Текст книги "Шопенгауэр как лекарство"

Автор книги: Максим Хижняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Глава 35 Самотерапия

Когда на свет появляется такой человек, как я, от судьбы остается желать только одного – чтобы на протяжении всей своей жизни он мог как можно дольше оставаться самим собой и жить ради своих высоких дарований [132]  [132] Arthur Schopenhauer. Manuscript Remains… – Vol. 4. – P. 510 / «Ειζεαυτου», § 30.


[Закрыть].

Автобиографическая повесть «О самом себе» – это прежде всего блестящее руководство по самотерапии, свод непреложных правил, приемов и средств, благодаря которым Шопенгауэр сумел выжить и сохранить присутствие духа. Правда, некоторые средства, вроде изобретенного для борьбы с тревогой, регулярно поднимавшейся в три часа ночи и утихавшей с первыми проблесками зари, оказались довольно слабыми и неэффективными, зато прочие стали настоящим оплотом психологической поддержки. Однако самым эффективным средством оказалась непреклонная вера Шопенгауэра в собственный гений.

Уже в юности я замечал в себе, что, в то время как другие стремились к внешним приобретениям, меня это оставляло совершенно равнодушным: внутри себя я чувствовал сокровище, несравненно более ценное, чем любое внешнее приобретение; я чувствовал, что моя главная задача беречь и умножать мое сокровище, первостепенными условиями чего были интеллектуальное развитие и абсолютная независимость…

Вопреки своей природе и принятым человеческим правилам, я должен был отказаться тратить силы на собственное обогащение с единственной целью – употребить их на службу человечеству. Мой ум принадлежал не мне, но миру [133]  [133] Ibid., vol. 4, p. 484 / «Ειζεαυτου», § 3.


[Закрыть].

Бремя гениальности, будет признаваться он, доставляло ему еще больше хлопот и беспокойства, чем бремя генетической наследственности: известно, что тот, в ком живет гений, острее испытывает страдание и тревогу. Шопенгауэр даже станет утверждать, что существуете прямая связь между беспокойством и уровнем умственного развития. Гений, скажет он, не только осознает свой долг перед человечеством, но и, признавая свою высокую миссию, добровольно отказывается от многих земных удовольствий, доступных простым смертным, – семьи, друзей, дома, богатства.

Снова и снова он станет успокаивать себя верой в свою избранность, повторяя, как заклинание: «Моя жизнь – это жизнь подвижника, и ее нельзя оценивать по меркам обывателей, лавочников и прочих смертных… Следовательно, я не должен сокрушаться над тем, что я обделен обычными радостями простого человека… следовательно, меня не должна удивлять общая неуклюжесть моей жизни и отсутствие в ней всякого плана» [134]  [134] Ibid., р. 485-486 / «Ειζεαυτου», § 4.


[Закрыть]. Вера в собственный гений наделит его непоколебимой уверенностью в высоком предназначении своей судьбы: до конца дней он будет считать себя миссионером, призванным нести сияющую истину заблудшему человечеству.

Одиночество станет главным испытанием его жизни, оно будет преследовать его по пятам, и с годами он приобретет огромный опыт в возведении оборонительных укреплений против него. Одним из самых спасительных способов станет убежденность в том, что он сам является хозяином своей судьбы: это он избрал одиночество, а не одиночество его. Он признается, что, будучи молодым человеком, одно время имел намерение стать открытым и общительным, но впоследствии «постепенно приобрел вкус к одиночеству, стал упорно сторониться общества и принял решение провести в своем собственном обществе остаток своих недолгих дней» [135]  [135] Ibid., p. 492 / «Ειζεαυτου», § 12.


[Закрыть]. «Я, – постоянно напоминает он себе, – здесь ненадолго, и вокруг меня нет мне равных» [136]  [136] Ibid., p. 495 / «Ειζεαυτου», § 17.


[Закрыть].

В конце концов, его усилия по борьбе с одиночеством сделают свое дело: он станет добровольным отшельником, утвердится во мнении, что другие недостойны его общества, что его высокая миссия требует уединения, что жизнь гения должна быть «монодрамой», а его личная жизнь должна быть подчинена единственной цели: способствовать его интеллектуальному развитию – отсюда «чем несущественнее личная жизнь, тем спокойнее и, следовательно, лучше» [137]  [137] Grisenbach. Schopenhauer's Gesprache. – P. 13.


