Текст книги "Место действия - Южный Ливан"

Автор книги: Макс Кранихфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Имя одного из лидеров боевого крыла движения «Фатх» произвело эффект неожиданного удара грома среди ясного неба. Террористы на мгновение застыли, лишь старик продолжал сверлить собеседника тяжелым взглядом своих желтых глаз.

– В принципе, мне все равно, что скажет на это Келлах, я ему не подчинен, – произнес он, наконец, упрямо качнув головой. – К тому же мне и моим людям действительно нужно оружие.

– Сколько у тебя людей? Сколько им нужно оружия? – не давая ему окончательно опомниться, перешел в атаку Шварцман.

– Людей много, – отрезал старик. – А оружия нужно еще больше. Оружия вообще много не бывает.

– Ага! И поэтому ты готов убить троих соотечественников, ради двух привезенных ими для пробы автоматов. Так? Ради двух автоматов ты затеял весь этот спектакль?

– Всего двух? А говорили… – разочарованно протянул за спиной Шварцмана негр, но тут, же прикусил язык под яростным взглядом старика.

– Представь себе, шоколадка, всего двух, – тут же развернулся к нему Шварцман. – А ты что думал? Объясняю еще раз. Мы специальная группа, прибывшая в эту дыру по личному поручению полковника Келлаха, чтобы наладить снабжение оружием местных борцов за свободу, с собой мы привезли только образцы. Два автомата Калашникова разных модификаций. Но…

Шварцман выдержал драматическую паузу, высоко задрав вверх вытянутый указательный палец.

– Но, полковник Келлах не имеет возможности заниматься благотворительностью. Доставка оружия стоит денег. Их приходится платить властям, чтобы они вовремя закрыли глаза, приходится отдавать за перевозку, да и купить стволы изначально тоже надо заплатив деньги. Поэтому я называю цену – двести долларов за китайский автомат, и двести пятьдесят за югославский. И тот и другой мы привезли с собой, кто хочет, может посмотреть. А теперь думайте, что вы будете делать… Или вы честно платите за оружие и получаете его столько, сколько вам будет нужно в любое время. Или вы можете нас убить и бесплатно забрать те два автомата, что мы привезли с собой. Вот только я потом не дам за ваши шкуры и медной монеты. Я все сказал, решать вам…

С деланно безразличным видом Шварцман откинулся назад, скрестив на груди руки, демонстрируя полнейшее равнодушие к своим собеседникам, на самом же деле пристально следя за каждым их движением, за любой пробежавшей по их лицам тенью. Момент был критический. Либо старик должен сейчас безоговорочно признать свое поражение, либо он, Шварцман, не выйдет из этой развалюхи живым. Невероятно обострившимися чувствами он буквально физически ощущал, как напрягся за его спиной чернокожий Зуфар, как дрожит, едва сдерживая нетерпение, в предчувствии крови, одноглазый, как проносятся, сменяя друг друга мысли в мозгу старика, отражаясь неверными тенями в янтарно-желтых глазах.

– Хорошо, – хлопнул по столу ладонью Муммит. – Только из уважения к мужественному полковнику Келлаху я принимаю твои условия. Но ты должен показать мне привезенное оружие, и дать лично его опробовать.

Шварцман тихонько стравил сквозь зубы набранный в грудь воздух, оказывается все то время, пока старик обдумывал его слова, он вообще не дышал, собранный в одну напряженную струну, закаменевший, готовыми к мгновенному рывку мышцами. Справа послышался глубокий печальный вздох, одноглазый не смог скрыть охватившего его разочарования. Сорвалась казавшаяся такой близкой кровавая потеха!

– Конечно, – стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и ровно согласился Шварцман. – Ты знаешь, где нас найти, приходи сегодня после заката. К этому времени мои друзья достанут стволы из тайника и приготовят к стрельбе. Ты сможешь сам все увидеть и попробовать.

– Я приду не один. Со мной будут мои братья.

– Как хочешь, – равнодушно пожал плечами Шварцман. – Только не собирай слишком большую толпу, лишнего внимания нам не надо.

– Договорились, – усмехнулся Муммит. – Лишние глаза и уши никому не нужны. До встречи вечером. А сейчас, прошу, посиди здесь немного, отдохни после разговора. Я и мои люди уходим, не нужно тебе смотреть, куда мы пойдем.

