Текст книги "Фрагментация"

Автор книги: Максим Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

А может, я тогда это все придумал? Я не помню. Теперь эта папка находилась у меня уже месяца три. Почти неосознанно я пришел к тому, что стал не только читать рукопись, но и переводить на русский язык. Я не просто переводил разрозненные фрагменты, но и пытался дополнить некоторые неоконченные предложения и абзацы своими домыслами, чтобы хоть как-то связать эту фантасмагорию в единое целое.

Chapitre 1 – De maniaque

Теодор когда-то по-настоящему любил детей. Он с умилением наблюдал за молодыми родителями, возившимися со своими чадами в дворовых песочницах. Мечтал, как обзаведется домовитой женой и дитем, которого будет всячески баловать. Когда-то давно он так мечтал. Пока не свалился со строительных лесов на кучу арматур.

После долгих больничных скитаний врачи констатировали, что бедро и левая нога Теодора срослись удачно, но вот о женщинах он теперь может только мечтать. Бедный Тео. Так сказала бы мама, если бы была жива. Она назвала его в честь младшего брата знаменитого голландского художника, вероятно, надеясь, что Тео преподнесет такие же чудеса сострадания и братской любви. Но мечтам не суждено было сбыться. Во-первых, у Теодора давно не было брата. Он умер в раннем детстве от врожденного порока сердца. Во-вторых, тяжелая травма малого таза и подцепленный в больнице вирус превратили его в мрачного мизантропа с вечно дряблой мошонкой. Теодор замкнулся в себе, стал угрюм и нелюдим. Он стойко нес вахту охранника в Институте агрокультурных исследований, а в свободное время играл в трехмерные шутеры.

Женщины и дети были ему ненавистны, впрочем, как и остальные люди. Радостные человеческие лица и прелести обычной жизни постепенно довели Теодора до состояния тихой, еле сдерживаемой ярости. Она была всепоглощающей и придавала какой-то смысл его жалкому существованию. Теодор практически не испытывал иных чувств. Они уничтожались, не успевая зародиться. В начале болезни его ненависть была наполнена тоской и безысходностью. Тео напоминал аллигатора, недовольно взиравшего на юрких загорелых туземцев, ныряющих в воду. Они ныряли совсем рядом, но аллигатор был слишком ленив, чтобы попробовать их на вкус.

Так было до тех пор, пока у него не украли велосипед. Аккуратно перекушенная кусачками цепь одиноко висела на рампе около магазина. Это привело Теодора в бешенство. Несколько вечеров он прочесывал район с припрятанным в рукаве тяжелым гаечным ключом. В итоге он наткнулся на двух мальчишек. Они вытаскивали обшарпанную «Мериду» из подвала многоэтажки. В ходе короткого разговора Теодор понял, что велосипед принадлежит однокласснику Борьке, который мальчиков чем-то обидел. Дальше выяснилось, что это не первый велосипед, который они украли. Теодор оглянулся на пустой двор, а потом быстро нанес ключом несколько сильных ударов.

Так он и стал заурядным серийным убийцей. В анамнезе его патологии могло быть написано, что Тео не получает никакого удовольствия от убийств детей. Он лишь исполняет свой долг. Он мстит самодовольному обществу за свою мужскую несостоятельность, разбитую жизнь и одиночество. Он ненавидит людей. Поэтому он отнимает у них самое дорогое – цветы жизни. Его можно было бы сравнить с Джозефом Кристофером. В далекие восьмидесятые он убил много чернокожих из-за своей расовой ненависти. В отличие от героя американской хроники, ненависть Теодора распространялась на детей младшего школьного возраста.

Но однажды Теодору крупно не повезло. Симпатичная кудрявая девочка лет десяти, которую он стерег много часов, нетерпеливо наблюдая, как пустеет детская площадка, оказалась слишком необычной. Надо заметить, что излюбленным методом похищения у Теодора было долгое заманивание и уговоры ребенка. Он не любил стремительные нападения. Похищению предшествовал ритуал охоты, доставляющий ему дополнительные острые ощущения. Но в этот раз события стали развиваться по неожиданно другому сценарию.