[Закрыть].

Порой он все-таки будет стонать под грузом одиночества. «Всю свою жизнь я чувствовал себя безумно одиноким и всегда глубоко в душе вздыхал: «пошли мне хоть какое-то человеческое существо» [138]  [138] Arthur Schopenhauer. Manuscript Remains… – Vol. 4. – P. 501 / «Ειζεαυτου», § 22.


[Закрыть], но, увы, все напрасно. Я так и остался один, но могу сказать со всей откровенностью, что в этом нет моей вины, так как я никогда не бежал и не отталкивал от себя никого, кто: был бы достоин звания человеческого существа».

Кроме того, скажет он, он никогда не был по-настоящему одинок, потому что – и это еще один волшебный ключик самотерапии – у него был свой собственный круг близких друзей, состоявший из великих мыслителей человечества.

Только один из них, Гёте, был его современником; остальные принадлежали эпохе античности – в особенности он выделял стоиков, которых не уставал цитировать. Почти на каждой странице в «О самом себе» он приводит какое-нибудь изречение великих, подтверждающее правильность его собственных убеждений. Вот типичные примеры:

«Лучший спаситель души, кто оковы с груди угнетенной сразу сорвал и однажды навеки всю боль пережил» [139]  [139] Ibid., р. 499 / «Ειζεαυτου», § 20.


[Закрыть] (Овидий).

«Кто ищет мира и спокойствия, должен избегать женщин – главный источник страданий и раздоров» [140]  [140] Ibid., р. 505 / «Ειζεαυτου», § 26.


[Закрыть] (Петрарка).

«Невозможно не быть счастливейшим тому, кто всецело зависит от себя и все полагает в себе» [141]  [141] Ibid., р. 517 / «Ειζεαυτου» – Maxims and Favourite Passages.


[Закрыть] (Цицерон).

В современной психотерапии существует упражнение, которое называется «Кто я?»: каждый из участников берет семь листков бумаги, пишет на них семь ответов на вопрос «Кто я?» и складывает ответы в порядке значимости. После этого его просят брать по одному ответу, начиная с наименее важных, и критически оценивать то, чем для него является личность, которую он обозначил (разотождествить ее с собой), и так до тех пор, пока он не доберется до своего главного «я».

Точно так же поступал и Шопенгауэр: он постепенно избавлялся от негативных черт своего характера, пока не доходил до того, что считал в себе самым важным.

Когда порой я чувствовал себя несчастным, это случалось потому, что я принимал себя за кого-то другого, а не за того, кто я есть на самом деле, и оплакивал горе и несчастья того, другого человека. Так, к примеру, я одно время принимал себя за лектора, который никак не может стать профессором, потому что никто не хочет слушать его лекции; или за кого-то, о ком один ничтожный человек отозвался дурно, а другой распространяет небылицы; или за любовника, от которого отвернулась девица, в которую он страстно влюблен; или за больного, который по своей болезни вынужден сидеть взаперти в своих четырех стенах; или за какого-нибудь другого страдальца, пораженного подобными несчастьями. Но я не был ни одним из них – все они были подобны ткани, из которой сшито мое пальто: какое-то время я носил его, но очень скоро сменил на другое.

Но тогда кто же я? Я тот человек, который написал «Мир как воля и представление», книгу, в которой содержится решение важнейшей проблемы существования, возможно, отменившее все предыдущие решения… Я есть этот человек, и что же может потревожить его в те недолгие дни, что отпущены ему судьбой? [142]  [142] Ibid., р. 488 / «Ειζεαυτου». § 8.


[Закрыть]

Еще одним приемом самоуспокоения станет для него убеждение, что рано или поздно – возможно; уже после его смерти – его труды приобретут известность и коренным образом изменят метод философского исследования. Впервые эта мысль посетит его в юности, и после уже никогда не оставит. В этом отношении он будет близок к Ницше и Кьеркегору, в равной степени независимым и недостаточно оцененным мыслителям, которые были абсолютно (и совершенно верно) убеждены в том, что им суждена посмертная слава.