– Уважаю твою осторожность, Муммит, – криво улыбнулся Шварцман. – И отдавая ей должное готов просидеть в этой развалюхе, сколько нужно, лишь бы усыпить твои подозрения.

– Говорят, раньше у змеи, был сладкий голос, как у птицы, но жалила она так же смертельно, – буркнул себе под нос старик, поднимаясь на ноги и делая знак остальным следовать за ним.

Шварцман сохраняя на лице самое серьезное выражение дурашливо поклонился ему вслед.

Когда он вышел из душной, саманной развалюхи на улицу, ноги еще чуть подрагивали в коленях, так и, норовя подломиться. Не прошел даром разговор с братьями-мусульманами. Прислонившись к нагретой солнцем стене, он остановился, подставляя лицо острым, жалящим как пики лучам, пытаясь прийти в себя. За закрытыми веками огненными сполохами метались яркие радужные мушки. Сколько он так простоял, Шварцман не помнил, голова была будто налита изнутри свинцовой тяжестью, противно ворочалось что-то мерзкое внизу живота и отчаянно хотелось хлопнуть залпом стакан холодной водки, чтобы разом разжались сдавившие душу тиски. В итоге отпустило и без запретного для правоверного напитка, только нервно и мелко продолжало пульсировать правое веко. Тряхнув головой, Шварцман огляделся по сторонам, пытаясь сообразить, в каком направлении ему двигаться из этого полуразвалившегося лабиринта убогих построек. Быстрая, едва заметная тень, метнулась за обломок глиняного забора, уходя из поля зрения. Показалось? Ну нет, это вряд ли.

Сделав вид, что ничего не заметил, Шварцман, устало волоча ноги, побрел вдоль узкой, воняющей нечистотами улочки. Подойдя к первому же перекрестку, он остановился в нерешительности, соображая, куда идти дальше. Задумчиво потянул из кармана платок, вытер вспотевшее на жаре лицо. Ага! Есть! Зажатый в платке маленький кусочек зеркала четко отразил прижавшуюся к стене дома детскую фигурку в выгоревшей майке и шортах. Давешний посланец «уважаемых людей» добросовестно продолжал отслеживать перемещения палестинского студента. Что ж, все правильно, береженного Бог бережет, ну или Аллах, что в принципе одно и то же. Конечно, нельзя бросать бесконтрольно человека, с которым вечером назначена встреча, мало ли куда он может направиться после такого свидания, может быть прямиком в полицию. Молодец товарищ Муммит, все правильно сделал. Решив без нужды не мучить ни себя, ни юного шпиона, Шварцман, старательно не замечая неумелого соглядатая, направился прямиком к дому старого Мустафы. Точнее попытался направиться прямиком, что не слишком-то получилось, пришлось-таки изрядно поплутать по трущобам, проклиная и устроившего в таком месте встречу Муммита, и его людей, и все движение «Фатх» в целом. Пару раз лишь серьезное волевое усилие позволило ему удержаться от того, чтобы просто не остановиться где-нибудь за углом, подождать крадущегося по пятам мальчишку и потребовать от него указать обратную дорогу. Но всему в этой жизни приходит конец, пришел он и замусоренным кварталам городской бедноты, свернув в очередной раз на каком-то перекрестке, Шварцман увидел впереди вполне нормальную городскую улицу, явно ведущую к центру.

К его несказанной радости оба «палестинских студента» оказались дома. Как потом выяснилось Айзек Кацман, в тот день вернулся с городского рынка, где толкался в надежде на установление каких-либо интересных в оперативном плане контактов раньше обычного, из-за банального расстройства желудка. При местной антисанитарии не мудрено. А старший их тройки Мотя Левинзон вообще в тот день не планировал никуда выходить, решив основательно прощупать их квартирного хозяина. В итоге, когда запыхавшийся Шварцман вихрем ворвался в просторную гостиную на первом этаже. Мотя и старый Мустафа блаженствовали, по очереди затягиваясь ароматным дымом высокого кальяна, перед каждым стоял изящный серебряный поднос с чашками кофе и сладостями. Неторопливая беседа длилась уже несколько часов. Мустафе торопиться было некуда, а Мотя, понятно, тоже согласен был беседовать со старым арабом хоть до утра лишь бы услышать в результате хоть что-нибудь интересное. Явление Шварцмана, прервало очередную арабскую байку из цикла «Тысячи и одной ночи», которыми словоохотливый хозяин с удовольствием потчевал гостей. Мотя, только глянув на лицо младшего товарища, тут же вскинулся с горы мягких подушек, на которые секунду назад удобно облокачивался левой рукой.

