Текст книги "Шопенгауэр как лекарство"
Автор книги: Максим Хижняк
Жанры:
Психология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
– Что здесь происходит? Сумасшедший дом. Филип здесь. Ребекка с ним заигрывает. Филип собирается вести группу, поучать клиентов. Что у вас творится?
– Пэм права, нам следовало ввести ее в курс дела, – заметил Джулиус.
– Стюарт, твой выход! – выкрикнула Бонни.
– Сейчас сделаем, – ответил Стюарт. – В общем, так, за те два месяца, что тебя не было…
Но тут вмешался Джулиус:
– Нет, Стюарт, давай, на этот раз ты только начнешь. Нечестно все время заставлять тебя одного работать.
– Ладно, хотя ты знаешь, мне это совсем не трудно – я люблю делать обзоры. – Заметив, что Джулиус готовится его оборвать, Стюарт быстро добавил: – Хорошо-хорошо, я только скажу одну вещь и замолкну. Когда ты уехала, Пэм, мне было очень плохо. Я так жалел, что мы не оправдали твоих надежд, не смогли тебе помочь. Я очень расстроился, что тебе пришлось ехать бог знает куда – в Индию – за помощью. Все, следующий.
Бонни скороговоркой произнесла:
– Самое важное было, когда Джулиус объявил о своей болезни. Ты уже знаешь об этом?
– Да. – Пэм печально кивнула. – Джулиус рассказал мне на прошлой неделе, когда я позвонила ему сказать, что возвращаюсь.
– Не совсем так, – вмешался Гилл. – Одна поправочка – только без обид, Бонни. – Джулиус нам про это не говорил. Дело было так: мы пошли в кафе – это было после первого занятия Филипа, – и он рассказал нам про это, потому что Джулиус рассказал ему об этом еще раньше при встрече. Джулиус потом сильно кипятился, что Филип его опередил. Следующий.
– Филип с нами примерно пять занятий. Он готовится стать психотерапевтом, – продолжила Ребекка, – и, насколько я поняла, много лет назад он лечился у Джулиуса.
Тони добавил:
– Мы говорили про… э-э-э… в общем, про состояние Джулиуса, про…
– Ты хотел сказать «рак». Это страшное слово, я знаю, – вмешался Джулиус, – но лучше говорить как есть, Тони.
– Ну да, рак – Джулиус, ты старый воробей, тебя не проведешь, – продолжил Тони. – В общем, мы говорили про рак Джулиуса и про то, как тяжело говорить про что-то еще, потому что все остальное кажется чепухой в сравнении.
Теперь наступила очередь Филипа, который сказал:
– Джулиус, будет лучше, если ты сам расскажешь группе, зачем я здесь.
– Я помогу тебе, Филип, но будет еще лучше, если ты расскажешь сам, когда будешь готов.
Филип кивнул.
Когда стало ясно, что Филип не собирается продолжать, Стюарт сказал:
– Значит, опять я – по второму кругу? – Все закивали, и Стюарт продолжил: – На одном из занятий Бонни стала нападать на Ребекку за то, что та строит глазки Филипу. – Стюарт помедлил, покосился на Ребекку и поправился: – Якобы строит глазки. Еще Бонни говорила о том, как она относится к самой себе – что она считает себя непривлекательной.
– И нескладной, и неспособной соперничать с такими женщинами, как ты, Пэм, и Ребекка, – добавила Бонни.
Ребекка сказала:
– Пока тебя не было, Филип высказал много интересных замечаний.
– И ничего не сказал про себя, – добавил Тони.
– И последнее: у Гилла была серьезная размолвка с женой – он даже собирался уйти из дома, – сказал Стюарт.
– Только не думай обо мне слишком хорошо – в конце концов я все-таки струсил. Меня хватило только на четыре часа, – прибавил Гилл.
– Ну что ж, по-моему, все верно, ничего не упустили, – сказал Джулиус, поглядывая на часы. – Перед тем как закончить, я хотел бы спросить тебя, Пэм, как ты? Чувствуешь себя дома?
– Еще не знаю. Я сама не своя, но рада, что вернулась. Больше я сегодня ни на что не способна, – сказала Пэм, собирая вещи.
– Можно, я? – вмешалась Бонни. – Мне страшно. Вы все знаете, как я люблю нашу группу, но у меня такое чувство, будто мы сидим на бочке с порохом. Скажите, мы еще соберемся? Ты, Пэм? Ты, Филип? Вы придете в следующий раз?