Шопенгауэр будет с негодованием отвергать любые утешения, лежащие за пределами естественнонаучного мировоззрения. Так, он станет утверждать, что наши страдания происходят от того, что мы ошибочно считаем жизненные невзгоды случайностью и потому питаем себя надеждой, что их можно избежать. По его мнению, гораздо лучше смириться с истиной: боль и страдания – неизбежная и неотъемлемая часть жизни, «страдание как таковое присуще жизни, а от случая зависит только его форма, только вид, какой оно принимает; что, следовательно, каждое наше горе заполняет место, которое без него сейчас же заняла бы другая горесть, теперь устраняемая первым»¹.

Он станет убеждать нас жить и осознавать жизнь сейчас, а не жить «надеждой» на лучшее будущее. Два поколения спустя Ницше воспримет этот наказ: он станет рассматривать надежду как бич человечества и прикует к позорному столбу Платона, Сократа и поборников христианства за то, что они отвлекают наше внимание от той единственной жизни, которая у нас есть, призывая жить мечтами о призрачном будущем.

Глава 36

Где можно найти действительных моногамистов? Все мы живем, по крайней мере, в течение некоторого времени, по большей же части – всегда, в полигамии. Итак, если каждый мужчина пользуется многими женщинами, то нет ничего справедливее, как предоставить ему свободу и даже обязать его заботиться о многих женщинах. Благодаря этому и женщина возвратится в свое настоящее и естественное положение – подчиненного существа… [143]  [143] Артур Шопенгауэр. Parerga и Paralipomena, Т.2


[Закрыть]

Пэм открыла следующее занятие:

– Я хочу сделать кое-какое признание. Все головы повернулись к ней.

– Время исповеди. Тони, давай.

Тони вздрогнул, выпрямился, пристально посмотрел на Пэм, затем откинулся в кресле, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Если бы у него на голове была шляпа с полями, он наверняка надвинул бы ее на глаза.

Сообразив, что он не собирается говорить, Пэм продолжила ясным, уверенным голосом:

–  У нас с Тони роман. Он длится уже некоторое время. Мне было трудно приходить сюда и не говорить об этом.

Наступило тягостное молчание, потом со всех сторон посыпались ошеломленные вопросы: «Как это так?», «Как это случилось?», «Сколько времени?», «Как вы могли?», «И что вы теперь думаете?»

Пэм холодно и с расстановкой ответила:

– Это продолжается несколько недель. Я не знаю, что будет дальше… это началось случайно, мы ни о чем таком не думали, все вышло само собой однажды после занятий.

– Тони, ты вообще собираешься сегодня подключаться? – осторожно спросила Ребекка.

Тони медленно открыл глаза.

– Для меня это новость.

– Новость? Ты хочешь сказать, что это неправда?

– Нет, я имею в виду время исповеди. Вот это «давай, Тони» для меня новость.

– Похоже, ты этому не слишком рад, – заметил Стюарт.

Тони повернулся к Пэм:

– Послушай, я был у тебя вчера. И мы, кажется, общались – так это, кажется, называется. Правду говорят, что шлюхи – и те чувствительнее и в сто раз к тебе ближе, чем любовницы. Так вот, неужели так трудно было пообщаться со мной? Предупредить меня, что сегодня «время исповеди»?

– Извини, Тони, – сказала Пэм без малейшего сожаления, – я не подумала. Когда ты ушел, я не спала всю ночь – все думала о группе и поняла, что времени осталось слишком мало – всего шесть встреч, я правильно считаю, Джулиус?

– Правильно, шесть.

– Ну вот, я вдруг поняла, что предаю тебя, Джулиус. Предаю группу. И себя тоже.

– Я не совсем понимаю, что здесь происходит, – сказала Бонни, – но у меня такое чувство, что последние несколько занятий все шло наперекосяк. Ты стала другой, Пэм, – Ребекка уже несколько раз об этом говорила. Ты почти перестала говорить про себя – я даже не знаю, что сейчас у вас с Джоном и как дела у твоего бывшего – где он и что с ним? Ты только и делаешь, что воюешь с Филипом.