Вообще-то начальник звался, конечно, не Мотя, а Мотл и со всем приличествующим случаю уважением, но каждый, кто хоть раз воочию видел его оттопыренные уши и добродушно-наивную физиономию, официальное обращение мог применять по отношению к нему лишь с недюжинным усилием. Так и повелось Мотя, да Мотя, сначала за глаза, а потом выяснилось, что сам начальник против такого сокращения ничуть не возражает. Сейчас, правда, он вовсе не Мотя, точно так же, как Шварцман – Саид-Мухаммад.

– Что случилось, Саид? На тебе лица нет. Встретил привидение?

– Почти. Пойдем наверх, надо поговорить. Простите, эфенди, – Шварцман учтиво поклонился Мустафе. – Я заберу этого пустоголового ишака, он наверняка уже утомил Вас своей глупостью.

Мустафа хитро подмигнул ему и важно закивал головой, соглашаясь отпустить своего собеседника.

Когда они, наконец, уединились в своей комнате на втором этаже дома. Шварцман проверив, нет ли кого-нибудь в коридоре, шепотом, сбиваясь и заикаясь от волнения, рассказал Моте о случившемся. Старший слушал внимательно, старался не перебивать и терпеливо ждал, если Шварцман вдруг начинал путаться и перескакивать с одного на другое. В разгар повествования, в коридоре под чьей-то неосторожной ногой скрипнули половицы. Шварцман дернулся было к двери, но Мотя успокоил его коротким жестом, призывая оставаться на месте. Тревога действительно оказалась ложной, что-то недовольно бурча себе под нос, порог комнаты переступил Айзек.

– Клянусь бородой пророка, на местном рынке продают такую отраву, что ни один мусульманский желудок не в состоянии качественно ее переварить, – мрачно объявил он во всеуслышание, держась рукой за вздувшийся живот.

Против ожидания не услышав привычного смеха, третий член группы «мистааравим» удивленно оглядел своих товарищей.

– Не понял, почему такое пасмурное настроение? Случилось еще что-то страшное, кроме моего поноса?

– Закрой дверь и иди сюда, – коротко распорядился Мотя.

Причем сказано это было таким тоном, что Айзек мгновенно перестроился на нужную волну, став разом собранным и деловитым. Даже его выпучивавшийся секунду назад надутым барабаном живот, вдруг сам собой втянулся внутрь, став привычно впалым и мускулистым.

Несколькими сжатыми фразами Мотя ввел его в курс дела, и вопросительно покосился на Шварцмана.

– Продолжай.

– Да, собственно, на этом и все. Дальше они ушли, а я подождал немного и домой. До самого дома меня вел тот мальчишка, что подходил вначале на улице. Думаю, он и сейчас где-нибудь здесь ошивается, наблюдает за домом. Также есть основания полагать, что информация о нас утекла от Мустафы. Этот Муммит спрашивал, почему меня зовут Шура. Здесь меня так называли только вы двое. Слышать это мог один Мустафа.

– Молодец, соображаешь, – коротко похвалил Мотя. – Давай теперь по деталям…

Не меньше часа он гонял его, заставляя вспоминать малейшие детали разговора, поведения террористов их внешности, выжимая из памяти то, чего казалось там и быть не могло. Шварцман сам удивлялся, сколько дополнительной информации смог выдать после этого допроса. Наибольшее внимание старшего привлек, как ни странно вовсе не Муммит, а террорист с обожженным лицом и кожаной полумаской. Он настойчиво возвращался к нему раз за разом, требуя все новых и новых подробностей о нем, уточняя уже сказанное, пытаясь выяснить что-то новое. При этом Мотя периодически бросал многозначительные взгляды в сторону молча слушавшего Айзека, и тот то и дело отвечал ему подтверждающими кивками. В конце концов, Шварцману эти переглядки порядком надоели, и он открыто возмутился:

– Хватит уже гримасничать у меня за спиной, может старшие братья поведают юному палестинцу, что вызывает у них такое оживление?