Теодор шумно выдохнул, когда с детской площадки ушла последняя мамаша со своим чадом. Какое-то время девочка продолжала сидеть на скамейке, весело болтая ногами. Потом она повернулась к кустам, за которыми прятался Теодор, и поманила его рукой. Теодор опешил. Деваться было некуда. Он осторожно вылез из своего убежища и подошел к девочке. Нападать на нее уже почему-то не хотелось. Инициатива ребенка напугала его, разрушив желаемую для него модель отношений «палач – жертва».

Девочка любознательно разглядывала суровое лицо маньяка.

– Оспой болели? – спросила она.

Теодор окончательно растерялся.

– Да уж… – промямлил он, – болел… В восемьдесят втором подхватил… На стройке около Шымкента.

Девочка протянула:

– Сочувствую. – Она печально на него посмотрела. – А за кустами зачем прятались?

«Ну, это уже слишком, – подумал Теодор, – шут я гороховый или перст смертоносного фатума?!»

– Я прятался там, девочка, чтоб напасть на тебя и съесть. – Он злорадно ухмыльнулся.

Девочку совершенно не испугал его ответ. Напротив, она еще жалостнее посмотрела на Теодора и со вздохом сказала:

– Ну вот, еще одна жертва творчества Перро.

Теодор присел на скамейку рядом с девочкой и удивленно спросил:

– А при чем тут Перро?

– Ну, хотя бы при том, что он первый облагородил фольклорный ужас про волка-людоеда. Благодаря ему из сказки «Красная Шапочка» исчезли кровавые подробности, которые так любят воспевать пьяные тирольские охотники.

Разговор досадно обескураживал. «Необыкновенная девочка», – подумал Теодор и для поддержания дальнейшей беседы поинтересовался:

– Зачем же Перро переделал сказку? По-моему, с кровавыми деталями она была бы интересней.

– Понимаете, изначально это история не была сказкой. В средневековых альпийских деревушках непоседливым детям, дабы предостеречь их от вылазок в лес, рассказывали страшилку про хромую Эльзу. Однажды она отправилась в гости к бабушке, да так красиво пела по дороге, что ее услышал дух волков Гарм. Он обогнал ее и убил бабушку. Приготовил из ее тела фрикасе, а из крови – красное вино. Дух одурманил этим бедную Эльзу и переселился в нее, потому что ему была нужна новая телесная оболочка. Так и пропала бедная Эльза…

Девочка опять вздохнула и продолжила:

– Ну а Перро был добрейшей души человеком. Он литературно обработал этот ужасный сюжет, убрал мотив каннибализма и наделил историю хорошей концовкой. Девушка у него в итоге спасается. И самое главное, он заключил в сказке мораль, наставляющую девиц опасаться соблазнителей. В том числе и серых волков.

Она улыбнулась и кокетливо посмотрела на Теодора.

Тео понравилась история про несчастную девочку. Былая адреналиновая феерия вновь заиграла в крови. Он придвинулся к девочке.

– Так значит, я серый волк, который хочет тебя соблазнить?

Девочка неуверенно пожала плечами.

– Ну если вам так приятно примерять на себя этот стереотип, почему нет…

Теодор с досадой подумал: «Говорила бы она поменьше, да без всех этих непонятных словечек, вот было бы славно». Внезапно он увидел, как со стороны дворов к детской площадке приближается семейная пара с ребенком. Надо было действовать!

– Ты особенная девочка! – сказал он. – Я никогда не слышал, чтобы кто-то так хорошо знал историю сказок. Теодор ласково, но в то же время твердо взял девочку за запястье.

– Ты не хотела бы зайти ко мне в гости? – предложил он. – У меня дома очень богатое собрание сказок… Мы могли бы интересно поболтать за чашкой чая с вареньем. Всего пару часиков. Ведь я так одинок. – Тео сморщил лицо, пытаясь состроить жалостливую гримасу.

– Если хочешь, можешь от меня позвонить родителям, чтобы они не волновались.

Девочка, словно раздумывая, посмотрела на свои сандалии и улыбнулась.