– Прямой вопрос, – быстро ответил Филип, – поэтому я дам на него прямой ответ. Джулиус пригласил меня в группу на шесть месяцев, и я согласился. Он также пообещал мне стать моим супервизором. Так что лично я намерен сдержать слово и выполнить условия. Я никуда не ухожу.
– А ты, Пэм? – спросила Бонни. Пэм встала.
– Больше я сегодня ни на что не способна.
Все засобирались, и до Джулиуса донеслись обычные разговоры про кофе. Интересно, подумал он, пригласят ли они Филипа после всего, что случилось? Он всегда говорил, что, если группа остается после занятий не в полном составе, это может неблагоприятно сказаться на общей работе. В этот момент он заметил, что Филип и Пэм одновременно приближаются к двери. Любопытно, что сейчас будет, подумал Джулиус. Неожиданно Филип тоже заметил это и, должно быть, сообразив, что дверь слишком узка для двоих, остановился и, тихо пробормотав «пожалуйста», посторонился, чтобы пропустить Пэм. Она гордо прошествовала мимо, будто Филип невидимка.
Глава 22. Женщины, страсть, любовь
Половая любовь оказывает вредное влияние на самые важные дела и события, ежечасно прерывает самые серьезные занятия, иногда ненадолго смущает самые великие умы. Ежедневно поощряет на самые рискованные и дурные дела, разрушает самые дорогие и близкие отношения, разрывает самые прочные узы… отнимает совесть у честного, делает предателем верного [66] [66] 1Артур Шопенгауэр. Мир как воля и представление. – Т. 2. – Гл. 44 «Метафизика половой любви».
[Закрыть].
Второй после матери женщиной, сыгравшей роковую роль в жизни Артура Шопенгауэра, станет сварливая швея по имени Каролина Маркет. Мало кто из биографов Шопенгауэра упустит случай упомянуть о памятной встрече, которая произойдет в 1823 году на тускло освещенной лестнице и впервые свяжет тридцатипятилетнего Артура с сорокапятилетней Каролиной.
В тот день Каролина Маркет, жившая по соседству с Артуром, принимала у себя дома трех подруг. Совершенно выведенный из себя их шумной болтовней, Артур открыл дверь, громко обвинил четырех женщин в том, что они мешают его уединению (прихожая, где беседовали женщины, фактически была частью его квартиры), и в довольно грубой форме приказал всем четверым очистить помещение. Когда Каролина отказалась, Артур, применив грубую физическую силу, вытолкал ее за дверь и, несмотря на ее отчаянные вопли и попытки от него отделаться, спустил с лестницы. Когда же Каролина, взбешенная такой неслыханной грубостью, упрямо попыталась взобраться наверх, он вновь низвергнул ее, еще яростнее.
Каролина подала на него в суд, заявляя, что, спустив ее с лестницы, он нанес ей тяжелые увечья, повлекшие за собой судороги и частичный паралич конечностей. Артур не на шутку испугался: прекрасно понимая, что научные труды вряд ли когда-нибудь принесут ему богатство, он с крайней бережливостью расходовал наследство, доставшееся от отца. Почуяв угрозу своему благополучию, он, по словам его издателя, «словно с цепи сорвался».
Ни секунды не сомневаясь, что Каролина Маркет ловкая и предприимчивая симулянтка, он отбивался на суде как мог, пуская в ход все доступные средства. Тяжелый, выматывающий процесс длился шесть лет, и в итоге суд объявил Артура виновным, обязав его выплачивать Каролине Маркет по шестьдесят талеров в год до полного исчезновения симптомов – надо сказать, в те времена служанка или повар получали двадцать талеров в год и вдобавок стол и постель. Предсказание Артура о том, что плутовка будет дрожать до тех пор, пока деньги сыплются ей в карман, сбылось в полной мере: двадцать шесть лет, вплоть до самой смерти Каролины Маркет, он будет ежегодно выплачивать ей указанную сумму. Получив же наконец свидетельство о ее смерти, он небрежно неркнет на конверте: «Obit anus, abit onus» [67] [67] Bryan Mageе. The Philosophy of Schopenhauer. – Oxford: Clarendon Press, 1983; revised 1997. – P. 13.
[Закрыть] (баба с возу – кобыле легче).