– Есть причины, не обижайся, – не принимая шутливого тона, совершенно серьезно отозвался Айзек.

– Тем более, раз есть причины, может, и мне о них неплохо было бы знать?! – медленно закипая, произнес, пристально глядя в глаза старшему Шварцман.

– Дело в том, – нехотя принялся объяснять Мотя. – Что этот твой одноглазый очень смахивает на одного нашего старого знакомого. Про Муммита и Зуфара ни я, ни Айзек никогда раньше не слышали, так что они, скорее всего, просто мелкая сошка. А вот одноглазый с твоих слов очень сильно похож на некоего Али Кинжала. Весьма интересного типа, профессионального террориста и наемника, приговоренного к смертной казни в нескольких странах.

– Да ладно, – пренебрежительно махнул рукой Шварцман. – Мне он опасным не показался, так обычный психопат. Старик смотрелся гораздо более угрожающе, да и слушался его этот ваш Али, как собачонка.

– Вот-вот, – качнул головой Айзек. – Он психопат и есть. Протекла крыша у борца за чистый ислам после одной нашей операции, да так, что теперь он только под чьим-то началом может работать, самостоятельно ни-ни, от вида крови впадает в экстаз. Если потом вовремя не оттащить, то удирать с места преступления даже и не подумает…

– Тем более, что нам какой-то неадекватный араб? – искренне недоумевал Шварцман.

– Он, видишь ли, опасен не сам по себе… – медленно выговорил, поглядывая искоса на старшего, Айзек.

– Дело в том, что он знает меня в лицо, – деланно равнодушным тоном продолжил Мотя.

– Как?! – поворот оказался настолько неожиданным, что Шварцман не смог сдержать удивленного возгласа.

– Просто, – пожал плечами Мотя. – Я был в составе той группы, после встречи с которой он вынужден носить свою маску. Кинжал тогда спасся, заскочив в горящий дом и пробежав его насквозь. Никто не решился последовать за ним, а заслон на той стороне его проморгал. Если это действительно он, то, скорее всего, сможет меня узнать. На память этот парнишка никогда не жаловался.

– И что будем делать теперь? – тупо уставившись на него, спросил Шварцман.

– Работать, – невозмутимо отозвался Мотя. – Работать…

Встречу готовили исходя из того, что ночных гостей будет как минимум четверо, столько же, сколько засветилось в заброшенном доме. Учитывая, что Мотя может быть узнан, если одноглазый и впрямь тот самый Кинжал, его решили оставить в резерве. Встречу должны были проводить Айзек и Шварцман вдвоем. Детальная разработка плана и репетиция всех возможных вариантов развития ситуации, которые только пришли в изобретательные головы бойцов «мистааравим», проглотили все оставшееся до заката время. Мустафе было сказано, что вечером они ожидают прихода друзей, старый араб лишь загадочно покивал седой головой, лишней раз подтверждая сложившееся у лжепалестинцев мнение, что он давно уже в курсе предстоящих событий.

Нетерпеливый стук в дверь раздался, едва ярко-красное закатное солнце утонуло за линией горизонта. Только недавно отзвучал крик муэдзина с возвышавшегося неподалеку минарета, зовущий всех правоверных к вечернему намазу. Старый Мустафа все еще продолжал молиться у себя за проеденной молью занавеской, отделявшей гостиную от его личных апартаментов. Шварцман сделал из этого вывод, что его недавние знакомые обязательным обращением к Аллаху сегодня пренебрегли, несмотря на декларируемое духовное благочестие всех борцов за свободу Палестины. На всякий случай он отложил этот факт в памяти, мало ли, пригодится.

Старый Мустафа, кряхтя и нарочито шаркая ногами, поминутно жалуясь на здоровье и горькую судьбу, двинулся к дверям. Вообще-то старик имел довольно легкую для своих лет походку и перемещался по дому и прилегающему двору весьма резво. Сейчас он явно лишь играл физическую немощь, неизвестно кому пытаясь пустить пыль в глаза: ночным гостям, или палестинским студентам.

