Текст книги "Берег Стикса"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Римма кивнула. Её щёки побелели сквозь румяна.

Антон пошёл в темноту, чувствуя, как подкашиваются ноги, страстно жалея, что при нём нет фонарика. А лучше – прожектора. Темень тут была – глаз выколи. Какой-то маленький зверь – котёнок или крыса, шмыгнув из-под самых ног, чуть не остановил Антону сердце.

А самое худшее было – что этот мрак вокруг был просто набит тёмными астральными сущностями. Антон не чувствовал их, не видел аур, не прозревал тонкий мир, как Римма, но даже он чувствовал зло, которое выжимало из пор холодный пот и стискивало мышцы судорожными спазмами.

С чего это Римме так нервничать, если всё чисто? Нет, нечисто, очень нечисто.

Двор был тёмен, как могила, только лунный свет, призрачный и неверный, освещал его, не ярче, чем одинокая свеча освещает огромный зал. Антон пробирался ощупью, волоча ноги, слыша, как в ушах грохочет собственное сердце, шаря глазами во мраке в поисках высокой тонкой Ларисиной фигуры, но вдруг увидел…

Антон замер на месте.

Лариса лежала ничком на мокром асфальте. Бледный лунный отблеск едва обрисовывал её беспомощно размётанное тело, руку, отброшенную в сторону, вцепившуюся пальцами в грязную наледь.

Этот ужас, плотский, реальный, настоящий ужас мгновенно вытеснил из головы Актона все потусторонние страхи. Он подбежал, кинулся на землю рядом с ней, ушиб колени – перевернул её лицом вверх. Впустил в свой разум только полосу грязи на Ларисиной щеке и её слипшиеся светлые ресницы. Расстёгнутую куртку. Тающий снег на сером пушистом джемпере.

Прижал два пальца к её шее. Чудовищно долго ждал, пока не почувствовал еле-еле заметное биение иссякающего ручейка жизни. Дыхания было не слышно вовсе.

Прокусил губу, чтобы не завыть в тоске и ужасе. Поднял обмякшее тело, показавшееся слишком тяжёлым. Уже не обращая внимания ни на колдобины, ни на темноту, потащил Ларису к машине. Её голова прислонилась к его плечу. Его слёзы текли на её волосы, а волосы пахли ладаном.

Холодной ночью и ладаном.

Римма выскочила из машины, когда увидела его.

– Что случилось, Антоша? – спросила она, и вопрос вместе с неуверенным тоном Антона взбесил.

– Это вы мне скажите, что случилось! – рявкнул он и шмыгнул носом. – Это вы её туда послали!

– Антоша, понимаешь… – забормотала Римма, как-то смешавшись, поблекнув, потеряв обычный апломб, и Антон, осторожно, насколько смог, опуская Ларису на капот машины, бросил ещё резче:

– Да что вы раскудахтались?! «Скорую» вызывайте! «Скорую», слышите!

– Да, Антоша, да, – Римма крутила в руках сумочку, но не предпринимала ни малейших попыток вытащить оттуда телефон. – Надо вызывать «скорую», но как мы объясним…

– Да какая разница! – закричал Антон в отчаянии.

Он стёр слёзы рукавом, размазывая грязь, и хотел забрать сумочку из Римминых рук, но Римма его отстранила. Она как-то быстрее пришла в себя.

– Антоша, отсюда звонить не надо, – сказала она твёрдо. – Мало ли что могут подумать. Наверное, лучше отвести её ко мне. И «скорую» вызвать ко мне домой. А врачам сказать, что она – наша знакомая, была у нас в гостях, ты пошёл её проводить и она упала во дворе. Это будет лучше.

– Это же… – её речь ошарашила Антона, как удар в лицо. – Зачем?

– Знаешь, врачи обычно – такие циники…

– Римма Борисовна, но ведь если…

– Хватит, Антон, – сказала Римма уже чуть раздражённо. – В конце концов, обычно я лучше знаю, что делать.

– А в этот раз…

– Вот что, милый. Вытри-ка лицо и пойми простую вещь. Я её предупреждала. Она знала, на что идёт. А теперь помоги мне устроить её сзади.

Антон обнял Ларису, чтобы снова поднять, и в смертной тоске подумал, что обнимает её только потому, что она ничего не сознаёт и не видит. И что мир несправедлив и жесток. И что если Лариса умрёт по дороге к Римминому дому, Римма будет виновата. О репутации заботится, подумаешь… Ведьма!