А другие женщины в его жизни? Артур так никогда и не женится, но будет далек от целомудрия: первую половину жизни он проведет особенно активно, возможно, даже будет страдать от сексуальной невоздержанности. Когда в пору ученичества Артура его приятель по Гавру Антим посетит Гамбург, оба молодых человека ночи напролет станут бродить по городу в поисках любовных приключений, подыскивая для этих целей исключительно женщин низших сословий – горничных, актрис, хористок; если же удача будет отворачиваться от них, молодые повесы станут находить утешение в объятьях «неутомимых шлюшек» [68] [68] Rudiger Safranski. Schopenhauer and the Wild Years of Philosophy. – P. 66.
[Закрыть].
Артур, которому никогда недоставало ни особого такта, ни обаяния, ни joie de vivre [69] [69] Жизнелюбие (фр.).
[Закрыть], был весьма неловким обольстителем и потому нуждался в советах Антима. Женщины часто отказывали Артуру, и в результате сексуальные переживания в его сознании навсегда связались с унижением. Его раздражали моменты, когда желание брало над ним верх, и позже он станет часто повторять, что животные страсти разрушительно действуют на личность. Нельзя сказать, чтобы Артуру не нравились женщины; он прямо говорил: «Я обожал их – если бы только они хотели меня» [70] [70] Rudigег Safranski. Schopenhauer and the Wild Years of Philosophy. – P. 67.
[Закрыть].
Пожалуй, самая печальная любовная история в жизни Шопенгауэра произойдет, когда он в сорок три года попытается ухаживать за Флорой Вайсс, очаровательной семнадцатилетней девушкой. Однажды вечером, катаясь с ней в лодке, он поднесет ей гроздь винограда и признается в любви. Когда же он обратится к ее родителям с просьбой ее руки, отец Флоры от неожиданности воскликнет: «Но ведь она еще совсем дитя!» В конце концов он позволит дочери самой принять решение. Предприятие закончится полным провалом, когда Флора категорически заявит, что терпеть не может Шопенгауэра.
Несколько десятилетий спустя племянница Флоры Вайсе станет расспрашивать тетушку про ее встречу со знаменитым философом и запишет в своем дневнике такой ответ: «Ах, оставь меня в покое с этим противным старикашкой Шопенгауэром». Когда же племянница будет упрашивать ее, Флора Вайсе перескажет ей эпизод с виноградом и воскликнет: «Мне не хотелось никакого винограда. Мне был отвратителен этот виноград, потому что старик Шопенгауэр к нему прикасался, так что я тихонько, чтобы он не заметил, опустила его за спиной в воду» [71] [71] Arthur Schopenhauer: Gesprache. Herausgegeben von Arthur Hubscher. Neue, stark erweiterte Ausg. Stuttgart-Bad Cannstatt, 1971. – p. 58.
[Закрыть].
По-видимому, Артур ни разу не вступал в связь с женщиной, которую бы уважал. Его сестра Адель, получив однажды от него письмо, в котором он сообщал, что «пережил две любовные истории без любви», в ответном письме робко заметит по поводу личной жизни брата: «Молю бога, чтобы, общаясь с низкими и порочными представительницами нашего пола, ты не утратил способность ценить женщину, и молю небеса однажды послать тебе ту, с которой тебя могло бы связать нечто большее, чем низкая страсть» [72] [72] Rudigег Safranski. Schopenhauer and the Wild Years of Philosophy. – P. 245
[Закрыть].
В тридцать три года Артур заведет связь с молоденькой берлинской хористкой Каролиной Рихтер-Медон, славившейся тем, что имела по несколько любовников одновременно, и эта связь продлится с перерывами десять лет. Артур не возражал против столь легкомысленного поведения подруги: «Для женщины в краткий период ее расцвета ограничивать себя одним мужчиной противоестественно. С какой стати женщина должна беречь для одного то, что он не в силах использовать, в то время как многие хотели бы получить?» [73] [73] Ibid., p. 271.
[Закрыть] Но идея моногамности мужчин раздражала его не меньше: «Мужчина сначала имеет слишком много, а потом слишком мало… первую половину жизни он распутник, вторую половину – рогоносец» [74] [74] Ibid., p. 271.
[Закрыть].
Когда Артур решит перебраться из Берлина во Франкфурт, он пригласит с собой Каролину, предъявив ей условие оставить своего незаконнорожденного сына, которого он упорно не соглашался признавать своим. Каролина откажется бросить сына, и после непродолжительной переписки их связь оборвется навсегда. Тем не менее тридцать лет спустя, в семьдесят один год, Артур в приписке к завещанию оставит пять тысяч талеров Каролине Рихтер-Медон.