Первым в гостиную зашел, как и ожидалось, Зуфар. Причем зашел здесь будет не совсем правильно подобранное слово, скорее плавно по-кошачьи втек, беззвучным стелящимся шагом. Правая рука под полой легкой джинсовой куртки, явно на рукояти покоящегося в наплечной кобуре пистолета. Не утруждая себя приветствиями, чернокожий настороженно оглядел обоих «палестинцев» и скользнул мимо них в дальний угол. Там и замер, внимательно поглядывая по сторонам и держа одновременно под контролем и входную дверь, и лестницу, ведущую на верхний этаж. Шварцман нервно сглотнул, выглядел боевик более чем внушительно, а в его движениях легко читалась опасная пластика хищного зверя, быстрого, сильного и абсолютно беспощадного. А ведь есть еще трое палестинцев… Уверенность, внушенная Шварцману, невозмутимым видом его более опытных товарищей стремительно улетучивалась. Он даже почувствовал, как предательски дрогнуло колено левой ноги, но тут поймал краем глаза ободряющий кивок и улыбку Айзека и самочувствие вроде бы улучшилось.

Следом за телохранителем в гостиную важно вошел Муммит. Лицо его все так же скрывала намотанная до самых глаз куфья, спина держалась прямо, как палка отчего всей своей худощавой фигурой, палестинец напоминал неуклюжее деревенское пугало, вдруг по нелепой случайности ожившее. Вот только холодный взгляд желтых ястребиных глаз, мгновенно рассеивал это впечатление, заставляя относиться к их обладателю, как минимум с уважением, если не со страхом. Одноглазый и второй палестинец неслышно просочились следом за вожаком, безмолвными тенями замерев за его спиной.

– Мир вам, добрые люди, – приветствовал гостей Мустафа, склоняясь в почтительном поклоне, не слишком впрочем, низком.

– Мир тебе и дому твоему, уважаемый, – скрипуче отозвался остановившийся посреди комнаты Муммит.

Оба палестинца ограничились небрежными поклонами. Зуфар на приветствие не прореагировал никак.

– Мой дом – ваш дом, – произнес ритуальную фразу Мустафа. – Входите, обогрейтесь у огня, сейчас принесут напитки и фрукты…

– Перестань, старик, сейчас не до условностей, – небрежным жестом руки прервал его Муммит. – Мы здесь по делу, и все это прекрасно понимают. Чем быстрее мы закончим то, ради чего пришли, тем лучше будет для всех, так давай не будем отвлекаться на пустые слова…

– Слова вежливости не бывают пустыми… – укоризненно покачал головой Мустафа.

Но Муммит уже не слушал его, развернувшись к сидящему на подушках привалившись к стене Шварцману.

– Где образцы? Показывай.

Шварцман замешкался, дело было в том, что никаких образцов просто не существовало в природе. Предлог позволивший завлечь террористов в дом был откровенно надуманным, не имевшим под собой никакой реальной почвы. В принципе по сценарию сейчас уже можно было начинать захват, но отчего-то медлил Мотя. Старший группы должен был, аккуратно выбравшись наружу через окно их комнаты, проконтролировать прилегающую территорию. Чтобы гарантированно избежать неприятностей в случае, если боевики оставят кого-то наблюдать за домом снаружи. Силовой захват по плану начинался как раз с его входа в дом. Используя момент растерянности от неожиданного появления еще одного участника «переговоров» и планировалось стреножить по крайней мере Муммита и Одноглазого, остальными участниками банды единогласно решено было пренебречь. Конечно, если будет такая возможность, и их попытались бы взять живьем, но и если придется вывести обоих в расход, никто особо жалеть не будет. Не ясно оставалось, что делать с хозяином дома, по ряду косвенных признаков выходило, что Мустафа связан с террористами, но вроде бы активного участия в банде он не принимал. В конце концов, решили сориентироваться по ходу действия. Однако никто не ожидал, что ночные гости поведут себя с таким агрессивным напором. Рассчитывали на традиционные восточные разговоры ни о чем, предваряющие здесь любые сделки, это должно было дать время Моте на зачистку территории вокруг дома. Но Муммит потребовал перейти к делу тут же, едва вошел. Теперь надо было как-то изворачиваться, тянуть время… Но как?

