Текст книги "Берег Стикса"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Этот был не озабоченный. Вернее, озабоченный чем-то, но уж не сексом. Было в нём что-то синтетическое, манекенное, что очень усугублялось чёткой чеканной дикцией динамика в метрополитене. «Осторожно, двери закрываются». И манера двигаться у него была, как у неудавшегося робота. Не дёрганая даже, нет, просто в чём-то совершенно неестественная. Из маленьких серых глаз пристально смотрела цепкая, глубокая, холодная пустота. И белые пластмассовые руки всё время разговора автоматически вертели позолоченный «паркер», как двигающиеся части бесшумного станка.

И отвратительно это было Ларисе непередаваемо. Но Света абсолютно ничему такому значения не придавала, и именно потому, что Эдуард идеально вписывался в её типаж «папика с зеленью», а папику с зеленью полагается мило улыбаться и щебетать.

Что она и проделывала, даже не замечая полного отсутствия какого бы то ни было результата.

А Эдуард внимательно изучал их паспорта: Ларисы Дэй и Светланы Крашениной, двадцать пять и двадцать три, обе – не замужем, детей не имеют. Питерская прописка.

– Значит, проблем с жильём у вас нет?

– Бог миловал, – сказала Лариса.

– Живёте с родителями?

– Нет, разъехались, – что за допрос? Кажется, к нашему номеру это не имеет отношения?

– Танцевали в «Созвездии» и в «Ноу-хау»?

– И сейчас танцуем.

– Хочу отметить, что работать в других местах вы теперь не сможете по условиям контракта. Фирма платит вам достаточно, чтобы претендовать на эксклюзив. Сомнительно, чтобы вы сумели бы найти ещё одно место с пятьюстами долларов за выход. За такие деньги фирма имеет право требовать.

Имеет, имеет. Да отчего ж так неспокойно-то?

– Лариса, вас как будто что-то не устраивает?

– Вы номер смотреть будете?

– Вашу фонограмму прослушали. Она будет звучать оптимальным образом. Зал, как я слышал, вам понравился. Если вы подпишете контракт, то ваш первый выход состоится в ближайшую среду, то есть уже завтра. Номер будет объявлен в афишах так, как вы его назвали: «Эротический шоу-дуэт „Сафо“». Вашу работу видели в „Ноу-хау“ и в „Созвездии“. Для фирмы этого достаточно. Если шоу по каким-то причинам не будет пользоваться должным успехом, то первое выступление станет последним. Предугадать невозможно. Всё зависит от клиентов. Но мне почему-то кажется, что у нас с вами проблем не будет.

– Понятно, – пробормотала Лариса.

– А когда вы платите? – спросила Света таким тоном, каким спрашивают: «Свободны ли вы сегодня вечером?»

– Сто долларов вы будете получать наличными сразу после выступления, – ответил Эдуард тем же манекенным голосом. – Остальное – в конце месяца.

– Круто! – восхитилась Света.

Лариса еле удержалась, чтобы не пнуть её в бок.

– Костюмерную, душ, туалетные комнаты вам уже показали?

– Да, – сказала Света с обворожительной улыбкой. – Шикарные условия.

– Надеюсь, вы тоже довольны, Лариса?

– Я? – «Нет!» – Да, конечно.

– Очень хорошо. Если вопросов больше нет, распишитесь – и ждём вас завтра.

Прочли. Расписались. Встали. Разулыбались. Попрощались. Вышли.

Видеоролик закончился. Лариса допила колючий джин, не чувствуя отвращения, и бросила банку в урну. Сунула в карманы озябшие руки. Стоп-кадр: лицо Эдуарда, белое и какое-то… как тушка замороженной курицы. И эти мерно двигающиеся руки с золотой печаткой на пальце. И мутные цепкие глазки.

Не хочу с ним работать. Не хочу.

А микрокомпьютер внутри Ларисиного мозга тем временем выдал распечатку контракта. Контракт лежал перед глазами в формате А4.