Презрительно отзываясь о женщинах и об институте брака вообще, он тем не менее будет время от времени задумываться о женитьбе, всякий раз, впрочем, предупреждая себя об опасности: «Все великие поэты были несчастливы в браке, и все великие философы вполне обходились без этого: Демокрит, Декарт, Платон, Спиноза, Лейбниц, Кант. Единственным исключением был Сократ, но и тот тяжко поплатился за это, взяв в жены сварливую Ксантиппу… Большинство мужчин соблазняются внешней красотой, которая только скрывает женские пороки. Они женятся в молодости и жестоко расплачиваются в старости, когда их жены превращаются в дерзких и своенравных истеричек» [75] [75] «Ειζεαυτου», § 24. Arthur Schopenhauer. Manuscript Remains… – Vol. 4. – P. 505 / «Ειζεαυτου», § 24.
[Закрыть].
С возрастом надежда обзавестись семьей будет постепенно угасать, и в сорок лет он окончательно оставит эту затею. Жениться в зрелом возрасте, скажет он, значит походить на человека, который прошагал пешком три четверти пути и затем решил раскошелиться на дорогой билет, чтобы оплатить всю поездку [76] [76] Ibid., р. 504. «Ειζεαυτου», § 24.
[Закрыть]. Ни одна из ключевых проблем человеческого существования не укроется от его взгляда, и половая страсть – предмет, тщательно избегаемый его предшественниками, – не станет исключением.
Он начнет размышления на эту тему с замечательного наблюдения о силе и мощи сексуального влечения:
Она (половая любовь) после любви к жизни является самой могучей и деятельной изо всех пружин бытия, где она беспрерывно поглощает половину сил и мыслей молодого человечества, составляет конечную цель почти всякого человеческого стремления, оказывает вредное влияние на самые важные дела и события, ежечасно прерывает самые серьезные занятия, иногда ненадолго смущает самые великие умы… Половая любовь поистине является скрытым механизмом любого поступка и поведения, она проглядывает отовсюду, несмотря на тщательно наброшенные на нее покровы. Она является причиной войн и предметом мира… неистощимым источником остроумия, ключом ко всем намекам, значением таинственных фраз, невысказанных замечаний и брошенных украдкой взглядов; она предмет неустанных фантазий и молодых, и старых, неизменный призрак умов порочных и неотвязный спутник воображения целомудренных [77] [77] Артур Шопенгауэр. Мир как воля и представление». – Т. 2. – Гл. 42 «Жизнь рода».
[Закрыть].
Конечная цель почти всякого человеческого стремления? Скрытый механизм любого поступка? Причина войн и предмет мира? Но к чему эти преувеличения? Не следствие ли это сексуальной озабоченности автора? Или ловкий прием, рассчитанный на то, чтобы привлечь внимание читателя?
Если мы подумаем об этом, то невольно захочется нам воскликнуть: к чему весь этот шум? К чему вся суета и волнение, все эти страхи и горести? Разве не о том лишь идет речь, чтобы всякий Иван нашел свою Марью? Почему же такой пустяк должен играть столь серьезную роль и беспрестанно вносить раздор и смуту в стройное течение человеческой жизни? [78] [78] Артур Шопенгауэр. Мир как воля и представление». – Т. 2. – Гл. 44 «Метафизика половой любви».
[Закрыть]
Ответ Артура на этот вопрос на полторы сотни лет предвосхитит открытия эволюционной психологии и психоанализа. Он станет утверждать, что причины нашего поведения не есть наша собственная необходимость, но необходимость нашего биологического рода. «Конечной целью любви, хотя стороны могут и не подозревать об этом, является рождение ребенка, – скажет он. – Следовательно, то, что руководит мужчиной, на самом деле является инстинктом, направленным на поиски наиболее подходящей пары, тогда как сам он воображает, что хочет доставить себе наибольшее удовольствие» [79] [79] Там же
[Закрыть].
Он будет тщательно разбирать принципы, руководящие выбором сексуального партнера («каждый любит то, чего ему не хватает»), и не устанет повторять, что выбор на самом деле совершается гением биологического рода. «Одержимый духом рода, он (человек) всецело подпадает его власти и не принадлежит больше самому себе… ибо в сущности влюбленный преследует не свои интересы, а интересы кого-то третьего, который должен еще только возникнуть» [80] [80] Артур Шопенгауэр. Мир как воля и представление». – Т. 2. – Гл. 44 «Метафизика половой любви».