– Так, где оружие… – сверкнув жестким ястребиным взглядом, Муммит сделал шаг к развалившемуся в обманчиво расслабленной позе Шварцману.

Тот приподнялся на подушках беспомощно разводя руками.

– У тебя есть деньги? – бесцеремонно перебил вожака террористов Айзек, не дав младшему коллеге и рта раскрыть.

– Причем здесь деньги? – развернулся к нему Муммит. – Мы хотим только посмотреть товар. Или для этого обязательно нужны деньги?

– Если у тебя нет денег, то нечего и смотреть, – невозмутимо парировал Айзек. – Ты же не финики на базаре покупаешь. Или может, захочешь еще и бесплатно попробовать?

Муммит возмущенно засопел, подыскивая ответ, который враз мог бы поставить на место зарвавшегося наглеца. Но ничего подходящего ему в голову так и не пришло, к тому же в разговор неожиданно вклинился Одноглазый.

– Старик, ты говорил, что их трое. Но я вижу здесь только двоих, – неестественно выпученный глаз пристально уставился на хозяина дома. – Где же третий?

– Здесь третий, здесь, Али, не волнуйся… Он там, на верху, в их комнате… – торопливо кланяясь, зачастил Мустафа.

Шварцман и Айзек быстро переглянулись. Али! Выходит Мотя был прав и этот урод с обожженным лицом действительно знаменитый психопат и убийца – Али Кинжал.

– Не называй меня по имени, глупый ишак, – в шипящем голосе террориста было столько неприкрытой угрозы, что старый Мустафа невольно отшатнулся и еще быстрее закивал седой головой, словно игрушечный китайский болванчик.

Муммит подозрительно оглядев обоих лжепалестинцев, притворно спокойным и вежливым тоном осведомился:

– Почему ваш друг не хочет спуститься и поздороваться с нами? Он что-то скрывает от нас? Быть может те самые автоматы, которые вы так не хотите нам показать?

– Халеду, просто с утра нездоровится, – сухо отозвался Айзек. – Я не понимаю, какое это может иметь отношение к делу.

Услышав кодовую фразу «я не понимаю», означавшую «внимание, готовность номер один», Шварцман подобрался всем телом и вроде бы невзначай поджал под себя ноги, приняв позу, позволяющую совершить из положения, сидя мгновенный неожиданный для противника прыжок.

– Я не понимаю, – с нажимом повторил Айзек. – Зачем вам понадобился наш друг. Он лежит наверху, потому что болен.

– Проверь, – сухо бросил Муммит, замершему в углу Зуфару.

Теперь он уже даже не пытался скрыть настороженной враждебности, не утруждая себя маскировкой ее под маской холодной вежливости. Остальные боевики тоже выглядели отнюдь не доброжелательно. Шварцман незаметно повел плечами, подвигал шеей, разминая мышцы перед предстоящим рывком. Он ничуть не сомневался что вот сейчас, пока террористы скучились в центре комнаты, а державший все ее пространство под контролем Зуфар покинул свою выгодную позицию, Айзек подаст команду к атаке. Но тот отчего-то медлил…

Шварцман отвечал за правый сектор, все, кто правее воображаемой линии, поделившей гостиную пополам, находились в его зоне ответственности. Все кто левее – пациенты Айзека. Атакующий с тыла Мотя должен был смотря по ситуации поддержать того из них, кому будет сложнее. Сейчас в секторе Шварцмана были Кинжал и второй палестинец, тот, что так ни разу и не раскрыл рта, на протяжении всего их знакомства. Для себя Шварцман прозвал его Молчун. Кроме того Зуфар, тоже, двигаясь к лестнице наверх, попадал в его сектор. Трое – слишком много для одного, даже специально тренированного на силовой захват бойца. Что ж, значит, придется стрелять. Тоже не беда, главное – качественно спеленать Кинжала, остальных можно не жалеть. Он будто бы случайно провел правой рукой по колену, нащупывая укрепленный на запястье в специальном приспособлении миниатюрный браунинг калибра 5,6 мм. Вроде бы дамская пушченка, несерьезная, но на таком расстоянии дыр может наделать в человеке вполне качественно, ни один хирург не заштопает. А изначально малое останавливающее действие, вполне компенсируется самодельным крестообразным надпилом на головке пули. Попав в вязкое человеческое тело, мягкая свинцовая оболочка раскроется, раскинувшим во все стороны лепестки цветком, разрывая попутно слабую плоть. Он уже видел однажды, какие раны получаются от таких пуль – выходное отверстие величиной с кулак, если не больше. Достаточно резко ударить внутренней стороной запястья об колено и сдвинувшаяся защелка, распрямит пружину специального механизма, выбрасывая браунинг точно в ладонь стрелка. Ничтожная доля секунды и в пустой прежде руке появляется ствол.