Мелованная бумага. Ночной клуб «Берег». На удивление изящный странный логотип, изображающий тёмный бородатый силуэт с веслом в утлой лодчонке на гребне волны. Типа, паромщик, думала Лариса. Влюблённых много – он один у переправы. Я тихо уплыву, коль в дом проникнет полночь… Эстетно для такого боркерского места. Гламурненько, как говорится…

«Боркер» – Светкино любимое словечко. Обозначает – новый русский, деловой, при всех подобающих регалиях. Дилер, брокер, дистрибьютор. Ассоциируется с поговорками вроде «Кошелёк от боркера недалеко падает», «Хочешь жить – умей крутиться» – короче, оно самое: напальцованный боркер с расфуфыренной секретуткой, в героиновом угаре, на шестисотом «Мерседесе»… И для всего этого соответствующий интерьер. С жидкими обоями, коврами и матовыми светильниками от Мурано.

Паромщик сюда, как будто, не годится. Хотя… у них там имиджмейкеры, дизайнеры, вся эта хрень… Им, вероятно, виднее. Ладно.

Хореографический дуэт «Сафо» в составе гг. Дэй и Крашениной, обязуется… Фирма со своей стороны обязуется… 500$ и так далее… ну, об этом уже говорили. С Эдуардом.

Особые условия. В течение времени, указанного в контракте, не выступать в других местах под угрозой расторжения контракта с оплатой неустойки. Категорически запрещены переговоры с персоналом и посещение служебных помещений с табличками «Посторонним вход запрещён». Интересно. Уж больно необычно. Ах, что же это у вас за табличками делается-то такого, на что нельзя смотреть под страхом смертной казни? Бордель VIP-класса?

Ещё одно. Категорически запрещается спускаться в зал, заказывать любое блюдо или напиток, просматривать меню, вступать в контакт с клиентами фирмы, принимать любые подарки и назначать встречи вплоть до окончания сроков контракта – под угрозой расторжения контракта со всеми вытекающими последствиями. Исключение: в особых случаях контакт может быть санкционирован администрацией. Но даже с разрешения любые проявления интимности недопустимы.

Любопытно как, правда? Обычно как будто наоборот… хотя… кто их, боркеров, знает. Может, у них там – Аглицкий клоб, как в дореволюционной Москве. Всяк с ума по-своему сходит…

– Девушка! Вам жить надоело?!

Окрик закрыл все лишние программы Ларисиного бортового компьютера. Лариса вздрогнула, шагнула назад. Водила за рулём «Газели» покрутил пальцем у виска и умчался. У светофора притормозила маршрутка. Лариса автоматически подняла руку и так же автоматически открыла дверцу и вошла, думая о Паромщике.

Я тихо уплыву…

На лестнице не горели лампочки. Свет уличных фонарей лежал на стенах плоскими слепыми квадратами, ступеньки то призрачно светились в сером полусвете, то совсем пропадали во мраке. На лестнице Ларису вдруг охватил ужас – из темноты в спину пристально уставился бесплотный взгляд непонятно чего. Это было настолько невыносимо, что Лариса взлетела по лестнице легче пуха, торопясь, неуклюже и немыслимо долго попадала ключом в замочную скважину. Попала. Вскочила в квартиру, захлопнула дверь, заперла, защёлкнула задвижку. Несколько мгновений простояла, запыхавшись, задыхаясь, прижавшись к стене в коридоре. Страх не проходил.

Лариса вошла в собственную квартиру, тёмную и пустую, с тем же ощущением тянущей жути. Зажгла свет в коридоре. Потом – в кухне и единственной крошечной комнате. Включила музыку – тоненько зазвенели колокольчики Феи Сластей из «Щелкунчика». Достала из холодильника и надкусила холодное яблоко. Достала из шкафчика бутылку виски и выпила залпом треть стакана, чтобы заглушить тошноту. Передёрнулась от отвращения. Влезла в любимейший плюшевый халатик. Долго сидела на кухне. Курила. Перед глазами по-прежнему парил Паромщик.

Ничего не изменилось. Пустота караулила сзади, по-прежнему смотрела в спину бесстрастным безглазым лицом. Шуршание машин по улице под окном казалось зловещим. Деться было некуда.

Тогда Лариса налила ещё. В конце концов, на белом свете есть старое проверенное лекарство от страха – водка и валиум. Ну уж мы не будем закидываться «колёсами», решили оба «я» разом. Обойдёмся выпивкой. Всё потеплее. Теплее же тебе? Ну вот видишь.

Забавно, заметило старое «я». Вот что тебе надо: немного выпить самой с собой и поболтать с приятным человеком, а разве ты сама не приятный человек? И отпустит. Тоска отпустит. Вот уже даже почти спокойно. Даже немного смешно. Полегчало.

Алкоголичка, возразило новое «я». Виски стаканами жрёшь. Под Чайковского. В одну харю. Скоро под лунный свет начнёшь. Как офицер-пропойца в романе Куприна.

А, ну и что, отмахнулось старое «я». Зато вот веки потяжелели и ногам тепло. И можно попробовать лечь баиньки. Просто сладко-сладко поспать. А чем быстрее заснёшь, тем быстрее наступит утро. Выключила свет в кухне, позёвывая, на ватных ногах ушла от молчаливого мрака, скинула халат, чтобы надеть ночную рубашку с медведиками. Выключила музыку и свет в комнате, плюхнулась на постель и с удовольствием закуталась в одеяло.

Прошло некоторое время темноты и тишины. Мрак в квартире стоял, как вода, колыхаясь тенями, населившись шорохами. Пятна жёлтого света молча гуляли по потолку. Оконное стекло чуть-чуть подрагивало от ветра, Лариса чувствовала эту еле слышную, незаметную дрожь всеми нервами, будто ветер бил ей прямо в лицо – и это ей что-то напоминало. Все ощущения постепенно, непонятно от чего, обострились до предела – казалось, что кожа щеки различает места переплетения тончайших нитей подушки.

Лариса снова зевнула, но сон куда-то пропал. К шорохам прибавились запахи; со звоном тикали часы, прогремел трамвай, пахло надкушенное яблоко, пахла французская туалетная вода, из кухни доносился смутный запах сигаретного дыма… и потянуло морозной ночью и промёрзшей свежей землёй, так явственно, будто землю внесли в комнату и рассыпали по полу.

Пока Лариса думала, откуда бы мог прийти этот запах, совсем рядом возник тихий звук, вроде низко взятого гитарного тона, потом ещё и ещё – звуки сплетались в тёмную мелодию, в басовый гитарный перебор точной мрачноватой красоты. Это было так удивительно, что Лариса открыла глаза и подняла голову.

В её кресле, в луче слабого света, падающего в окно от уличного фонаря, сидел Ворон. Спутанная грива длинных русых волос закрыла опущенное лицо. Он перебирал струны своей гитары, самодельной гитары, чудесной, как скрипка Амати, голубой и серебряной, которую положили в его гроб.

Ужас окатил Ларису воспламеняющим жаром, потом – ледяным холодом, потом – отпустил. Она медленно села.

– Привет, Ларк, – сказал Ворон, скользя взглядом по гитарному грифу.

– Ага, – сказала Лариса и ей вдруг нестерпимо захотелось хихикнуть. – Привет, птица вещая.

Ворон поднял голову. Лариса совершенно отчётливо видела его бледное худое лицо с длинным носом и глазами вприщур, тёмные, почти чёрные тени под глазами, маленький светлый шрам на подбородке… Ворон был поразительно реален, но выглядел хмуро и, пожалуй, сердито.

– Ну вот на фига ты подписала? – спросил Ворон несколько даже патетическим тоном. – Вот на фига, объясни? Если уж ты ходишь на дурацкие спиритические сеансы, могла бы и послушать, что я говорю.

– Что ты говоришь? – Лариса слегка оторопела, окончательно потерявшись в происходящем. Ворон распекал её так, будто они вчера о чём-то договорились, а сегодня она нарушила договор. Будто он не умер в прошлом апреле, чуть ли не год назад. – О чём?

– Как – о чём?! Эта идиотка, конечно, тупая, как пробка, и не слышит ни черта – медиум, тоже мне! – но всё-таки главное же я ей вдолбил всё-таки! Чтоб ты не подписывала этот дурацкий контракт! Что я за тебя боюсь, и всё такое!

– Во-первых, – возразила Лариса уязвлённо, – про контракт тогда и речи не было. Интересно, что я должна была думать – как не подписывать счёт за квартиру? Во-вторых, кто там, по-твоему, дура? Римма?

– Твоя Светка.

