Текст книги "Фрагментация"

Автор книги: Максим Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Это вот этого пострела вы мне пытаетесь засунуть в опеку? Да он сам башню кому хочешь снесет, не то что себе.

Соцработница прикладывает палец ко рту и шипит:

– Тише. Он же вас слышит.

Но замечание, кажется, еще больше его раззадоривает, и он кричит мне:

– Ну и пусть слышит. – Он пружинисто поднимается с земли и машет мне рукой. – Эй, малой, иди-ка сюда. Быстро! Давай поторапливайся.

Я вообще-то не очень люблю, когда мне приказывают, но, как ни странно, медленно к нему подхожу. Он выше меня почти на голову. Закрученные усы придают ему воинственный вид. Тонкие губы неприветливо сжаты, но голубые глаза смеются. Мы – люди из леса, быстро улавливаем человеческую суть. Как бы этот мужик не старался выглядеть строгим, он добрый и веселый, даже слишком. Правда, сейчас он это скрывает. Пытается произвести впечатление. Я тоже ему улыбаюсь глазами.

– Тебя как звать, парень? – пытается завести он со мной разговор.

– Эдгар, – отвечаю я, – вы должны это знать, если вы ментор, конечно. Вы и материалы моего дела должны знать на зубок, – ухмыляюсь я во весь рот.

– Ты это, не умничай тут, – он опять напускает строгости, – раз уж я твой ментор, то веди себя уважительно. А то я живо от тебя откажусь, и будешь тут прозябать до старости. Потом умрешь. Так ничего и не увидишь…

Такая перспектива меня совсем не радует. Я перестаю улыбаться. Это его явно вдохновляет, и он говорит уже мягче:

– Ладно! Меня зовут Айвар. Считаю, что наше знакомство состоялось. Завтра около полудня я за тобой заеду, и мы поедем в Мадону. Посмотрим квартиру, в которой ты, может быть, будешь жить. Ну и на всякие другие достопримечательности этого сраного городишки тоже глянем. Согласен?

Я молча киваю, замечаю боковым зрением, как соцработница Дайна морщится от нехороших слов ментора. Сам-то я думаю, что крутой мне достался ментор. Вот так сходу экскурсия в Мадону, в которой я никогда не был.

– Вы, однако, договаривайтесь на конкретное время, и не с ним, а со мной, – замечает соцработница, – у нас заведение со строгим распорядком.

– Да знаю я ваши распорядки, – машет на нее рукой Айвар, – баландой их кормите. Вон, даже качели не можете нормальные сделать. Развели тут бездельников, – теперь он машет рукой в сторону Мариса.

Дайна аж раздувается от праведного негодования. Марис тоже смотрит на Айвара крайне неодобрительно и крепче сжимает в руке молоток. Мне становится совсем смешно. Я вежливо киваю всем поочередно и направляюсь в сторону нашего главного дома.

После мастерских нас обычно через часик-другой зовут на обед. Тех, кто дружит со временем и расписанием, звать не нужно. Мы сами спускаемся в большую столовую на первом этаже, пропитанную в это время запахами кислой капусты и свинины. Капустные супы и каша с котлетами появляются на наших столах чаще всего. Бывают, конечно, макароны по-флотски. В крайнем случае, если уж обед совсем несъедобный, можно поесть хлеба. Иногда я уже почти с забытым наслаждением вспоминаю свои воскресные походы с мамой в кафе, хрустящую картошку фри и ярко-красный кетчуп. И, конечно же, кока-колу – сладкую и холодную, так сильно газированную, что пузырьки щекочут мое небо и взбираются к самому носу. Если выпить весь стакан залпом, ужасно хочется чихнуть. Я всегда так делал, а мама потом ругалась.

У входа в столовую меня останавливает соцработница Дайна и спрашивает, кто из нас затеял это хулиганство с качелями. Говорит, что Илзе не хочет выходить из своей комнаты и все время плачет. Я, естественно, отвечаю, что это я во всем виноват, и обещаю починить после обеда качели. Если мне, конечно, Марис поможет. Дайна отвечает, что никакой Марис мне помогать не будет и сам я точно ничего не починю.