– И ты тоже, Тони, – добавил Гилл. – Теперь я начинаю замечать, что в последнее время ты тоже изменился. Ты все время куда-то прячешься. Я уже забыл прежнего весельчака Тони.

– У меня есть кое-какие соображения, – вмешался Джулиус. – Во-первых, что касается предательства, про которое сказала Пэм. Я знаю, это навязло в зубах, но я считаю нужным повторить – для тех из вас, кто собирается продолжать ходить в группу, – Джулиус бросил взгляд на Филипа, – или даже вести группу: единственная обязанность каждого из нас – делать все возможное, чтобы как можно лучше понять свои отношения в группе. Опасность любых посторонних отношений состоит в том, что они мешают психотерапии: Почему мешают? Потому что люди, вступающие в близкие отношения, обычно ценят свои отношения гораздо выше, чем работу в группе. Именно с этим мы и столкнулись сейчас: мало того, что Пэм и Тони скрыли от нас свои отношения – это понятно, – но, как результат, они отстранились от работы в группе.

– До сегодняшнего дня, – поправила его Пэм.

– Совершенно верно, до сегодняшнего дня. И я рад, что вы это сделали, рад, что вы все-таки решили вынести это на группу. Вы отлично знаете, какой вопрос я хочу задать вам обоим – тебе и Тони: почему именно сейчас? Вы знакомы года два с половиной. И все же именно сейчас все изменилось. Почему? Что случилось несколько недель назад? Что подтолкнуло вас стать ближе друг к другу?

Пэм повернулась к Тони и подняла бровь, давая знак начать. Он повиновался:

– Мужчины вперед? Опять моя очередь? Нет проблем. Кто-кто, а я-то хорошо знаю, что изменилось: Пэм поманила меня пальчиком и сказала «можно». У меня стоял с тех самых пор, как мы познакомились, и, если бы она сделала это пальчиком полгода или два года назад, все случилось бы гораздо раньше. Так что можете называть меня мистер Всегда-Готов.

– Браво. Наконец-то я узнаю Тони, – сказал Гилл. – Добро пожаловать домой, старик.

– Теперь понятно, почему ты вел себя так странно, Тони, – сказала Ребекка. – Только-только у тебя начало наклевываться что-то с Пэм, и ты боялся все испортить. Вот почему ты прятался. Переживал, как бы твои темные пятна не всплыли наружу.

– Пятна пещерного человека, хочешь сказать? – спросил Тони. – Может, да, а может, и нет – не все так просто.

– То есть? – спросила Ребекка.

– То есть мои темные пятна, может быть, возбуждают Пэм. Но я не хочу об этом распространяться.

– Почему?

– Да хватит, Ребекка, неужели не ясно? Что ты пристала? Если я буду продолжать в таком духе, я могу спокойно распрощаться с Пэм.

– Уверен? – не унималась Ребекка.

– А ты как думала? Понятно, почему она все это затеяла. Потому что все кончено – она сама уже все решила. Да, что-то жарковато здесь. Пахнет паленым.

Джулиус повторил свой вопрос Пэм. В нехарактерном смущении она ответила:

– Сложно сказать. Нужно, чтобы прошло время. Знаю только, что мы оба не думали об этом – это произошло само собой, случайно. Мы пили кофе после занятий – вдвоем, потому что вы все разошлись. Тони предложил где-нибудь перекусить – мы часто ужинали вместе, но в этот раз я пригласила его к себе – у меня был суп. Он пришел, а дальше – пошло-поехало… Почему именно в этот день, а не раньше? Не знаю. Мы часто бывали– вместе: я говорила ему про литературу, давала книги, уговаривала продолжить учебу, а он меня учил столярному делу и даже однажды помог соорудить подставку под телевизор – маленький такой столик, да вы сами знаете. Почему дошло до постели именно в тот вечер? Не знаю.

– Что ты сейчас чувствуешь, Пэм? Я ведь знаю, нелегко говорить об интимных подробностях в присутствии любовника, – сказал Джулиус.

– Я настроилась.

– Хорошо, тогда такой вопрос: давай прокрутим назад – что именно больше всего волновало тебя в тот момент, когда все началось?

– С тех пор как я вернулась из Индии, меня волновали две вещи. Первое – твоя болезнь. Знаешь, я как-то натолкнулась на статью, в которой один псих доказывал, что люди спариваются из-за того, что подсознательно надеются зачать нового вождя, – полная чушь, конечно. Не знаю, Джулиус, как твоя болезнь могла повлиять на мою связь с Тони – может, я боялась, что группа распадется, и это подсознательно заставило меня искать каких-то более прочных отношений; может, я надеялась, что каким-то чудом это сохранит группу. Это просто догадки.

– Группы как люди, – заметил Джулиус, – они не хотят умирать. Возможно, твоя связь с Тони действительно была скрытой попыткой удержать ее от распада. Все группы хотят сохранить свои отношения, время от времени встречаться – правда, это редко удается в жизни. Я уже не раз говорил, что группа – это еще не жизнь: группа – это генеральная репетиция жизни, и каждый из нас должен найти способ перенести то, чему он здесь научился, в свою реальную жизнь. Все, лекция окончена. Пэм, ты сказала, что тебя волновали две вещи: одна – это мое здоровье, а другая…

– Другая – Филип. Я постоянно о нем думаю. Меня тошнит от того, что он здесь. Ты сказал, что однажды он может стать для меня огромным плюсом, и я верю тебе, но пока что он был и остается огромным минусом – может быть, только с одним исключением: я так его ненавижу, что даже забыла про Эрла и Джона – по-моему, навсегда.

– Итак, – настаивал Джулиус, – Филип очень тебя волнует. Как ты думаешь, не мог ли он каким-то образом подтолкнуть тебя к Тони?

– Все возможно.

– Догадки?

Пэм покачала головой:

– Абсолютно никаких. Может быть, просто желание переспать: у меня уже несколько месяцев не было мужчин, а я к этому не привыкла. Наверное, дело в этом.

– Мнения? – Джулиус обвел глазами присутствующих.

Стюарт живо вскинул голову, и его острые, проницательные глазки блеснули:

– Между Филипом и Пэм не просто конфликт – они соперничают. Может быть, я преувеличиваю, но моя версия такова: Пэм всегда была лидером группы, всегда в центре внимания – еще бы. Преподавательница. Эрудитка. Шеф Тони. Что происходит потом? Что мы видим? Она уезжает на несколько недель, а когда возвращается, находит Филипа, который преспокойненько занимает ее место. Вот тут-то она и вышла из себя. – Стюарт повернулся к Пэм. – И к твоим давним обидам прибавились новые.

– И какое отношение это имеет к Тони? – спросил Джулиус.

– Может быть, таким образом она хотела показать себя. Если мне не изменяет память, Джулиус, они оба – и Пэм, и Филип – пытались тебе помочь, так? Филип принес историю про корабль, и, помнится, Тони ее горячо обсуждал. – Он повернулся к Пэм. – Вот тогда-то ты и почувствовала опасность. Тебе показалось, что ты теряешь свою власть над Тони.

– Спасибо, Стюарт, очень ценное замечание, – ответила Пэм. – По-твоему, чтобы конкурировать с этим зомби, я должна перетрахаться со всей группой. Так ты представляешь себе женскую логику?

– А вот это запрещенный прием, – откликнулся Гилл. – «Зомби» – это удар ниже пояса. Филип хотя бы держит язык за зубами и не срывается на людей. А ты, Пэм, – ты ядовитая штучка. Может, хватит метать икру?

– Это серьезный выпад, Гилл. Что происходит? – спросил Джулиус.

– Когда Пэм в таком состоянии, она напоминает мне мою жену, а я не собираюсь больше терпеть злобные выходки – от них обеих.

Немного погодя Гилл добавил:

–  И еще меня бесит, что для Пэм я ноль, пустое место. – Он повернулся к ней. – Я скажу тебе наконец всю правду: я уже высказывал тебе все, что думаю – что ты генеральный прокурор и все такое, – так нет же. Как об стенку горох. Гилла нет. Гилл пустое место. Ты замечаешь только Филипа… и Тони. А ведь я говорю дельные вещи. Кстати, еще одно: я, кажется, догадываюсь, почему соскочил твой Джон: не из-за своей трусости, а из-за твоей злости.