Зуфар, бесшумно скользнув через центр комнаты, ступил на первую ступеньку ведущей наверх лестницы. Шварцман выжидательно покосился на напарника. Что же ты медлишь?! Давай сигнал! Айзек успокаивающе прикрыл глаза, незаметно для арабов отрицательно качнул головой. Подожди, еще не время!

– Там никого нет. Никого, и открытое окно в комнате, – чернокожий Зуфар невероятно легко, несмотря на свои внушительные габариты, сбежал вниз по лестнице.

Осмотр верхнего этажа не занял у него и минуты.

– Так где же ваш больной друг? – ястребиные глаза Муммита превратились в две узкие щели, из которых опасно сверкнуло янтарем. – Или он настолько сильно болен, что выпрыгнул в окно и побежал к доктору?

– О чем ты говоришь с ними, Муммит?! – истерично взвыл Одноглазый Али, выхватывая заткнутый сзади за пояс пистолет. – Здесь какой-то подвох! Я чую это! Чую!

Шварцман едва сдержался, чтобы не выстрелить в потерявшего душевное равновесие Кинжала. Столько яростного безумия светилось сейчас в единственном глазу араба, что он и впрямь поверил, что террорист сейчас будет стрелять. Но повинуясь короткому жесту Муммита, Али неожиданно покорно опустил пистолет. Забормотал извиняющимся голосом:

– Я чую, чую… Чую от них запах угрозы… Это враги, они хотят зла… Я чую это, чую…

– Заткнись, – грубо прервал его Муммит, и, повернувшись к Айзеку, которого выделил, как старшего в паре «палестинских студентов», неожиданно мягко попросил: – Расскажи нам, куда и почему делся твой друг. Видишь, мои люди волнуются, они подозревают предательство, скоро я не смогу их сдерживать, тогда они спросят тебя по-другому… Так где же этот больной юноша по имени Халед?

– Да здесь я, здесь, не волнуйся! – неожиданно прозвучало от двери.

Быстро глянув в ту сторону, Шварцман увидел замершего в дверном проеме с пистолетом наизготовку Мотю. Ствол смотрел Муммиту прямо в лицо.

– Прикажи своим нукерам бросить оружие, и сам подними руки, медленно, так чтобы я видел, – старший группы «мистааравим» говорил совершенно спокойным равнодушным тоном, словно даже мысли не допускал, что его команда может быть не выполнена.

И лишь хорошо знавший его Шварцман, уловил в голосе Моти легкую нервную дрожь, показывающую, чего тому стоила на самом деле эта показная уверенность.

– Делайте, как он сказал, – поспешно приказал Муммит. – А ты, Халед… Тебя ведь зовут Халед, правильно? Ты успокойся, мы все здесь немного погорячились. Но братьям во Аллахе не пристало направлять друг на друга оружие. Тем более грозить друг другу смертью. У нас хватает настоящих врагов, чтобы убивать их. Вовсе ни к чему ссориться еще и между собой.

«Да он так ничего и не понял! – обожгла Шварцмана догадка. – Он продолжает считать нас торговцами оружием! Это обязательно надо использовать!» Видимо, сходная мысль пришла в голову и Моте, потому что он на секунду замешкался, явно обдумывая сложившуюся ситуацию. Айзек тем временем уже отпрянул к стене и целился в голову также держащему его на прицеле Зуфару. По сравнению с мощным американским кольтом в руках чернокожего браунинг Айзека выглядел детской игрушкой, но на дистанции немногим более трех-четырех метров это не имело никакого значения. Сам Шварцман вскочил на ноги, прикидывая, кого из палестинцев выбрать для первого броска: Али, или Молчуна. В конце концов, в руках у Кинжала был ствол, а его товарищ оставался пока безоружным, лишь прянул к окну, похоже решив, в случае опасного развития событий, выпрыгнуть во двор выбив раму. На лице палестинца был написан хорошо читаемый испуг. «Отлично, этот уже не боец, – решил про себя Шварцман. – Значит, Али! Кинжал, тот еще орешек, он потверже будет, его наведенным стволом не испугаешь».

