Текст книги "Фрагментация"

Автор книги: Максим Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Оставшись наедине, он представился и спросил об условиях содержания. Головатко пожаловался на то, что дело его ведется предвзято и в оскорбительной манере. Поэтому он намерен писать жалобы в разные инстанции. Под конец своих излияний он совсем грустно посмотрел на профессора и почти шепотом сообщил, что инспектор Рябкин его периодически больно щипает и называет «сукиной мордой». Пахтакор совершенно искренне возмутился поведением инспектора и пообещал помочь. Потом Пахтакор предложил перейти к процедуре освидетельствования, достал медицинский шпатель и стетоскоп.

Осмотр Головатко проходил без осложнений. Он вовлечено оголялся и по просьбе эксперта становился в позу Ромберга. Чуть позже Пахтакор предложил ему пройти пару тестов.

– Это будет интересно нам обоим, – сказал он.

Головатко откликнулся:

– Пытаетесь определить мою вменяемость, доктор?

– Пока нет. Для начала определим состоятельность вашего интеллекта. Садитесь за мой компьютер. Вы будете отвечать на вопросы электронного теста, а я буду вам ассистировать.

Пахтакор внимательно следил за реакцией Головатко, так как важен был не только результат теста, но и особенности его выполнения. Раздел на осведомленность испытуемый прошел без особых проблем, лишь с фамилиями космонавтов вышла заминка. Зато проходя раздел на понятливость, Головатко стал преподносить сюрпризы. Отвечал нерешительно. На вопрос, что нужно сделать, если, сидя в кинотеатре, он увидит дым, Головатко ответил, что он начнет громко кричать. Он дал буквальные интерпретации всем пословицам и, наконец, объяснил запрет на вступление в брак до восемнадцати лет одним лишь половым созреванием. У Пахтакора создалось впечатление, что Головатко имитирует неадаптивность. Арифметические и словарные разделы были пройдены на ура. Единственное, некоторые плохо подобранные синонимы свидетельствовали о низкой культуре речи. В разделе шифровки Головатко показал нормальную координацию, заполнив шкалу соответствующими фигурами за менее, чем полторы минуты. Зато в отделе кубиков Коса он принялся валять дурака. Даже после показательного процесса сборки рисунка он не смог выполнить задание. Умоляюще смотрел на Пахтакора.

Фиаско с кубиками плохо сочеталась с предыдущими результатами. Сомнения вызывались еще и тем, что Головатко не смог бы работать фрезеровщиком при такой плохой координации. Подозрения в симуляции постепенно перерастали в уверенность. Пахтакор приветливо сообщил Головатко результаты теста.

– У вас нормальные показатели, девяносто один балл. Практически как у половины населения планеты.

Головатко, обидевшись, отвернулся. Потом сказал:

– Странно, мне показалось, что я не справился с картинками.

– Я заменил результаты по кубикам средними показателями, – ответил Пахтакор. – У меня появились сомнения в достоверности. Давайте перейдем к следующему тесту.

Пахтакор решил заменить свой любимый многоаспектный личностный опросник пятнами Роршаха. Они уменьшали возможность фальсификации. Он достал из портфеля пухлую папку с бумагами и сел рядом с обвиняемым.

– Сейчас вам будет предложено высказать свои ассоциации относительно двенадцати клякс. Это своего рода символ ваших дальнейших образов и идей, которые возникнут, если вы будете смотреть на кляксы. Вы можете высказываться в абсолютно свободной форме, а я буду записывать.

Пахтакор аккуратно сложил таблицы в стопку картинками вниз и приготовил бланки локализатора.

– Прошу вас особо не задумываться над изображением, а просто сообщать мне, что, на ваш первый взгляд, изображено на листе. Но для начала скажите, какой ваш любимый цвет?

Головатко, не задумываясь, ответил:

– Красный.

– Что вы видите на этой табличке? – Пахтакор протянул Головатко первую кляксу.

– Двух голых женщин. Они что-то варят в котле. Между ними летает бабочка.

– Что-нибудь еще видите?

– А перевернуть можно?

– Как хотите.