– И вообще, хорошо, – говорит она, – что ты скоро из от нас уедешь. Выходки твои уже всем порядком надоели. Знали бы, что такой хулиган, отправили в заведение по строже. А мы тут держим тебя в смешанном отделении, хотя тебе уже три месяца, как восемнадцать исполнилось.

Я благоразумно молчу, но чувствую, как внутри меня поднимается волна негодования. А Дайна все напирает:

– Нечего тебе тут околачиваться, да государство объедать. Вон здоровый какой, – она тыкает меня пальцем в грудь. – Только о еде и думаешь! А вот Илзе, между прочим, скорее всего есть так и не выйдет. И завтра в психиатрическую больницу уедет. И все из-за тебя!

Холодный взгляд обжигает меня. Я резко отворачиваюсь от Дайны и выбегаю во двор. «Сволочи, – думаю я. – Это не из-за меня ее в психушку увозят, а из-за вас. Из-за того, что ее все тут бросили. Да и мать скорее всего плюнула на нее давным-давно. А может, сума сошла или умерла, как моя».

Я стою на широком деревянном крыльце и замечаю, что на меня снова падают солнечные лучи, подкрашенные еловой синевой. За пределами дома все прекрасно и пропитано жизнью. А дом все омертвляет. И почему в такие теплые деньки нам не разрешают проводить больше времени на улице? Почему мы вообще должны подчиняться этому дебильному распорядку? Впрочем, таких «почему» в нашем «лесном доме» очень много. Мне очень жаль Илзе. И я очень хочу, чтоб ее мама скорее бы пришла за ней. Моя-то мама уже никогда не придет, так мне сказали врачи, и спустя годы я начинаю им верить. Но про мать Илзе ничего подобного не говорили. Так что она наверняка вернется. Только надо ее найти и рассказать, как Илзе ее сильно ждет. Если она выздоровела, то все поймет.

Я направился к большому дубу в конце лужайки, расположенной за домом. Я всегда подходил и обнимал его, когда хотел подумать о чем-нибудь серьезном. Дуб возвышается над нашим лесным домом. Ему было все равно на наши мелкие делишки. Но на меня ему было не все равно. Потому что он был моим другом и знал обо мне намного больше «лесных» психологов. Дубу я доверял все свои тайны. Вот и сейчас я обнимаю его, прислоняюсь щекой к грубой коре и обещаю, что обязательно найду маму Илзе. Потому что кто-то должен обязательно положить конец этим страданиям.

Аппетит так и не возвращается. Я быстро прохожу мимо шумной столовой, поднимаюсь на второй этаж и захожу в свою комнату. Там сейчас никого не нет, все обедают. А после обеда Аскольд с Эрвином любят смотреть телевизор. Хотя сомневаюсь, что они что-то понимают в этих телепередачах. Я и сам-то не очень разбираюсь в этих часто сменяющихся картинках и уж особенно рекламе. Правда, иногда там показывают разные смешные сериалы про очень глупых людей. Даже мы над ними смеемся и все удивляемся, почему эти люди не с нами и кто их вообще умудрился выпустить на волю из лечебниц и диспансеров. Вот уж точно, где можно увидеть настоящих сумасшедших, так это в сериалах. Единственный, кто из моих соседей не смотрит телевизор, это Ивар. Он всегда в кровати, даже ест в ней. Но его вчера увезли в больницу, потому что он опять наколупал со стены краски и наелся ее. Теперь ему наверняка будут делать промывание.

Как я и думал, комната оказывается пуста. На моей кровати лежит аккуратный сверток из белой бумаги, перетянутый толстой лентой скотча. Я быстро разрываю скотч, разворачиваю сверток и улыбаюсь. Передо мной лежат три книги. Моя дорогая оценщица, девушка с огромными добрыми глазами, не забывает меня и продолжает носить новый материал. Я почти уверен, что она влюбилась в меня. Все книги совершенно новые, с красивыми обложками. Я раскладываю их на кровати. Первая книга достаточно толстая, в глянцевой черной обложке. На ней большими золотыми буквами написано: Стивен Хоукинг «Краткая история времени». Вторая книга называется «Фата-моргана». На обложке нарисована красивая женщина с длинными распущенными волосами. Она будто парит в облачном небе, ее длинное платье развевается, а руки широко раскинуты. Под ней нарисована большая красная цифра «один», а под цифрой мелким шрифтом написано: «Библиотека зарубежной фантастики». У третьей книги странное название: «Любящая доброта. Искусство быть счастливым». На серой обложке изображен белый цветок (скорее всего цветок лотоса) и бронзовое улыбающееся лицо женщины с закрытыми глазами.

Книги обещают быть интересными, и я в предвкушении ложусь на кровать, подтягиваюсь, схватившись руками за железные прутья спинки. Книги всегда дарят мне спокойствие. Вот я смотрю на них и чувствую, как улетучиваются мои сегодняшние страдания. Образы Илзе и соцработницы тускнеют, колышутся уже неясным маревом далеко-далеко. А я превращаюсь в маленького пружинистого светлячка, застываю над широкой дорогой, выстланной вереницами букв и слов и уводящей далеко за пределы этого мира. Книги хочется прочитать с комфортом. Поэтому я встаю с кровати, чтобы раздеться. Стаскиваю свои ужасные бесформенные серые штаны и застиранную рубашку. Подхожу к маленькому круглому зеркалу, которое висит у нас в комнате на стене, и долго смотрю на себя.

Я вижу в отражении только свое лицо и плечи. Нельзя сказать, что мне нравится то, как я выгляжу. Лицо довольно худое и вытянутое. Над щеками выпирают скулы, над ними располагаются совершенно обыкновенные серые глаза, а под носом, напоминающим большую картошку, застыла нитка плотно сомкнутых губ. Я пытаюсь улыбнуться и вижу в отражении жалкую гримасу человека, который по-настоящему был счастлив очень давно и поэтому разучился естественно улыбаться. Кривая ухмылка приоткрывает мелкие острые зубы. Среди них предательски темнеет испорченный передний зуб. В нашем лесу никому не чинили зубы. Раз в месяц приезжал доктор, который мог по желанию клиента испорченный зуб вырвать. Но я это делать отказался. Уж лучше ходить с испорченными зубами, чем совсем без них. Тем более он не болел. Я подумал, что зря улыбался оценщице. Если она увидела мой черный зуб, то наверняка разлюбила меня.

Я снова ложусь на кровать, накрываюсь одеялом и аккуратно раскладываю поверх него книги. Открываю их одну за другой. Дорога из светящихся букв снова появляется передо мной. Я медленно, с расстановкой переворачиваю страницы, пробегая взглядом по колышущимся буквенным рядам. Они нервно застыли в ожидании моего прикосновения. Они так хотят начать творить, но не могут начать без меня. Я прикасаюсь к ним. Прохожусь взглядом сначала по самым макушкам. Слова выгибаются, будто спина у кошки, когда она трется о кухонную дверь в нашей столовой.

Потом я хватаю слова рукой, зачерпываю в ладони, сколько могу, из одной книги, а потом из второй и третьей и со всей силы бросаю воздушные россыпи на стену. Слова разбиваются о нее, буквы разлетаются по стертым обоям разноцветной мозаикой. Некоторые буквы не успевают зацепиться, сваливаются на пол, за кровать. Значит, они не нужны мне сейчас. А я все бросаю и бросаю горсти на стену, смешивая истории во что-то новое. Через несколько мгновений буквы заполняют всю стену, начинают шевелиться, ползти друг к другу, словно маленькие жуки «бронзовки». Буквы не могут жить вне текста, сами по себе они не обладают смыслом. И вот, на секунду разрозненные моей силой, они снова собираются в монолит, мелко подрагивают от усилий и наконец застывают. Вся стена над моей кроватью залита фигурной канвой нового текста. В нем можно прочитать уже совершенно новую, никому не знакомую историю.

Машиах (мысли)

Машиах не знал, зачем он появился в этом мире; кого он должен был в нем любить и почему. Он не задумывался, зачем он каждый день чинит волокуши и почему они так часто ломаются. Машиах был обычным ремонтником на спутнике Аргон-406, вращающемся по орбите вокруг необитаемого газового гиганта. Карликовую планету населяла отсталая аграрная цивилизация балхов. Сородичи не любили Машиаха, потому что он был из питомника. Родовая ячейка отказалась от него сразу после рождения. У него был врожденный дефект. На ногах отсутствовали перепонки. Остальные балхи обладали прекрасной переливающейся кожей между пальцев. Она позволяла им скользить по заболоченной местности, как на коньках, и вырывать волокушей бесценный гилиус. Из гилиуса – единственного сырья на Аргоне, делали очень дорогие украшения для всей галактики. Обывателю не приходило в голову, что переливающиеся драгоценные ожерелья были всего лишь обработанными наростами минералов, собранных с водорослей на далекой планете. Гилиус обладал двумя уникальными свойствами. Он светился в темноте из-за избытка фосфора и обладал фрактальностью – мелкие кристаллы точно повторяли структуру более крупных.

В обмен на гилиус население Аргона получало необходимые для жизни продукты питания и атомные генераторы, дающие тепло и свет. Неприхотливые условия жизнедеятельности не менялись веками. Каждый житель зарабатывал свое право на питание и тепло ежедневным тяжелым трудом. Работа Машиаха была второстепенной. Он лишь чинил поломанные волокуши, и за это община терпела его. Машиах спал в отдельном бараке. Сородичи общались с ним только по необходимости. За глаза его называли «беспалым», и девушки-балхи при его появлении брезгливо отворачивались. Отсутствие перепонки на пальцах означало для балхов не только физический недостаток. Перепонка была залогом существования их вида. Она означала духовную связь с общиной и с планетой, которая давала им жизнь. Поэтому Машиах для всех остальных был изгоем. Он был хуже чужака.

Сам Машиах не испытывал теплых чувств к сородичам. Он не чувствовал к ним и особой вражды. Скорее он не понимал смысла их существования, не понимал их неведения. Ведь они жили на чудесной планете, окруженные тысячами живых существ, жаждущих любви и общения. Но балхи не желали этого видеть. Они считали себя единственными разумными существами на Аргоне, вынужденными вечно трудиться на болоте. Для Машиаха живым было все – болото, водоросли и даже редкие камни, которые встречались на дне. Все это обладало любовью и сознаньем. Машиах ощущал особый свет энергетических вибраций во всем, в чем видел жизнь. А жизнь была везде. Иногда казалось, что он чувствовал все, что можно было чувствовать в этом искаженном разумом мире: пульсацию камней, тоску непризнанной красоты болота, гармонию одиноких звезд, переживания различных форм жизни, находящихся за миллионы световых лет отсюда, гравитацию и многие другие невероятные процессы мироздания. А еще иногда он пребывал в уверенности, что может влиять на эти процессы. Но пока у него это не получалось. Как будто что-то мешало ему вспомнить знания, которые вселенная хранила тысячелетиями.

Машиах мог часами стоять в топкой воде и разговаривать с водорослями и камнями. Камни могли рассказать очень много, так как жили дольше всех, некоторые с момента сотворения планеты. Вскоре он заметил, что по мере общения камни поддавались его желаниям. Он мог поднимать их со дна, менять форму и складывать вместе, создавая громоздкие вращающиеся ансамбли. А потом, наигравшись, обрушивать камни градом в зыбкие трясины. Он мог сжимать их в бесконечно плотную и невидимую точку, расширять и создавать из них мосты и чудесные замки. Позднее он понял, что может делать это не только с камнями, но и другими формами жизни. Главное было показать им свою любовь. И тогда они одаривали тебя безмолвным согласием. Так Машиах научился управлять материей.

Только одни существа не поддавались ему – балхи. Они не понимали его. Вернее, не хотели понять. Машиах знал, что соплеменники считали его сумасшедшим за его странные вылазки в болото, разговоры с самим собой и многое другое. Но его это не волновало. С камнями и водорослями общаться было интересней, чем с балхами. Эти предметы были намного свободнее, невзирая на свою ограниченную форму. И они всегда были искренними. Машиах с самого детства мог отличать форму от сущности, находя последнюю почти в любом предмете. Хотя, концентрируясь на сущности, в материальном мире становилось тяжело различать объекты. Все состояло из смешанных потоков вибраций – разноцветных снопов прерывающихся линий, связанных между собой еле видимыми расплывчатыми контурами. С другой стороны, в мире сущностей все было просто, так как все были равны и никто не испытывал неприязни. Все было общим и повиновалось одному-единственному закону – избегания страданий. Некоторые сущности приходили к этому через неуязвимость, другие – посредством размножения или сотрудничества, и лишь самые развитые порождали вокруг себя гармонию и любовь.

Машиах находился в мире сущностей, даже когда чинил волокуши. Иногда находясь на общем собрании, обязательном для всех совершеннолетних балхов, Машиах мог невпопад взмахнуть рукой или повернуться не туда, куда следует, безмолвно общаясь с каким-нибудь светящимся контуром. Формы редко когда замечали общение со своей сущностью. Он всегда поражался, как сидевший по близости балх не чувствовал, что он общается с его сущностью. Словно суррогат разумности, жил своей собственной жизнью, оторванной от природного естества. Машиах наблюдал за сородичами и видел в каждом из них два разобщенных начала, одно из которых живое, приветливое и теплое, а другое – холодное, замкнувшееся на внешних законах иллюзорного мира.

Однажды на одного старшего балха наехала большая волокуша, и ему переломало ноги. Его притащили в мастерскую и стали шумно обсуждать, что с ним делать. Одни предлагали оставить его в живых и сделать протезы, указывая на Машиаха. Другие призывали отдать его на обряд священной кремации. В болоте не хоронили. «Он, мол, уже ни на что не будет годиться, даже с протезами. Он станет обузой для рода!» – кричали многие из собравшихся. Машиах смотрел на поврежденного балха и видел, что его сущность в полном порядке. Сам балх был готов уже сдаться и умереть, но сущность была всего лишь напугана искусственными законами. Машиах никогда не понимал, откуда балхи эти законы выкопали. Сущность боялась нарушить внутреннее подобие вида. И тогда Машиах решил, что сущность надо просто приободрить. Он подошел к покалеченному балху и сказал тихо: «Вставай!»

А тот балх всем на удивление и встал. Перестал скрести руками от боли, медленно поднялся и, пятясь, как краб, на полусогнутых ногах отошел к стене. Все еще не веря в способность ходить, он обвел всех присутствующих удивленным взглядом, пошатался и заковылял к выходу. На выходе он все-таки закричал от радости, а потом крикнул соплеменникам, что будет работать еще лучше, чем прежде. Все смеялись над ним, но он не соврал. Ноги его хоть и срослись не совсем правильно, бегал он вдвое быстрее здоровых сородичей. Никто из самых быстрых доселе сборщиков не мог опередить его волокушу.

После этого случая Машиаха стали сторониться еще больше. К непониманию балхов добавился еще и страх перед сверхъестественным. Отчуждение общины не было враждебным. Большинство балхов просто игнорировало Машиаха, считая его местным юродивым. А тот не обращал на это никакого внимания. Он много кого еще вылечил, и много кто после его лечения стал непохожим на других. Машиах постепенно свыкся со своими способностями. Мысль, что он особенный и, как говорили старейшины, обладает секретной силой, уже не казалась ему такой странной. Но в чем суть и смысл его силы, Машиах так и не мог пока понять.

Так спокойно протекало время, пока на болоте не произошло одно событие. На Аргон скоро должен был прилететь очередной транспортный корабль с пищей и генераторами. Началась суматоха. Все родовые ячейки сконцентрировались на сборке гилиуса. Выбранный участок болота был поделен на равные сектора, и в каждом не покладая рук трудились отряды сборщиков. Как всегда, все старались собрать как можно больше кристаллов, что обеспечило бы безбедное существование ячейки на ближайшие пару лет. Как обычно, между отрядами возникла острая конкуренция. Некоторые из сборщиков, опустошив свой сектор, норовили забраться на чужой и переходили границу, если вблизи не было свидетелей. Волокуши ломались очень часто, и Машиах вместе со своей мастерской тоже перебрался на болото, поближе к сборщикам.

В один такой день Машиах сидел на стальной рампе переносной мастерской и наблюдал за перемещениями сборщиков. Он заметил, как небольшая группа балхов быстро перебежала условную границу своего сектора и стала быстро прочесывать волокушами свободный участок. Внезапно справа из-за редких зарослей тростника выбежал нестройной шеренгой отряд хозяев участка. Нарушители вовремя их не заметили, и отряд быстро настиг их. Схватив пятерых балхов, хозяева участка решили учинить над ними немедленную расправу. Машиах увидел, как предводитель отряда вынул из чехла острый серп, собираясь зарезать пойманных балхов. Это поразило его: «Как можно было убивать себе подобных, своих родных соплеменников, с которыми ты вырос и перенес многие тяготы жизни? Да и ради чего? Ради кристаллов, которые и так на этой планете общие для всех и никогда не принадлежали балхам».

Машиах, полный решимости не допустить убийство, спрыгнул с рампы и побежал к месту происшествия. Без перепонок на ногах он не мог удержаться на поверхности болота и провалился по пояс в воду. С трудом перебирая ногами по зыбкому илу, он кричал балхам, чтобы они остановились, но никто не обращал на него внимания. Когда он приблизился к балхам, все уже произошло. Три окровавленных тела плавали в мутной воде, а хозяев участка окружила родовая ячейка убитых. Разъяренные родственники громко кричали и размахивали серпами. Вот-вот, и они бы набросились на хозяев. Но тут Машиах закричал. Крик тянулся бесконечно долго, на одной тонкой пронзительной ноте. Душу Машиаха переполняло отчаянье и страх перед незнакомым ему чувством. Это было ощущение ярости, будоражащей разрушительной силы, способной с легкостью гасить искры жизни. Из-за непереносимого крика многие балхи побросали серпы и схватились за головы, затыкая уши. Машиах перестал кричать и резко выкинул руки вперед. Балхов словно ударило огромной взрывной волной. Они отлетели на десяток метров и упали в воду. Но их тела не утонули. Ударившись о поверхность болота, тела стали медленно подниматься в воздух. Прошло несколько мгновений, и вот уже около сотни балхов парили невысоко над водой, напоминая огромных неуклюжих птиц.

Теперь Машиах понимал, что он сделает. Он переместил фокус своего внимания в мир сущностей и стал всматриваться в парящие сгустки. Он старался передать им как можно больше любви и сострадания. В его груди разгорелось нестерпимое пламя, жар волнами стал подниматься выше, к голове, и выплескиваться наружу. Бушующее пламя извергалось из Машиаха, ласкало своими невидимыми языками контуры сущностей, и вскоре в контурах стали появляться тонкие лиловые и золотые линии. Машиах быстро опутывал паутиной линий сущности балхов, вливая в нее энергию пламени. Линии уплотнялись и наполняли контуры золотистым свечением. Вскоре вся паутина начала переливаться радужными красками. Над Машиахом, болотом и балхами, которые стали медленно опускаться, запылало золотое свечение. Постепенно оно спало. Придя в себя, насквозь промокшие балхи озирались и ощупывали себя, будто заново родились. Они подходили друг к другу и обнимались. Когда балхи заметили тела убитых сородичей, все еще плавающие в болоте, они подняли их и медленно двинулись к главному лагерю. Машиах тоже побрел к своей мастерской. Он понимал, что наконец-то научился управлять живыми сущностями.

Через пару недель его вызвали старейшины. Они объяснили ему – то, что он сотворил с двумя родовыми ячейками балхов, чудовищно. «Эти балхи потеряны для общества, – говорили они, – они пребывают в какой-то необъяснимой эйфории и отказываются работать. Вместо того чтобы собирать кристаллы, они решили культивировать водоросли и употреблять их в пищу. Они также отказались от выполнения всех обязанностей в общине. Это немыслимо». Машиах ответил, что он учит быть счастливыми и, если его попросят остальные, он всем поможет. В ответ на это один из старейшин снял со стола металлическую тарелку, вылил из нее воду и бросил на пол. Это означало, что Машиаху отказано в еде и крове. «Ты должен покинуть общину, – сказали они ему, – сегодня же! Иначе ты разрушишь устои нашего существования».

Машиах не поверил им, но, когда вышел от старейшин, его встретила толпа недовольных балхов. Они кричали ему, чтобы он убирался, и угрожали убить. Машиах не мог преобразовать их, как получилось тогда, на болоте. И не потому, что их было очень много. Приобретенное озарение подсказывало, что нельзя даровать благо тому, кто не жаждет этого всей своей душой. Нельзя облечь в более высокую форму то, что не созрело в своем содержании. Он знал, что пройдет время и балхи придут к нему сами, и попросят помочь им. Сейчас было рано. Поэтому он ушел.

Машиах ушел далеко на восток, туда, где болото было особенно глубоким и волокуши балхов не могли достать драгоценный гилиус. Там, где он поселился, никого не было. Из толстых прутьев пайвы (единственного кустарника, росшего на мелководье) и пары кусков пластика Машиах построил небольшую плавучую хижину. Потом он, правда, смеялся над собой и силой привычки создавать форму руками, когда есть возможность трансформации более высокого уровня. Хижину долго носило по безбрежной глади болота, а Машиах тем временем был поглощен познанием вселенной. Под звуки музыки электромагнитных волн Машиах продолжал эксперименты с материей.

Вскоре он пришел к выводу, что вселенная настолько многомерна, что конечность ее измерений неисчислима. В своей первозданности вселенная напоминала облако света, которое постоянно меняется и вибрирует. Чтобы как-то упорядочить восприятие, Машиах обычно рассматривал вселенную в одиннадцати мерном пространстве. Такая вселенная представляла собой пенистую мембрану, похожую на вывернутый наружу кочан капусты, со множеством взаимно проникающих поверхностей и потоков, временных, электромагнитных, гравитационных и других. Ворох капустных листов был симметричным, будто какая-то неведомая гармония удерживала непостоянную форму мембраны миллиардами равнонаправленных векторов. На самом деле векторов было намного больше, они напоминали тончайшие серебряные нити, пронизывающие мембрану настолько часто, что даже при максимальном замедлении восприятия крутящийся световой клубок казался сплошной сферой. Серебряные нити были струнами жизни вселенной – квантовыми потоками, по которым с огромной скоростью перемещались фундаментальные частицы, вложенные одна в другую, словно многоступенчатый пазл. Машиах заметил, что многие из струн не замыкались внутри, а пытались выскользнуть за зыбкий контур изотропного кочана. Но какая-то другая сила удерживала струны веером светоподобных горизонтов, и они оставались на поверхности клубка пространства-времени. Создавалось впечатление, что загадочная трансцендентность ограничивала расширение вселенной, позволяя свету и микрочастицам распространяться только в угодных этой силе пределах. Было невозможно увидеть, что находится за эфемерными границами мембраны, покрытыми веером горизонтов, так как это был взгляд в никуда – в абсолютную пустоту.

Машиах так и назвал эту противоборствующую силу – пустотой. Хоть она и не была абсолютно пуста. В ней отсутствовала обычная материя, но одновременно бурлила огромная сила, основанная не на энергии, а на величии ее полного отсутствия. Это «ничто» было свободно от какого-либо вещества, внутрь него невозможно было что-то вместить. Оно являлось суперпозицией вселенной, ее исключающим состоянием. С другой стороны, пустота не была силой. Это была скорее закономерность, родившаяся если не раньше вселенной, то одновременно с ней. И именно пустота не допускала распада утонченной геометрии светящегося клубка вселенной.

Машиах долго думал, что именно сдерживает расширение мироздания, и пришел к выводу, что причину стоит искать не в космологических масштабах, а на микроуровне, который существовал значительно ниже уровня квантовых импульсов. Машиах ровным счетом ничего не знал о свойствах пустоты, но элементарные частицы были в его распоряжении. После долгих наблюдений Машиах заметил, что движение микрочастиц, отвечающих за фундаментальные силы природы, в том числе и тенденцию к расширению, подчиняется влиянию контрчастиц, которые их сопровождают. Эти альтернативные частицы были проводниками пустоты и значительно превосходили элементарий вселенной своей массой и свойствами гравитации. Они заставляли расширяться пространственно-временной континуум только в рамках определенного лимита. Пустотные агенты доминировали, начиная с образований квантовой пены, и переносили свое могущество на следующие уровни – нейтроны, кварки, атомы и другие намного большие объекты – планеты и мегапарсеки космического пространства.

Загадочные частицы пустоты йоктиметрами пронизывали вселенную и легко преломляли траекторию нитевидных скоплений материи в нужном им направлении. После контактов с ними волнообразный элементарий уменьшал количество вибраций, словно на время заразившись величественным спокойствием. Частицы пустоты походили на лейкоциты. Они пронизывали абсолютно все клетки вселенной и ограничивали ее главную тенденцию – энтропию и безудержное расширение, которое рано или поздно должно было закончиться. При желании пустота была способна полностью нейтрализовать элементы вселенной – заставить их замереть навсегда. Тем не менее пустота благосклонно позволяла пространству-времени расширяться в допускаемых пределах. По сути, вселенная и пустота не были противоборствующими стихиями, но их взаимопроникновение было болезненным и лишало мироустройство единой гармонии. Так как у каждой из этих сил была своя собственная гармония.

Вселенная была вибрирующей жизненностью, искрящейся вибрацией и неудержимым световым потоком, смысл которого заключался в озарении и колебании. Она не давала права на существование безвещественности и безвременья. Она была сущностью-бытием, главным и неоспоримым доказательством жизни, как творца в самом себе. Гармония же пустоты была намного более загадочна. На первый взгляд казалось, что пустота мешает и ограничивает вселенную. Но после анализа квантовых флуктуаций Машиах допустил, что пустота оберегает вселенную от возможного самоуничтожения. Энтропия, всё время увеличивая скорость возрастания, рано или поздно должна была превысить гравитацию, что повлекло бы за собой всеобщий распад элементария. Может быть, поэтому пустота великодушно сдерживала ее. Пустота была намного древнее вселенной. Это был реликт совершенной красоты, которая заключалась как в отрицании законов бытия вообще, так и в возможности существования как осмысления вне бытия, вне энергии и света. Она была беспредметным ничем, но именно она обеспечивала вселенной жизнь.

Машиах долго размышлял над природой этих двух сил, симпатизируя то вселенной, то пустоте. Ясным было одно. Вселенная возникла из пустоты, которая была старше всего в наблюдаемом континууме, в том числе старше времени. Она возникла как эксперимент, который продолжается, норовя выйти из-под контроля. При всем этом нельзя было заявить, что пустота сама породила вселенную. В этой стихии отсутствовала интенция к рождению чего-либо. Значит, была какая-то третья сила, существующая за пределами вселенной и пустоты, вне которой существование последних было бы невозможным. Какое-то синтезирующее начало, способное преобразовать открывшуюся Машиаху картину противостояния. Только поняв абсолютное «ничто», можно было прийти к осмыслению той силы, которая создала вселенную. Но понять это только посредством материи было затруднительно. Суть пустоты улавливалась скорее на уровне сущности – созидающей субъективности, приходящей к единению с небытием через его отвержение.