[Закрыть].
Он будет повторять, что сила сексуального влечения велика и непреодолима. «Так как человек находится под влиянием импульса – сродни инстинкту насекомых, – который заставляет его добиваться своей цели не раздумывая, вопреки всем доводам разума… человек не может противостоять ему». И разум здесь бессилен: часто мы желаем именно того партнера, которого наш собственный разум настоятельно советует избегать. Но голос разума не способен противостоять силе инстинкта. В качестве примера Шопенгауэр приводит слова римского комедиографа Теренция: «Бессилен разум над тем, что само по себе лишено всякой разумности».
Принято считать, что три открытия основательно пошатнули наше представление о себе как о непревзойденном венце творения: сначала Коперник доказал нам, что Земля отнюдь не является центром Вселенной; затем пришел Дарвин, и мы узнали, что вовсе не являемся чем-то особенным, а, как и все прочие существа, происходим от других форм жизни; и, наконец, Фрейд продемонстрировал, что мы не являемся хозяевами в собственном доме и часто не управляем своим поведением, обусловленным силами, лежащими вне нашего сознания. Нет никаких сомнений в том, что в этом революционном открытии непризнанным соавтором Фрейда был Артур Шопенгауэр, задолго до рождения Фрейда постулировавший, что нами управляют глубинные биологические импульсы и мы заблуждаемся, полагая, что, поступая так или иначе, действуем совершенно сознательно.
Глава 23
Бонни волновалась напрасно: на следующее занятие все не только явились в полном составе, но даже раньше обычного – все, за исключением Филипа, который поспешно вошел в комнату и занял свое место ровно в половине пятого.
Недолгое молчание в самом начале занятия вещь обычная: пациенты рано узнают, что не стоит спешить с первой фразой, так как первому обычно достается больше всего внимания. Однако Филип, как всегда бесцеремонно, нарушил это молчание. Ни на кого не глядя, он заговорил своим холодным неживым голосом:
– Я хочу дополнить то, что сказала о моем списке вновь прибывший член нашей группы…
– По имени Пэм, – подсказал Тони. Филип кивнул, не поднимая глаз:
– То, что сказала Пэм. В этом списке были не только имена женщин, с которыми я переспал за тот месяц, но и номера телефонов…
– Ах, неужели номера телефонов? Да, прости, это совершенно меняет дело, – перебила его Пэм.
Не обращая на нее внимания, Филип продолжил:
– В этом списке также было краткое описание сексуальных предпочтений каждой женщины…
– Сексуальных предпочтений? – переспросил Тони.
– Да, то, что любит каждая женщина при половом акте. Например, любит сзади… или шестьдесят девять… или продолжительные игры в начале… начать с поглаживания спины… массажное масло… заводится от шлепков… любит, чтобы ей целовали соски… любит наручники… звереет, если привязать к кровати…
Джулиус похолодел. Что он вытворяет? Он что, собирается обнародовать предпочтения Пэм? Нет, так дело не пойдет.
Однако не успел он вмешаться, как Пэм сама перешла в наступление:
– А ты действительно мерзкий подонок. Просто отвратительный. – Пэм наклонилась вперед, очевидно собираясь встать и выйти из комнаты.
Но Бонни удержала ее за руку и, повернувшись к Филипу, сказала:
– Я – за Пэм. Филип, ты что, спятил? С чего ТЫ вздумал хвастаться такими вещами?
– Вот именно, – прибавил Гилл. – Я что-то тебя: не понимаю, парень. Нарываешься на неприятности. Ес| ли честно, не хотел бы я оказаться на твоем месте. Что ты делаешь? Ты же подливаешь масла в огонь. Ты что, хочешь сказать: «Давайте, палите меня к чертовой матери», так, что ли? Не обижайся, Филип, но, по-моему, ты перегибаешь палку.
– Я тоже так считаю, – сказал Стюарт. – На твоем месте, Филип, я бы не лез на рожон.
Джулиус попытался успокоить страсти:
– Филип, что ты сейчас чувствуешь?
– Я хотел сделать кое-какие пояснения и сделал это – так что теперь я чувствую себя вполне нормально.