Головатко перевернул таблицу вверх ногами и сказал:

– Теперь я вижу зубра. Старого вислоухого зубра.

– Хорошо. Что вы видите на второй таблице?

– Я вижу морду кабана. Злого кабана…

На следующих таблицах Головатко видел серых летучих мышей, бугристых кошек, двух чудовищ, целующихся пуделей, павлинов, распил черепа, Бэтмена в дымном облаке, туманный китайский замок, красный зубастый рот и светящихся клоунов, вылезающих из черных цилиндров. В последней таблице он увидел желтого дельфина и алого Микки Мауса. Напоследок он признался, что детство у него связанно с голубым цветом, а наиболее противный для него цвет – это серый.

«По цветам получается довольно агрессивный парень», – подумал Пахтакор. Он пронумеровал ответы и сделал пометки на бланке локализатора. Потом предложил пройти все таблицы снова.

– Это не займёт много времени. Только будем делать все наоборот. Я буду зачитывать ваши предыдущие ответы, а вы – показывать мне соответствующие кляксы и рассказывать, что создало такое впечатление.

Головатко кивнул. Он хорошо объяснял свои ассоциации, энергично вычерчивал в воздухе фигуры и даже показал маленькую пантомиму, изображая Бэтмена.

«Прекрасно. Абсолютно никаких признаков диссоциации. Единственно, что смущает, это парочка ответов, связанных с текстурой клякс… Туманный замок, бугристые кошки. По Клопферу, такие ответы свидетельствовали о грубой потребности в любви. Для здорового человека это довольно странный показатель».

Пахтакор улыбнулся Головатко.

– Сделаем перерыв на минут пятнадцать.

Он позвал охранника и попросил принести кофе. Головатко уставился в окно, а Пахтакор принялся кодировать ответы, подсчитать суммы показателей и заполнять психограмму. Он делал это в тысячный раз и видел в пока еще разрозненных формулах готовый материал для интерпретации. «Передо мной сидит агрессивный тип подчиняющегося преступника. Анализ кластеров не обнаруживает ни психоза, ни невроза, ни депрессии, ни посттравмы, ни обсессии. Выявляется пограничная структура личности со слабым эго и нарушением оценки реальности. Расстройства эмоциональной сферы небольшие. А вот первичные потребности у нас в крайнем беспорядке, в протоколе нет ни одного ответа насчет них. Так не бывает. Впрочем, бывает, когда обследуемый врет. Да. Он опять врет! Лямбда 1,01. Ну и зачем он меня водит за нос?! Причем грамотно, будто он эти тесты раньше щелкал как орешки. Так. Опять. Степень депрессивной нагрузки завышенная. Во втором тесте она растет еще больше. Пять ответов подтверждают это. Бедняга живет в состоянии непреодолимой печали. Но я в это не верю! Такие подавленные меланхолики обладают сверхразвитым сопереживанием. Они собачку лишний раз не пнут, не то чтобы баб в лифте насиловать».

Пахтакор сложил бланки в портфель, достал другую папку черного цвета и обратился к Головатко:

– Милейший, последний тест. Уверен, он все докажет, как есть. – Он широко улыбнулся. Пахтакору хотелось, чтобы подозреваемый стал нервничать. Головатко мрачно посмотрел на него.

– Доктор, я тяжело болен. Никакие тесты не помогут вам доказать обратное. К тому же вы предвзято ко мне относитесь. Поэтому я опротестую ваше заключение.

– Это ваше право, – заметил эксперт. – Никто и не заявлял, что я истина в последней инстанции. Тем более я могу ошибаться. Так что вам совершенно не из-за чего беспокоиться. Сейчас я проверю вас по шкале волевых расстройств, и вы будете свободны.

Головатко рассмеялся.

– Как я могу быть свободен в этих стенах?!

– Свобода духа неподвластна никаким оковам, – с улыбкой заметил эксперт и достал очередной опросник.

– Вы издеваетесь?