Пэм, глубоко задумавшись, молчала.

– Так, было высказано много важных мыслей. Давайте разберемся и постараемся понять. Предложения? – спросил Джулиус.

– Пэм ведет себя очень смело, – сказала Бонни. – Могу представить, каково ей сейчас. И Гилл тоже молодец – не дает ей спуску. Ты очень изменился, Гилл, – к лучшему. Но иногда мне хочется, чтобы Филип сам себя защищал. Не понимаю, почему он этого не делает? – Она повернулась к Филипу: – Почему ты молчишь?

Филип покачал головой и не произнес ни слова.

–  Если он не хочет говорить, я могу ответить за него, – сказала Пэм. – Видите ли, сейчас он следует инструкциям Артура Шопенгауэра. – Она вынула какую-то бумажку из сумочки, бегло проглядела и прочитала вслух:

• Говори хладнокровно.

• Обдумывай каждый поступок.

• Будь независим.

• Представляй себе, что ты живешь в городе, где только у тебя одного есть часы, которые отсчитывают время: это сослужит тебе добрую службу.

• Не уважать – верный путь заслужить уважение.

Филип кивнул:

– Я одобряю твой выбор. По-моему, прекрасные советы.

– Что здесь происходит? – спросил Стюарт.

–  Мы немного Пробежались по Шопенгауэру, – ответила Пэм, показывая свои записи.

Наступило молчание, после чего Ребекка попыталась вывести разговор из тупика:

– Ау. Тони, где ты? Что с тобой сегодня?

– Мне трудно говорить, – качая головой, ответил Тони. – Я сам не свой.

К всеобщему удивлению, Филип внезапно отреагировал на это:

– Я знаю, что тебе мешает, Тони. Джулиус уже сказал – ты мечешься между двумя огнями: с одной стороны, ты хотел бы работать в группе и свободно общаться, а с другой – ты пытаешься сохранить верность Пэм.

– Да я все понимаю, – вздохнул Тони. – Только понимать мало. Ну все равно, спасибо. А то, что ты сказал – поддержал Джулиуса, – это очко в твою пользу. Ты в первый раз не воевал с ним – это достижение, старик.

– Так, говоришь, понимать мало? Что же еще нужно? – спросил Филип.

Тони покачал головой:

– Сегодня не готов.

– Я знаю, что может нам помочь, – сказал Джулиус, поворачиваясь к Тони. – Вы с Пэм сегодня избегаете друг друга, ничего друг другу не говорите – наверное, бережете объяснения на потом. Я знаю, это неприятно, но, может быть, попытаетесь начать прямо сейчас? Попробуйте обратиться друг к другу.

Тони глубоко вздохнул и повернулся к Пэм:

– Это чертовщина какая-то. Что за детские игры. Никак не пойму. Неужели так трудно было позвонить мне, переговорить со мной, поставить меня в известность?

– Прости, но ведь мы оба знали, что это рано или поздно должно произойти. Мы же говорили об этом.

– И все? Это все, что ты хочешь мне сказать? А как насчет сегодняшнего вечера? Мы еще вместе или как?

– Мне будет неудобно встречаться с тобой, Тони. По правилам, мы обязаны обсуждать свои отношения в группе, а я не хочу нарушать свои обязательства. Мы не можем продолжать – может быть, как-нибудь потом, после закрытия группы…

– Ты ловко разделываешься со своими обязательствами, – с неожиданным раздражением произнес Филип. – Нужно – соблюдаешь, не нужно – забываешь. Когда же я говорю про свои обязательства, ты готова вцепиться мне в горло. Но ведь ты сама нарушаешь правила, ведешь двойную игру, играешь с Тони, как с мальчишкой.

– Кто ты такой, чтобы рассуждать про обязательства? – вскинулась Пэм. – Может, вспомним про обязательства между учеником и учителем?

Филип взглянул на часы, поднялся и объявил:

–  Шесть часов. Свои обязательства я на сегодня выполнил. – И вышел из комнаты, бормоча: – С меня дерьма хватит.

Это был первый случай, когда кто-то, кроме Джулиуса, объявлял собрание закрытым.