Но Джулиуса не устроило такое объяснение. Стараясь говорить как можно мягче, он сказал:
– Филип, несколько человек только что высказали тебе свои замечания. Что ты думаешь по этому поводу?
– А вот на это ты меня не купишь, Джулиус. Потому что это путь в никуда. Будет лучше – гораздо лучше, если я останусь при своем мнении.
Здесь Джулиусу пришлось сменить оружие и пустить в ход старый испытанный метод условного наклонения:
– Филип, давай мысленно поэкспериментируем – философы делают это каждый день. Я понимаю твое желание сохранить спокойствие, но все-таки попытайся представить себе, что было бы, если бы ты захотел что-то почувствовать из-за того, что сказали другие. Что бы ты почувствовал?
Несколько секунд Филип молча раздумывал, потом, слегка улыбнувшись, кивнул, должно быть, уступив изобретательности Джулиуса.
– Поэкспериментировать? Ну что ж, давай попробуем. Если бы я хотел почувствовать, я сначала бы испугался Пэм – она так злобно на меня набросилась. Представляю, с каким удовольствием она разорвала бы меня на мелкие кусочки.
Пэм хотела возразить, но Джулиус сделал ей знак не мешать.
– Потом была Бонни. Она спросила, зачем я хвастаюсь. Дальше Гилл со Стюартом спросили, зачем я предаю себя аутодафе.
– Ауто – чего? – переспросил Тони.
Пэм уже открыла рот, чтобы ответить, но Филип ее опередил:
– Аутодафе – публичное сожжение еретиков.
– Отлично. Мы уже на полпути к цели, – вмешался Джулиус. – Ты правильно описал все, что случилось – что именно сказали Бонни, Гилл и Стюарт Теперь давай продолжим наш эксперимент – если бы ты захотел что-то почувствовать после их замечаний…
– Да, я отклонился от темы – ты, конечно, уже сделал вывод, что сработало бессознательное?
Джулиус кивнул:
– Продолжай, Филип.
– Хорошо. Я бы подумал, что меня абсолютно не поняли. Пэм я бы сказал: «Я вовсе не пытался менять дело», Бонни: «Я и не думал хвастаться», Гиллу и Стюарту: «Спасибо за заботу, но я не собирался причинять себе боль».
– Отлично, теперь мы знаем, чего ты не делал.
А теперь расскажи нам, что ты делал? У меня уже голова идет кругом, – сказала Бонни.
– Я просто анализировал то, что произошло. Следовал за доводами разума, и больше ничего.
Тут все снова погрузились в состояние, которое наступало после каждой реплики Филипа. Он звучал так рационально, так отстраненно, что все терялись и недоуменно смотрели в пол. Тони покачал головой.
– Я понял все, что ты сказал, – начал Джулиус, – кроме последнего – вот этой последней фразы «и больше ничего». Этого я совершенно не могу понять. Для чего ты выбрал именно эту тему – именно сегодня, в этой ситуации, при таких отношениях, которые сложились в группе? Ты ведь спешил это сделать. Тебе не терпелось. Я же видел, как ты торопился все это выложить. Несмотря ни на что, ты был настроен начать именно сегодня. Попробуй объяснить, почему? Чего ты хотел добиться?
– Это-то как раз несложно, – ответил Филип. – Я знаю абсолютно точно, зачем я это сделал.
Молчание. Все замерли в ожидании.
– Черт побери, – первым не выдержал Тони. – Филип, ты что, испытываешь нас? Сколько это может продолжаться? Мы что, должны выпрашивать у тебя каждое слово?
– Что ты сказал? – спросил Филип, недоуменно наморщив лоб.
– Ты все время заставляешь нас ждать, – помогла Бонни. – Это что, нарочно?
– Может, ты думаешь, нам все равно? Не интересно, что ты скажешь? – подхватила Ребекка.
– Нет-нет. Ни то ни другое. – ответил Филип. – К вам это не имеет никакого отношения – просто мое внимание рассеивается, и я ухожу в себя.
– А вот это мне кажется очень важным, – вмешался Джулиус. – Думаю, за этим скрывается что-то такое, что влияет на твои отношения в группе. Если твое сознание действительно ведет себя так капризно – как этот дождик за окном, тогда есть повод серьезно задуматься. Почему ты периодически уходишь от разговора и погружаешься в себя? Я думаю, дело в том, что неожиданно ты начинаешь тревожиться. В нашем примере потеря внимания имела отношение к тому, с чего ты начал встречу. Давай попробуем выяснить, что это было?