– Никак нет. Свобода – наличие у человека возможности выбора. А выбор есть всегда! Даже здесь. Свобода немыслима без свободы воли. Мы можем проверить это прямо сейчас, определив ваши возможности свободного выбора в момент совершения преступлений. Если тогда вы были способны выбирать, то вы свободны и сейчас, потому как свободен ваш разум. А если нет, то вы не будете свободны нигде, ибо вы неспособны сознательно управлять своей психикой.

Головатко задумался. Потом с расстановкой произнес:

– Я вам и заявляю, что я шел на эти преступления несознательно. Что-то меня вело. Какой-то внутренний голос. Девушка отказывалась, я продолжал настаивать, и когда я заскакивал в кабину лифта, мое сознание было уже подавленно предыдущими неудачами из-за этой проклятой руки.

– Хорошо. Сознание ваше было подавленно, и вы не могли адекватно оценивать реальность происходящего. Как вы тогда объясните то, что первой потерпевшей вы предложили воспользоваться презервативом?

Обвиняемый растерялся.

– Я… да я просто так предложил. У меня был презерватив. И я решил использовать его… Тем более я полагал, что женщина будет меньше сопротивляться, если я предложу ей заняться безопасным сексом.

Пахтакор рассмеялся.

– Последний аргумент явно не в вашу пользу. Но ладно. Разрешите, я буду разбавлять нашу приятную беседу определенными вопросами. Вот, например, вы увидели нищего. Вы подадите ему милостыню, если его вид вызовет у вас сочувствие?

– Я нищим не подаю, – отрезал Головатко.

– Но допустим, вы решили кому-то помочь деньгами, чем вы будете руководствоваться?

– Внешним видом. Я инвалидам сочувствую. Будь это урод какой-нибудь или калека, я бы ему денег дал.

– Отлично, ваш ответ подтверждает то, что вы анализируете внешний вид человека и, опираясь на это, выбираете тактику поведения. А вот еще один вопрос: вы купили дорогие ботинки, одели их в первый раз и вот опаздываете на последний автобус, вам надо срезать путь и побежать по грязи. Побежите?

– Побегу!

Пахтакор усмехнулся.

– Ваши ответы подтверждают следственные выводы. Вашей первой жертвой была консуматорша из клуба «Синий арбуз». Вы прекрасно об этом знали. Именно поэтому вы воспользовались презервативом. Не по наитию, а для того, чтобы предохраниться.

Головатко уставился на Пахтакора.

– Ну, это же явные домыслы. Нет доказательств, что я был заранее осведомлен о частной жизни потерпевшей, лишь убеждения следователей. Печально, что вы идете у них на поводу. Я на дальнейшие вопросы отвечать категорически отказываюсь.

– Обвиняемый! – сказал Пахтакор более резким тоном. – Если вы будете мешать освидетельствованию, я лично позабочусь, что бы вас отправили в карцер. И поверьте, после этого всю процедуру придется проводить заново. Итак, вам обычно удается держать свои эмоции под контролем?

Головатко злобно ощерился.

– Нет! И, по-моему, это очевидно.

– Хорошо. Как вы думаете, футболисты часто проигрывают в гостях лишь из-за того, что им просто непривычно там играть?

– Да. Скорее всего да. Еще они вполне могут бояться болельщиков.

– Хорошо. Как вы относитесь к такому утверждению: «я не могу отогнать от себя мысль, которая противна всему моему естеству»? Вы согласны с этим?

– Да.

– Почему?

Головатко глубоко вздохнул.

– Я очень долго думал перед тем, как начать совершать преступления. Мучился, пытался найти выход для нарастающей во мне ненависти. Но с каждой последующей неудачей злость переполняла мой разум. Я представлял себе страшные картины надругательств над женским телом. Мне было это противно с моральной точки зрения, но эмоционально я получал удовольствие.

– Отлично, но раз уж вы коснулись морали, – Пахтакор с энтузиазмом всплеснул руками, – то согласны ли вы с тем, что мораль нередко глупа и, когда это так, ею можно пренебрегать?

Головатко подозрительно прищурился. Пахтакор чувствовал, как обвиняемый ищет подвох в вопросе. Немного помедлив, тот ответил:

– Нет, я не согласен.

– Почему?