Тут же подтверждая, только мелькнувшую у Шварцмана мысль, Али ловко развернулся к двери, одновременно вскидывая оружие, и замер, отшатнувшись назад, словно увидел приведение.

– Ты?! Шайтан! Откуда ты взялся?! Я же убил тебя! Убирайся обратно в ад! Исчезни!

Пистолет плясал в дрожащей руке Кинжала, выделывая замысловатые коленца, указательный палец судорожно вздрагивал, силясь попасть на спусковой крючок.

– Эш! Эш (огонь – ивр.)! – уже не скрываясь, в полный голос выкрикнул Мотя, нажимая на спуск.

Разом пошла кровавая кутерьма и неразбериха. Все задвигались одновременно, загремели выстрелы, ударили по ушам крики раненых. Отступавший к окну палестинец, получив пулю в живот, охнул, сползая на пол. Зуфар и Айзек выстрелили друг в друга почти одновременно, но если стрелявший уже в падении боец «Дувдеван» счастливо умудрился избежать вражеской пули, то чуть замешкавшийся негр получил прямо в лоб. Его бритый череп раскололся, словно перезрелый арбуз, перемешанные с алой артериальной кровью мозги с хлестким шлепком брызнули на беленую стену. Несколько секунд чернокожий гигант еще продолжал стоять, хотя головы у него уже не было вовсе, а потом с грохотом завалился на пол. Все это произошло в течение каких-то неизмеримо малых долей секунды. Террористы еще только начинали двигаться, пытаться оказать сопротивление, а двое из них уже были надежно выведены из строя.

Кинжал, наконец, все-таки смог нажать на спуск, гулко ухнул выстрел, пуля со сладострастным чмоканьем впилась в деревянную притолоку точно над головой Моти. Хищно оскалившийся араб перевел прицел ниже, но тут Шварцман в простом футбольном подкате, пролетев несколько метров с дальнего конца комнаты, достал его под колени. Второй раз Али выстрелил уже в падении, пуля безобидно ушла в потолок, яростно взвизгнув злым рикошетом. Пальнуть третий раз Шварцман ему уже не дал, как клещами вцепившись обеими руками в запястье руки сжимавшей оружие. Подмяв под себя худое, жилистое тело боевика, оседлав его, он, несмотря на сопротивление, методично выкручивал ему кисть, до тех пор, пока пистолет не вывалился из нее, глухо звякнув сталью об пол. Мотя, с разбегу перепрыгнув через них, метнулся к Муммиту, обхватив его будто в страстном объятии, прижав руки террориста к бокам, не давая выхватить оружие, он завалился вместе с ним на пол. Подскочивший сбоку Айзек, расчетливо пнул вожака боевиков в висок. Голова террориста безвольно мотнулась из стороны в сторону и замерла, мышцы расслабились, глаза закатились под веки. Муммит потерял сознание. Тем временем Али Кинжал, отчаянно вывший от ярости, выгибавшийся всем телом, пытаясь сбросить с себя Шварцмана, улучив момент, резко, как атакующая змея, выбросил вперед голову и вцепился зубами в плечо оседлавшему его бойцу. Укус был настоящий, вовсе без дураков. Вскрикнув от боли, обезумев от вида собственной крови текущей по щеке палестинца, Шварцман несколько раз ударил его локтем в лицо, целя в ту его часть, что была закрыта кожаной повязкой. Подействовало, Али разжав зубы, отвалился назад. Не давая ему опомниться Шварцман, перехватив его левой рукой за волосы, несколько раз сильно шарахнул Кинжала затылком об пол. Охваченный приступом нерациональной, не рассуждающей злобы он все бил и бил уже потерявшего сознание врага. Остановиться его заставил рывок за плечо и громко сказанная на иврите фраза: