Текст книги "Ушелец"

Автор книги: Максим Хорсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3

Ему показалось, что этот сон не завершится никогда.

Впрочем, зачем? Наконец стало хорошо. Спокойно. Тепло. Растворились боль и страх, исчезли сомнения.

Осталось лишь неспешное течение седых волн, да еще интонации и незаконченные мизансцены, – они иногда проскальзывали через редкие просветы в пелене светлого, словно древесный дым, марева.

В конце концов Раскин понял, что находится в двухместном лазарете. Перед его глазами то проявлялись, то вновь погружались в туман жутковатые очертания медицинских приборов у стены напротив. Он лежал на узкой, но удобной койке, накрытый тонким шерстяным одеялом до самой шеи. Он понимал, что его помыли и переодели, и мысленно был благодарен тем, кто не побрезговал это сделать. Теперь на нем была чистая футболка и просторные трусы. Правую руку покалывало на сгибе локтя. Скорее всего, туда вшили катетер и теперь вкачивают в него… Что, интересно, они в него вкачивают? Имеют ли они хоть малейшее представление о реабилитации мутантов его типа?

К черту! Стоит ли привередничать? Покой, сон двадцать два часа в сутки, глюкоза и витамины внутривенно, – через какое-то время он встанет на ноги.

Конечно, подло они его… газом… И ведь никто не предупредил.

А сами, интересно, как? Фильтры в носу? Ингибиторы в крови?

Вопросы, вопросы…

Потом он понял, что соседняя койка тоже кем-то занята. Первая мысль была, что вместе с ним в лазарет загремел Томас Венек. Ведь это его, кажется, приложили молотком по бритому затылку?.. Раскин поморщился. Вот это была драчка! До сих пор мороз по коже…

Через какое-то время он проснулся опять. Со стороны соседней койки слышался повторяющийся шуршащий звук. Не слишком громкий, но навязчивый и не очень приятный.

Он скосил глаза. Среди смятых простыней сидел сонный Павло и вертел вокруг пальца пистолет. Молодой человек, как и Раскин, был лишь в трусах и футболке. Насколько можно было судить, для него операция на Барнарде-1 закончилась без серьезных повреждений. Вот только лицо… Ха! Лицо вызывало сочувствие. Глаза, как две щелки, сверкали из складок потемневшей, распухшей плоти. Из носа, что теперь напоминал картофельный клубень, торчали кончики ватных тампонов.

Выбрался все-таки, паршивец! «Зомбаки» отделали будь здоров, но, как говорится, до свадьбы заживет!

Раскин заметил, что в его пистолете нет обоймы. И слава богу! Не хватало еще, чтобы этот увалень продырявил корпус…

– Очухался… – констатировал Павло, не прекращая играться пистолетом. – А правда у тебя здесь, – он рубанул ребром правой руки по запястью левой, получился не очень приличный жест, – ножи спрятаны?

Раскин хмыкнул и приподнялся на локтях. «Этот парень вроде не прочь поболтать языком, какие-то ответы я получу от него», – подумал он не без энтузиазма.

…Однако Павло Трыщун оказался сложным собеседником. Любую тему он выворачивал под непредсказуемым углом. Вопросы Раскина, тем более какие-либо его ремарки, чаще всего игнорировал. Исчерпав одно, Павло переходил к другому. Очень часто не замечая, что Раскин давно уже спит…

– Сколько времени я был без сознания? – начал ушелец классически.

– Тут про тебя всякие небылицы рассказывают, – с готовностью отозвался Павло, – говорят, «зомбаков» раскидал со связанными руками; говорят, со спорой один на один сошелся. А я им отвечаю – так это ж земляк мой! Он еще не то наворотить может! – Павло мотнул вокруг пальца пистолет. Помрачнел. – Пистолет второй, представляешь, потерял на Барнардщине… Пистолет-то хорош, сталь вороненая, двенадцать патронов в обойме, один в стволе. От отца досталась пара… Еще и дед с ними ходил…

Раскин вежливо выразил сочувствие. Собеседник пропустил слова ушельца мимо ушей.

– Отличная была пара! Пара – что надо! Дед мой с СССР-овцами бился. Знаешь, сколько жидов и москалей стояли на карачках перед этими пушками и умоляли о пощаде? Не пересчитаешь!.. – его глаза вдруг изменили выражение. Как будто он о чем-то запоздало вспомнил. – Ты, кстати, сам-то кто будешь?

– Русский, – бросил Раскин, глядя в металлический потолок.

– Ага! – обрадовался Павло. – А откуда?

– Из Запорожья.

– Ага! – завопил вдвойне обрадованный Павло. – Вот таких, как ты, мой дедушка и ставил на колени под стеночку…

– Ты чего, – не удержался Раскин, – искендеровец, что ли?

– Страшно? – Павло навел на Раскина разряженный пистолет. – Страшно… – почему-то решил он. Собственный вывод принес ему удовлетворение. – Но ты не ссы, земляк, времена уже не те. Как бороться за национальную идею, если Федерация объединяет всю Землю и еще кипу планет? От такого расклада сам Теймурас Искендеров бы в гробу перевернулся!

– Значит, ты не станешь стрелять мне в спину? – вновь вставил Раскин. И вновь он не был услышан…

– Почки, суки, отбили, – на следующий день признался Павло. – Уже здесь, на «Небиро». Этот евреец масонский, пилот лихтера… Не понравилось ему, что только я остался в живых… Что только меня он забрал с Барнардщины, не понравилось. Что из-за меня жизнью драгоценной рисковать пришлось… Ведь нас там пятеро оставалось. И еще пятеро покалеченных, четверо из которых держать оборону только матерными словами могли… А лазерники перегрелись, «зомбаки» поперли… Томас будто бы не догадывался, что нам, падла, не удержать станцию до прилета лихтера… Ты же, земляк, веришь мне, да? Ты не думаешь, что я «блею оправдания», как сказал этот жирдяй Томас?

– Не думаю, – сквозь дремоту поддакнул Раскин.

– А! Кому интересно твое мнение? Тебя, может, завтра отправят подышать космосом… Знаешь, чем махнет космос?

– Так ты думаешь, меня… гм… пустят в расход? – спросил Раскин, просыпаясь.

– Здесь, из лихтера вышел, а меня уже ждет у трапа… Я ведь не знал, что он – чемпион Ганимеда по вольной борьбе… Он начал мне что-то говорить, спрашивает, мол, где раненые? Как, мол, их самочувствие? А я ведь взорвал там все, да, взорвал… И, в общем, спрашивает, а я сразу – в морду! В морду ему! Правой! Левой! Ну, левой у меня удар так себе… Головой! Да, головой! А он меня поднял над собой – и об палубу! Спиной! Жопой! Хорошо, что жопой, а ведь мог и башкой треснуть! А башка у меня, знаешь… Очень не люблю, когда по голове бьют… Упал я, в общем. А он ногой мне – по роже! По роже, мать его! – Павло сник. – Вот так меня и отправили в лазарет. И патроны отобрали. С «зомбаками» бился, – ни царапинки не осталось. А свои – жопой об палубу! Ботинком – по мордам! – он встрепенулся. – Ну ладно, думаю. Лазарет – не карцер. С земляком познакомлюсь, присмотрю за ним. Про «кухню» нашу ему расскажу.

– Да, расскажи, – Раскин получил шанс изменить направленность беседы, – я вот до сих пор не пойму, кто вы такие и как я очутился на Барнарде-1…

– Кто мы? – проворчал Павло. – Сосиски на гриле, вот мы кто…

И замер на полуслове.

В его темных глазах сверкнула лукавая искорка. Раскин нахмурился, он понимал, что от этого парня ничего хорошего ожидать не стоило. А когда у него столь резко меняется настроение – и подавно.

Павло забрался с ногами на постель, встал на колени. Поднял вверх палец и промычал:

– Сейчас… вхожу в образ…

Его зрачки скрылись под распухшими верхними веками, глазницы заполнились молоком белков. Затем Павло дернулся, будто схлопотал удар шоковой дубинкой, поймал пятерней воздух и проговорил низким изможденным голосом:

– Подключи реактор… Активируй контур… Спаси всех нас!

Раскин выпустил шип из правого запястья. Молча рванулся к сияющему Павло. Чтобы вогнать острейший костяной стилет ему под подбородок. Чтобы эти растянутые в улыбке губы выкашляли красное, чтобы искендеровская сволочь издохла за все то, что он, Раскин, пережил на Забвении. За липкий ужас, за неопределенность, за вонючий жар внутри скафандра! За все, что происходило с ним с тех пор, как он вышел из портала на буферной планете независимой ветви Колониального командования. А если в чем-то этот парень был не виноват, то пусть издохнет авансом! Ибо нет в Галактике беды, к которой, кажется, Павло не приложил или не приложит руку…

– Знаешь, тут еда дерьмовая. Мяса нет, специй нет, сахар – дефицит. Так что не сладко тебе придется, если привык лопать от пуза.

Раскин очнулся. Он по-прежнему лежал на своей койке. Саднила правая рука. Он поднес ладонь к лицу, припоминая, словно давнее сновидение, как собирался броситься на своего соседа. Из запястья все еще торчал на четверть длины покрытый коркой запекшейся крови шип. Раскин быстро перевел взгляд на Павло.

– Найдутся овощи, но немного и в основном – мутанты… Для тебя это не будет каннибализмом? Ха-ха. Выбор маленький, на кулеш не всегда хватает. А так – соя, соя, соя. Из алкоголя – лишь этиловый спирт. Жалко: мне пиво очень нравится…

Павло был невредим. По крайней мере, новых дыр в его шкуре не появилось. Раскин вздохнул и вновь поглядел на свою руку. От синей пазухи, где обычно скрывался шип-имплантат, к локтю тянулась черно-красная подсохшая дорожка. Кажется, выпуская встроенное оружие, он зацепил какую-то вену. С ним такое случалось раз или два, повреждение пустяковое, но кровь хлещет, как из кабана. Нападал он на Павла или не нападал? Или это ему приснилось? Ну что за черт?! Не задавать же этот вопрос вслух!

– Мне иногда даже сны снятся про еду. Словно я с какого-то голодного края. Другим бабы снятся… Вообще мне тоже бабы снятся, но еда чаще. Словно я жру тортики. Представляешь, Федя? Тортики! Не копченое мясо, не колбасу, не куриную грудку, не холодную телятину, а именно тортики! С таким кремом, знаешь, его из сгущенного молока и сливочного масла делают. Тут вообще все по нормальной еде с ума сходят.

О чем Павло мог не беспокоиться, так это о кулинарных предпочтениях Раскина. Как и все боевые мутанты первого поколения, он был в состоянии питаться одним аминокислотным сиропом. Ему так и не случилось привыкнуть к хорошей пище. Последние полгода на Земле – не считаются. Большую часть своей жизни он питался столовским «первым» и «вторым», – и это в его понимании был далеко не худший вариант. Очень часто приходилось довольствоваться протеиновыми чипсами из походного комплекта колонизатора. Что тоже было вполне терпимо. Гораздо отвратительней на вкус были болотные насекомые Хамелеона и трубчатый лишайник, который ему как-то пришлось добывать из-под снега на Бастионе.

Как бы иллюстрируя слова Павло, дверь отъехала в сторону, и в лазарет вошел, низко согнувшись в проеме, смуглокожий филиппинец. В руках он держал поднос с четырьмя дымящимися пиалами. С этим человеком Раскин познакомился здесь, на «Небиро». Его звали Таги, он был молчалив и в команде капитана «Небиро», которого здесь все называли Стрелочником, выполнял функции корабельного врача.

– Салют, Таги! – Павло три раза вхолостую «пальнул» в потолок. – А я как раз рассказывал земляку о преимуществах диетического питания.

В больших пиалах оказалось нечто вроде разваренной пшеничной каши, присыпанной зеленью неопределенного вкуса. В маленьких – зеленый чай с солью, жиром и той же зеленью.

Таги открепил Раскина от капельницы. Без особого интереса осмотрел испачканную кровью правую руку ушельца. Сухо поинтересовался о самочувствии. Раскин поблагодарил и заверил, что лечение идет как надо. Затем Таги бегло осмотрел гематомы на лице Павло и пообещал, что зайдет после того, как тот пообедает, и выпустит ему гной.

– Вообще Таги – не врач, – сообщил Павло Раскину, когда филиппинец вышел. Он бодро орудовал пластмассовой ложкой, обещание Таги не испортило ему аппетита. – Зубной техник или что-то вроде того. Любитель. Но оба костоправа полегли на Барнардщине, земля им пухом, так что лучшего у нас нет. Не переживай! Я и сам почти что доктор. Однажды пулю из шеи дружка вытащил вот этими руками… – он поболтал в воздухе пятерней. – Да… А ты бывал в Киеве? Я чего спрашиваю, тетка со стороны матери там держала забегаловку… на вокзале. Жратва была – во! – Павло причмокнул. – Мальчишкой я туда ездил…

– Поступал учиться, что ли? – из вежливости спросил Раскин. На детство, отрочество и юность Павло ему было наплевать. Для себя он определил этого молодого человека как взбесившегося от сытой жизни землянина, из той же породы, что и охотники на ушельцев. Насколько он мог судить, природная жажда крови Павло была осложнена и выпестована семейными националистическими традициями.

– …с пацанами стояли на Банковой, денег хороших за это нам предложили. Ну, знаешь, помахать портретом Теймураса Искендерова, мол, сформируем правительство по национальному признаку! Долой православных мракобесов!.. Там меня в первый раз повязали. Сказали, что свастику нарисовал на углу администрации подпрезидента. Так я ж еще и на клумбу помочился, – не заметили… Вот, а перед этим я похарчевался у тетки. Порция борща, все как надо приготовлено: с чесноком и фасолькой, кусок свинины плавает. Стакан сметаны, полторы порции пельменей. Причем фарш на одну половину из свинины, на другую – из говядины. Ну, лук, перчик – все в моем вкусе. И, когда меня заломали, сунули в «леталку» полицейскую, я им все, что съел у тетки, и выдал на пол. Ты бы видел рожи этих гадов! Говорят, мы здесь руками моем, готовь язык – вылизывать будешь! И давай мне оплеухи так, чтоб синяки на лице не оставались, то один, то второй… Я гляжу на них, меня мутит, и смешно чего-то! Удержаться не могу. А меня с одной стороны – бац! Со второй… Я вообще боли почти не чувствую. Видишь? – Павло развернулся к Раскину левым боком. На рельефном бицепсе розовел уродливый шрам в виде трезубца. – Это я сам! – похвастал он. – Сигаретой, – подумал и добавил: – «Примой». Знал бы, что сигареты здесь окажутся на вес золота, приберег бы те полпачки!

Но Раскин уже спал…

Однажды он во сне свалился с койки и понял, что «Небиро» прыгнула через гиперпространство. Забарабанил ладонями по палубе Павло: его пистолет вывалился из-под подушки и исчез под койкой.

Долго же корабль выходил на точку прыжка. Словно прыгали не от Барнарда-1…

А может, «Небиро» действительно прыгал во второй раз? А первый Раскин пропустил, когда валялся без сознания?

Прошло еще какое-то время, и наконец в лазарет заглянул кто-то помимо молчаливого Таги. Этим «кем-то» оказалась Вероника.