– Мораль не глупа. Чтобы ей специально пренебрегать, нужно быть врагом общества.

– То есть, если уточнить, специально людей убивать нельзя?

– Нельзя.

«Попался, голубчик», – Пахтакор мысленно улыбнулся и спросил:

– А не специально?

– Не специально… Ну ты же тогда не можешь себя контролировать. Поэтому и на мораль тебе плевать, она для тебя как бы не существует.

Пахтакор придвинулся к Головатко.

– Но для вас-то она существует, раз уж вам были противны ваши поступки с моральной точки зрения?

Головатко понял, что попал в ловушку. Он разочарованно вздохнул и сказал:

– Я уже ответил. Давайте перейдем к следующему вопросу.

– Хорошо. Только это будет маленький следственный эксперимент.

Симуляция была неопровержима. Пахтакор специально исказил волевую шкалу и задавал вопросы не в том порядке, который предписывает методика. Это было категорически запрещено. Но иначе он не cмог бы вывести Головатко на чистую воду. Комиссия все равно повторно не будет проводить тесты. После него-то. Но было необходимо окончательное подтверждение, неопровержимое доказательство.

– Я сейчас выйду на несколько минут, – сказал Пахтакор, – а вы пока попытайтесь вспомнить свои действия во время последнего эпизода в лифте.

– Делайте что хотите, – сказал Головатко и снова отвернулся к окну.

Пахтакор вышел и через пять минут вернулся с молодой симпатичной девушкой. Дверь они специально оставили полуоткрытой, чтобы конвой мог незамедлительно прийти на помощь. Пахтакор представил девушку Головатко:

– Это Светлана. По моей просьбе она согласилась нам помочь. – Он нежно взял девушку за локоть. – Светочка, вы, пожалуйста, встаньте вон там, около стены. Прислонитесь. По моей команде, прошу вас, закройте глаза и начинайте глубоко дышать.

Эксперт достал из портфеля сенсорный блок «Конкорд», из которого тянулось множество проводков с датчиками, и подсоединил его к компьютеру.

– Головатко, подойдите, пожалуйста. Не волнуйтесь. Сейчас я размещу на вас два датчика для измерения пульса и артериального давления. Это необходимо для эксперимента.

Головатко настороженно приблизился. Было видно, что он очень не хочет участвовать в эксперименте, но перспектива отбитых почек в виртуозном исполнении Сидоренко прельщала его еще меньше. Пахтакор быстро прикрепил к его левому запястью и шее два клеящихся диска.

– Возьмите, пожалуйста, в правую руку вот этот резиновый брусок, – сказал Пахтакор и вынул из кармана прямоугольный отрезок мягкой резины длиной сантиметров пятнадцать. Он положил его на стол и посмотрел на Головатко.

– Берите же! Представьте, что это нож.

Головатко нехотя взял брусок и принялся его рассматривать.

Пахтакор отошел к компьютеру и включил запись параметров. Немного театральным тоном, словно возомнив себя режиссером, он произнес:

– Головатко, возьмите нож и медленно подойдите к девушке. Приготовьтесь по моей команде изобразить удар ножом в горло, который вы нанесли в лифте шестнадцатого ноября гражданке М. Запомните, только по моей команде! – повторил он.

Головатко медленно обошел стол, зажав в правой руке резиновый брусок. Он нервничал. Давление было повышено, пульс резко участился.

Пахтакор дал команду:

– Начали.

Света закрыла глаза и принялась шумно дышать. Не отрывая взгляда от девушки, Головатко крадучись приблизился к ней и уставился на вздымающуюся грудь. Внезапно Света открыла глаза, и ее лицо исказилось брезгливой гримасой. Она покосилась Пахтакора и сказала:

– Доктор, пусть он только ко мне своей культяпкой не прикасается. Скажите ему…

Головатко застыл. Медленно повернулся и недоуменно посмотрел на Пахтакора.

– Это еще что такое? Почему она меня оскорбляет?

Пахтакор ликовал от удавшегося эксперимента. «Получилось! Головатко никак не среагировал на самим же неоднократно упомянутый раздражитель. Оскорбление не только не вызвало нападения, оно вообще не повлияло на показатели пульса и давления».