Но встретившись с Риммой глазами, Антон устыдился собственных мыслей. Может, всё как-нибудь обойдётся, подумал он, укладывая Ларису на сиденье.

Может, Римма сделает так, что всё обойдётся. Не судите да не судимы будете.

Лариса висела на плече у мертвяка, который шёл по воняющему хлоркой коридору. Вся загробная команда перла сзади, топала, сопела и пыхтела, распространяя зловоние. Вот зачем им хлорка, подумала Лариса отстранённо.

Её вонь отбивает почти любую другую вонь. Дерьма или дохлятины – всё равно. Какое славное местечко – наш замечательный клуб.

Менеджер – как жаль, что на него кольев не хватило, подумала Лариса – отпер дверь с надписью «Посторонним вход строго запрещён». Угу. То самое место. Живые здесь не ходят.

Их сюда носят, подумала Лариса, и впервые холодок тихого ужаса прополз вдоль её спины. Зачем?

Её пронесли по коридору из сна, ужасному коридору, с оштукатуренными стенами и полом, выложенным плиткой, мимо оцинкованных дверей, из-за которых тянуло свежим мясом, кровью и падалью. Ей казалось, что сейчас коридор свернёт – и она увидит огромное окно с пыльным стеклом, а за ним – кладбище с блуждающими огоньками, но этого не произошло.

Вместо окна за поворотом случилась монументальная дубовая дверь. Резной готический орнамент придавал двери такой вид, будто мертвецы украли её из осквернённой католической церкви. Или со старинного склепа сняли. Лариса поморщилась, когда её проносили между распахнутых створок.

Рассмотреть помещение за дверью, вися на плече трупа вниз головой, было сложно – Ларису только чрезвычайно удивили тряпичные ароматизированные лепестки, какие продаются в «Рив-Гош» по рублю за штуку для ношения в сумочках. Тут весь пол был засыпан этими лепестками, тёмно-красными, распространяющими запах искусственных роз, таким толстым слоем, что мертвяки шли по ним, как по ковру. Жалкая попытка освежить несвежую атмосферу?

Мертвец, который нёс Ларису, сбросил её с плеча на что-то, довольно жёсткое. Лариса ударилась плечами и затылком.

– Легче, дурак, – сказала сердито – и тут почуяла Эдуарда.

Ей удалось справиться с ужасом, разговаривая с ним по телефону, но тут он был во плоти, и волна ужаса нахлынула такая, что Лариса задохнулась. Сквозь мутную пелену дикого страха она разглядела только его лицо, землисто-бледное, склонившееся над ней, с отвратительной сладкой улыбочкой. За головой Эдуарда, на которой, почему-то, красовалась нелепая, бутафорская какая-то диадема с громадной блестящей стекляшкой, изображающей рубин, возвышался круглый масонский купол, освещённый электрическими свечками. Ларисе вдруг стало так истерически смешно, что страх чуть-чуть отпустил.

– …она Серого завалила, колом в живот, – услышала Лариса голос охранника. – А Вове глаз колом выбила, осиновым, представляете, босс? Оба – того, упокоены. Как только додумалась… Меня вот вилкой пырнула серебряной, больно, как чёрт знает что. Полечиться бы, босс…

– Успеешь, – отрезал Эдуард. – А бойцов новых сделаем. Ерунда.

Лариса тем временем опомнилась настолько, что принялась оглядываться по-настоящему. То, на чём она лежала – стол, может быть, или алтарь, накрытый чем-то, вроде церковной парчи, стоял в центре этого зала, похожего на дешёвую декорацию к спектаклю о масонах или чернокнижниках. Огромное зеркало в раме из позолоченной бронзы, больше человеческого роста, возвышалась прямо напротив этого жертвенника – и Лариса видела в зеркале какую-то тёмную бездну, прорезанную огоньками свечей, и смутные очертания зала, которые будто накладывались на пульсирующий мрак. Ни сама Лариса, ни мёртвые твари в этом странном зеркале не отражались.

А Эдуард рассматривал Ларису масляными глазками, но не так, как смотрят на беспомощную соблазнительную женщину, а так, как созерцают дорогой деликатес на тарелке. Даже губы облизывал. На нём вместо обычного дорогого костюма был надет какой-то дурацкий балахон, белый, атласный, с красной каймой по подолу, со здоровенным золотым диском, на якорной цепи свисавшем с шеи. Это было бы дико смешно, если бы Эдуард не крутил в руках по давней привычке блестящий продолговатый предмет.

На сей раз – не «паркер» с золотым пером.

Скальпель.

– Жаль, что я не кинорежиссёр, Лариса Петровна, – говорил Эдуард вкрадчиво и почти ласково – так говорят в романах инквизиторы. – В семидесятые годы, если мне не изменяет память, на экраны вышел фильм под названием «Сладкая женщина»… Я бы римейк снял. С вами, Лариса Петровна, в главной роли. Сладкая вы, моя дорогая, редкостно…

Мертвецы из его банды стояли поодаль и ждали. У них только слюна не капала с клыков, но то один, то другой из них вдруг принимался нервно облизывать губы. Зрелище было фантастически гадким.

Я не смогу отсюда выбраться, вдруг поняла Лариса. Просто не смогу. Они жрали мою душу, когда я тут танцевала, но время вышло – и теперь они собираются меня доесть. Сожрать тело.

Ужас ударил под дых, как раскалённый клинок. Лариса вспомнила те моменты, когда покончить с собой ей казалось легче, чем ожидать убийства – и окончательно осознала то, о чём уже давно догадывалась её интуиция. Это было действительно страшно, но больше – это было унизительно и мерзко. Боль, смерть – дела, о которых Лариса так много думала, что уже привыкла. А пожирание живьём – ходячими трупами, гниющими на ходу…

Ворон! Да где же ты, Ворон?! Их тут много, а я одна, я связана, я беспомощна – где же ты?! Ты же всегда приходил, когда я попадала в беду! Ворон, Ворон, я понимаю – если они меня сейчас убьют и сожрут, я никогда с тобой не встречусь. Я просто исчезну – они сожрут мою душу вместе с телом!

Лариса прокусила губу, чтобы не заорать в голос.

– Мы с вами всегда отлично понимали друг друга, – продолжал Эдуард, улыбаясь. – Вы очень разумная женщина, Лариса Петровна, и ещё – вы стильная женщина. Такие служащие, как вы, делают честь заведению. Мои гости от вашей медовой сладости были просто в восторге. Но, к сожалению, мне показалось, что вы готовы нарушить контракт. Как я уже говорил, это совершенно недопустимо…

Острые блики на мерно вращающемся скальпеле в его бледных пальцах гипнотизировали Ларису. Она постепенно погружалась в транс бесконечного отчаяния, а пытка ласковостью мертвеца всё продолжалась – и Ларисе казалось, что ей конца не будет. В те мгновения она поняла, как истязуемые начинают желать смерти, чтобы прекратить мучения – голос Эдуарда лился густой липкой патокой на лицо, это было тяжелее любой физической боли.

Он как-то научился причинять боль непосредственно душе, подумала Лариса в тоске. Это невозможно вынести, хоть бы сознание потерять, Ворон, где ты…

Грохот и звон бьющегося стекла показался Ларисе громким, как взрыв. И свежим – если звук может быть свежим. Или, на самом деле, свежим был неожиданный ветер, рванувшийся в зал сквозь разбитое зеркало. Запахи надушённых тряпок, гнилого мяса, дешёвой парфюмерии снесло этой серебряной струёй чистоты, снега и ладана.

Лариса закричала бы, если бы судорога не сжала ей горло – в пустой зеркальной раме стоял Ворон. Его вид был ужасен и великолепен; волосы разметались вокруг лунно-белого лица, на котором глаза рдели, как угли, золотисто-красным, нечеловеческим огнём. Верхняя губа вздёрнулась, обнажив клыки – два длинных острия, как у рыси или пумы, но передний резец был по-прежнему сломан, как при жизни. Фрак бы ему, нежно подумала Лариса – свитер и джинсы не подходили к его новой ипостаси, излучающей силу и январский холод.

Лариса улыбнулась онемевшими губами. Как бы ни обернулось – он сломал решётку.

Ворон спрыгнул из рамы на пол, усыпанный красными лоскутками – и остановился.

– Добро пожаловать, Виктор Николаевич, – услышала Лариса умильный голос Эдуарда, в котором насмешливая приветливость мешалась со смертельным ядом в дикой концентрации. – Ах, как мы всегда рады видеть вампира в нашем простеньком заведении… куда вампиры обычно не заходят.

Вампир, подумала Лариса отстранённо. Ну да.

Ворон издал низкое кошачье урчание – звук, совершенно ему не свойственный – и дёрнулся вперёд, как человек идёт против сильного ветра. Его нога проехалась по паркету на лепестках – он едва не упал, не сдвинувшись с места.

– Вот это я называю большой удачей, – сказал Эдуард, и яд в его голосе уже превысил все допустимые нормы. – Знаешь, что смешно, Виктор? То, что ты, ничто, самоубийца, тень, фикция, похоже, вообразил себя вправе вот так вламываться к сущностям, которые старше тебя на сотню лет и сильнее в тысячу раз. Руки целовал белобрысому шотландцу?

– Ты б ему задницу целовал, если бы сумел уговорить, – прошипел Ворон. Его ноги скользили по полу, разбрасывая лепестки, но сделать шаг почему-то оказалось непосильной задачей.

– Виктор, Виктор, остынь, – сказал Эдуард. – Я же тебя ждал. Теперь у нас будет обед из двух блюд. Живая женщина и плохонький, но вампир. Только её я выпью сразу, а тебя – постепенно, весьма постепенно… Тебя мне надолго хватит, дорогуша.

Ворон снова рванулся вперёд, сквозь загустевший воздух, как сквозь какую-то прозрачную тягучую массу. «Ворон, Ворон, – думала Лариса, глотая тот же густой удушающий воздух и захлёбываясь им, – давай, давай, пожалуйста, ты можешь! Ну ещё немного!»

– Это, видишь ли, ошибка, – брезгливо проговорил Эдуард. – Ошибка думать, что голод придаёт сил. И ошибка думать, что тебя ведёт что-нибудь, кроме голода. Что, Виктор, теперь её кровь тебе слаще, чем твой героин, а? Нет, дорогой, нет, это – моя пища, на чужую пищу зариться не годится. Охотиться надо самому, вампир. А все права на эту женщину ты ещё при жизни продал.

Лариса ощутила, как вокруг делается теплее. Как ледяной запах становится слабее и глуше. Лицо Ворона было совершенно потерянным. Ты поверил? Ты поверил этой гадине? Нет, вещая птица, нет, родной, я-то знаю, что я тебе – не жратва, я знаю, почему ты пришёл, я верю, что ты меня любишь, не слушай его…

– И не надейся на своего шотландца, – сказал Эдуард с насмешкой, которая сделалась как-то веселее. – Закон джунглей и вампиров гласит – каждый сам за себя. А ты один – просто ничто. Ты сам, в сущности, пища.

Нет, это ложь! Я за тебя! И ты – за меня! Так же всегда было! Я знаю! Давай!

– И не воображай, что вы с ней в разных мирах, – ухмыльнулся Эдуард почти победительно. – Знаешь, как в старину говорили? Долгая скорбь приводит в ад. Она сама рвалась к тебе за эту грань. Теперь, как бы там не было – живой она уже не будет. Она сама хотела быть пищей – правда, твоей, но ведь в легендах вместо мёртвого жениха всегда приходит демон, Виктор.

Лариса увидела, как из угла глаза Ворона через щёку проползла капля крови, очень тёмной, почти чёрной. Воздух остановился. Мертвецы, застывшие в отдалении, ожидающие момента, зашевелились. И вдруг её осенило.

Я уже?! Уже где, в преисподней? В тонком, будь он неладен, мире? Но тогда же ты не откажешься от моей силы, а, Ворон?! Ведь мне это уже не повредит?! Может, мы с тобой и ничто поодиночке – но вместе, мы вместе, неужели мы не сможем справиться с этой дрянью?!

Ворон вздрогнул и отвёл глаза от глумливо ухмыляющегося Эдуарда. Лариса поймала его напряжённый взгляд и завопила мысленно, изо всех сил, всем страстным желанием соединиться и не разлучаться больше: «Бери же, бери!»