Филип молчал, размышляя над тем, что сказал Джулиус.
Для общения с коллегами у Джулиуса имелись особые рычаги воздействия:
– И еще одно, Филип. Если в будущем ты собираешься принимать клиентов или вести группы, потеря; внимания и уход в себя станут серьезной помехой в работе.
Это был точный удар – Филип немедленно очнулся:
– Я сказал это, чтобы обезопасить себя: Пэм видела список, и я боялся, что в какой-то момент она про него расскажет. Поэтому я решил сделать это сам – выбрал из двух зол меньшее. – Филип замялся, глубоко вздохнул и продолжил: – И кое-что еще. Я не ответил Бонни – она обвинила меня в хвастовстве. Дело в том, что я вел этот список, потому что тот год был особенно активным. Три недели с Молли были исключением: обычно я спал с кем-нибудь один раз и потом бросал – возвращался, только если не мог найти никого нового. Так вот, если я встречался с женщиной во второй раз, мне требовалось освежить память, чтобы заставить ее поверить, что я действительно ее помню. Если бы она узнала правду, узнала, что она была одной из многих, ничего бы не вышло. Так что никакого хвастовства – эти записи предназначались только для меня. Но у Молли был ключ от моей квартиры – она ворвалась, открыла ящик стола и похитила список.
– Ты что, хочешь сказать, – вмешался Тони, во все глаза глядя на Филипа, – у тебя было столько женщин, что тебе даже приходилось вести записи, чтобы их не перепутать? То есть – как много? Сколько именно? Как у тебя это получалось?
Джулиус неслышно застонал: дело и так запутывалось с каждой минутой, не хватало еще, чтобы Тони лопался от зависти. Отношения между Пэм и Филипом накалились до предела, нужно срочно вмешиваться, но как? Неожиданная помощь подоспела в лице Ребекки, которая внезапно направила разговор в совершенно другое русло.
– Я прошу прощения, но мне очень нужно ваше внимание, – сказала она. – Я всю неделю об этом думала. Я хочу рассказать то, чего еще никому не рассказывала – даже тебе, Джулиус. Это мой самый страшный секрет. – Ребекка помедлила и обвела глазами группу. Теперь все взгляды были обращены к ней. – Ну, нормально?
Джулиус повернулся к Пэм и Филипу:
– Как вы оба? Или у вас слишком много накипело?
– Я не против, – ответила Пэм. – Мне нужно передохнуть.
– А ты, Филип? Филип кивнул.
– А я так с удовольствием, – добавил Джулиус, повернувшись к Ребекке. – Особенно если ты объяснишь, почему решила рассказать об этом именно сегодня.
– Нет, уж лучше я так расскажу, пока не передумала. В общем, слушайте. Пятнадцать лет назад, за две недели до нашей с Джеком свадьбы, меня послали в Лас-Вегас – там была компьютерная выставка, и я должна была представлять наш новый продукт. Я уже написала заявление об уходе, так что эта командировка была для меня последней – я даже думала, последней в жизни: я была на третьем месяце, мы с Джеком планировали свадебное путешествие, после чего я собиралась целиком посвятить себя дому и нашему будущему ребенку. Тогда я еще и не думала о юриспруденции – даже не знала, буду ли работать вообще. Так вот, в Вегасе со мной вдруг начали происходить странные вещи. Однажды вечером, сама не знаю как, я оказалась в «Цезарь Палас» – сажусь, заказываю выпить, и тут ко мне подсаживается мужчина, приличный такой, и начинает клеиться. Сначала то да се, а потом спрашивает меня, работаю ли я сегодня. Я тогда не знала, что это значит, – говорю «работаю». Не успела я заикнуться про работу, как он спрашивает, сколько я беру. У меня глаза на лоб, смотрю на него – симпатичный такой мужчина – и говорю «сто пятьдесят долларов». Он соглашается, и мы поднимаемся к нему в комнату. На другой вечер я пошла в «Тропикану» и сделала то же самое, за ту же плату. А в последнюю ночь я уже сделала это бесплатно. – Ребекка глубоко вздохнула и с шумом выдохнула воздух. – Ну вот. Вы первые, кому я это рассказала. Я несколько раз думала признаться Джеку, но так и не решилась. Зачем? Он бы только расстроился, а мне все равно не легче, так что… Тони… Тони. Ну что ты делаешь? Черт тебя побери, Тони, это не смешно.