– Господин Головатко, простите, пожалуйста!

Пахтакор обернулся к девушке.

– Света! Вам должно быть стыдно! Постарайтесь держать свои эмоции при себе. Теперь, – он кивнул Головатко, – изобразите удар ножом.

Головатко аккуратно ткнул резиновым бруском в основание шеи Светы, чуть выше ложечки, и выжидающе посмотрел на эксперта.

Пахтакор решил не расстраивать его сразу перспективой колонии и ободряюще произнес:

– Вы, Головатко, большой молодец. Эксперимент избавил нас от дальнейшего опроса. Освидетельствование закончено.

Он снял с подозреваемого датчики и постучал два раза в приоткрытую дверь.

– Конвой, отведите, пожалуйста, обследуемого в камеру и дайте ему как следует отдохнуть. Он испытал нервное напряжение.

Когда Головатко вывели, Пахтакор обратился к Свете:

– Светочка, огромное вам спасибо за помощь. Я обязательно отмечу перед начальством ваши умелые действия.

Света улыбнулась, поправляя блузку.

– Это перед Рябкиным, что ли? Он и так ко мне неровно дышит. А теперь проходу не даст со своими благодарностями.

– Ну почему обязательно перед Рябкиным. Я могу вас в дальнейшем рекомендовать ассистентом для следственных экспериментов. Я даже не надеялся на такой артистизм.

– Ой, да ладно, – щеки Светы залились легким румянцем. – Какой там артистизм? Мне этот тип сразу не понравился. Но вы, доктор, рекомендуйте меня. Я люблю острые ощущения.

Эдгар

У детей в детских домах проявление чувств характеризуется, с одной стороны, бедностью, а с другой – чрезмерной окрашенностью, когда эмоции подобны взрывам сверхновых звезд. Если это радость, то это бурная радость, а если гнев, то это будет гнев, разносящий все вокруг в пух и прах.

У детей-сирот есть еще одна особенность. Как правило, высшие чувства у них развиты своеобразно, и некоторые нравственные ценности воспитанному человеку могут показаться необычными. Например, мало кто из ребят сдаст системе знакомого, который был уличен в преступлении, пусть даже это его враг. Мало кто из них безусловно доверится воспитателям или полиции. Они привыкли к тому, что система чаще наказывает, а не помогает. В их холодных мудрых глазах сквозит понимание законов волчьего мира.

В-третьих, многие эмоциональные потребности у детей-сирот очень слабо выражены или, наоборот, гипертрофированы, например потребности во внимании или любви со стороны взрослых. Некоторые дети доверчиво притягиваются к каждому встречному, с жадностью, с необузданным желанием получить хоть чуточку любви и ласки. Как правило, такие ожидания не всегда оправдываются, и тогда мы получаем полную противоположность – недоверчивого, озлобленного подростка, чье сердце закрыто для посторонних на семь замков.

Сегодня у нас был знаменательный день. У ребят, которые подали заявки на возвращение, сегодня была назначена первая встреча с менторами. Какое все-таки это благородное слово – ментор. Наставник и учитель с аккуратно выглаженным белым воротничком, умный, добрый, великодушный человек с великолепными манерами. Таким мне представлялся ментор. Как нам объяснили девушки-оценщицы, менторы должны будут ввести нас в большую жизнь. Все объяснить и показать, в том числе: как заказать кредитную карту в банке, как пользоваться общественным транспортом, как оплачивать счета по квартире, покупать продукты и так далее. Ребята с утра были все немного на взводе. Даже те, которым возвращение вовсе и не светило. Пару таких ребят вывели на завтрак в хоккейных касках, чтоб они не разбили головы. Но один из них все равно нарушал такое желанное общественное спокойствие. Беспрерывно бился головой об стол. В итоге каска разлетелась в пух и прах, а он успел пару раз долбануться. Его отвели в медпункт, откуда редко кто быстро возвращался.