– Ах, Светка! Значит, Светка! А я должна была догадаться! Чудо просто, чудо и прелесть! – Ларисе вдруг стало действительно смешно. – Ворон, вот скажи мне, пожалуйста, как ты это делаешь: каждый раз, когда ты виноват, я почему-то оправдываюсь?

Ворон пожал плечами и опустил глаза к гитаре.

– В чём это я виноват? – спросил из-под чёлки.

– А кто меня бросил, интересно? Ты, если хочешь знать, мне даже не снился всё это время. И вот являешься и с порога принимаешься ругаться. Из-за той, совершенно сумбурной записки. А с чего это мне делать всё правильно? Кто присмотрит за мной, бедной?

– Ну да, начинай сцены, начинай… Соскучилась… без меня тебе пилить было некого?.. Я тебе говорю о важных вещах, а ты…

Теперь Ларисе хотелось одновременно рассмеяться и расплакаться. В фигуре Ворона не было ничего призрачного, она не была ни светящейся, ни полупрозрачной, как обычно говорят о привидениях – разве что лицо казалось бледнее обычного и взгляд приобрёл какую-то странную тёмную глубину. Но он улыбался совершенно родной Ларисе обаятельной насмешливой улыбкой, приоткрыв треугольный кусочек сломанного незадолго до смерти переднего резца – что надо было делать? Бояться? Упасть в обморок от ужаса? Креститься? Опрометью бежать из комнаты?

А Ларисе хотелось подойти к нему и обнять. Удержало только то, что видение и вправду могло рассеяться от прикосновения, а это уже было бы не в шутку больно.

– Вот ты мне объясни, почему ты всё время встреваешь в какие-то истории? – говорил Ворон, положив гитару на колени. – Ну Светка, всем известно, конченая дурёха, но тебя-то как принесло в этот гадюшник?

– Знаешь, что, Ворон, – сказала Лариса с усталой улыбкой. – Ты, всё-таки, единственный мужик на белом свете, который всегда приходил, когда мне было по-настоящему плохо. Это очень и очень серьёзное достоинство.

– И на том спасибо…

– Но скажи – раньше тебе было никак не прийти? Ни разу с прошлой весны, бессовестный ты тип…

Ворон потёр переносицу.

– Ну как тебе объяснить… Как-то так вышло… Ты не поймёшь. Ну, в общем… я и сейчас не смог бы, но я там познакомился кое с кем…

– О! – Лариса надменно скрестила руки на груди. – Она красива?

– Нет, ты опять? Причём здесь?.. Да это просто старый мужик!

Лариса рассмеялась. На душе было легко, совсем легко, так легко, как не было уже очень давно.

– Старый мужик, вот как? Да, Ворон, ты низко пал в моих глазах. Просто ниже плинтуса – как ты мог?

– Ларка…

– Ворон… Ворон… Ворон, хочешь выпить? Или нет, нет, я забыла – вам же нельзя предлагать выпивку, после этого вы уходите и не возвращаетесь, да? Считай, что я этого не говорила.

– Я по-любому не хочу. Да и не могу, чего там… А, да вы, девушка, пьяны-с!

– Ага! Я пью… с тоски! Ты же вот умер, зараза такая, умер, бросил меня – твой поганый героин, будь он неладен, будь неладны вы оба, а я вот пью… Что ж, в петлю влезть?

– Ты что, совсем?! С ума сошла?! Даже не думай!

– Ладно, ладно, ладно, дружище… Я пошутила.

Говорилось как-то совершенно не о том, что надо было бы сказать, но Ларису несло. Тут был Ворон, драгоценный Ворон, единственный и неповторимый Ворон – и ей хотелось болтать, дурачиться, кокетничать, забыв, что он – видение, потусторонний визитёр, дух – или как там?

– Ты вышел из зеркала, да? – спросила она, улыбаясь.

– Нет, ты что, я так не умею. Я – через стену.

– А это проще? Стена же плотная, – Лариса зачем-то дотянулась до стены, постучала по ней кулаком, фыркнула. – Зеркало всё-таки…

– Да Ларка, тут же дело в том, что к стене надо подойти, а зеркало, оно… Да ты не поймёшь, не бери в голову. Сил мало у меня.

– Да? – Лариса встретилась с Вороном взглядом – вот, снова эта усмешечка, обаятельная, растерянная, даже, кажется, чуть виноватая. Он хотел меня видеть, хотел, подумала Лариса в восторге, в аду, в раю, на том свете – он хотел меня видеть! – Сил мало – возьми мои! – сказала она весело и протянула к видению руки.

Ворон отпрянул с нервным смешком.

– Дура баба, дура, – проговорил, улыбаясь, покусывая костяшки пальцев, отведя глаза, – не потому что баба, а потому что дура! Как можно такое предлагать, ты что, я за себя не отвечаю…

Лариса узнала эту мину. Ворон вёл себя так, когда ему до смерти хотелось отколоть что-нибудь неприличное, но мешали обстоятельства.

– Ах, не отвечаешь! – Лариса протянула руку, Ворон отодвинулся, снова хихикнул, возбуждённо и нервно, так, что Ларисе тоже захотелось хихикать и жеманиться.

Она сжала ладонь в кулак, вытянув указательный палец – и Ворон сделал то же самое. И они дотронулись друг до друга на одно мгновение, а потом Ворон вскочил с кресла.

– Сумасшедшая девчонка! – крикнул, прижимая к груди гитару. – Жить надоело?! Фу, дьявол, – а глаза у него горели ярким тёмным огнём и лицо, кажется, тоже светилось бледным лунным светом.

Лариса тёрла губы кончиком пальца. Она ещё ощущала ледяной холод руки Ворона – прикосновение обожгло её, как сухой лёд. Сердце колотилось, как после часа страстных объятий.

Ворон стоял в обнимку с гитарой и честно пытался выровнять дыхание.

– Если ещё раз так сделаешь, я уйду, – сказал, всё-таки чуть-чуть задыхаясь, но не сдвинулся с места.

– Я больше не буду, – протянула Лариса детским голосом и рассмеялась. – Честно. Что, торкнуло, вещая птица?

Ворон усмехнулся и снова сел. Устроился в квадрате тусклого уличного света, как в прожекторном луче, перехватил гитару профессиональным концертным движением, гордо сообщил:

– Я, чтоб ты знала, больше не ширяюсь. Я кое-что покруче нашёл.

– Здорово. Просто здорово. Вот – весь Ворон в одной фразе. А тебе что ж, непременно умереть надо было, чтобы отколоться, да, солнышко? Или – на что ты там пересел с героина? На смолу и серу?

– Да ладно, кончай меня пилить, зануда! Давай я тебе лучше песенку спою, хочешь? Колыбельную?

– Колыбельную Кипелова… Это было бы чертовски громкое молчание…

– Ларк, я серьёзно.

– Давай. Из ненаписанного что-нибудь.

– Из неопубликованного, блин.

Лариса улыбнулась, кивнула. Прилегла, свернулась клубком. Ворон тронул струны. Музыка тёмной неземной прелести поднялась, как туман, заволокла все… Ворон не писал стихов, зато был потрясающим композитором – при жизни. Впрочем, раньше Лариса не слышала ничего подобного – очень узнаваемая душа Ворона в музыке была облечена таким неописуемым потусторонним великолепием, что падало сердце.

Жаль, что это нельзя записать, думала Лариса, тая в тёплых слезах на грани сна и яви. Восхитительный прощальный подарок, заметило одно из Ларисиных «я», в полусне уже непонятно, какое именно. Ну почему же – прощальный, возразило второе. Просто – подарок судьбы. Свидание с мёртвым женихом, как в готической балладе. Какой восторг, какое тихое счастье – Ворон, ночь, музыка…

Лариса мягко отплыла в сон, как по мерцающей тёплой воде. И во сне она продолжала слышать гитару…

Римма жила на свете, чтобы помогать людям. Это было её кредо.

Как всегда случается с людьми, рождёнными помогать другим и творить добро, её судьба была к ней несправедлива. Люди часто – тоже.

Муж Риммы оставил её с ребёнком десять лет назад. Развод сопровождался такой громадной волной несправедливых обвинений, что другая женщина просто захлебнулась бы в этой грязи. Римма выдержала, не сломавшись, её поддерживали свыше. Часто бывает так, что мужья оказываются сугубыми материалистами, но муж Риммы оказался к тому же жестоким циником. Он сделал всё возможное, чтобы разорвать связь Риммы с непостижимыми силами, но она была настолько стойкой, что предпочла миссию служения миру и людям своему личному счастью. О другой женщине можно было бы сказать – она осталась одна. Римма осталась с Богом.

Когда муж был ещё с ней, удивительные способности Риммы ещё, можно сказать, зарождались и дремали. Но когда он ушёл, и мелочная тирания закончилась, её сверхчувствительность чрезвычайно обострилась, перейдя грань, за которой начинаются настоящие чудеса.

Раньше Римма работала в крохотном магазинчике, торгующем экзотическими вещицами и литературой по эзотерике – это было вроде призвания.

Она всегда много читала, и чем дальше – тем больше, а чем больше она читала, тем яснее ей становился мир, а люди просто сделались прозрачными, как стекло. Теперь, когда Римме открылся Истинный Путь, загадок в мире не осталось вовсе. Всё стало очевидно. И все вопросы были решаемы, и везде был свет без всяких теней и стопроцентная хрустальная ясность.

Римма поняла, что замужество было испытанием свыше. Жестокость испытания была вознаграждена откровениями и чистой любовью сына, который являл собой полную противоположность мужу. Он был светлейший из всех виденных ею юношей, её Жорочка. Он был чистой, почти ангельской душой – и именно поэтому жестокий и грязный мир людей неизменно его отвергал. Ему, конечно, не о чем было разговаривать ни с современными мальчишками, интересующимися только компьютерами и водкой, ни, тем более, с девицами, просто-таки воплощениями Вавилонской блудницы – поэтому естественно, что большую часть времени он проводил с ней, с мамой. Порок Жорочкиного сердца, который сначала казался Римме несправедливым наказанием, был, напротив, благословением и помощью свыше, ибо избавил её хрупкого сына от смертельного кошмара службы в армии. Все линии Судьбы были рассчитаны заранее. Всё было правильно. Теперь Римма уже никогда не роптала больше.

Римма веровала, но уж конечно не так, как предписывает официальная церковь. После того, как некий батюшка наорал на неё, назвав её астральных проводников бесами, а её мировоззрение – духовной порнографией, Римма поняла, что всё официальное – пусть даже и религия – ослепляет души и приводит все нежные человеческие струны к грубому и плоскому шаблону. Её духовные учителя, начиная с Елены Блаватской и кончая Мегрэ, не выносили никакой несвободы. Римма считала, что они совершенно правы.

В конце концов, храм у каждого в душе.

Для того, чтобы видеть, Римме не нужны были наркотики. Смесь трав, которую она вдыхала, чтобы раскрепостить дух и освободить сознание от земных оков, была составлена из того, что продавалось в аптеке. Её точный состав подсказал Римме её астральный наставник. Именно он и был её вернейшим товарищем, советчиком и учителем – именно с него начались чудеса прозрения.

Сначала он приходил во сне, давая советы. Советы эти всегда отличались лаконичностью и точностью и были безупречнейшим инструментом помощи людям. Римма узнавала, как снять порчу, как вылечить сглаз, как закрыть дыру, пробитую в биополе – и результаты её работы были до такой степени впечатляющи, что она вскоре приобрела прочную известность необыкновенно талантливого и успешного экстрасенса.

Потом появилась смесь трав, освобождающая её дух и позволяющая общаться с тонкими сущностями и душами, отошедшими в иной мир. Души поражали откровениями своих живых друзей и родственников. Иногда, в особенно благоприятные дни и с людьми, хоть сколько-нибудь чувствительными к вибрациям тонкого мира, Римме удавалось даже вызвать зримый облик усопшего – лёгкое облачко эктоплазмы. Это производило едва ли не большее впечатление, чем лечение симпатическими методами. Римма прославилась и как медиум.

Римма оставила работу в магазине. Теперь у неё было слишком много работы с людьми, нуждающимися в помощи. Римма никогда не брала с тех, кому смогла помочь, непомерных денег – она ничем не напоминала тех мерзавцев и шарлатанов, которые были рады нажиться на чужой беде. Ей платили, сколько могли – и этого хватало на то, чтобы жить и помогать. Римма была вполне счастлива – до того октябрьского дня, когда Антон привёл в её дом девушку по имени Лариса.

Девушка Римме не понравилась. Антон был милым мальчиком, учеником Риммы, чистой душой, ради него Римма стала разговаривать с его знакомой, но только – ради Антона. Эта девица курила, а Римма не переносила табачного дыма. Но не в том беда – Лариса оказалась скептиком, холодным циничным скептиком, скептики обычно не посещали жилища Риммы. У девицы была отвратительная манера усмехаться, когда при ней говорили о вещах, недоступных для её примитивного приземлённого сознания. Она спорила с Антоном по поводу возможности вступить в контакт с умершим. Её скепсис нарушал вибрации астрала. Вдобавок, как выяснилось, этот её умерший был при жизни рок-музыкантом, наркоманом, окончившим земные странствия от передозировки. Грязным грешником и самоубийцей.

Девице этот человек был не сват, не брат – даже не жених, так, непонятно кто – любовник? Римма никогда не связывалась с такими мерзкими вещами. Но насмешки Ларисы задели Римму за живое – она всё-таки согласилась принять от духа, если удастся до него добраться, потустороннее послание.

Напрасно согласилась.

Откровения всегда приходили с экстазом и оканчивались состоянием умиротворённого покоя от хорошо сделанной работы. Письма усопших всегда были ясны, членораздельны, конкретны – и неоспоримо доказывали присутствие за спиной Риммы астральной сущности, улыбающейся покинутому миру. Но не в этом случае.

Откровение пришло, как… даже затруднительно было описать ощущение. У Риммы осталось такое чувство, что тёмная сущность напялила её на себя, как некую живую оболочку. Впервые Римма попыталась сопротивляться вторжению, но монстру из астрального мира всё было нипочём. Он нацарапал её рукой несколько грубых невразумительных слов и выбрался из Риммы, как из трамвая, оставив после себя головную боль, тошноту и раздражение.

А девица искусно изобразила усталое недоверие, но Римма заметила, как засветились её глаза и вспыхнули щёки. Римме захотелось стребовать с неё плату за сеанс, которая могла бы хоть отчасти компенсировать отвратительные переживания – и помешала это сделать только профессиональная гордость. Антон говорил, что Лариса считает любого экстрасенса обычным вымогателем денег – так вот же, я провела этот гадкий эксперимент бесплатно! Получите вашего потустороннего бандита – и распишитесь.

Но когда Римма в очередной раз общалась со своим астральным наставником, он заговорил с ней строго и холодно.

– Ты впала в гордыню, – сказал он. – Ты считаешь себя вправе судить людей, не зная обстоятельств их жизни.

– Мне жаль, – пробормотала Римма.

– Этого мало для искупления, – изрёк наставник и белое сияние окружило его голову. – Ты осудила девушку, попавшую в большую беду. Разве ты не ощутила, на что способна тварь, которая побывала в твоём сознании?

– Ощутила, – прошептала Римма. Она начала понимать.

– Девушка находится под властью демона, – продолжал наставник. – Она не может порвать узы, ставшие крепче после его грязной смерти. Разве не твой долг – помочь ей освободиться?

И Римма осознала всё до конца.

Лариса не была плохой сама по себе. Ею управляли силы тьмы. Она, как марионетка, не могла порвать незримые нити связи с адом. Долг Риммы заключался в помощи людям – и она принялась помогать Ларисе.

Несколько месяцев она, когда её астральный наставник напоминал ей, ставила заслоны на пути тварей из ада. После обряда Римма звонила Антону, который был, похоже, Ларисиным приятелем, и просила его при первой возможности справиться о самочувствии его знакомой. Антон сообщал утешительные новости. С Ларисой всё было хорошо. До самого последнего дня.

Наставник пришёл к Римме во сне. Была полнолунная ночь.

– Я снова хочу говорить о девушке по имени Лариса, – сказал он из белого свечения.

– Что-то случилось? – спросила Римма встревожено, потому что уже обо всём догадалась.

– Демон сломал щит, – молвил наставник. – Он может вот-вот завладеть её душой. Ты должна принять меры.

– Я должна, – прошептала Римма истово.

– Зло должно быть уничтожено, – голос наставника раздался в её голове колокольным звоном.

– Зло будет уничтожено, – прошептала Римма, как клятву.

Проснулась она совершенно умиротворённой. Она знала, что делать.

Ларису разбудило солнце, бьющее прямо в лицо.

Она несколько минут лежала в постели, не открывая глаз, нежась, наблюдая за плавающими под опущенными веками цветными пятнами и рассыпающимися искрами, потом потянулась и села.

С постели в окно было видно только небо, такое ослепительно голубое, такое хрустально ясное, какое бывает только на излёте зимы, когда весна ещё не идёт, а лишь предчувствуется. Лучшая зима – это март, подумала Лариса. Ещё свежо, но уже светло.

Она с удовольствием поднялась с кровати. Во всём её теле была звенящая лёгкость, легки и прозрачны были и мысли, даже вечные оппоненты внутри Ларисиной души временно примирились и наслаждались безмятежным покоем. Лариса нежно взглянула на кресло, развёрнутое к кровати. Ты развернул его? Или я? Не вспомнить…

Что это было? Если сон – то чудесный, замечательный сон. Если это и вправду приходил твой дух, наяву – у-у, это ещё лучше, чем любой сон. Что бы это ни значило – что ты скучаешь по мне, что зовёшь к себе, что пытаешься сквозь несокрушимый барьер смерти докричаться и сообщить, что всё ещё любишь меня – всё равно, всё равно прекрасно.

Всё, что связано с тобой – всё, всё прекрасно!

Лариса напевала, готовя завтрак. Боль, тоска, тяжёлая память – всё ушло из души. Надо было воспользоваться мгновением блаженнейшего отдыха.

Лариса пила кофе, когда зазвонил телефон.

Лариса сняла трубку и услышала голос Антона. Ох уж эти школьные товарищи…

– Алло, Лар, привет, как ты?

– Лучше всех, – промурлыкала Лариса. – Чудесно и замечательно, замечательно и чудесно. А ты?

– Лар, ты очень занята?

– О, очень. Я предаюсь грёзам и мечтам. А что?

– Лар… – Антон замялся. – Можно напроситься кофейку попить? А? Или нет?

О, мой застенчивый герой. С тех пор, как – лет уже пять или шесть назад – Лариса выяснила с ним отношения, едва избежав рукоприкладства, Антон не пытался напрашиваться на кофеёк сам. Что это с ним?

– Ты извини… надо поговорить…

– Конечно, – а почему это мне отказываться? Мне тоже хочется поговорить. О Вороне. А ты уж точно не сочтёшь, что я сошла с ума. Ты же веришь в потустороннюю ахинею. – Только приходи пораньше. Прямо сейчас приходи. Я вечером работаю.

– Хорошо, пока, – сказал Антон ожившим голосом и повесил трубку.

Лариса подмигнула собственному отражению в зеркале. Ей было весело.

Антон зашёл минут через двадцать – примерно столько времени и требовалось, чтобы дойти от дома Антона до дома Ларисы. Школа, где в своё время они оба учились, находилась примерно посередине.

Лариса открыла дверь. Усмехнулась, посторонилась, пропуская Антона в квартиру.

До чего же он всё-таки был забавен! Тошечка-астролог. Вероятно, его ухоженные волнистые волосы и аккуратная бородка вместе с приподнятыми бровями и правильными, даже слишком правильными чертами подчёркнуто одухотворённого лица и напоминали кому-то с извращённой фантазией Христа в молодости, но Ларисе, далёкой от подобного богохульства, Антон напоминал печального спаниеля. Под длинным светлым пальто Антон носил какую-то хламиду золотисто-коричневого цвета, из-под которой торчали бархатные брюки. Китайские деревянные чётки болтались на его костлявом запястье, а от одежды сильно пахло сандалом.

Прелесть, что за мальчик, думала Лариса, глядя, как Антон снимает надраенные ботинки и ищет глазами отсутствующие тапочки. А вот и пойдёшь по моему пыльному полу в своих чистых носках. Потому что постесняешься спросить. А я тебя не понимаю. Вот такушки.

И он действительно пошёл в носках. Уселся на табуретку и поджал ноги, явно думая, что Лариса этого не замечает. Лариса насыпала свежемолотого кофе в турку.