Тони, вытащив кошелек, пересчитывал деньги. Услышав возгласы Ребекки, он поднял глаза и лукаво улыбнулся:
– Хотел тебя развеселить.
– Не нужно меня веселить. Для меня это настоящая трагедия. – И Ребекка сверкнула одной из своих удивительных улыбок, которые появлялись на ее лице, когда она того хотела. – Вот мое чистосердечное признание. – Она повернулась к Стюарту, который не раз называл ее фарфоровой куколкой. – Ну, что ты скажешь? Ребекка больше не кажется тебе чистенькой, беленькой куколкой?
Стюарт ответил:
– Я думал не об этом. Знаешь, что я вспоминал, пока ты рассказывала? Один фильм, я его смотрел несколько дней назад, «Зеленая миля». Там была одна великолепная сцена, где осужденный ест в последний раз перед казнью. Так вот, я подумал, может быть, в Лас-Вегасе перед свадьбой ты тоже в последний раз позволила себе немного лишнего?
Джулиус кивнул:
– Мне тоже так показалось. Очень похоже на то, о чем мы когда-то с тобой говорили, Ребекка. – Повернувшись к группе, Джулиус пояснил: – Много лет назад мы с Ребеккой целый год работали над ее сомнениями, выходить ей замуж или нет. – Снова повернувшись к Ребекке, он продолжил: – Помню, несколько недель подряд мы обсуждали твои страхи: ты боялась потерять свободу, и тебе казалось, что твоей карьере приходит конец. Думаю, Стюарт прав, именно это и случилось с тобой в Лас-Вегасе.
– Знаешь, Джулиус, что мне особенно тогда запомнилось? Однажды ты рассказал мне про одну книгу – кто-то разговаривает с мудрецом, и тот говорите либо - либо, на каждое «да» есть свое «нет».
– Я знаю эту книгу. Это «Грендель» Джона Гарднера! – воскликнула Пэм. – Это Грендель, чудовище, искал мудреца.
– Да, мир тесен, – ответил Джулиус. – А ведь это Пэм первая познакомила меня с этой книгой. Пэм ходила ко мне примерно в то же время, что и ты, Ребекка, так что, если эти слова тебе помогли, скажи спасибо Пэм.
Ребекка благодарно улыбнулась:
– Ты заочно меня вылечила, Пэм. Я даже приклеила эти слова на зеркало: «Либо – либо». Это так хорошо объясняло, почему мне трудно было сказать Джеку «да», хотя я и знала, что люблю его. – И снова Джулиусу: – Еще я помню, ты сказал – чтобы стареть красиво, нужно смириться с тем, что наши возможности ограничены.
– Задолго до Гарднера, – вставил Филип, – Хайдеггер, – тут он повернулся к Тони, – знаменитый немецкий философ первой половины прошлого века…
– И заодно известный нацист, – добавила Пэм. Не обращая внимания на Пэм, Филип продолжил:
– …Хайдеггер говорил о том, как справляться с ограниченностью наших возможностей. Он связывал это со страхом смерти. Смерть, говорил он, есть невозможность дальнейшей возможности.
– Невозможность дальнейшей возможности? – повторил Джулиус. – Сильная мысль. Может быть, я приклею эти слова на свое зеркало. Спасибо, Филип. Друзья мои, у нас накопилось много вопросов, включая и твои, Пэм, но сначала еще одно замечание тебе, Ребекка. Этот случай в Лас-Вегасе – он должен был произойти, как раз когда мы с тобой встречались, но ты ни разу мне об этом не говорила. Из этого я заключаю, что тебе действительно было очень стыдно.
Ребекка кивнула.
– Да, я думала закопать его и забыть. – Она замялась, решая, сказать или нет, и наконец произнесла: – Хотя, знаешь, Джулиус… Мне, конечно, было стыдно тогда, но… я знаю, это ужасно… но я еще долго об этом вспоминала: у меня было такое ощущение, что это был настоящий взлет, не сексуальный, конечно, – хотя нет, не только сексуальный, – но взлет. Это было так здорово – забыть про все, оторваться и делать то, что хочешь. И знаешь, – Ребекка повернулась к Тони, – это именно то, что меня всегда привлекало в тебе, Тони, – твоя судимость, твои потасовки, твое отношение к законам. Но эта твоя последняя выходка с деньгами – это уже переходит все границы.