Сразу после завтрака нас распределяли по специализированным мастерским. Здоровые люди умеют придумывать красивые названия для совершенно нелепых вещей. Как можно назвать мастерской место, где люди вроде нас целыми днями вытачивают никому ненужные деревянные предметы? Ах, да! Совсем забыл. Когда изредка к нам приезжает делегация столичных чиновников, мы выносим им поднос с нашими изделиями – корявыми подсвечниками. Потом мы стойко выдерживаем шквал неискренних похвал, и на наших не совсем приятных лицах застывает двусмысленная гримаса. Мы не понимаем: если подсвечники так прекрасны, то почему их всех не раскупят или не отправят нас работать на какой-нибудь завод? Почему все только восторгаются, но уже через десять минут спешат уехать?

Столярная мастерская представляла собой огромный плохо отапливаемый деревянный барак. В нем всегда находился Марис – человек огромного роста с вечно угрюмым бугристым лицом. Халат Мариса обычно был покрыт ровным слоем опилок. И частенько с длинной щетины на его щеках свисали завитки белой стружки. Марис по профессии был столяр и очень мне нравился. Он говорил только по делу и редко на нас ругался. Мог, правда, дать затрещину. Но только для того, чтобы мы себя не покалечили. Дай, например, придурку в хоккейной каске рубанок, так он быстро сровняет нос себе и соседям. Так что работа у Мариса была ответственная.

Профессия его носила довольно странное название. Я никак не мог понять, почему человека, который занимается деревом, называют столяр. Это слово совершенно не подходит для такой грубой работы. Вот, например, есть похожее слово, «футляр», и оно означает совсем другое, нечто изящное. «Юбиляр» или «дояр» тоже выглядят намного повеселее. Эти названия лучше подходят для того, что означают. Потому что частичка «яр» ну точно очень яркая. Юбиляр всегда нарядный, и дояр тоже, так как всегда с молоком. А волосатый грустный мужик со стамеской и стружками на бороде с «яр» никак не сочетаются. Ну да ладно, я опять увлекся.

До Мариса дела в мастерской обстояли куда хуже. До него там жил длинный и бесформенный, как дождевой червяк, Ивар. Он был очень злой. Иногда он оставлял у себя в мастерской кого-то из нашего брата, в наказание за плохо выполненные задания или баловство на уроке. Ивару почти все разрешалось, так как он был дальним родственником нашей бывшей начальницы Ингриды. Потом уволили их обоих. Я никогда не забуду того вечера, когда маленький Атис вернулся из мастерской с бледным перекошенным от боли лицом и, не раздеваясь, заполз на кровать, зарылся с головой под оделяло, долго крутился там и стонал. Потом он заснул, одеяло немного сползло, и мы увидели, что штаны Атиса и простыня испачканы кровью. Атис потом долго болел и при упоминании мастерской весь сжимался в трепещущийся комок. Потом столяра Ивара как-то показали по телевизору. Он оказался преступником, так как постоянно что-то нехорошее делал с мальчиками, не только у нас, но и в других местах.

Сегодня как-то особенно было заметно, что ребята работают без энтузиазма. Может мне это казалось от того, что я очень сильно ждал встречи с ментором, и время тянулось очень медленно. Я постоянно представлял, как он будет выглядеть. Человек, которого таким словом назвали, не может выглядеть просто. Он должен быть явно высоким, с немного добрыми, но строгими глазами. Да! Он должен быть по-отечески добрым. Или скорее по-человечески. Пока я предавался своим фантазиям, остальные ребята занимались обычной бессмысленной работой. Марис раздал каждому из нас по деревянному бруску и сказал, что сегодня мы будем вытачивать подсвечники. Удивил прямо! Это-то в тысячный раз. Потом он выдержал паузу и добавил, что будем работать на токарном станке. Это он всегда произносил торжественно. Словно токарный станок был каким-то священным явлением. Хотя, если судить по нашим «успехам», он таким и являлся. Никто из нас толком не мог овладеть искусством управления им. У кого-то все время выскакивала деревянная болванка из-за того, что резец заходил слишком глубоко. Либо же резец заходил неглубоко, но канва получалась не такой равномерной, как хотел Марис. А иногда болванку закручивали слишком сильно, и она плохо крутилась. В общем, хлопот с ним было много.

