгновений от кровавого наваждения не осталось и следа. Алекс растерянно стоял посреди комнаты и не мог понять, как он смог такое натворить. Самым ужасным было то, что больше в комнате ничего не происходило. Войды не появились. Не было никаких признаков появления древней смертоносной субстанции – ни ветерка, ни марева. От отчаяния Алекс опустился на колени и заплакал. В палату стремительно ворвались санитары. Трое больших мужчин в белых халатах, туго затянутых на поясах. Один с ходу ударил Александра шокером по голове. Алекс вырубился, и его опутали герметичной пленкой.

Алекс пришел в сознание в незнакомом кабинете без окон. Потолок был усеян выпуклыми диодными лампами. Глаза ослепило ярким светом. Алекс немного осмотрелся. Он был крепко пристегнут пластиковыми зажимами к стальному креслу сложной конструкции. Из кресла к оголенным рукам и шее Алекса тянулось множество проводов. Где-то сбоку раздались голоса. Двое ожесточенно спорили.

– Я тебе говорю, его надо передать полиции.

– Ничего, подождут, я ему вначале такую головоломку устрою. Полным дебилом станет на всю оставшуюся жизнь. А потом пусть сидит на нарах после тотальной тетротомии. Лежит, вернее.

– Но полиция приедет с минуты на минуту…

– И что?! Скажем, начали уже. Никто прерывать не будет, это ж стопроцентный летальный исход.

– Ну так начинай!

– И начну!

Два врача склонились над Алексом. В первом он узнал своего недавнего знакомого, любителя истории. Только теперь его лицо закрывали сплошные очки с желтыми стеклами. Его улыбка наконец-то выглядела естественной, приобретя садистский оттенок. Второй врач взял один из проводов, который заканчивался тонкой иглой, быстро нащупал вену и воткнул иглу в правую руку Алекса. Силуэты врачей стали постепенно таять. Сквозь дымку Алекс увидел, как оба врача обернулись к окну и по кусочкам стали исчезать в серых мерцающих облаках. Несколько пенистых сгустков медленно приблизились к Алексу и замерли. Они красиво переливались мраморными прожилками и бурлили внутри пузырьками с неведомой энергией. Алекс так и не понял, что это были за облака – войды или мираж, вызванный наркозом.