– Знаете, а я, пожалуй, зайду к вам. Тем более родителей у меня нет. Они давным-давно умерли.

«Чудесно! – обрадовался Теодор, – девочка к тому же и сирота. Никто не будет ее искать».

– Тут совсем недалеко, девочка, через дворы за несколько минут дойдем. – Теодор торопливо потянул девочку за руку, так как семейная пара была совсем близко.

Девочка поднялась со скамейки, но немного замешкалась. Оглянувшись на трассу, которая виднелась между домов, она сказала:

– Знаете, чтобы чаепитие удалось, мне нужно позвать своего друга Петро…

Она наклонила голову на бок и стала что-то быстро нашептывать, уставившись в одну точку.

– Ты чего? – зашипел Теодор. – Какой, бля, Петро?

Он засуетился. Богатое воображение моментально нарисовало мрачного Петра. Тот разбивал ему в кровь лицо и тащил в ближайшее отделение полиции. «Более того, эта загадочная фраза «чтобы чаепитие удалось». А как именно оно должно удаться? Может, эта девочка секретный полицейский агент… Нет, не может быть! Скорее всего она просто сумасшедшая». Теодор отвел девочку на безопасное расстояние от площадки и тряхнул ее за руку.

– Зачем нам Петро? Я его к себе не пущу!

Но девочка не отвечала. Она продолжала что-то нашептывать. Глаза ее затуманились. Она будто впала в транс. Теодор прислушался. Девочка бормотала что-то совершенно невразумительное:

– Огун, огунбае, баба алагбеде

Кулуро ле ешу на кифе, лаи тони киви нитоси

Гбогбо ни лаи нитоси ле уни олодумаре

Ни нагбара ати ни гбогбо на кифе баво

Аше одара ати буруко баба огун

Мола боломи…

– Что ты там бормочешь? – Теодора раздражали ее тихие нашептывания. Хотя это не мешало стремительному продвижению в сторону его жилища. Теодор широко шагал, то и дело оглядываясь по сторонам, и тащил за собой еле поспевающую девочку. Она не сопротивлялась, бойко перебирала своими маленькими ножками и все продолжала бормотать:

– Эсса банда и ди кимбанда

Эсса банда лье шаму

Бота фогу на фунданга

Дерруба кем деманду…

Вскоре впереди замаячила родная пятиэтажка. Они быстро пересекли двор и забежали в подъезд. Девочка закончила свои молитвенные нашептывания, загадочно посмотрела на Теодора и крепко сжала ему руку. Немного запыхавшись, они остановились на лестничном пролете четвертого этажа.

– Ну вот, деточка, мы уже почти пришли. Еще один этаж.

– У меня, дяденька, имя есть. Эзили, – сказала девочка.

Теодор вяло откликнулся, поднимаясь по лестнице.

– Очень красивое и редкое имя. Я никогда такого не слышал!

– Ну, для Москвы это имя, может, и редкое, а вот на моей родине оно популярное. Это имя богини – покровительницы детей. Она пресекает любые действия, останавливает все, что возможно и невозможно, чтобы прийти на помощь детям. Она защищает детей до последнего вздоха. Иногда ее называют святой Барбарой Африканской. Но в своей гневной ипостаси она зовется Красноглазой Эзили.

Они наконец-то поднялись на пятый этаж. Теодор отпустил руку девочки и завозился с ключами. Смирившись с мыслью, что девочка тронутая, он рассеянно заметил:

– Так ты хочешь сказать, что ты родом из Африки? Для африканки ты слишком это… Бледновата. Он тихо рассмеялся собственной шутке.

Девочка снисходительно пояснила:

– Эзили популярна не только в Африке, но и в странах Карибского бассейна, в том числе и на Гаити, откуда я родом.

Теодор услышал, как хлопнула дверь подъезда. Он напрягся, как натянутая струна, вслушиваясь в доносившиеся снизу звуки.