Токарный станок надсадно гудел, как старый космический корабль, который вот-вот развалится. Я прямо чувствовал, как внутри него шевелится множество железных деталей, и, судя по частому неритмичному бряканью, некоторые из них давно отвалились. Сегодня совершенно не хотелось сосредотачиваться на ненавистной канве. У меня несколько раз сорвалась болванка, с предательским грохотом прокатившись по полу. Марис неодобрительно на меня уставился. Я решил ретироваться. Сказал, что у меня болит живот, и отпросился в туалет. Вышел на улицу, полной грудью вдохнул душистый сиреневый воздух. Он всегда сиреневый и немного зеленоватый в это время года. Не потому, что цветет сирень. И не потому, что две недели назад «хумпала» (так мы называем гуманитарную помощь) выдала нашему «лесном дому» двадцать два синих свитера. В них мы стали еще более похожими друг на друга. Просто раскидистые ели, которые окружают барак мастерской, превращают яркий солнечный свет в нежное фиолетовое марево. Высокие ели преломляют бесцветные солнечные лучи зелеными колючими ветвями. Наверное, это одно из волшебных свойств еловых иголок.

Вдруг я увидел Илзе. Она стояла неподалеку от больших деревянных качелей, построенных здесь очень давно и неизвестно кем. Я подошел к ней. Илзе посмотрела на меня и грустно улыбнулась. Как всегда, она подняла на меня свои загадочные глаза. Большущие пушистые ресницы вздрогнули, и у меня замерло сердце. Глаза Илзе были как две глубокие свинцовые лужи. Такие же грустные, одинокие и всепоглощающие. Они были способны утопить и меня, и весь окружающий мир.

Всегда, когда мне хотелось погрустить больше, чем обычно, я приходил к Илзе. Она была очень несчастная. Все время ждала свою маму. Многие на ее месте уже давно перестали бы кого-то ждать. Отсутствие надежды избавляло от напрасных страданий. Сегодня я ждал ментора и понимал Илзе лучше обычного. Мне хотелось поговорить с кем-то, кто тоже кого-нибудь ждет. Мать Илзе заболела шизофренией, когда ей было примерно лет шесть. В один прекрасный день она выбежала во двор, в котором играли дети. Она стала поливать их из лейки и кричать, что в город приехал зоопарк и там есть слон, который вот прямо сейчас пришел в гости и хочет всех искупать. Только вот в лейке была не вода. Там был уксус, смешанный еще с какой-то гадостью, вроде растворителя. Дети плакали и убегали от нее, а соседи вызвали полицию. Приехали полиция и скорая помощь. Маму Илзе увезли в больницу, и некоторых детей тоже, у которых были ожоги. Саму Изе в тот же день забрала социальная служба. Сказали, что теперь она будет жить в круглосуточном детском садике. Вначале Илзе жила в обычном детском доме, но потом врачи поставили ей кучу диагнозов и поместили к нам.

Я всегда удивлялся, как быстро здоровые дети обрастают болезнями в наших прекрасных заведениях. Наши врачи всегда говорят, что здоровых людей нет и быть не может.

– Как ты думаешь, – спрашиваю я Илзе, – придет ли сегодня твоя мама?

Илзе смотрит на качели и говорит:

– Она может прийти в любой день. Сегодня тоже. Но для этого надо выполнить задание. Я бы хотела, чтобы ты помог мне. – Она заговорщицки на меня смотрит. Я не могу отказаться. Илзе считает, что для того, чтобы мама вернулась, ей нужно все время выполнять разные задания. Она сама их придумывает, и обычно их исполнение доставляет уйму проблем. Иногда задание заключается в том, чтобы пробежать десять раз вокруг нашего дома. А иногда ей надо убежать в лес и найти там самый красивый цветок. Или, например, ей нужно взять молоко, выданное нам на завтрак, и вылить его в ручей, который течет за домом. Причем не только свое молоко, но и мое, и еще чье-нибудь. Я с ней всегда соглашаюсь. Задания-то в принципе безобидные. После каждого задания Илзе уходит в свою комнату и ждет, когда придет мама. Ждет, пока ее не позовут на ужин, или не отведут обратно в комнату, где она заснет. Но мама ее так и не приходит.