Она выглядела такой же уставшей и опустошенной, как и на Барнарде-1. Смыв с себя копоть и кровавую грязь войны, она стала походить на долговязого подростка. На девочку-переростка. Это впечатление усиливало то, что фигуру дочери Гордона Элдриджа скрадывали мужские брюки вечно модного среди военных цвета «хаки» и черная безразмерная куртка. Куртка астрогатора, – ведь на службе у Шнайдера Вероника командовала кораблем.

Вероника не пользовалась косметикой. На светлокожем лице виднелись рубцы заживающих ссадин. Как бы в резонанс строгой одежде, она уложила светло-пшеничные волосы в простую прическу. И закрепила ее дешевыми девчоночьими заколками.

Глядя на эту девочку (девушку, молодую женщину), Раскин испытал жгучее желание провалиться сквозь палубу и еще дальше – в космос. Он по-прежнему валялся под капельницей, поверх одеяла, в трусах и футболке. Со столетней щетиной на щеках. Немолодой, скверно выглядящий, а теперь еще и прикованный к койке человек. Тираннозавр на границе эпох.

Павло прекратил треп о кознях всемирного еврейства и разделе масонами Большого Космоса, громко хлопнул себя резинкой от трусов по покрытому черной порослью животу и захихикал:

– Бедная крошка Элдридж! Так мечтала вытащить своего папашу! – он повернулся к Раскину. – Так что теперь тебе придется ее удочерить. Ну, после всего того, что между вами было.

Вероника ни словом, ни жестом не дала понять, что ехидные слова Павло попали в ее уши.

– Ты восстанавливаешься? – спросила она Раскина просто и без обиняков. Неожиданно он понял, что холодный тон Вероники и сам вопрос, касающийся того, что с ним происходит с «технической» стороны, его обидел. Во сто крат приятнее было бы услышать обычное «как дела?», лениво-неформальное «как ты?» или даже насквозь американское «ты в порядке?». А так, словно обратилась к роботу.

– Восстанавливаюсь, – поспешно пряча под одеяло узловатые ноги, подтвердил Раскин.

– Прекрасно, – Вероника качнула головой. – Ты – серьезный спец, если прошел через Забвение. И быть может… – она задумалась. – И быть может, – продолжила через несколько секунд, – что все не так уж плохо… Но сначала я хотела бы увидеть тебя в форме. Ладно?

– Лучше определимся сейчас, – пробурчал Раскин, глубже забираясь под одеяло. – Вы все мне – поперек горла. Особенно мой незатыкаемый земляк. Он говорит обо всем о чем угодно. Но ответить на прямой вопрос почему-то не в состоянии.

– Конечно. Он не имеет полномочий давать тебе конкретную информацию…

– И шайтан с ним! Я хочу знать, кто вы такие и что вам от меня нужно! – Раскин понимал, насколько жалко звучат требования из уст забившегося под одеяло нездорового человека. Особенно когда ему приходится повышать голос.

Вероника упрямо поджала губы.

– Как только Томас тоже… окажется в форме, он объяснит тебе все. А пока, – она посмотрела в глаза Раскина, – спи, ешь и набирайся сил. Волноваться за свою жизнь у тебя нет причин. Если ты сам не прервешь… восстановление. Я слышала, модифицированные колонизаторы на это способны.

Раскин отметил, что она заменила привычное в обиходе слово «мутант» эвфемизмом.

– Вероника, кто вы? Люди или чужие? – спросил он напрямую.

Павло запрокинул голову и звучно расхохотался.

– Я ему… про борщи со сметаной… А он мне – чужой! – выдавил сквозь смех.

– Свои, свои, – улыбнулась Вероника. Ее глаза немного оттаяли. – Мы – люди, я бы на твоем месте не сомневалась.

– Вероника, я ведь не простой уборщик риса из Южного Китая. Вы пользуетесь технологиями, которые никогда не применялись в космосе людьми, и в то же время ваше ручное оружие – какие-то кустарные автоматы. Вы не принадлежите ни к одному силовому ведомству Федерации, – это легко понять, глядя на ваши повадки. И если вы спросите мое мнение, я отвечу, что больше всего вы напоминаете либо отряд плохо законспирированных инопланетян, или же головорезов с большой дороги. Только на этой дороге вы привыкли иметь дело совсем не с жителями Земли…

– Мы и есть – головорезы, – согласилась Вероника. – И не первый год режем головы Треугольнику во имя твоего спокойного сна и сна твоих родных. Причем, ты прав, не в пространстве людей, поэтому на Земле о нас знают немногие.

– У меня нет родных, – почему-то вырвалось у Раскина. Неужели с этими светлыми глазами он решил быть откровенным?

– Тем лучше, – вновь холодно отреагировала Вероника. – Быть может, ты станешь нам полезным…

– Я не так давно согласился быть полезным, – ответил ей Раскин, – и чем это все закончилось?

Вероника покачала головой.

– Пусть с тобой говорит Томас, – решила она.

– Как его голова? – поинтересовался Раскин.

Вероника подняла и опустила плечи.

– Таги делает все, что в его силах. Томас крепкий, я думаю, что он поправится быстро. Хотя у него, конечно, нет таких регенеративных способностей, как у тебя.

– Ты много знаешь о мутантах, верно? – спросил Раскин.

– Не очень. А мой отец, он и вправду был неплохим парнем?

– Эй-эй! – вмешался Павло. – На этом месте вступает оркестр: звучит незатейливая, но одновременно трогательная…

– Заткнись, Павло! – бросила Вероника. Вновь повернулась к Раскину. Сказала: – Я рада, что тебе уже лучше. Будь другом, восстанавливайся скорее!

Раскин поблагодарил. В душе он остался доволен, что Вероника Элдридж не пожалела для него пары теплых слов. Пусть хоть и в конце разговора.

Космос – велик и холоден. Он жадно поглощает любое тепло. Выпивает его вакуумом, втягивает в прорвы черных дыр. Поэтому тот, кто излучает тепло, рискует оказаться опустошенным в первую очередь. А значит, здесь нужно быть холодным, замкнутым и компетентным. Жизненно необходимо. Иначе рискуешь превратиться в трухлявый хитиновый экзоскелет, осушенный одним глотком пауком-Вселенной.

– Как тебе наша Элдридж? – не замедлил спросить Павло, как только за Вероникой закрылась дверь. – Командир «скаута»! – он скривил губы. – Знаешь, оба бойскаута из ее экипажа – давно покойнички!

Раскин не ответил. Ему не хотелось говорить о дочери своего давнего товарища с этим человеком. Да и с кем бы то ни было еще. Вероника покинула пропахший мужским потом и лекарствами лазарет, но ему казалось, что на том месте, где она только что стояла, осталось светлое пятно. Солнечный зайчик на металлической переборке.

– Спал с ней два раза, – поделился Павло. – И в третий раз тоже бы не прочь, если бы дала. Не дает чего-то! Ты знаешь, она вообще лесбиянка. До сих пор бредит какой-то или Ирой, или Ирен. Тоже капитаншей эта Ирен была… Так вот, со мной легла ради эксперимента. Да и от скуки – женщин у нас маловато будет…

– Она что, называла тебя в постели женским именем? – спросил сквозь зубы Раскин.

– Ну и сука же ты, Федя! – обиделся Павло.

Раскин вздохнул с облегчением. Он понадеялся, что не услышит бодрый басок Павла, ну, хотя бы до ужина. Не тут-то было.

– Она же из женской летной академии! – таким тоном, будто сказанное все объясняет, продолжил Павло. – У них там это… – он вывалил алый, как у собаки, язык и поболтал в воздухе его кончиком, – обычное дело. Все равно что для нас – гонять шкурку. – Он встрепенулся от внезапной мысли. – Ты, кстати, если захочешь погонять, – только скажи. Я отвернусь. Всего-то!

– У меня не гоняется уже! – злобно процедил Раскин.

– А-а… – протянул Павло. – Ну, тогда ты отвернись. А то чего-то не дают покоя воспоминания. Эх, Вероника, Вероника…