– Зррр, ззррр, зззрр. — Теодор услышал скрежещущие удары, будто кто-то очень тяжелый медленно карабкался по ступеням. Он быстро провернул ключ и отворил первую дверь, за которой располагалась вторая – железная. Металлический скрежет неумолимо приближался, раздаваясь уже примерно с третьего этажа. «Только не на пятый! Быстрее, быстрее», – Теодора начала охватывать паника. Ключ, как назло, намертво застрял в замке и ни за что не хотел поворачиваться. Он попытался вынуть ключ, но тот словно врос в дверь. Вспотевшие от страха пальцы соскальзывали с него. Теодор ударил несколько раз в дверь плечом и судорожно задергал ручку.

– Сука, – в отчаянии выдохнул он.

Девочка с улыбкой наблюдала за его суетливыми движениями. Посмотрев в глаза Теодора, наполненные страхом, она спокойно сказала:

– Не надо! Сейчас Петро поднимется, и мы войдем все вместе.

Скрежет шагов доносился уже с четвертого этажа. Тело охватила слабость. Теодор опустил руки и прислонился к стене, вглядываясь в лестничный пролет. «Ну, вот и все. Я попался, – с чувством облегчения подумал он. Я признаюсь во всем. За девять детских трупов мне дадут пожизненное». Он с удивлением заметил, что помимо скрежещущих шагов, он слышит негромкое заунывное пение. Остатки школьных знаний подсказывали, что поют на английском:

– Seven stabs of the knife, seven stabs of the sword

Hand me that basin, I am going to vomit blood

And the blood runs down33
  Семь ударов ножом, семь ударов мечом,
  Дай мне чашу сию, я иду пускать кровь,
  И пусть кровь потечет… (Пер. с англ.)


[Закрыть]…

Из-за перил медленно показался силуэт поющего незнакомца. Его вид вверг Теодора в состояние доселе неведомого ужаса. Он застыл в ступоре. По лестнице взбирался чернокожий карлик. Его широкое сильное тело венчала непропорционально огромная голова. Карлик был одет в тунику синего цвета без рукавов, расшитую перламутровыми узорами. В правой руке с вздутыми холмами мышц карлик держал скипетр, на конце которого был набалдашник с крестом. Теодор опустил взгляд и увидел, что у карлика вместо левой ноги из-под туники торчит железный протез в форме четырехпалой птичьей лапы с острыми загнутыми когтями. Этим и объяснялись скрежещущие звуки его шагов. На голову карлика, лишенную какой-либо растительности, был водружен блестящий конус, придающий ему вид злобного клоуна. Но еще больший ужас нагоняли его глаза. Они не имели зрачков и пылали ярким малиновым пламенем. Из носа карлика вырвались две тонкие струйки белого пара. Толстые губы расплылись в улыбке. Он посмотрел на девочку и с теплотой в голосе произнес:

– Вот и я, любимая. Мы опять встретились!

Потом он обернулся к Теодору и уже без улыбки сказал, почему-то с украинским акцентом:

– Попался, милок! – он укоризненно погрозил пальцем. – Как звать-то тебя?

Маньяк ошалело пролепетал:

– Теодор.

– Значит, Теодор, – сказал карлик. – А я Петро. Меня зовут Ти-Жан Петро.

Карлик плавно направил левую руку на дверь. Ключ провернулся четыре раза, и железная дверь распахнулась настежь. После этого Петро широко размахнулся правой рукой и со всей силы ударил Теодора скипетром по голове. Теодор на мгновенье ощутил пронзительную боль и потерял сознанье, тяжело рухнув на изъеденный молью половик.

Директор

Накануне я сильно разругался с женой. После рождения Альки скандалы стали регулярным для нас явлением. Странно, раньше мне казалось, что мы с Теей веселые люди, не способные ссориться по мелочам. Вообще, к страстям такого рода я привык с детства. Воспитывали меня бабушка с дедушкой. Дед был человеком ко всему равнодушным после контузии, полученной во время войны. А бабушка, напротив, была женщиной непредсказуемой и немного экзальтированной. Так я и вырос в среде постоянного диссонанса, который проявлялся то битьем посуды, то разбором родственников до пятого колена, естественно, в самых нецензурных выражениях. Мой начальник говорит, что невозможность решить поставленную задачу зависит от недостатка знаний или плохой коммуникации. Так и причины семейных конфликтов достаточно универсальны – это либо равнодушие, которое сталкивается с агрессивной потребностью в заботе и любви, либо неумение вести равноправный диалог. Эти причины обычно дополняются непониманием сути семейной жизни, а также тем, что в девяноста процентах случаев люди не довольны выбранным партнером, то есть apriori имеют к нему претензии. Эрих Фромм правду говорил, что проблема любви не в способности любить, а в выборе подходящего объекта.

Объектом я оказался незавидным. Я часто выпивал, курил, был равнодушен к разнообразным способам зарабатывания денег и поэтому их особенно и не имел. К тому же я частенько впадал в депрессию, которую неизбежно вызывало несоответствие мира моим идеалам. Несоответствие в моем случае носило альтруистичный и из-за этого еще более ужасный характер. Я переживал за брошенных детей, подонков-родителей, из-за инфляции, о ретроградном правительстве и о многом другом. Минусы нашего мироздания я часто редуцировал на себя, сокрушаясь по поводу того, что не являюсь Господом Богом или Дартом Вейдером, способным одним «высером» Звезды Смерти уничтожать миллионные цивилизации. Только в моих интересах было уничтожение отдельных социальных явлений. Даже без всего этого я был достаточно тяжелым и неудобным человеком. Я часто мешал себе и другим, особенно в последнее время, так как к букету моих негативов прибавилась склонность говорить правду. А она у каждого своя, и чужая никому не нужна. Ряды моих приятелей стали быстро редеть.

Тея, напротив, казалась очень перспективной супругой. По крайней мере вначале. Она была из хорошей семьи, состоятельной, если сравнивать с моей, состоящей из меня и мамы – учительницы музыки. Отец Теи успел в бурные девяностые наторговать колбасой и построить себе дом на миллион долларов. Правда, теперь он никак не мог его продать. Он читал Гришковца, Брэдбери и Бердяева, и говорить с ним было интересно. Правда, до определенного момента, который неизбежно наступал после выпитых трехсот граммов водки. Обычно плавная и приятная до этого момента беседа принимала жесткую форму двух координат, между которых ты податливым азимутом катился от восхваления президента Российской Федерации до проклятий в адрес правительства нашей замечательной республики. Мама Теи была человеком, мягко говоря, неприятным. Я роднился не в первый раз, поэтому чувствовал себя абсолютно комфортно, когда теща не вызывала теплых чувств. Будущая жена умела готовить, и, казалось, она искренне любит кулинарию. Тея умела быстро гладить и раскладывать белье с фантастической аккуратностью. Она много что умела и могла научиться любому делу очень быстро. Мой восторг был абсолютно мещанским. Поэтому позже, по мере бытовых атак достоинства Теи стали быстро увядать. Грудь не казалось уже такой упругой после мучительных вскармливаний, а мои рубашки были выглажены не так хорошо, как прежде. Щепетильность жены в некоторых легкомысленных вопросах и абсолютное равнодушие в других, важных для меня, стали меня откровенно раздражать. Это было обоюдно. Житейскую пастораль сменили бурные конфронтации.

Как-то вечером я лежал на диване с температурой тридцать восемь. У нас зимой невозможно часто не болеть. Позвонила жена. Я не очень адекватно отреагировал на обычную просьбу помочь припарковаться около нашего подъезда. Сначала наорал в трубку, брызгая простудной слюной, что я не собираюсь выходить на мороз с температурой, а потом ядовито подколол, мол, за двенадцать лет стажа она могла бы научиться парковаться. У нас был длинный универсал с тонированными стеклами. Парктроника в нем не было. Парковаться на нем в темное время суток было тяжело даже для меня. Проснулась моя совесть. Я подошел к окну и стал наблюдать, как жена безуспешно пытается запихнуть универсал между двумя сугробами, в которые метель превратила другие автомобили. Я не выдержал, накинул куртку и вышел на улицу. Открыв дверцу с водительской стороны, я увидел искаженное ненавистью лицо. Оно показалось мне в тот момент совершенно незнакомым. Именно тогда я почувствовал, что это все, конец.