– Мы должны с тобой сильно раскачаться на этих качелях, – говорит Илзе, – так сильно, чтобы они перекрутились вокруг себя, и тогда мама обязательно ко мне сегодня придет. Я уверена. Серые зрачки покрываются веселыми искорками. Я готов все отдать на свете, чтобы эти искорки там всегда оставались.

– Давай, – соглашаюсь я и смотрю на качели – огромную деревянную скамью, прибитую двумя длинными перекладинами к круглому шарниру наверху.

Мы забираемся на скамью и начинаем ее раскачивать. Каждый по очереди приседает и резко выпрямляет колени. Мы смотрим друг на друга, смеемся и раскачиваемся все сильнее. Ветер растрепывает белокурые волосы Илзе. Пряди то закрывают ее лицо, то откидываются назад, подставляя сиреневым солнечным лучам порозовевшие щеки и сверкающие глаза. В них уже нет печали, и видно, как с каждым новым взлетом постоянный страх уступает место веселью. Мне тоже становится хорошо. Мы качаемся, не чувствуем ни времени, ни пространства вокруг нас. Улетаем в небо, и никто нас не может поймать. Кажется, что мы вот-вот уже зависнем вниз головой и наконец-то перевернемся. Но снизу раздается громкий стук, а потом еще, и мы видим, что перекладина бьется о железный зазор, отходящий от шарнира сверху качелей. Зазор специально сделан, чтобы качели не переворачивались. Тудук-тудук. Перекладины стучат о зазор все сильнее. Илзе кричит мне. Что-то насчет того, что надо раскачиваться еще быстрее и сломать этот подлый зазор.

– Нужно обязательно перевернуться, – кричит она, – иначе мама так не придет.

Я кричу ей в ответ, что так не пойдет, мы можем сломать перекладину, качели развалятся, и мы разобьемся. Но Илзе не собирается так просто сдаваться. Она еще быстрее приседает и резко выпрямляется. Перекладины бьются уже с немного другим звуком, напоминающим треск дерева.

Я смотрю вниз и вижу, что Марис с моими друзьями выбежали из мастерской. Они стоят, смешно задрав головы, а некоторые из них даже открыли рты. Марис что-то кричит нам. Из большего дома выбегает социальная работница. За ней быстро идет какой-то незнакомый мужчина. Оказавшись около качелей, они тоже начинают кричать. Но мы раскачаемся все сильнее и сильнее. Мужчина бегает вокруг качелей и пытается ухватить перекладину. Наконец-то у него это получается. Он подпрыгивает и цепляется за край перекладины с моей стороны. Сверху раздается жуткий треск. Одна из перекладин вместе со скамьей отламывается, и мы летим вниз. Каким-то чудом куски дерева ни в кого не попадают. Я улетаю в кусты, а Илзе падает прямо на мужчину.

Я с трудом присаживаюсь и ощупываю ногу. Она сильно болит, но вроде цела. Потом раздвигаю ветви черной смородины и пытаюсь рассмотреть незнакомца. У него желтые закрученные вверх усы, напоминающие мокрые пучки соломы, голубые глаза и очень испуганное лицо. Илзе лежит на нем, уткнувшись лицом в рубашку. Видно, что она не меньше его испугалась. Непонятно, чего она боится больше – наказания за качели или того, что и в этот раз не придет мама. Это я думаю без тени всякого юмора. Сам-то я сижу в кустах, и мне не до смеху. Меня заметили. Приходиться вылезти из своего убежища. Марис и компания смотрят на меня, как будто это я виновник всего безобразия. Незнакомец, наконец, собирается с духом и мягко стряхивает с себя Илзе на траву. Она быстро поднимается и бежит ко мне. Я привычно обнимаю ее и целую в макушку. В такие моменты она меньше всего хочет слов. Поэтому я молчу и смотрю на мужчину. Он тоже на меня смотрит, как-то подозрительно. Потом поворачивается к соцработнице и громко спрашивает: