Текст книги "Ушелец"

Автор книги: Максим Хорсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3

Его прибытие на Землю походило на возвращение в проданную квартиру, где давно живут чужие люди, якобы для того, чтобы забрать позабытый на дне антресолей школьный альбом, а на самом деле… Раскин не знал, зачем он понадобился Всеобщности именно на этой планете. Он понятия не имел, что следует искать на своих старых антресолях среди пыльных коробок и дохлых тараканов. Находясь в Секторе Веги, планируя предстоящую операцию, он полагал, что именно на Земле отыщет способ прервать созревание новой Сердцевины; странно, что его намерения совпали с потребностью Всеобщности. Шпион недоделанный: обмеренный, взвешенный и отсканированный еще во время своего первого сражения с зараженными десантниками в Центре генетических модификаций на Александрии. В сером внепогоднике, в чужих шлепанцах на босую ногу и с комком влажных носков в оттопыренном кармане…

Новые хозяева шести континентов – Обигуровские споры – следовали за ним по пятам. Сколько Раскин ни всматривался в лица встречных людей, ему не попадался ни один стопроцентный «зомбак». Земля еще не была подключена к Всеобщности, и ее «светское» олицетворение – Треугольник – пыталось лишний раз не наводить страха на по-прежнему азартно отлавливающее и поколачивающее ушельцев добропорядочное население.

Раскина проводили к похожему на изящный броневичок закрытому автомобилю. Приказали сесть на заднее сиденье, тщательно проверили замки на глухих дверях.

Выяснилось, что вместо окон внутри салона установлены жидкокристаллические экраны. На них выводились данные с наружных камер, так что никто не препятствовал Раскину любоваться ночным городом. Ушелец вглядывался в пространство, освещенное яркими огнями фонарей, витрин, голографических реклам и встречных фар. Благопристойные улицы старинного европейского города. Лазеры строили объемные надписи на французском и немецком языках. Его занесло в Швейцарию? Раскин почесал лысину, то место, где темнели два синюшных пятна внешних проявлений Грибницы. Он вспоминал. Можно было, конечно, потревожить Всеобщность, но он решил обойтись собственным ресурсом. В Токио – дворец Президента Федерации, в Брюсселе – кабинет Подпрезидентства и Совет Федерации, штаб-квартира Службы Безопасности Федерации – традиционно в Петербурге… А в Женеве – Трибунал Федерации. Его передернуло от предчувствия.

Автомобиль выехал на набережную. Здесь было много людей. Парочки ворковали на скамьях под исполинскими елями. Раскин замотал головой – слишком нереальным был контраст: пахнущая пылью пустыня городских кварталов Северной Короны и промытая недавно затихшим дождем, многолюдная Женева. Там – звенящая от жары пустота постапокалипсиса, здесь – самодовольная наивность урбанистической утопии. Сквозь приоткрытый на крыше люк в салон проник пахнущий хвоей воздух. Раскин волей-неволей залюбовался лунными бликами на поверхности озера.

Вскоре свет фар выхватил из темноты двустворчатые ворота, которые поражали мастерством художественной ковки. Казалось, что такие должны преграждать путь на территорию особняка как минимум кинозвезды. Автомобиль медленно проехал через темный и сырой, скорее всего специально, для колорита, запущенный парк, – Раскин слышал, как об крышу трутся иглами раскидистые сосновые лапы, – и двинулся в сторону сияющих окон.

Дверной замок щелкнул, красноречиво давая понять, что теперь Раскин свободен. Ушелец выбрался наружу. Задрал голову, разглядывая потемневшее от времени трехэтажное строение с облупившейся местами штукатуркой. В проемах освещенных окон виднелись вполне домашние скромные занавески – это подкупало. У раскрытых дверей его ждала новая четверка Обигуровских спор – это угнетало.

За дверями оказался холл с барной стойкой и развернутым во всю стену головизором. «Ба! – мысленно воскликнул Раскин. – Да это же стилизованная под старину гостиница! Вполне возможно – для швейцарских ушельцев». Всеобщность тут же отозвалась утвердительным кваканьем.

Раскина привели к дверям номера на третьем этаже.

«Там я найду все, что мне может понадобиться, – сама собой родилась мысль-паразит. – Время до завтрашнего дня я могу посвятить отдыху. Затем за мною придут».

«Зачем?» – мысленно спросил Раскин.

Ближайшая к нему спора вылепила на желейной поверхности подобие человеческого лица.

«Пришло время доказать, что мое постижение Всеобщности – не увертка. Завтра должен быть готовым к встрече со старыми знакомыми. Я окажусь внутри „ловца сновидений“? А затем стану „зомбаком“? Быть спокойным – Всеобщность более нуждается в сознательных слугах, чем в безликих „кластерах“. »

Раскин моргнул. Этот диалог занял всего секунду объективного времени. Споры безмолвно ждали, когда он откроет номер. Птичка должна была сама войти в клетку и захлопнуть за собой дверцу. Раскин подчинился.

За дверями оказалась симпатичная комната с широкой кроватью, гардеробом, столиком и холодильником – гостиничной моделью с микроволновой печью вместо морозильной камеры. Из окна открывался вид на озеро и городские огни. Полюбовавшись минуту-другую ночным пейзажем (в это же время женевские воробьи-полуночники любовались на него, сбившись в плотную пернатую кучу на подоконнике), Раскин залез в холодильник. Мучаться выбором особенно не пришлось: он выудил из коробки с эмблемой популярного фастфуда многослойный бутерброд с основным компонентом – отбивной из клонированной говяжьей печени и тут же сунул его в микроволновку. Открыл бутылочку холодного пива – Всеобщность не скупилась для своих верных слуг. Ч-черт! Что же ожидает его завтра? Какой тест приготовила для него Всеобщность? Какой подвох?

Раскин механически сжевал бутерброд, запивая его мелкими глотками пива прямо из горлышка. Ему показалось, что этого мало. Снова порылся в холодильнике. На сей раз ему попался на глаза жареный цыпленок, горчица и запаянный судочек с каким-то овощным салатом.

Под столиком он обнаружил две журнальные подшивки. Первая оказалась стопкой с общественно-политической «Вселенной». Ее Раскин запихнул ногой обратно, к батарее и паукам. Вторую подшивку ушелец нашел более интересной. В ней были собраны все номера глянцевого мужского журнала «ГиперМакс» за последние два года. На обложке самого свежего красовалась зеленоволосая девица с лицом напроказившей школьницы и грудью, обнаженной сверх всяких приличий. Приспущенная ткань платья совершенно не закрывала узеньких сосков.

– Срамота! – прокомментировал с набитым ртом Раскин. Одно дело – это работать в Большом Космосе. Там, как и на войне, нельзя было тратить время на стеснение или жеманное хлопанье ресницами. Сказали: «Вакцинация!» – тут же оголяй зад, сказали: «Санобработка!» – будь добр, скидывай одежду… Однако на не знающей забот (кроме отлова ушельцев) Земле можно было бы вести себя и поскромнее… Раскин откинул верхний журнал. На обложке следующего было помещено фото молодого человека, с серьезным видом демонстрирующего гладкие ухоженные ягодицы. Под ним крупным шрифтом был размещен анонс: «По Первому Федеральному стартовал суперэротический марафон „Не покажешь – не докажешь!“, гость номера – Александр Bay!!!» Ушелец захохотал и едва не подавился пивом. Вернулся к верхнему номеру в подшивке. Под «школьницей» находилась не менее интригующая надпись: «Секс и Всеобщность. Когда „недобор“, когда „перебор“, а когда „очко“. Раскин присмотрелся к девице: так вот почему у нее волосы зеленые! Она, бедняга, заражена Грибницей! »

После ужина он пошел в душ и долго-долго тер пятна на лбу. То и дело очищая ладонью зеркало от конденсата, он убедился, что внешние проявления катализатора Всеобщности не берет ни мыло, ни шампунь, ни щетка, ни мочалка. Пятна вроде как посветлели, но не более того.

Затем Раскин решил покопаться в гардеробе. Очень хотелось, чтобы Всеобщность предусмотрела для него хотя бы чистое белье. Стирать носки и трусы в раковине умывальника и затем сушить их на холодной батарее (окно не открывалось, и стекла были, кажется, пуленепробиваемыми) не хотелось.

Вышло, как он и предполагал. Все было на месте, и даже размер не сильно отличался от необходимого. А в основном отделе гардероба он с изумлением увидел обтянутый полиэтиленовым чехлом парадный комбинезон штурмового колонизатора. К левой стороне груди был приколот сверкающий орден Героя Федерации, врученный ему господином президентом посмертно.

Раскин открыл еще бутылку пива и присел на край постели. Спать хотелось жутко. С тех пор, как его мысли стали переплетаться с ментальными посланиями Всеобщности, он не смыкал глаз. Да и сейчас он опасался оставлять свои разум и тело без контроля даже на толику времени. Кто знает, быть может, мозгу необходим сон в качестве своеобразной перезагрузки, и утром он, Раскин, проснется на все сто процентов подчиненным Всеобщностью? Раскин снова потянулся к «ГиперМаксам». В номере с Александром Bay он заметил объемную статью об ушельцах, хотелось почитать, «что же на самом деле движет этими на вид абсолютно здоровыми людьми, обменивающими свое законное место в жизненном пространстве Земли в пользу обитателей иных миров». Журнал заявлял себя оппозиционным по отношению к Треугольнику. Ушелец зашуршал страницами.

Через час Раскин начал сдаваться. Он то погружался в дремоту, то подскакивал, садясь на постели, а затем снова пристраивал голову на горячую подушку. Кошмары приходили, стоило только прикрыть глаза. Всеобщность – пульсирующая розовая трясина – затягивает в кисельную пучину… судорожный вдох – проснулся… Всеобщность – миллионы червей-нематод, стачивающих трепетную ткань мозга, заменяя его склизким дерьмом. Проснулся, рывком сел. Пощупал липкий от пота череп. Опять на подушку… Трудно было понять – шутки ли это угнетенного подсознания, или Всеобщность в самом деле пыталась переработать его разум по своему образу и подобию.

В итоге Всеобщности действительно пришлось вмешаться.

«Опасная психоэмоциональная перегрузка. Угроза мозговой активности».

– И что ты предлагаешь? – спросил Раскин, глядя в потолок воспаленными глазами.

«Что предлагаю я? Я должен сам найти необходимое лекарство. Воспользоваться возможностями Всеобщности, выйти за пределы своего тела. Найти то, что поможет нервной системе сбросить излишнее напряжение. Вспомни: для разума не существует границ».

Раскин, барахтаясь на рубеже сна и яви, позволил своей защите дать слабину, раскрыть то, что он до сих пор прятал в глубине себя.

«Вероника. Я хочу только увидеть Веронику».

И в тот же миг он, как наяву, оказался перед дочерью Гордона Элдриджа. Вероника стояла в узком пространстве каюты, которую они делили на «Небиро». Казалось – протяни руку, и сможешь прикоснуться к ее светлой коже, к едва заметным выпуклостям груди, замаскированным сине-черным комбинезоном. И он на самом деле потянулся к ней. Взял в ладонь маленький круглый подбородок. Вероника, вместо того чтобы двинуться ему навстречу, побледнела и почему-то отпрянула.

– Ловко тебе удалось завербовать землячка, ничего не скажешь – ловко! – проговорили губы Раскина.

– Павло, что тебе надо? – громким шепотом спросила Вероника.

– Недаром ребята прозвали тебя Циркулем – девочкой с раздвижными ножками… Вот только не пойму, зачем ты сказала этому еврейцу, будто я наврал, что спал с тобой?

– Потому что ты – наврал, – ответила Вероника и посмотрела ему за спину. Очевидно, надеялась, что запертая дверь откроется и кто-нибудь поспешит ей на выручку… Ну хоть кто-нибудь!

– Какой позор… – Раскин покачал головой. – Значит, придется по этому поводу что-то предпринять. Угадай что? Мы – националисты, искендеровцы – никогда не врем. Даже врагам своего народа.

Крепкие руки сжали плечи Вероники, толкнули ее на боковую переборку. Дочь Элдриджа замешкалась, судорожно пошарила у пояса, – но кобура с офицерским пистолетом осталась висеть в шкафчике. Раскин почувствовал, как на его молодом лице расцветает похотливая ухмылка. Вероника подняла голову, опалив взглядом серо-желто-голубых глаз. А затем ударила почти правильным боковым. Угодила в скулу. Раскин почувствовал, как его голова дернулась в сторону.

– Дура, – сказал он, – сколько можно повторять: я не чувствую боли!

…Раскин отбросил одеяло, вскочил на ноги. Заметался по комнате, сбивая оставленные на полу у стола пустые пивные бутылки.

– Павло! – крикнул в пустоту. – Я убью тебя!!!

«Может быть, убьешь, а может – нет, – тут же последовал ответ через Всеобщность. – Не хочу тебя расстраивать, но вряд ли мы когда-нибудь свидимся: Большой Космос на то и называют Большим».

– Отпусти ее немедленно! – вновь выкрикнул Раскин, прекрасно понимая, насколько нелепо что-либо требовать, находясь на расстоянии десятков световых лет от места действия. – Поверь, я отыщу тебя даже на том свете! Ты попадешь ко мне в руки, и я верну тебе, гнида, способность чувствовать боль!

«Ты еще скажешь мне спасибо, уродец! Пока, москаленок! Я, если ты не заметил, немного занят…»

Павло закрылся, напоследок послав ему сгусток эмоций. Странную смесь из страсти, ненависти и приближающегося экстаза.

Раскин ударом ноги сломал стол, перевернул кровать. Бросился к двери и забарабанил по ней кулаками. Естественно, ему никто не открыл.

«Всеобщность! – позвал Раскин. – Павло нужно взять под контроль. Немедленно, Всеобщность! Немедленно!!!»

«Кластер „Павло Трыщун“ не выходит за пределы своих функций, – прочитал он спокойный ответ. Его давала какая-то излишне официальная часть системы. – Любые действия, направленные против экстремистов, именующих себя Лендлордами, не являются предосудительными. Вся группа нелегального военного корабля „Небиро“ подлежит уничтожению… Ошибка! Двадцать секунд назад в Веронику Элдридж, – раса человек, пол женский, полный возраст двадцать девять лет, – посредством кластера „Павло Трыщун“ был введен ментальный катализатор ускоренного действия. Кластер „Вероника Элдридж“ будет инициирован в течение сидерических суток. Названный потенциальный элемент системы переходит под покровительство Всеобщности».

Раскин сел на пол, посреди разбросанного постельного белья, деревянных обломков и битого бутылочного стекла.

– Трыщун заражен… – пробормотал он. – Но когда? Когда эта мразь успела получить дозу катализатора?

«На Барнарде-1, – ответила из-за закрытых дверей спора. Черт возьми! Из Всеобщности вышло бы отличное средство связи, забрось она свои вселенские замашки. – Господин Трыщун упростил нам штурм гиперпространственной станции, ликвидировав остальных Лендлордов. За это он был поощрен подключением к Всеобщности».

– Но зачем?! Зачем он это сделал?

«На наш аналогичный запрос господин Трыщун ответил, что ему так будет „по приколу“. »

Гад! Раскин вскочил на ноги. Гад! Существо, рожденное для подлости и предательства. Чуждое ключевому постулату Всеобщности – созиданию. Однако система не отторгнет его прочь из своего лона, ибо любая система нуждается в услугах персональных иуд.

«Опасная психоэмоциональная перегрузка. Угроза мозговой активности».

– Всеобщность, отключи меня!

«Контроль над вегетативной и соматической нервными системами невозможен».

– Всеобщность, мне нужна помощь!

«Валиум в аптечке в ванной. Внимание: не превышай рекомендованную дозу и не употребляй вместе с таблетками алкоголь!»

К зданию Федерального Трибунала было не проехать. Ультрасовременный металлический тороид, место которому было не среди старинных женевских многоэтажек, а под лунным куполом одного из космополисов, темнел сквозь утренний туман. Многотысячная толпа заполонила все возможные пути подъезда и ближайшие стоянки малогабаритного транспорта. Изящный «броневичок» с помятым ушельцем в салоне и синеглазой спорой за рулем был зажат между двух полицейских спецмашин. Этот кортеж со скоростью сытой улитки продвигался вперед, по сантиметрам и миллиметрам внедряясь вглубь армии протестантов.

Жидкокристаллические экраны без прикрас показывали Раскину картину происходящего.

Люди. Много людей.

Часть из них – недовольна. Однако большинство просто ищет способ развеять скуку и депрессию, вызванную вступившей в права осенью.

Слева перед глухими дверями «броневичка» размахивали сооруженными из фанеры и картона транспарантами. На них с лаконичностью выполняющего халтурную работу художника-минималиста были изображены перечеркнутые треугольники. Справа трясли лозунгами иного толка, однако смежного содержания. Раскину сильнее всего запомнился чуть покореженный влагой кусок картона с изображенным на нем мозолистым кулаком и надписью: «Ушелец! Забодай дядю!»

Бодай сам, козел вонючий! – очень хотелось открыть дверцу и выкрикнуть в толпу. Однако дверцы было не открыть, к тому же Раскин прекрасно понимал, что этим гражданам в ближайшем будущем светит две перспективы: либо стать слюнявыми куклами Всеобщности, либо превратиться в пар во время атаки плазменных кораблей кухуракуту.

Чем ближе к Трибуналу, тем плотнее становилась толпа. Не менее двух дюжин деятелей одновременно из разных точек вещали в мегафоны что-то одиозное, но, к счастью, обшивка «броневичка» не пропускала ни единого звука из внешнего мира. Раскин улавливал надрывные вибрации, и на этом все. К чести пикетчиков, кроме перекрытия дорог и выкриков, исполненных праведного гнева, каких-либо иных агрессивных выпадов с их стороны не наблюдалось. Единственное, что попало под категорию «мелкое хулиганство», это когда какой-то юноша влез на крышу броневичка и собрался было что-то нарисовать при помощи баллончика с краской. Но свои же, не особенно церемонясь, стащили хулигана на асфальт и затем на руках унесли, трепыхающегося и потерявшего кеды, вглубь толпы. Неудивительно: ведь эта демонстрация была мирным, санкционированным городскими властями и Треугольником действом. Шоу, за которым наблюдала вся Земля, – почти полсотни голограмм-операторов с лазерными сканерами работали на установленных в ключевых точках высоких сборных площадках – партикаплях.

Через открывшиеся на минуту ворота, вниз по пандусу. К центру основания тороида. Здесь, в искусственной пещере, освещенной кварцевыми лампами, Раскину позволили выйти. В сопровождении двух спор и двух человек – не «зомбаков», но с пятнами Грибницы на лицах – он, казалось, бесконечно долго поднимался на лифте. Затем – по широкому, сверкающему стеклом и хромом коридору к прозрачным дверям, за которыми в лучах естественного света зеленело что-то живое.

Он оказался в зимнем саду, среди пальм и папоротников, под составной консолью солярия. Прозрачный свод не сиял солнечным светом – как то предполагала конструкция, – низкие тучи скользили над крышей Трибунала, роняя отвратительные, словно кошачья метка, брызги влаги. Поэтому, несмотря на экзотический контингент, сад был сер и безрадостен, как сквер, окруженный небоскребами большого города в середине ноября. Сопровождающие незаметно разбрелись по посыпанным розовым шуршащим бутом дорожкам, предлагая Раскину воспользоваться временной свободой. Но Раскин не смог сделать и шага: он увидел высокую женщину в парадной форме десантника. Женщина собиралась выбросить пустой пластиковый стаканчик в корзину утилизатора, но замерла с вытянутой рукой, глядя на ушельца.

Это была Скарлетт: смуглокожая, остролицая Скарлетт в узком коричневом кителе с погонами старшего лейтенанта, черных брюках, перчатках из кожзаменителя и фуражке с кокардой. С умело завязанным узлом галстука под мускулистой шеей и стянутыми в тонкий хвост, отросшими с момента их последней встречи волосами.

– Ушелец! – Скарлетт с хрустом смяла стаканчик и шагнула навстречу Раскину.

– Скарлетт! Чтоб тебя… Не ожидал.

Скарлетт подошла к нему едва ли не вплотную.

Застыла, всматриваясь в лицо ушельца. Ее ноздри широко раздувались, словно у полицейского, пытающегося без приборов уличить водителя в употреблении спиртного. А в глазах застыло выражение, будто она едва сдерживается, чтобы не плюнуть ему на лысину. На пятна Грибницы вверху лба.

– Скажи, Ушелец, если ты жив, то почему погиб Картер?

– А он умер? – по-дурацки переспросил Раскин. Он как-то мало думал о том, что произошло с командой Шнайдера после того, как он стараниями кухуракуту перенесся с Забвения на Барнард-1.

– Картер пошел следом за тобой, Ушелец. Шнайдер рвал и метал, – слишком уж ты явно залажал…

– Да? – Раскин почувствовал раздражение. – Его б туда!

– Шаттл, который должен был забрать тебя, разбился, – отрешенно проговорила женщина. – Его сбило «смещением». Затем отправили Пола и…

– Погоди! – Раскин схватил ее за локоть. – Идем, сядем! – он быстро взглянул в сторону своих сопровождающих – они, кажется, не возражали; Всеобщность молчала. Потянул Скарлетт в сторону скамейки, замаскированной среди фикусов. – Ты меня ненавидишь? – спросил он, когда декоративные заросли закрыли их от посторонних взглядов.

– Ненавижу? – удивилась былая валькирия. – Я – пилот десантного шаттла на службе Всеобщности. Все эмоции, связанные с прошлым, я отсекла от себя, так как они могли помешать выполнять возложенные на меня функции.

Раскин осекся. Вот оно что. Скарлетт угодила в лапы Треугольника. А что, интересно, Шнайдер? Он теперь, в противовес своей былой задаче, распределяет зараженных ушельцев на колонии, где Грибницу видели только по головизору?

– Как это произошло? – спросил Раскин, ловя себя на мысли, что его вопрос звучит так, будто он спрашивает о смерти их общей знакомой.

– Мы находились на орбите Забвения, – Скарлетт послушно начала рассказ, – когда из гиперпространства вышла «Гордость» – крейсер Солнечной Федерации. «Гордость» появилась невероятно точно по отношению к нам. И сразу же атаковала… «Ретивого» взрывом протонной торпеды распылило на кварки. А Козловский объявил, что его «Микадо» сдается, сразу после того, как компьютер зафиксировал облучение десантного корабля крейсерскими радарами наведения.

– Не успели уйти… – задумчиво констатировал Раскин.

– Даже не пытались. Капитан «Ретивого» Ирен Родригес находилась в тот момент на борту «Микадо». Очевидно, Козловский не пожелал рисковать здоровьем обожаемой, – заключила Скарлетт с горечью, не подобающей кластеру Всеобщности. – Чего им было бояться? Треугольнику нужны астрогаторы и пилоты, близко знакомые с технологиями людей.

Из-за завесы кожистых листьев послышался деликатный кашель.

– Свидетель обвинения Скарлетт Грей, просьба пройти в зал Трибунала, – объявил чей-то низкий голос.

– Ну, – Скарлет встала, одернула китель, – мне пора. Всеобщность требует подтверждения лояльности. Быть может, мы еще увидимся.

Раскин ничего не ответил. Нахмурив брови, проводил взглядом поджарую фигуру. Наверное, в некоторых случаях иметь купированные чувства – это благо. Женщина может спокойно обсуждать гибель любимого с человеком, который прямо (если подойти пристрастно) или косвенно (если посмотреть объективно) имеет отношение к случившемуся. А вот ему Всеобщность не выпишет рецепта сильнодействующего успокоительного. Счастлива «золотая середина», к которой относится большая часть человечества. Умеренные добродетели, умеренные пороки; две руки, две ноги, голова, которая время от времени думает о душе. А вот он… Как и среди людей, обладая необычными способностями, был одиноким калекой, так и во Всеобщности непредусмотренные функции делали его отщепенцем. Это при том, что он и в том, и другом случае имел над остальными несомненное преимущество.

«Боги в ответе за всех и за все. – Раскину показалось, что Всеобщность насмехается над ним. – Действия Скарлетт продиктованы потребностью системы. Мои показания – результат доброй воли, а значит, именно они сыграют решающую роль в процессе».

Он покосился на узкую, словно древнегреческая амфора, урну для окурков. Странно, но после того как Моисей привил ему паразита, курить совершенно не тянуло. Налицо еще одна польза от Грибницы. Будь эта тварь безмозглой, из нее можно было бы выжать прок.

По дорожке зашуршали быстрые, легкие ноги. В укромный уголок Раскина заглянула парочка головизионщиков: впереди – девчонка, один в один – модель с обложки «ГиперМакса», только волосы не откровенно зеленые, а умеренно-оливковые. За девчонкой следовал парень с отсутствующим выражением лица. В руках он держал сложенный штатив, на головке которого был закреплен массивный голограмм-визуализатор. Но девчонка была несомненно главной. Несмотря на то что самая тяжелая ноша приходилась на долю юноши.

– Я прошу прощения, вы – Федор Раскин? – с нажимом спросила девушка.

– Совершенно верно, – подтвердил Раскин.

– Мы представляем Новый Открытый Канал, – она так произнесла это название, что перед глазами Раскина сразу возникли три слова с большой буквы. И на этот раз Всеобщность была ни при чем – парочка не носила в себе Грибницы. Раскин не чувствовал, как от них исходило бы то, что он прозвал «внутренней вибрацией». Для него эти двое были темны, словно мертвецы на экране инфракрасного сканера. Странно, что им – не зараженным – удалось получить аккредитацию на шоу Всеобщности.

– Я бы хотела задать вам два-три вопроса. Вы не против? – девушка улыбнулась. Напрасно – на прожженных колонизаторов эти школьные трюки не действуют.

Раскин почесал затылок.

– Не уверен, что знаю нужные вам ответы.

– Господа! – окликнули головизионщиков из центра зимнего сада. – У вас же есть право присутствовать в зале! Вы можете «захватить» господина Раскина в то время, когда он будет давать показания.

– Мы бы все-таки хотели задать вопросы сейчас! – ответила девушка, повышая голос. Ее голограмм-оператор установил штатив и принялся деловито фиксировать световые маркеры «захвата» на Раскине.

Ушелец пожал плечами. Девушка предложила ему микрофон, стилизованный под пастуший рожок. Раскин протянул к нему пальцы, но девушка проворно увела руку в сторону.

– Не нужно, я подержу сама.

Раскин пожал плечами еще раз. Пусть оставит себе иллюзию контроля над беседой, если ей так будет приятней.

– «Захватываешь»? – не поворачивая головы, спросила оператора. Тот кивнул. Журналистка, словно почувствовав этот жест, обратилась к Раскину: – Не так давно мы с ног сбились, разыскивая на Земле колонизаторов первого поколения. Дело в том, что на нашем канале готовится расширенный сюжет… Как вы знаете, в планах развития Солнечной системы – создать на Земле всепланетный заповедник, а людей переместить на колонии. Кому как не вам – первопроходцам – известно, что таит в своих глубинах космос. Как вы относитесь к этому начинанию? – взглянув в глаза Раскина, она добавила: – Насколько это опасно или перспективно?

Раскин собрался и в третий раз пожать плечами, но решил, что это будет уже слишком. Интервью он не давал ни разу, лишь однажды видел вблизи живого работника массмедиа, когда позировал с ребятами для фотографии к статье о завершении первого этапа освоения Бастиона. Опасаясь сесть в калошу, он выпятил грудь. Орден «Героя Федерации» в свете головизионной аппаратуры заискрился, как маленькое звездное скопление.

– Здравствуйте, уважаемые голограмм-зрители! – начал после несущественной заминки Раскин (он даже вспомнил, что обращение «голозрители» многие считают оскорблением, чем-то вроде «голозадозрителей»), – Ну, во-первых, найти на Земле, – он для весомости ткнул пальцем себе под ноги, – колонизатора первого поколения почти невозможно, да, почти невозможно. Здесь – не наша, как говорится, экологическая ниша. Мы, по сути… э-э… не люди. Мы – биологические конструкции с иными возможностями и непредсказуемыми, с точки зрения обычного человека, рефлексами. Так как законы Треугольника и Солнечной Федерации не дают нам права использовать сверхнавыки на Земле, а зачастую именно к таким действиям нас подталкивает собственное естество… м-да…

По лицу девушки пробежала тень.

– Я поняла, что вы имеете в виду. И все-таки ответьте на вопрос!

– А какой был вопрос? – Раскин смутился. – Заповедник! – вспомнил он и смутился еще сильнее. – Ну, я даже не знаю, что и сказать… Может, этот вопрос мы вырежем?

– Вырежем-вырежем! Только сначала ответьте на него.

– Ну, заповедники – это всегда хорошо, – ответил Раскин, чувствуя себя болваном больше и больше. – Они помогают восстановить популяции видов, которые по каким-либо причинам оказались на грани вымирания…

– То есть, по-вашему, планета предназначена для того, чтобы Обигуровские споры смогли восстановить свою популяцию? – девушка свела брови, ожидая ответа.

– Ну, я не знаю, есть ли у меня полномочия делать какие-то заявления, – промычал Раскин, понимая, что полномочий у него нет никаких. Вообще – никаких и ни на что.

– Говорят, что многие колонизаторы первого поколения сотрудничают с Треугольником, не будучи зараженными Грибницей, а из собственных побуждений. Вам известно что-либо подобное?

Раскин потрогал вспотевший лоб, украшенный стигматами Грибницы. Почему-то захотелось начать оправдываться: «Нет! Ну что вы! Посмотрите: я заражен! И только поэтому сейчас нахожусь в здании Трибунала Федерации…»

– Кто вам такое сказал?

Секунду-другую девушка раздумывала, открывать ли перед респондентом карты.

– Гордон Элдридж. Вам знакомо это имя?

Этот ход застал Раскина врасплох.

– А Гордон Элдридж сотрудничал с Треугольником? – спросил он вкрадчиво.

– Простите, но мне бы хотелось задать вам еще несколько вопросов! – эта девушка, как и все журналисты, не любила, когда интервью трансформируется в беседу, причем – не по ее инициативе.

– Погодите! – Раскин выставил руку раскрытой ладонью вперед. Услышанное показалось ему важным. Быть может, не применимым в этой реальности, но несомненно важным. – Где и когда вы встречались с Элдриджем?

Журналистка опешила от этого напора. Очевидно, бывать в камере для допросов ей не приходилось. Пока не приходилось – жизнь щедра на сюрпризы.

– Где и когда вы встречались с Гордоном Элдриджем? – повторил вопрос Раскин с настойчивостью следователя из военной прокуратуры. Девушка захлопала длинными ресницами и подняла микрофон, будто собралась за ним спрятаться. – Выключи свою дребедень! – ушелец замахнулся на голограмм-визуализатор, светящийся мягкими огнями.

Оператор в ответ выругался с компетентностью пилота орбитального мусоровоза и выпрыгнул из-за не прерывающей «захват» установки, готовый пустить в ход кулаки, если «лысый урод» прикоснется хотя бы дыханием к его аппаратуре.

– Это важно! – не унимался Раскин. – Гораздо важнее ваших дурацких «расширенных сюжетов»! У вас есть информация, что Элдридж сотрудничал с Треугольником, не будучи зараженным Грибницей?

Быстрее! Быстрее!!! Пока не среагировала Всеобщность! Пока его провожатые сделали только первые шаги к нему и нерадивым работникам этого Нового Открытого Канала, о существовании которого Раскин впервые услышал минуту назад.