И почувствовала, как поток силы, не имеющей названия, хлынул из её тела Ворону навстречу, как сияющий мост между душами – и Ворон на миг стал фигурой из чистого лунного света. Краем глаза Лариса увидела, как мертвецы, спотыкаясь и скользя, топоча, шарахнулись в стороны, а Эдуард отлетел к стене и приложился к ней спиной. Ворон в один длинный рысий прыжок пересёк расстояние от зеркала до жертвенника, на котором лежала Лариса – и вспорол клыками собственное левое запястье.

Из рваной раны хлынула кровь, слишком тёмная, чтобы быть человеческой. Ворон протянул руку к Ларисиным губам и проговорил, задыхаясь:

– Пей, Ларка! Пей, дружище, мы их сделали.

Лариса прижалась раскрытым ртом к его коже. Кровь была обжигающе-холодной или наоборот, леденяще-горячей, несколько секунд она била струёй – и Лариса, сделав несколько быстрых глотков этого жидкого огня, ощутила, каким невесомым и каким сильным становится её тело. Лариса целовала рану и чувствовала, как растерзанная плоть закрывается под её губами. Когда кожа на запястье Ворона стала гладкой, Лариса дёрнула плечами, чтобы порвать липкую ленту, но лента рассыпалась прахом. Ворон взял её левую руку, поднёс к губам и посмотрел вопросительно.

– Ну что ты замер! – нетерпеливо прошептала Лариса, облизывая губы. – Тебе надо прокусить, чтобы крови выпить – так давай!

И подумала, что, кто бы ни был «байкер» или «белобрысый шотландец», который целовал ей руку в этом самом месте, Ворон – круче. Укус был нежнее поцелуя. Прикосновение клыков показалось Ларисе электрическим разрядом, прошедшим её насквозь по перетянутым проводам нервов. Грозовая стихийная сила наполнила её и перелилась – Лариса вдруг поняла, что Ворон плачет. Она подняла голову, встретилась с ним взглядом. Его глаза были сухи, только на щеке осталась полоска запёкшейся крови. Но внутри… душа… Лариса в благоговейном ужасе поняла, что сквозь её разум текут его мысли.

«Я просто тварь мелкая… Ты детей хотела, Ларка… а теперь детей не будет».

«Что было – то было. Ворон, драгоценный, неужели ты не понимаешь, что сейчас прошлое уже не важно?»

«Я действительно продал тебя за героин. Я ни черта не стою. Ты теперь – Княжна Вечности, а я – тень…»

«Ты действительно меня не продавал. И ты меня спас. И я – Княгиня Вечности, а не Княжна. Потому что ты, наверное, будешь моим Князем. И не бей себя ушами по щекам – тебе не к лицу».

И их губы, руки, души соединились совсем, в потоке чистой энергии, искрящемся, холодном, свежем, как водопад, когда Лариса вдруг поняла, что вокруг уже мокрая весенняя улица, тёмное рваное небо с огромной луной, облизанной с краю, как мороженое, ветер, ветер, ветер…

И ветер благоухал жизнью, спящей жизнью вечного города.

Антон стоял на коленях около дивана.

Над диваном горело маленькое бра, освещавшее бледное Ларисино лицо. Лариса лежала совершенно неподвижно, и Антон делал страшные усилия, пытаясь уловить, поднимается ли её грудь от дыхания.

Её руку, худую и холодную, он сжал между ладонями, но она никак не согревалась. Пульс Ларисы под пальцами Антона то терялся, то снова возникал, как иссякающий родничок в густых зарослях. В великолепной комнате Риммы было душно, пахло сандалом, пачулями, лотосом, а Антону мерещился запах ладана от Ларисиных волос.

Антон смотрел в её осунувшееся лицо и думал, что сделал какую-то громадную непоправимую ошибку.

В кресле поодаль сидел Жорочка. Он разговаривал с Антоном. Он начал разговаривать сразу, как только его мать и Антон внесли Ларису в комнату и положили на этот диван, сделав только одну паузу – когда запирал дверь за Риммой. Римма пошла встречать «скорую помощь».

Жорочка, вероятно, имел в виду утешение Антона. Но его слова, в которых Антону, стоящему на коленях к нему спиной, слышалась обычная улыбочка, почему-то производили совершенно обратное впечатление. Врезать бы ему, думал Антон, мирное существо. Ну что он бубнит? Просветлённая… мразь.

Отчего ж это он меня сегодня так бесит? Просто убил бы…

– …нет ничего страшного, – говорил Жорочка, улыбаясь. – Знаешь, ведь, в сущности, тело всё равно даётся только на время, а потом высшие силы всё равно должны забрать душу. Жалеть об этом нельзя. Ты думаешь, ей плохо, а ей хорошо. Она теперь уже на дороге в высшие сферы тонкого мира, понимаешь? Мамочка говорила, что её должны встретить астральные проводники, несмотря на то, что она была очень грешной при жизни. Считается, что такие попадают в ад, но на самом деле ада и рая нет, есть только девять сфер, и на каждой из них…

– Заткнись, а? – попросил Антон, не поворачиваясь. – Она же не умерла ещё, сейчас скорая приедет. Что ты каркаешь?

– Она, наверное, умрёт, – сказал Жорочка, и улыбка в его голосе была ещё явственнее. – И на самом деле это хорошо. Понимаешь, в астральных пространствах она сможет потихоньку достичь просветления, которого ей было не дано на земле…

Антон оглянулся. Жорочка смотрел на Ларису и улыбался. Глаза у него замаслились, а губы были мокрые. И капелька слюны блестела на подбородке.

– Теперь всё будет правильно, – сказал Жорочка удовлетворённо. – Мамочка говорила, что Лариса очень сильно нарушала законы мироздания. Теперь ей всё объяснят те самые сущности, которых она считала несуществующими, и ей придётся поверить…

Антон смотрел на него и чувствовал тихий безотчётный ужас. «Заткнись, пожалуйста, заткнись», – хотел взмолиться он, но тут тело Ларисы содрогнулось так, что дёрнулась рука у Антона в ладонях.

И Антон увидел, как Лариса судорожно вздохнула и прошептала: «Бери же, бери…» Её глаза широко раскрылись и остановились, уголки губ дрогнули и замерли в незавершённой улыбке. И всё.

Антон смотрел на неё в каком-то столбняке, думая, что надо что-то делать, что-то делать, но не в силах сдвинуться с места. Что-то внутри него оборвалось и упало. Хотелось биться головой об стену, но не было сил и на это.

– Умерла, – радостно сказал Жорочка. – Я же говорил.

Антон обернулся, взглянул на него совершенно больными глазами – и его вывернуло на шикарный Риммин ковёр в бордовых разводах. И ещё раз.

И рвотные спазмы ещё не прекратились, когда в коридоре послышалось звяканье ключа в замке.

В комнату вошли, сопровождаемые Риммой врач и фельдшер со «скорой».

А лёд на Неве уже начал таять.

У другого берега он ещё поднимался белой грядой, а у этого уже плескалась узкая полоска воды, чёрной, таинственно, зеркально мерцающей – и в ней плыла луна в зеленоватом тумане, дробилась дорожкой, смешивалась с плавающим в этой блестящей черноте светом фонарей, переливалась и текла. И гранит зеленел от луны и золотился от фонарей, а чёрные деревья тянулись к ветреному небу, и вдыхали ночную сырость, и ждали рассвета.

Лариса и Ворон сидели на спуске к воде, на корточках, прижавшись друг к другу плечами, и пили кагор из горлышка одной бутылки, как когда-то в школе пили из одной бутылки пепси-колу. Зеленоватый светящийся туман окружал и их призрачные фигуры, путаясь в их волосах, зажигая глаза, оттеняя лунную бледность лиц – но они сами его не замечали, а по крайней мере, в километре вокруг, в спящем городе не нашлось глаз, чтобы это увидеть. Кроме…

Шёл четвёртый час, самый тихий и глубокий час ночи. Час Хозяев.

«Почему – Хозяев? – молча спросила Лариса, спрятав лицо на груди Ворона и вдыхая его ванильный запах. – Это мы-то – Хозяева? Скажешь…»

«Ты – Королева Ночей. Я – господин Никто, – усмехнулся Ворон. – Когда сойдутся две темноты…»

«А если ты будешь надо мной смеяться, я тебя за ухо укушу. Оно очень рядом, знаешь ли…»

«Как я посмею, Княгиня?! Ой, прекрати, щекотно… Ларк… чёрт, тебе интересно, или ты…»

«Мне всё вместе. Мы – Хозяева, да?»

«Мы – Хозяева Ночи. Властители Смертей. Правда, фиговые…»

«А вот это ещё почему? А мне вот Артур сказал, что я очень интересная Княгиня».

«А Артур вообще джентльмен… а если серьёзно, мы молодые ещё. Мелкие и глупые вампиры. Только что вылупились… на всё это чудо, на Инобытие, я хочу сказать, вылупились, как новорождённые цыплята».

Лариса рассмеялась. Зеленоватое и голубое сияние, окружающее её, вспыхнуло ярче, брызнуло искрами. Искры растаяли на губах и ладонях Ворона.

«А мы потом тем, тварям, наваляем? А, вещая птица?»

«Знаешь ещё один закон джунглей? Благородные хищники не обращают внимания на бандарлогов».

«А если с кем-нибудь другим случится беда?»

«Ларка, понимаешь, это – не беда, а судьба. В данном конкретном случае – наказание для нас, грешных. Кто сможет – тот выплывет. Не сможет – не выплывет. Но путь себе всё равно выберет сам. Мы же выбрали».

«Жестоко».

«Не жесточе жизни».

Выпили ещё и поцеловались. Лунный свет стекал с их волос мерцающими ручейками, как вода.

«Служить Смерти?»

«А что тебя стопит? Смерть – штука страшная, загадочная, мучительная иногда… но роды, в сущности, не слишком-то принципиально от неё отличаются. Переход между мирами. И, между прочим, весьма себе страшный, загадочный и болезненный. Так что просто смотря куда рождаться… А мы… мы будем меняться с живыми… этим…»

Ворон беспомощно взмахнул рукой, не в силах подобрать подходящий образ, но Лариса поняла рисунок его эмоций.

«Меняться? Мы им – силу уйти в другой мир, они нам – силу остаться, так? Круто! А говорят – кровососущие трупы…»

Ворон грустно ухмыльнулся, прижимая Ларису к себе.

«А вот кровососущие трупы ты видела. Это те, кто не меняется».

«Красиво ты это сказал. В смысле – и сам не меняется, и с другими ничем не меняется? И поэтому они – наказание, да? В смысле – человек сам себя награждает и наказывает, так?»

«Умная – страшное дело. Может, Артур даже и прав… где-то в глубине души… где-то очень глубоко…»

Затеяли возню. Струи света разлетались в стороны, ломаясь о воду, скользя по парапету, взлетая к луне… Фонарь над спуском вдруг ослепительно вспыхнул и погас – и Лариса с Вороном, каким-то образом одновременно догадавшиеся, что это их вина, переглянулись с виновато-лукавыми улыбками, как напроказившие дети.

«Пошли побродим, – предложила Лариса и боднула Ворона лбом в плечо, как кошка. – А то всю набережную обесточим».

«Конечно, Княгиня. Сию минутку-с. Позвольте ручку-с».

«Не позволю! Пусти… ну Ворон! Правда, пойдём, а?»

Ворон подхватил Ларису за талию, крутанул вокруг себя и поставил на землю. Спящий мир вокруг звучал тихим и нежным гитарным тоном, мрачноватой, тёмной, прекрасной мелодией. Луну прикрыло полупрозрачное облако, превратив её в матовый круг, еле видный среди набежавших туч, поднялся ветер, качнув мокрые ветви, подернув воду холодной рябью – набережная потемнела и показалась бы зловещей, если бы её не освещали два сияющих силуэта: парень и девушка, уходящие в ожидающую темноту Города…

Артур ещё раз взглянул им вслед. Он стоял на мосту, в густой тени, и его высоченная фигура почти не светилась; только лицо и скрещённые кисти рук казались нарисованными мелом на сыром ветреном мраке. Несколько мгновений он следил за уходящими со странным выражением умиротворённой насмешливой грусти. Потом тряхнул головой, перекинул ногу через сиденье мотоцикла и дал газ.

Мотоцикл, такой же призрачный, как и растаявшая в темноте пара, сорвался с места, мелькнул бесшумной серебристой кометой – и пропал, то ли в проходных дворах, то ли в мокром весеннем небе…

Света стояла у Ларисиной могилы и никак не могла уместить в голове, как это могло случиться.

Обыденность превратилась в какой-то абсурд во вторник. Света просто позвонила Ларисе насчёт договориться пойти на работу вместе, а трубку сняла её заплаканная мама.

Сказала, что…

Нет, но почему?

Света выслушала, почему. Какие-то там сосуды около сердца. Какая-то медицинская ахинея. Ну сосуды. Я понимаю. Так значит, Ларка в среду не танцует? И в пятницу?

И никогда?

Да этого просто не может быть!

Тогда Света повесила трубку и долго-долго думала. Ей то хотелось плакать, то становилось холодно от дикого ужаса. Ларка была старше её на два года.

И умерла. Лопнул какой-то там кровеносный сосуд. Пустяк. Бред. Ерунда. Но так что же это выходит? Света, получается, тоже может умереть в любой момент?

И вообще – кто угодно? Вот так, взять и умереть, ни с того, ни с сего?

Света попыталась отвлечься, потому что мысли были чудовищно страшны. Она позвонила в «Берег», чтобы сказать, что дуэт «Сафо» больше работать не может… потому что больше не существует. Она слушала длинные гудки, и думала, как она сможет это произнести, но произносить не пришлось. Длинные гудки сменились короткими. К телефону никто не подошёл.

Света ходила по квартире, как в тумане. Она думала о Ларисе и о Витьке Воронове. Витька был наркоман, а Лариса – нет. И она пережила его почти на год. В чём тут смысл?

Теперь нет их обоих. И жизнь можно задуть, как свечу. Раз – и всё. Как можно исчезнуть, совсем исчезнуть, необратимо, навсегда – оттого, что порвался дурацкий сосудик толщиной со стержень шариковой ручки?!

Оставаться наедине с собой было невозможно. Ехать к старым знакомым не хотелось. Они будут расспрашивать. Света расплачется. Возвращаться придётся поздно. Идти будет страшно. Господи, да всё, всё вокруг – это смертельная опасность! Всё – дорога, машины, электричество, дома, люди – всё годится для убийства! Как же жить?!

Света поехала в «Берег». Просто скажу коротко, заберу остаток денег – и всё, думала она. Скажу, заберу – и домой. В маршрутке было как-то… Света сидела рядом с водителем, и у неё в мозгу горели чёткие яркие картины – как из-за угла вылетает грузовик, как маршрутка не успевает затормозить – и водителя протыкает насквозь рулевая колонка, а в Светино лицо летят осколки стекла, острые, как стилеты…

Это был бред, но его было не выкинуть из головы.

Она попросила остановить на обычном месте и вышла. Побрела вдоль улицы, медленно, раздумывая, потому что тут тоже что-то изменилось. Очень сильно изменилось. На удивление.

Света не видела синей эмблемы клуба на стене стильного стеклянно-бетонного здания, где «Берег» располагался. Здание – вот оно. Над шикарным подъездом – мигающая вывеска «Интернет-кафе». На автомобильной стоянке – пара-тройка разномастных автомобилей. И ни малейшего следа того синего силуэта с веслом, который Лариса называла «Паромщиком». Что это со мной, а?

Света подошла к входу. У дверей стояли и курили двое мужчин – молодой лохматый парень и бородатый дядька в камуфляже. Обернулись. Разулыбались. Света отстранённо отметила, что выглядит неплохо.

– Скажите, пожалуйста, – начала она, ещё не зная, как будет заканчивать фразу, – скажите, а вы не знаете, как пройти к ночному клубу «Берег»?

Мужчины переглянулись.

– Ну-ка, Димка, – сказал дядька, – ты у нас специалист по таким местам, помогай девушке.

Димка яростно почесал в затылке.

– Ну, подруга, – сказал он с дурашливой улыбкой, – в нашем квартале подобных заведений четыре штуки. Но названия «Берег» в досье не числится. Вы не перепутали?

Света в каком-то оцепенении смотрела на знакомый подъезд и молчала.

– Тут через улицу – салон красоты «Берегиня», – сказал Димка. – А?

– А Интернет-кафе тут давно? – спросила Света, чувствуя себя героиней нелепого фильма.

– Года три, – сказал Димка. – А хотите, сходим в другой ночной клуб, а? Ну его, этот «Берег», к чёрту?

Света молча пошла прочь. У неё было безумное чувство, будто две ближайших недели ей приснились. Или их украли из её жизни, эти две недели.

Лариса была права. Этот клуб, появляющийся и исчезающий, был действительно странным местом. И страшным. Он появился, чтобы забрать Ларисину жизнь, и исчез, как только…

– Какое счастье, – сказала Света шёпотом. Она подумала: «Какое счастье, что я жива!»