Текст книги "Арабская петля (Джамахирия)"

Автор книги: Макс Кранихфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Солнце садится – „день прошел, да и хрен с ним, хорошо, что не убили“, сама собой всплыла в памяти старая армейская поговорка. Действительно не убили… Хотя это довольно странно, столько уже было самых разных дней, столько раз уже им представлялась такая возможность, а вот, надо же, до сих пор не воспользовались. Четко формулировать кто такие эти самые „они“ сейчас не хотелось, просто ОНИ – местные хаджи и федайины, свои, домашние чичи и их хохлятские и прибалтийские наемники, короче все те уроды, что по жизни желали ему, Стасеру, зла. До сих пор всегда удавалось оставлять всех их с носом, выходить сухим из воды, порой даря на память врагу клочки своей шкуры, но все же без особых потерь. Теперь, похоже, надвигался очередной такой случай. Вновь колесо несущейся по жизни рулетки сделало очередной круг, и шарик запрыгал по вертящемуся полю, выбирая, где же остановиться. До сих пор ему везло в этой много лет длящейся игре, но рано или поздно запас любого везения, любой удачи переполняет отпущенный человеку лимит. И тогда бегущий по кругу шарик, кружась, останавливается в лунке зеро. Финита! В этот раз выиграло казино, и это уже необратимо! И наплевать, сколь грозен ты в рукопашной и как метко стреляешь навскидку! Зеро! Казино всегда выигрывает в конечном итоге. Любой, кто знаком с теорией вероятности подтвердит. Вопрос лишь в том, выиграет оно сейчас или позже. А пока крупье продолжает раскручивать колесо.

– Аллах акбар! – донесся откуда-то со стороны города усиленный мегафоном крик муллы.

Стасер невольно вздрогнул. Не мог он спокойно воспринимать этот вопль, уж больно много воспоминаний будил он в душе, бередя едва поджившие затянувшиеся заскорузлой коркой раны. Всплыли вдруг откуда-то из глубины памяти лица солдат его расстрелянного на окраине Грозного взвода: Киря, Сан Саныч, Тушкан, малыш-татарин Шайхутдинов, сержант Осинцев… Серьезные внимательные глаза, неулыбчивые сосредоточенные. Мальчишки, такие одинаковые и разные… Схожие молодостью, наивностью и различные такой короткой, но все же существовавшей доармейской жизнью… Не просто подчиненные, а товарищи, младшие братишки… И стандартные фразы похоронок: „погиб, выполняя боевую задачу“, „пал, до конца исполнив свой воинский долг“… Теперь он даже мысленно не говорит таких слов, трескучих и чужих… Кому и за что был должен сгоревший живьем в БТРе Осинцев? Как и когда, успел так много задолжать, едва начавший жить двадцатилетний парень, продолжавший стрелять из пулемета, прикрывая отползающий к развалинам взвод, даже тогда когда полыхающий в машине огонь уже жег его тело.

Здесь все не так, может от того, что война не своя, чужая… Может потому, что в нем самом мало осталось от того переполненного романтическими грезами лейтенанта, что плакал не чувствуя катящихся по щекам слез, тормоша завалившегося вдруг рядом с пробитым пулей снайпера горлом сержанта – замкомвзвода. Может потому, что с возрастом он стал жестче и циничней… Он не знал точного ответа. Непреложной истиной было только одно – здесь про смерть не говорили „пал, до конца исполнив долг“, здесь не принято было плакать и клясться отомстить, здесь говорили „непруха“ и отворачивались, пожимая плечами, стараясь лишний раз не смотреть, не впускать в себя отчаяние и боль. И сердца покрывались жесткой коростой старательно культивируемого равнодушия и цинизма, продолжая саднить и обливаться кровью внутри. Мы „псы войны“, „дикие гуси“, мы в любой момент готовы убивать и умирать, только плати! Нам плевать на смерть, как свою, так и чужую! Это лишь одно из досадных неудобств нашей работы, профессиональный риск! Жить тоже опасно – от этого умирают! Так что, вперед, псы! Команда: „Фас!“, прозвучала! А тех, кто останется жив, ждут заветные бумажки с рожами президентов!

– Можете ими подтереться, уроды! – вслух произнес Стасер, погрозив для убедительности куда-то вверх кулаком, и быстро зашагал в сторону залитого лучами заходящего солнца ангара.

Новость о предстоящем походе его группа вопреки ожиданиям восприняла с философским спокойствием, по крайней мере, открытого недовольства никто не проявил. Так поворчали для приличия, как ворчал бы впрочем любой русский мужик по дурости начальства вдруг озадаченный неожиданным, с его точки зрения ненужным да к тому же еще рискованным и трудным делом. А вскоре и сам Стасер перестал рефлексировать по поводу предстоящей поездки, успокаивая себя мыслью, что двести километров это не тысяча. В конце концов, на их хаммерах вполне можно было пролететь такое расстояние за два-три часа, благо маршрут пролегал по довольно крупному шоссе, состояние которого хоть и не могло тягаться с европейскими автобанами, но все же поддерживалось примерно на уровне родных российских дорог. Да и вообще, многие гарды только проводкой колонн и занимаются, и ничего, как-то выкручиваются же, ну понятно, бывает, попадают в засады, бывает, гибнут, но не каждый же раз такие приключения. „Тем более давно проверено в первый раз и в последний обычно сходит с рук любая глупость!“ – напомнил он себе собственное поверье.

* * *

Выстрел грохнул неожиданно и совсем рядом, заставив его вздрогнуть как от удара бича. Он уже разделся до пояса и предвкушал несколько часов блаженного сна и полного покоя так желанного после рутинного без происшествий, но все-таки настоящего боевого дежурства с напряженным вглядыванием в осточертевшие силуэты развалин в надежде упредить в любой момент готовую вылететь оттуда смерть. Группа Стасера дежурила с трех часов дня до трех часов ночи, они всегда делили сутки на две смены, и сейчас на посты ушла группа Бека. Расчет был на то, что к утру на постах окажется сравнительно бодрая и выспавшаяся свежая смена.

Нападения хаджей случались, как правило, под утро за пару часов до рассвета, именно тогда, когда усталость и сон так или иначе притупляют внимание даже самых бдительных стражей, а спящему человеку требуется гораздо больше времени чем вначале ночи на то, чтобы стряхнув с себя паутину предрассветных миражей включиться в реальность и начать действовать защищая свою жизнь. Когда-то в курсантской роте Стасера, замученной многочисленными караулами, это время, за наибольшую трудность выстаивания на постах, звалось „собачьей вахтой“. Много позже, уходя со своей разведгруппой в рейды по контролируемой боевиками территории Чечни, он звал его часом волка. Все зависело от того охранник ты, или стремительно и бесшумно скользящий в неверных предутренних сумерках диверсант. Стасер благодаря неуемной энергии, несколько непочтительно обзываемой родственниками шилом в заднице, успел побыть и тем и другим.

Однако, судя по звуку, выстрел прозвучал где-то рядом, а значит хаджи, каким-то пока не ясным способом, сумели проникнуть внутрь тщательно охраняемого периметра. Если так, то дело совсем плохо. Схватив прислоненный к стене в изголовье кровати автомат, и уже на бегу подцепив брошенную рядом разгрузку с торчащими из карманов магазинами, Стасер, распихивая повскакавших с коек гардов бросился к выходу из ангара. „Лишь бы не пальнули из гранатомета… Лишь бы не пальнули из гранатомета…“, – навязчиво стучало в голове, заставляя усерднее работать локтями, прокладывая себе дорогу в плотной массе также устремившихся к выходу человеческих тел. Достигнув наконец чуть светлеющего на фоне барачной темноты проема, Стасер настороженно вскинул к плечу автомат и в полуприседе метнулся на улицу, тут же нырнув в бок, чтобы как можно меньше маячить в прямоугольнике входа. Отскочив в сторону на десяток метров он присел на корточки, привалившись спиной к все еще веющему приятным, набранным за день теплом железу стенки ангара. Осторожно поводил из стороны в сторону стволом, тщательно всматриваясь в окружающую темноту, выискивая хоть какой-то признак движения, едва видимую тень, любой намек на присутствие врага. Все было спокойно, только из ангара продолжали выскакивать полуодетые бойцы. Кто в чем, некоторые даже в одних трусах, но все при оружии.

– Эй! Что там у вас? – проорал усиленный мегафоном голос Бека и тут же с крыши конторского здания, где располагалось пулеметное гнездо, ударил мощный луч прожектора.

Сноп света заметался, выхватывая из темноты то полуголых гардов, ощетинившихся во все стороны стволами, то чахлые скрученные тела редких деревьев, то бетонные стены окружающего базу забора. Нападающих нигде не было видно, и выстрелы не повторялись. Постепенно бойцы успокаивались, опускали оружие, тихо переговаривались, закуривали, обсуждая странное происшествие.

– Эй, все сюда! Здесь раненый! – громкий крик, донесшийся откуда-то из-за ангара, заставил всех вновь защелкать поднятыми было предохранителями.

– Значит все-таки хаджи… – пробормотал про себя Стасер, сторожко крутя во все стороны головой и неслышно скользя вдоль стены туда, откуда раздался крик.

Мимо него попытался протиснуться кто-то вооруженный большой брезентовой сумкой с красным крестом. Стасер схватил торопыгу за рукав и с силой задвинул себе за спину. Косонув в его сторону самым краем глаза он признал отрядного доктора с само собой разумеющимся прозвищем Айболит.

– Не торопись, медицина, целее будешь! – зло прошипел Стасер, для пущей убедительности корча доктору зверскую рожу.

– Но там же раненый… – попытался протестовать тот.

– Ничего потерпит. Лучше один раненый, чем двое мертвых. Не мельтеши, Гиппократ, мешаешь!

Чуть присев, и лишь на четверть лица выглянув из-за угла, Стасер быстро отдернул голову. Ничего угрожающего и подозрительного впрочем, за доли мгновения, что длился этот беглый осмотр, заметить не удалось. Сделав знак доктору, чтобы оставался на месте и не шумел, Стасер плотно сжав зубы и с тихим шипением стравив сквозь них воздух, одним резким движением выметнулся из-за угла готовый тут же нырнуть обратно при малейшей опасности. Тишина. Ни выстрелов, ни криков… Будто этот участок базы полностью вымер. Вдруг впереди и справа практически не различимое в ночной темноте завозилось, издавая тихие придушенные всхлипы что-то большое и чуть более светлое, чем окружающий мрак. Взяв на мушку это странное шевеление, готовый при любом подозрительном движении влепить туда струю раскаленного свинца, Стасер, усиленно вертя головой по сторонам, чтобы успеть засечь врага если это ловушка, мелкими приставными шагами двинулся вперед. Всхлипы время от времени перемежающиеся стонами стали явственнее и громче постепенно сливаясь в непрерывный жалобный плач.

Лишь подойдя почти вплотную, Стасер узнал Глисту. Глистой за непомерную худобу и слабосилие был прозван один из бойцов группы Бека. Взявший академический отпуск студент МГУ приехал в Ирак, по его собственному выражению, бороться с агрессивным исламом. Однако в борьбе этой прямо скажем, не преуспел, в первую очередь из-за полного отсутствия сколько-нибудь серьезной военной подготовки, ну и физическую немощь тоже не стоит сбрасывать со счетов. Каким образом будущий филолог ни дня не служивший в армии и автомат то видевший лишь в школе, играя в какой-то современный вариант „Зарницы“, сумел настолько задурить головы вербовщикам Компании, что они подписали с ним контракт, для всех было неразрешимой загадкой. Тем не менее, факт оставался фактом, борец с исламом прибыл в Ирак и теперь пытался отрабатывать свой хлеб. Насколько знал Стасер, выходило это из рук вон плохо. Не приспособленный к тяготам военной службы Глиста был для своей группы настоящей обузой, Бек терпел его до сих пор лишь благодаря сходству их радикальных политических взглядов, но тоже старался использовать верного соратника больше для различных хозяйственных нужд и черной работы, не доверяя ему ничего серьезного. Не смотря на постоянные послабления в несении караульной службы, а может быть именно благодаря им, Глиста своей новой жизнью явно тяготился, понимая, что из-за витавшей в голове романтической дури влип совсем не туда, куда хотелось. Впрочем, не он первый открыл, что война вовсе не полное героических подвигов праздничное действо, а тяжелая и порой откровенно нудная работа на самом пределе душевных и физических сил человека. А после появления злосчастного снайпера, после первых потерь и впервые увиденных трупов, погибших насильственной смертью людей, Глиста окончательно скуксился, затосковал, полностью уйдя в себя и начал нервно вздрагивать от долетавших порой со стороны города звуков выстрелов и взрывов.

Сейчас Глиста, полностью упакованный в каску, разгрузку и легкий бронежилет, тихонько подвывал, лежа в пыли и крепко обхватив правой рукой предплечье левой. Из-под судорожно сжатых пальцев крупными темными каплями стекала кровь. Чуть в стороне валялся автомат. „Правильно! – вспомнил Стасер. – Группа Бека сейчас на постах. Поэтому Глиста полностью экипирован. Только что он здесь делает? И с какого поста его принесло?“. Склонившись над Глистой, продолжая держаться на стороже, и не опуская автомат, Стасер глянул в побелевшее лицо с закатившимися глазами, отметил нервно прыгающие губы и дергающееся веко.

– Ну, солдат, что произошло?! Где тебя зацепило?! Это хаджи были, да?! Где, сколько?! Ну! Очнись, парень! Отвечай на вопросы, ну!!!

Глиста нервно задергал кадыком, пытаясь что-то произнести, но из лихорадочно пляшущих губ вылетали лишь бессвязные всхлипы.

– Ну, ну… Спокойнее, парень, спокойнее… Все хорошо… Я здесь… Я помогу… Давай, успокойся и говори… Где ты на них напоролся? Там, на периметре? Ладно, молчи. Просто кивни если я прав. Так, где тебя стукнуло? На периметре?

Глиста судорожно закивал.

– С этой стороны? Ты на вышке стоял, да?

Снова кивок и протяжный стон.

– Док! – развернувшись к осторожно выглядывающему из-за угла Айболиту, Стасер махнул рукой. – Давай сюда! Глисту в руку зацепило!

Долговязый Айболит в несколько прыжков оказался рядом и с разбегу плюхнувшись на колени, склонился над раненым. Быстро пробежав чуткими длинными пальцами по перемазанным кровью рукам Глисты, он принялся методично отгибать его судорожно сжатые пальцы. Раненый задергался, пытаясь ему помешать, и Стасер левой рукой с силой прижал его худое костлявое тело к земле. Правая ладонь все так же напряженно тискала пистолетную рукоять автомата.

– Тихо, тихо… Не дергайся… Сейчас док тебя перевяжет… Больно не будет, не волнуйся… Расскажи лучше, ты их видел? Видел их? Нет?

Глиста отрицательно замотал головой, и что-то нечленораздельное промычал.

– Не видел? Совсем никого?

– Из развалин… Выстрелили… А я… Я…

– Тихо, тихо… Я понял, понял… Успокойся… Из развалин выстрелили и попали тебе в руку, а ты побежал сюда, так?

– Ага… Я… Я…

– Все понял, молчи, ничего не говори.

Стасера душила злость на этого бестолкового тюфяка, который умудрился поймать пулю, да еще бросил пост, и, вполне возможно, что пока они здесь с ним возятся, просочившиеся хаджи минируют резервуары на территории базы. Стасер готов был своими руками разорвать на части этого никчемного идиота, однако старался не показывать этого, понимая, что сейчас впаданием в пусть справедливый, но абсолютно бесполезный гнев делу не поможешь.

Сзади гулко протопали быстрые тяжелые шаги, и рядом оказался Крот.

– Ну, что тут у вас?

Стасер неприязненно скривился, после происшествия с девкой-снайпером, он не мог воспринимать Крота без некоей доли брезгливости. Однако сейчас этот по-крестьянски основательный и сметливый парень был как нельзя кстати. Следовало срочно осмотреть ограждение и, сообщив Рунге о возможном прорыве провести тщательную проверку всей территории базы.

– Да вот, Глисту подстрелили из развалин… – проговорил Стасер, мысленно прикидывая, что будет лучше: послать Крота к Хайгитлеру, а самому заняться осмотром или наоборот, отправиться на доклад лично.

От этих размышлений его отвлек удивленный голос Айболита:

– Да у него на руке ожог!

– Что?! – Стасер аж подскочил на месте.

Вместо ответа Айболит резко вывернул руку раненного, поднося ее к самому лицу Стасера и подсвечивая фонариком. Мышца левого предплечья была разорвана гораздо выше кости и походила на надрезанный кусок говядины в мясном ряду на базаре, темно-красная мякоть густо сочилась бордовой венозной кровью.

– Само по себе царапина. Ничего важного не задето. Только зашить и как новенький будет, а мясо потом нарастет, – холодно проговорил доктор. – А вот на края внимательно глянь, и на кожу вокруг…

Действительно края раны с одного конца покоричнивели и будто обуглились, схватившись уже набухающей гноем корочкой, а кожа вокруг приобрела ярко-красный оттенок и была осыпана мелкими вздувшимися пузырями.

– Пороховой ожог. Характерный для выстрела в упор, – все тем же замороженным голосом продолжал док, убедившись, что Стасер в полной мере успел оценить предложенную картину.

Крот тем временем поднял все так же валяющийся далеко в стороне автомат и понюхал ствол, после чего коротко подтверждающее кивнул в ответ на вопросительный взгляд Стасера. Автоматный ствол пах кислой пороховой гарью свежего выстрела.

– Значит, самострел, – медленно закипая начал Стасер. – Страховку решил получить, мальчик?

Глиста молчал, отведя в сторону взгляд и все еще по инерции всхлипывая.

– Умный значит. Сшибить на халяву деньжат с зажранных капиталистов и свалить домой, рассказывать о своих подвигах и хвастать перед студентками шрамом. Так, да? Нет, родной, вот хрен тебе по всей морде… И не потому, что нам тут жалко чужих денег, или нас волнует, что ты будешь из себя героя корчить. А потому, сука, что нормальные пацаны здесь погибли и без денег остались, а ты, мразота, жив, и судя по всему, еще долго жить будешь! Вставай, стрелок, хватит тут комедию ломать! Сейчас док тебя перевяжет и бегом к Рунге. Скажешь, был случайный выстрел, баловство с оружием. Понял?! И упаси тебя бог, раненого героя строить! Скажешь, что с сегодняшнего дня расторгаешь контракт, по любой причине, меня не волнует! И чтобы тебя, вонючка, я здесь больше не видел! Вали назад в Москву, студентки заждались!

На протяжении всей этой речи Глиста лишь шумно дышал, кусая вздрагивающие губы, глаза его наполнялись бессильной злобой, бледное лицо раскраснелось.

– Ну и пошли вы все, супермены хреновы! Ну и дохните здесь сами! А я… А мне… Да вы просто неудачники! Вы просто все мне завидуете! Потому что я молодой! У меня будет образование и престижная работа! А вы… А у вас… Сдохнете здесь или на следующей войне! Все сдохнете, все равно все сдохнете!

Глиста заикался от волнения, по щекам его водопадом текли мелкие злые слезы. Стасер пожал плечами, неожиданно будто обмякнув, и куда-то растеряв весь заряд еще секунду назад бушевавшего праведного гнева.

– Может быть ты и прав, – тихо проговорил он, так тихо, что ни Глиста, ни сидящий рядом док его не услышали.

– Пошли отсюда, командир, – пробасил Крот, закидывая на плечо автомат Глисты. – Чего ты с этим пидором разговариваешь, один хрен он тебя не поймет. Таких только пинать, да и то уже поздно, все равно человеком не станет.

Стасер последний раз взглянул на покрасневшее залитое слезами лицо, на некрасиво изломанный, искривленный в беззвучном плаче рот и резко развернувшись на каблуках, тяжело зашагал вслед за Кротом.

„Вот так, парень. Убийца и насильник уважительно зовет тебя командиром. А студент-филолог думает, что ты мразь и завистливый неудачник. А сам ты всегда считал себя человеком чутким и интеллигентным, с тонкой душевной организацией, просто спрятанной под маской тупого служаки, но все равно легко заметной. Ведь разглядел же что-то подобное Чуча. А этот вот не заметил, или не захотел видеть. Зато Крот стопроцентно держит тебя за своего, за одного поля ягоду. Так кто же ты на самом деле, парень? Кто обнаружится под маской крутого вояки в тот день, когда ее придется все-таки снять? Или она уже настолько прикипела к твоему настоящему лицу, что будет отдираться лишь по живому, вместе с кожей и ошметками мышц? Где ответы на эти вопросы?“

Разведфак

– На лысо! На лысо, я сказал! Нечего этих патлатых уродов жалеть! Что, воин? Ты что-то там проблеял, или мне послышалось?! Какой тебе на хрен полубокс?! Я тебе полный бокс устрою! Тайский! Мастер, у тебя бритва есть? Есть? Отлично! Этого еще и под бритву! А то разговорчивый слишком! Будет у нас вместо маяка! По отблеску лысины как раз артиллерии удобно пристреливаться! Ориентир номер пять – лысина! Чего приуныли, девочки?! Вы теперь разведка, а значит, вид должны иметь бодрый и молодцеватый!

– Товарищ капитан, а почему только нас стригут наголо? Вон остальным сказали просто коротко.

– Хочешь к остальным, боец? Только пискни и я тебя навечно к мазуте отправлю! Ты ж, блин, элита! Разведчик! Или забыл?

– Никак нет, товарищ капитан, не забыл! – звенящий голос полон нешуточной тревоги, а ну как и впрямь сейчас возьмут и выгонят из вожделенного разведвзвода, переведут на другую специальность.

– Это хорошо, что ты помнишь! А остальные как? Тоже помнят? Проверим… Кто вы такие, воины?

– Разведка! – нестройный гул двух десятков ломких мальчишеских голосов летит к верхушкам вековых сосен, вязнет в зеленой игольчатой хвое.

– Кто? – в голосе капитана сквозит неподдельное презрительное разочарование. – Судя по этому мявканью, здесь собрались помойные коты, или девочки из студии бальных танцев. Я спросил, кто вы такие, воины?!

– Раз-вед-ка!

– Еще раз, я не слышал!

– Раз-вед-ка! Раз-вед-ка! Раз-вед-ка!

Дружный рев заставляет шарахнуться стайку какой-то птичьей мелочи, эхом бьется в самых дальних уголках полевого лагеря. Даже несчастный курсант, которому в этот момент парикмахер сбривает с головы слишком буйную, по мнению капитана, растительность и тот орет, выпучив от усердия глаза и покраснев, как вареный рак от натуги. Мастер неодобрительно качает головой, прерывая на время процесс бритья, невозможный из-за судорожно трясущегося от крика затылка клиента.

* * *

Кажется, легкие сейчас выломают ребра, почти на физическом уровне ощущается, как стягивающий их костяной каркас прогибается и вибрирует от напряжения. Воздуха! Больше воздуха! Высушенное ободранное холодными потоками горло превращается в жадно сосущую вожделенный кислород трубу. Кровь молотом бьется в висках, щеки горят от ее прилива к голове, а глаза того и гляди, лопнут от натуги.

– Быстрее, девочки! Еще быстрее! Темп! Темп!

Бегущие впереди и впрямь ускоряются, хотя он готов был голову прозакладывать, что это уже невозможно. Ну и лоси… Как только они выдерживают? Черт, я то точно уже не смогу выжать из измочаленных, отказывающихся подчиняться мышц ничего сверх того, что они уже делают. Позор! Кадет оказался слабее гражданских сопляков! А ну соберись и прибавь! Соберись и прибавь! Против ожидания, ноги, которых еще минуту назад совершенно не чувствовал, начинают стучать чаще. В мозгу почему-то постоянно пляшут, выбивая дробь барабанные палочки. Быстрее! Топай им в такт! Давай! Еще поднажми!

Левое подреберье сводит приступом щемящей, требующей немедленной остановки боли. Зубы впиваются в нижнюю губу, челюсти сжимаются, одной болью перебивая и вытесняя другую, горько соленая влага заполняет рот.