Что-то говорить ей было излишним. Мимолетно вспомнилась цитата Эмерсона. Что-то насчет очевидности того, что каждый из себя представляет. Она, словно раскаты грома, заглушает всевозможные слова. Тея начала говорить. Крикнула, зачем я приперся, мог бы и дальше лежать на диване и злорадствовать. Мне бы надо было захлопнуть дверь, уйти прочь и больше никогда не видеть ее. Но вместо этого я дернул Тею за меховой воротник, так сильно, что он затрещал, норовя оторваться, и резко вытащил из машины. Она закричала что-то неприличное, швырнула в меня ключами и убежала в подъезд. Я припарковался. Посидел немного в прогретой машине. Мысли шли нехорошие и грустные.

Я вспомнил девочку Соню. Я видел ее сегодня утром, когда посещал сиротский дом «Сосенка» под Резекне. Я приехал туда для оценки инвестиций в рамках проекта «ДИ». Там меня встретила огромная начальница детдома, тетя Таня, с красным лицом и нервным бегающим взглядом. Нервничала она из-за меня, так как от меня много чего зависело. Но вообще она была хорошей начальницей. Дети ее любили. Никто их в этом доме не бил, и относились к ним по-человечески. Она меня пригласила попить кофе. По пути в ее кабинет к нам в коридоре подбежала маленькая белокурая девочка лет пяти. Я еще тогда удивился, как она похожа на Альку. За девочкой вперевалку семенила пожилая воспитательница. Девочка подбежала к Тане, обняла ее за ногу, доверчиво прижалась к ней всем своим маленьким тельцем. Потом посмотрела на меня, выглядывая из-за широкой юбки заведующей. Спросила, что это за дядя. Таня погладила ее мясистой рукой, ласково что-то сказала. Потом повернулась ко мне.

– Любимица наша, Сонечка. Уже полгода у нас. Все не можем приемную семью найти.

– А с родителями что? – спросил я.

– Родители, – протянула Таня. – Отец сидит уж давно, а мать недавно посадили. Наркоманы. Полгода назад мать ее так избила, что руку себе сломала.

Лицо Тани не выражает никаких эмоций, но я вижу, ей больно. Она продолжает:

– Об нее-то, такую козявку, руку сломать. Мы Сонечку из больницы забрали, у нее три перелома было. Сотрясение мозга. Лечилась долго.

Девочка стоит и неотрывно на меня смотрит, будто проверяет, поверю ли я в рассказ тети Тани. Я верю. Мне хочется пожалеть ее, но жалеть нельзя. Если жалеть, то надо брать этого ребенка и лечить его душу, брать насовсем, пока не вырастет. Но я не могу. Я думаю: «Суки! Зачем Господь дает вам детей, а потом позволяет калечить их? Ломать им всю жизнь. Зачем?! На каком основании он посылает этим маленьким существам страдания? Ведь они только начали жить». Потом я понимаю, что знаю. То, что мы называем Господом, в данном случае безразличная рука кармы, а мы всего лишь беспомощные тараканы, замкнутые в ее тисках. От этого ненавижу мир еще больше. Я душу отчаяние и иду пить кофе, разговаривать о квадратуре и энергоэффективности здания.

Мысли беспорядочно кружатся в голове. Чужое несчастье вымещает собственное. Так всегда. Свои проблемы кажутся не такими существенными по сравнению с жуткой бесчеловечностью, с которой сталкиваешься на работе. Но мои проблемы были существенными. Я еще тогда не подозревал, как все обернется. Я заглушил машину. Поднялся и тихо открыл дверь. На кухне горел свет. Я зашел, увидел жену и жутко ей так улыбнулся. Жутко, потому что в улыбке сквозило отчаяние. Уже давно. Но она не поняла. Сказала, что я идиот, и пошла спать. И я тоже пошел. Улегся в гостиной на угловой диван. Мы почти месяц уже не спали вместе. В сложившейся ситуации меня больше всего раздражал диван, на котором приходилось спать. Чтобы на нем разместиться, приходилось сгибаться примерно под ста тридцатью градусами и замирать в таком положении под одеялом на всю ночь. Иначе диван предательски раздвигался и можно было удариться лицом о затертый паркет.

Утро всегда начиналось обычно, в тот период моей жизни – совершенно безрадостно. Зимняя погода придавала ему особенный депрессивный флер. Зимой утро сильно не отличается от вечера. Почти всегда темно. Идет либо мелкий дождь, если в атмосфере присутствует антициклон, либо снег, если соответственно его не нет. Заунывно журчит кофейный аппарат, подаренный родителями моей жены на Новый год. Он напоминает мне о ледяном ветре, который обморозит мое лицо, пока я буду бежать на электричку. Я стараюсь приезжать на работу раньше всех. Это единственная возможность выполнить маломальское аналитическое задание в тишине. Потому что уже через час тебя разрывают телефонные звонки и электронные письма, приходящие ежеминутно. Работа начинает распадаться на постоянные просмотры почтового ящика и отрывистые разговоры, в ходе которых звонящие неизбежно вызывают раздражение.

Неудачная коммуникация с нами основывалась на трех вещах – неверно выбранном предмете и референте разговора, а также позиционировании. Вот вам пример выбора неверного предмета разговора. Звонит человек и начинает жаловаться, что из-за перевода часов на зимнее время у его коровы уменьшился удой. Ты не можешь послать его на хрен, хотя следует. Потому что коровы никак, слава богу, не связаны с нашим министерством. Да и коровам, честно говоря, все равно, будут их доить в четыре или в пять утра. Но вместо такого замечания ты направляешь его в Министерство экономики, которое отвечает в нашей стране за время. А вот пример выбора неверного референта, то есть объекта ссылки. Звонит человек и спрашивает, почему ему не перечислили пособие, пенсию или не выдали упаковку бесплатных продуктов. Я отвечаю, что этот вопрос не в моей компетенции и ему надо звонить туда-то или тому-то. Человек язвительно интересуется, а чем, собственно, я занимаюсь. Приходится отвечать, что я только то и делаю, что пью кофе, ем пончики и издеваюсь над людьми по телефону.

Из-за таких язвительных ответов у меня потом случались проблемы с начальством. Нам звонило и писало огромное количество очень странных людей, которые рассказывали в особо извращенных формах о тунеядстве, изнасилованиях, попытках самоубийства, неуплате налогов, бытовом насилии, мужеложстве и женоложстве (в пансионатах), злодеяниях социальной службы, продажных чиновниках, деклассированных проститутках и так далее. Их нельзя было, конечно, назвать абсолютно тронутыми. По определённой выборке жалоб проводились проверки, и некоторые факты вопиющей несправедливости подтверждались. Но в подавляющем большинстве случаев жалобы оказывались обыкновенным сутяжничеством одиноких людей, постоянно ищущих бесплатного собеседника. Тоже, кстати, диагноз, который быстро распространялся в нашей деревне одновременно с депопуляцией. Это и приводило и к третьей причине – позиционированию. Человек зацикливался на своей проблеме и считал ее самой важной вещью в мире. Мне позвонила как-то одна мамочка, два дня как родившая, и заявила, что ее муж пропил с друзьями все пособие по рождению. Она полагала, что в наши обязанности входит повторно выплатить ей пособие или заставить мужа вернуть ей деньги. Я пошутил тогда, что хорошо, что ребенок родился здоровым, а муж обязательно ей деньги вернет, если она перестанет придавать случившемуся такое значение. Да и не так уж это ужасно, что отец решил отпраздновать это событие. Женщина потом жаловалась и грозилась подать на меня в суд.

От невеселых мыслей меня отвлек стук в дверь. Не дождавшись приглашения, в кабинет с шумом зашел председатель Общества глухих. Парень со смешной фамилией Ворчлав и вечно подозрительным взглядом. Он был одет в модный пиджак с широкими лацканами и клетчатые брюки. Подозрительность в нем развилась из-за врожденного отсутствия слуха. Трудно жить в мире, в котором ты не понимаешь, о чем идет речь. Ворчлав сел напротив меня и стал пристально всматриваться в мои губы. Он надеялся услышать от меня признание в любви к его организации и обещания финансовой поддержки. Я скрестил кисти рук на груди, а потом поднес открытую ладонь к губам. Это означало примерно: «Мир тебе и любовь. Я паясничал. Ворчлав несильно удивился, но махнул руками, спрашивая, где я так поднаторел в дактилологии. Я пытался отчетливо артикулировать и, помогая руками, объяснил, что активно ее изучаю, как и язык Брайля, так как хочу как можно лучше понимать свои целевые аудитории.

Потом я рассказал ему притчу про государственный бюджет. Мне ее как-то поведал наш министр. В одном королевстве на мосту периодически кого-то грабили или насиловали. Тогда король решил поставить на мосту солдата, чтоб тот следил за порядком. Солдату понадобилась смена, ведь караул должен был быть круглосуточный. Выделили смену. Потом на нескольких других мостах, до этого вполне безопасных, тоже решили поставить охрану. Ведь безопасно должно быть на всех мостах. Потом новую охранную службу решили отделить от регулярной армии. У нее появился свой начальник, бухгалтер и специалист по персоналу. Потом у них появился отдельный склад для амуниции, своя казарма и выездная кухня. В один прекрасный день король взглянул на издержки всего этого мероприятия и сказал, что расходы стоит сократить, уволить, например, кого-нибудь. Это дело поручили бухгалтеру и специалисту по персоналу. Они посовещались и пришли к выводу, что надо вдвое сократить количество солдат. Но король все равно считал, что расходы слишком большие. Солдат сокращали еще раз и еще раз, пока не остался один солдат, с которого все и началось. Ну а потом уволили и его.

Ворчлав на протяжении всей истории недоуменно пучил на меня глаза, а потом спросил, к чему это я все рассказываю. Я объяснил, что финансирования на следующий год им не прибавили. Так что придется им пересмотреть свои бюджетные позиции и оптимизировать услуги. Ну и так их пересмотреть, что б клиенты не пострадали, а административные издержки уменьшились. А то получится как в притче. Лицо Ворчлава от негодования сразу же налилось бордовой краской. Было видно, что я его серьезно расстроил. Он поднялся и сказал, что будет жаловаться на нас в парламентскую комиссию. Ушел, не закрыв за собой дверь. Меня это не тронуло, так как я не чувствовал в этом своей вины.

После обеда было решено заглянуть с инспекцией в один филиал социального центра, где последнее время происходили различные беспорядки. Бывший начальник филиала отбывал срок за изнасилование клиента. Но перверсии там продолжались. Судя по слухам, клиенты продолжали спать не только друг с другом, но и с персоналом. Проверяющие девчонки вообще не хотели туда ехать. Говорили, люди там озабоченные, раздевают приезжающих глазами. Филиалом сейчас руководила госпожа Петухова. Директор центра боялся ее уволить. Говорил невнятные вещи, мол, что не хочет туда лезть, так как там все связано с религией. Меня это заинтриговало.

Мы туда поехали на нашей рабочей сильно ушатанной машине, созданной мозолистыми руками румынского пролетариата. Марка сама за себя говорила – Dacia. Мы ее называли «двадцать минут позора». По дороге болтали о разных смешных случаях, происходящих во время проверок. Я рассказал девчонкам историю, как в одном филиале нас накормили шикарным обедом из трех блюд. А потом убеждали, что у них так всегда клиентов кормят. Вон, говорят, даже меню на стене висит. Я потом вышел покурить на задний двор, со мной рядом тетка курила, как оказалось потом, повар. У нее телефон зазвонил, она его подняла, выслушала чьи-то наставления. «Хорошо, – говорит, – Инесса Львовна, все поняла, десерт соберем и упакуем, говядину тоже… А завтра? Завтра у них макароны с фасолью будут, как обычно». Девочки рассмеялись, но все равно было грустно.