– Еще быстрее! Темп! Темп! Отдаем все, что можем!

Барабанная дробь в мозгах нарастает, ноги торопятся за ней, сапоги гулко бухают по утоптанной земле. Сквозь намертво сжатые челюсти рвется звериный полурык, полустон.

– Хорош! Переходим на шаг! Все, все, стоп! Больше не бежим!

Стасер сделав по инерции несколько неуверенных шатающихся шагов, натыкается на кого-то из бежавших впереди, и не в силах совладать с рвущимся запаленным дыханием, буквально повисает на его скользком от пота плече. Тот пытается стряхнуть его тянущую к земле, лишающую равновесие руку, но, такой же вымотанный, тяжело дышащий, не может этого сделать и лишь бестолково отпихивается от опершегося на него Стасера.

– Не стоять, уроды, не стоять! Делаем дыхательные упражнения! Восстанавливаем дыхание! Сейчас дождемся отставших каличей и нам еще обратно бежать.

Последняя фраза сержанта с четвертого курса, проводящего зарядку, повергает взвод в уныние. Какое там бежать обратно, если подламывающиеся ноги не могут удержать ставшие чужими и неуклюжими тела даже просто в вертикальном положении. Наконец слегка продышавшись и отхаркавшись забивающей горло буро-зеленой слизью, Стасер сумел оглядеться по сторонам, оценивая ситуацию. От взвода осталась дай Бог половина, а то и меньше, остальные не выдержали, упали где-то по дороге и теперь ковыляют пешком по лесной тропинке ведущей к полевому лагерю. Он выдержал, не сломался, добежал до конца. Не смотря на тупую усталость, эта мысль приносит горделивое удовлетворение, заставляющее расправить плечи и изобразить на лице улыбку, мол, нам все нипочем. Однако как раз в этот момент Стасер ловит на себе насмешливый взгляд сержанта. Как ни удивительно, сержант даже не вспотел и не запыхался, о только что проделанной им беговой дистанции напоминали лишь запыленные как у остальных сапоги.

– Грустно, девочки, – голос сержанта звучит абсолютно спокойно и ровно, будто он проводит занятие в учебном классе сидя за столом. – Прогончик-то, между нами говоря, был совсем слабенький, а мы потеряли почти половину людей.

Уже очухавшиеся парни встречают его речь тихим негодующим ворчанием, в открытую возразить старшему никто, конечно, не осмеливается, но, то, что можно назвать такую пробежку слабенькой у всех вызывает вполне обоснованные сомнения.

– Не понял, это что за вой? Сомневаетесь в моих словах? – голос сержанта начинает постепенно нарастать, слова его становятся рубленными и четкими. – Любой военнослужащий армии США, начинает свой день с дистанции в десять миль. Любой! Слышите?! Не десантник, или морской пехотинец, с которыми вам придется встретиться в бою, а самый последний обалдуй из службы тыла. Так кто же тогда вы, дохнущие после пяти километров, по сравнению с ними? Молчите? Тогда скажу я. Вы – говно! И говном останетесь, пока из вас не сделают людей! А людей из вас здесь сделают, будьте уверены. Кто не сможет – умрет! А остальные превратятся в нормальных бойцов. А теперь, внимание. Взвод, слушай мою команду! Бегом! Отставить! По команде „бегом“, руки сгибаются в локтях! Бегом! Марш!

С жалобными стонами и приглушенными проклятиями остатки взвода кое-как трогаются с места и, едва переставляя заплетающиеся на каждом шагу ноги, еле-еле движутся по лесной тропе к лагерю.

– А ну, веселее! А ну, не умирать! Направляющий, шире шаг! – бодро покрикивает сержант.

Постепенно взвод втягивается в заданный сержантом темп, и вот уже новенькие еще не разношенные и не разбитые сапоги курсантов гулко стучат по утрамбованной тысячами ног земле почти с прежней частотой.

* * *

– Атака!

Круглолицый здоровяк, по-деревенски могучий, но рыхловатый широко замахивается пудовым кулачищем и останавливает удар лишь перед самым лицом неподвижно стоящего инструктора.

– Курсант! Это что сейчас было? Что ты мне тут изобразил? – голос инструктора так и сочится ядовитым презрением. – Отвечать!

– Я… вот… Вы же сказали ударить, я и ударил… Ну…

– Что, ну, воин?! Я приказал ударить меня в голову. В голову, курсант! А не в воздух рядом с головой! Что было не понятно?!

– Ну… это… – совсем теряется покрасневший как рак парень. – Я же тогда, того… Ну… это… в Вас попасть могу.

– Так, понял…, – тянет инструктор, по-новому с внимательным прищуром рассматривая ученика. – Пожалел меня значит… Ну-ну… Куришь?

Совершенно сбитый с толку неожиданным вопросом курсант лишь молча кивает в ответ.

– Видишь это? – в руках инструктора появляется самая настоящая пачка ленинградского „Мальборо“, сигарет круче на тот момент в Союзе простые люди и не видали. – Получишь, если попадешь хоть раз с трех попыток.

Стоящие вокруг ямы с опилками курсанты дружно охают и начинают завистливо вздыхать.

– Давай, Большой! Постарайся, парень! Один то раз из трех всяко попадешь! Давай, не тормози! Потом вместе покурим! – летят со всех сторон подбадривающие крики.

Большой в центре ямы все так же неуверенно мнется и с подозрением посматривает на одетого в пятнистый комбинезон инструктора. С виду боятся совершенно нечего: инструктор на голову ниже и заметно уже в плечах, да и в кости тонок… Встреться такой на гражданке, даже не задумался бы, подумаешь противник, соплей перешибить можно. Однако титул „инструктор по рукопашному бою“ заставляет осторожничать, не зря же этот мужик его получил, видно приемчики всякие хитрые знает. Хотя с другой стороны, что с них, с приемчиков толку? Всего раз кулаком приложиться и его снесет на хрен вместе со всеми хитростями. Да и мы тоже не лыком шиты! Сколько раз заезжим городским бока наминали, тоже всякие попадались: и боксеры, и борцы, и новомодные каратисты. До фига же им помогало их умение, как же! Стоило лишь разок попасть в репу и падали как миленькие. Небось и этот упадет…

– Ну, ладно, давайте что ли… – басит Большой, внимательно следя за лицом инструктора.

– Вот, спасибо, уважил! А я уж думал, откажешься, – иронично фыркает тот.

И в этот момент Большой, все еще продолжая смущенно улыбаться, не дожидаясь команды, бросается вперед, размашисто молотя кулачищами. Подленько это, конечно, но формально он прав, никто заранее не оговаривал, что бить нужно по сигналу.

Что произошло дальше, не понял ни сам Большой, ни замершие в напряженном внимании зрители. Инструктор сделал какое-то неуловимо сложное и вместе с тем по-кошачьи плавное и гибкое движение навстречу летящей на него стокилограммовой туше, такое быстрое, что контуры его пятнистого балахона будто размазались в воздухе. А потом Большой почувствовал, что земля ушла у него из-под ног, окружающий мир завертелся бешеной каруселью, обогнавшая ноги спина мягко ткнулась в опилки, и что-то тяжелое ударило в висок, прострелив мозг мгновенной вспышкой боли, сменившейся тяжелой темнотой.

Когда он пришел в себя, то первое, что увидел, было все еще плохо фокусирующееся перед глазами лицо инструктора.

– Ну что, живой? Слишком неожиданно ты бросился. Испугался я, извини.

– Я больше пробовать не буду… – непослушными губами выдавил в ответ Большой.

– Ни хрена себе у него испуг вышел. Так с перепугу и насмерть завалить мог, – вполголоса прокомментировал за спиной инструктора кто-то из курсантов. – Ну его на фиг, пугать такого.

– Товарищ майор, а как Вы так смогли? Он же раза в два, наверное, больше Вас весит…

– А вот в этом собственно и суть предмета „Рукопашный бой“, или если уж совсем конкретно, Боевой Армейской Системы, сокращенно БАРС. Владение техникой БАРС гарантирует победу физически слабого над более сильным, безоружного над вооруженным, одного над многими.