Текст книги "Арабская петля (Джамахирия)"

Автор книги: Макс Кранихфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Я же сказал, что не хотел тебя обидеть…

– Ты сказал… – с горечью в голосе повторила она. – Ты сказал… Так скажи мне тогда кое-что еще. Ответь всего на один вопрос. Зачем вы пришли сюда? Разве мы звали вас? Разве мы хотели, чтобы вы поломали нам жизнь? Разве была бы я сейчас проституткой, если бы вы не убили моего мужа? А вы сами? Вас уже убивают. Исподтишка, из засады, в спину… Но все чаще и чаще… Разве вы сами не видите, мы не хотим, чтобы вы были здесь! Мы не хотим, чтобы чужие люди, верящие в другого бога и живущие в другой стране, указывали нам что хорошо, а что плохо и заставляли жить по своим, чуждым нам законам. И чем дольше вы здесь, тем будет хуже. Ненависть рождает ненависть. Вы слишком многих убили, чтобы это можно было забыть и простить. Душам умерших не будет покоя, пока они не отмщены, а значит, вас будут убивать. А вы в ответ будете убивать нас, не ради поиска несуществующего химического оружия, не ради нефти, или установления демократии, а тоже из мести за своих погибших и из страха перед нами, чтобы не погибнуть самим. Страх и ненависть – вот что ждет наши народы, страх и ненависть, что закроют нам глаза и иссушат душу. А человек с высохшей душой страшен, в нем нет жалости ни к себе, ни к другим. Так ответь мне, солдат, умеющий чувствовать боль, для чего тебе быть здесь? Что ты хочешь найти в нашей стране?

– Ты все перепутала, женщина, – хрипло произнес, отводя в сторону взгляд, Стасер. – Я не американец. Я не бомбил ваши города и не убивал твоего мужа. Я приехал сюда из России, мне платят, за то, что я охраняю нефтебазу в Эль-Хайме. Я здесь просто работаю.

– Вот как, – в ее голосе вновь зазвучала неприкрытая горечь. – Ты приехал сюда из России. Я многое знаю о России. Так скажи мне, неужели там уже нет совсем никаких проблем, что ты приезжаешь в чужую страну, чтобы помочь ей жить так, как ты считаешь правильным? Все, что нужно было сделать в России, ты уже сделал? И стоит ли идти наводить чистоту в доме соседей, когда свой собственный зарос грязью?

Стасер подавленно молчал и старался не встречаться с женщиной взглядом. Он чувствовал себя полнейшим идиотом, действительно, что-то более глупое, чем выслушивать упреки от лежащей в твоей постели голой проститутки даже придумать было бы сложно. А самым глупым и обидным было то, что он не знал, что ей ответить, как возразить, чем объяснить… Она была первым настоящим, живым человеком из местных с которым он говорил. Раньше местные были все на одно лицо, карикатурно-нереальные, неживые, как фигурки в тире, все одинаковые, просто тупые исламские фанатики не наделенные ни душой, ни разумом, не имеющие ни мечтаний, ни стремлений, не способные любить и чувствовать боль. Вряд ли даже в полном смысле этого слова люди, так, некие ожившие бездушные големы. Он никогда не задумывался, нажимая на спусковой крючок автомата, что отнимает чью-то жизнь, что крушит и ломает попутно жизни родных и близких убитого, никогда не пытался представить, как должны воспринимать его сытого, сильного, ловкого, до зубов вооруженного эти полуголодные, оборванные люди в дом которых он пришел, не сомневаясь в своем безоговорочном праве заставить их жить так, как нужно ему, точнее даже не ему, а тем, кто платит ему деньги, за работу. Разве удивительно после этого то, что они ненавидят нас, разве ты сам потерпел бы иноземцев устанавливающих свой порядок у тебя на Родине? Ну и что! Пусть не потерпел бы! Но я то другое дело! Мы пришли сюда не воевать! А они все равно стреляют в нас! Борман, Пшик, а теперь еще Барс и Клепа… Они не штурмовали их городов, не участвовали в зачистках! Они лишь охранники, они только охраняли соляру и бензин, принадлежащие тем же самым хаджам. И их убили… Убили потому, что этой горючкой заправлялись те самые „Абрамсы“ и „Брэдли“ которые давили гусеницами и расстреливали из пушек их жалкие халупы, мешая с пылью раздавленные размозженные тела тех, кто был этим хаджам дороже всех людей на свете: их жен, детей, родителей… И ты жалуешься, что они пытаются тебя убить, твердишь о своем праве на месть?

Он почувствовал неожиданный прилив ярости, не той холодной и рассудительной, что, бывало, охватывала его в бою, а слепой туманящей голову, требующей немедленного выхода. Той ярости, что охватывает человека, когда ему нечего возразить на справедливые обвинения, когда резкие и точные слова брошенные прямо в лицо попадают в цель не оставляя шансов оправдаться, обнажая самую суть той мерзости, которую он скрывал даже от самого себя. И где-то далеко на самом дне души маленький подленький червячок тихим неосознаваемым шепотком уже подсказывал на кого можно излить весь этот жгущий каленым железом изнутри заряд. И она тоже поняла это, он заметил, как расширились в ужасе ее зрачки, встретившись с его горящим от плещущей внутри злобы взглядом.

– Ты зачем сюда пришла, шлюха? – нарочито спокойным и тихим голосом, который все равно не мог никого обмануть спросил Стасер. – Я заплатил тебе деньги, чтобы ты разговаривала, или чтобы делала свое дело?

Она вздрогнула, как от удара и вскинулась было всем своим великолепным обнаженным телом, на секунду Стасеру показалось, что она сейчас ударит его. Он со смешанным чувством страха и пьянящей, кружащей голову свободы вседозволенности ждал этого удара, который должен был окончательно развязать ему руки, позволяя после сделать с ней что угодно. Целую секунду, долгую как вечность он в сладком ужасе предвкушения замирал на краю черной пустоты, в которую неминуемая пощечина должна была сбросить остатки его разума, окончательно высвобождая проснувшегося внутри него первобытного зверя. Целую секунду, долгую как вечность она смотрела в его глаза… Но даже вечность имеет конец, и вот через миллионы лет, когда уже осыпалась прахом и обратилась в пыль окружавшая их вселенная, она отвела взгляд, покорно опустив голову, так и не решившись ударить…

– Хорошо. Я сделаю все, что ты хочешь, – бесцветным усталым голосом произнесла она. – Чего тебе хочется?

– Ты спрашиваешь? – судорожно сглотнув и медленно отступая от края бездны, у которой только что побывал, выдавил он. – Ты женщина, вот и доставь мне удовольствие, как женщина.

– Но ты не хочешь этого. Я вижу…

Он проследил за ее взглядом и вновь почувствовал раздражение.

– Так сделай, чтобы захотел! Или я должен тебя учить?!

Она на мгновенье замешкалась, и Стасер грубо схватил ее за роскошные шелковистые волосы, пригибая голову вниз. Девушка не сопротивлялась, покорно подчиняясь его руке, и в какой-то момент он почувствовал на своем животе ее мокрую щеку. Он не сразу сообразил, откуда взялась эта влага и лишь через несколько секунд, резко вздернув вверх ее голову, подставляя безжалостному свету ночника раскрасневшееся лицо, он увидел. Ее глаза были зажмурены, покрытые яркими тенями веки некрасиво сморщились, видимо, она изо всех сил старалась сжать их покрепче, но из-под них крупными прозрачными жемчужинами все равно катились слезы. Она плакала тихо, почти беззвучно, не вздрагивая плечами и не всхлипывая. Стасеру вдруг стало невыносимо гадко, вся злость сама собой схлынула, оставив внутри лишь звенящую пустоту, он был противен самому себе. Дальше смотреть на плачущую девушку было просто невыносимо, и он расслабил сжимавшую ее волосы руку, освобожденные, те густой черной волной плеснули по плечам, укрывая за мягким шелковым водопадом ее склоненную голову.

Несколько минут он неподвижно сидел, глядя в стену гостиничного номера перед собой, он не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть на нее. Она тоже не двигалась. Потом все же решившись он перегнулся с кровати, нашарив на полу пыльную резко пахнущую потом разгрузку, принялся копаться по всем карманам выгребая из них найденные деньги. В итоге получился ворох мятых купюр весьма приличных размеров, не считая и, стараясь лишний раз на нее не глядеть, он высыпал его на колени сидящей рядом девушки.

– Забери это и уходи.

Она промолчала и не двинулась с места.

– Ты слышала? Я сказал, возьми деньги и уходи! – отчаянно стараясь говорить не дрожащим ровным голосом, произнес Стасер.

– Я не заработала их, – прошептала девушка.

– Это не тебе решать, – грубо оборвал ее Стасер. – Все! Бери деньги и уходи!

Неловко пятясь задом она поднялась с кровати, стараясь не коснуться посыпавшихся на простынь бумажек, и принялась быстро одеваться, будто спеша укрыть свою наготу от мужчины, с которым только что делила постель. Стасер упорно смотрел в потолок и, лишь когда она была почти одета, натужно скрипнув зубами и делая над собой волевое усилие, произнес:

– Прости меня, я повел себя как скотина. Мне не следовало так обижать тебя.

– Ты не обидел меня. Проститутке не пристало обижаться на клиента, – вздрогнув всем телом, ответила она.

– Нет, ты сейчас врешь, я на самом деле сожалею о том, что произошло. Поверь, я очень дорого бы дал за то, чтобы этого всего не было. Мне очень стыдно за себя и я искренне прошу у тебя прощения. Пожалуйста, возьми эти деньги, мне нечего больше тебе дать, и это очень мало, но…

– Я не заработала этих денег, – перебила она его. – Значит, не могу их взять!

– Но мне они тоже не нужны. Возьми их просто так, ты, наверняка, найдешь им лучшее применение, чем я.

– Тебе не нужны деньги? – остро глянула она на него. – Как такое может быть? Ведь ты именно ради них приехал сюда. Ведь это ради них ты рискуешь жизнью и продаешь свое тело и душу.

– Так было раньше, – ответил он, и сам поразился, насколько эти простые слова прозвучали веско и уверенно, будто произнес их не он сам, а кто-то другой, мудрый и всезнающий. – Да, так было раньше. Но теперь больше не будет. Мне больше не нужны эти бумажки.

Она присела на край кровати, долго и пристально посмотрела ему в глаза, нежно и робко, как легкое дуновение весеннего ветерка, провела ладонью по его лицу.

– Ты сумасшедший, русский. Ты сошел с ума. Ты потерял цель в жизни и не знаешь, для чего жить теперь. Ты не умеешь жить для себя, а другие не хотят, чтобы ты жил для них. Ты сумасшедший.

– Да, может быть. Может быть ты права. Я уеду отсюда, только выполню то, что должен. Дослужу свой контракт и уеду, иначе нельзя, я обещал.

– Ты всю жизнь был кому-то должен, русский. Я вижу, ты всю жизнь отдавал долги, только те, кому ты задолжал, не очень то нуждались в тебе.

– Не называй меня русский. Меня зовут Стасер.

– Ста-сер, – произнесла она с расстановкой, будто пробуя имя на вкус. – Нет, это не может быть твое имя, оно тебе не подходит.

– Я забыл свое настоящее имя, теперь меня зовут так.

– Я не буду тебя так звать, это плохое имя в нем свист пролетающей пули и шипенье змеи, тебе оно не подходит.

– Пусть так, другого у меня все равно уже давно нет. А как зовут тебя?

– Фарида.

– Красивое имя.

– Обычное, – она пожала плечами и вновь пристально вгляделась в его лицо, вздрогнула и отпрянула, будто увидев что-то жуткое, но потом, справившись с собой, лишь грустно качнула головой. – Ты не вернешься домой, русский. Ты навсегда останешься здесь.

– Встречу молодую прекрасную девушку свежую как степной цветок, женюсь на ней, приму ислам и останусь здесь жить, – рассмеялся Стасер.

Она тоже слегка улыбнулась, сдержанной невеселой улыбкой, много пережившей и все понимающей мудрой женщины:

– Нет, русский, все будет не так. Мне жаль тебя, но ты уже сделал свой выбор, и другого пути у тебя нет. Позволь мне остаться с тобой в эту ночь и скрасить твой отдых. А утром я уйду и заберу твои деньги, если ты не передумаешь.

Стасер лишь молча кивнул, на миг неясная черная тень дурного предчувствия, вызванная слишком уж твердо и уверенно сказанными женщиной словами, коснулась его сердца, будто пролетевшая мимо птица задела крылом робкий огонек разгоравшейся свечи. А потом он всем телом ощутил ее, молодую и гибкую как-то мгновенно освободившуюся от одежды и оказавшуюся рядом. Ее нежные руки и теплые упругие груди и мягкие податливые губы, всю ее целиком… А потом их губы сомкнулись и ловкий нежный язычок проник к нему в рот исследуя все потайные закоулки… „Проститутки никогда не целуют клиентов в губы, – невольно вспомнилась прочитанная где-то фраза. – Таким образом, они оберегают от посягательств свой внутренний мир“. „Скорее уж не хотят вызвать брезгливость клиента, если вспомнить где до этого побывали эти губы и что делали, целовать их вряд ли захочется!“ – мысленно возражал он тогда неизвестному знатоку. Странно, но сейчас никакой брезгливости Стасер не испытывал, наоборот его все больше охватывало жадно жаркое наслаждение, и мелькнувшие было где-то на самой периферии мозга мысли, мгновенно растворились в горячей волне сладостного предвкушения затопившей все его существо. И когда она, почувствовав его готовность, удовлетворенно вздохнула, направляя бедрами его внутрь себя, он понял, что с каждым движением все больше растворяется в ней, расплывается в разные стороны, теряя себя как личность, становясь с ней единым целым, выплескивая горечь и боль, страх и ненависть, разделяя в последние мгновения с этим теплым податливым телом все, что мучило его последние дни.

Несокрушимая и легендарная

Утренний предрассветный туман в горах дело обычное, даже здесь, где не совсем горы, а так, очень высокие холмы. Предгорье, одним словом. Хотя местные уверены, что живут в настоящих горах и попробуй, обзови какую-нибудь из этих поросших чахлым поломанным войной и артобстрелами лесом вершин холмом, тебя незамедлительно поправят сначала словом. Но, учитывая горячий и взрывной менталитет джигитов, то за словом вполне может последовать нож. Белесая призрачная дымка, соткавшаяся невесть откуда ближе к рассвету, уютно укутала ухоженные кажущиеся отсюда аккуратными, будто игрушечными дома небольшого села. Село по местным меркам богатое и, что довольно большая редкость, почти не пострадавшее ни в первую суетливую и бестолковую компанию, ни, что еще более чудно, во вторую, когда по таким вот уютным почти альпийским деревенькам прокатился, разнося в клочья минометным огнем и залпами „Градов“, наматывая на железо танковых траков и перемешивая с землей НУРСами вертушек бронированный каток окрепшей и готовой побеждать российской армии. Видимо местные жители оказались достаточно хитры и сумели поладить с обеими враждующими сторонами, а, значит, ночью здесь находили хлеб и приют боевики, а днем во всю поддерживали федеральную власть, лицемерно клянясь в верности России и горячей любви к русским оккупантам.

Оккупанты, по-крайней мере те из них, кто реально работал на земле, в звене рота-батальон, скептически улыбались в ответ на заверения местных, прекрасно представляя себе реальное положение дел, зато в вышестоящих штабах с удовольствием наносили на карты еще один полностью умиротворенный и отрекшийся от бандитов-сепаратистов район, рапортуя на верх об очередной победе. В селе даже существовал свой собственный отряд самообороны и небольшое, но полностью состоящее из местных чеченцев отделение милиции. Полностью принимающие правила лукавой игры в умиротворение милиционеры и самооборонщики днем с увлечением проводили проверки автотранспорта на проходящей мимо разбитой шоссейке, порой профилактики ради шарились по окружившему село с трех сторон лесу. А по ночам, прикорнув пару часов в теплых домашних постелях, отставляли в сторону выданное новой властью оружие, выкапывали искусно спрятанные в специальных схронах ждущие своего часа автоматы и гранатометы и отправлялись на охоту за отставшими от колонн одиночными машинами, не доехавшими до наступления темноты до надежно укрепленных блок-постов грузовиками батальонов МТО, теми, что, не признавая ни комендантского часа, ни строжайших приказов ответственных лиц, носятся по всей Чечне из конца в конец, решая шкурные вопросы тыловиков всех мастей и званий. Естественно охота никогда не идет в своем районе, чтобы никому и в голову не пришло связать дерзкий ночной разбой с мирной, приветствующей всем сердцем федеральную власть альпийской деревушкой. А на утро уставшие и невыспавшиеся милиционеры и самооборонщики с энтузиазмом и неистребимой в горцах кипучей энергией предлагают федералам помощь в расследовании тех самых ночных налетов, заискивающе улыбаясь в глаза и возмущаясь звериной жестокостью боевиков, что „вот же шакалы!“, не желают сложить оружие и жить по российским законам. Опера федералов – молодые лейтенанты и капитаны кривятся от отвращения и желания влепить автоматную очередь прямо в эти улыбающиеся лица, но лишь сдержанно кивают, отказываясь от содействия.

Что делать, таковы неписанные правила идущей игры… Войной происходящее здесь назвать не поворачивается язык. Уж больно это на нее не похоже. Да, конечно, здесь как на настоящей войне гремят выстрелы, есть убитые и раненые, случается и пленные. Но нет самого главного, по крайней мере для одной из сторон – нет четко обозначенного врага. Потому что враг – немец, как в Великую Отечественную, это понятно. А вот враг – боевик, это очень уж расплывчато. Ты еще поди разберись, боевик он, или нет. А пока будешь разбираться, словишь либо очередь в спину, либо кинжал под лопатку. А чеченца врагом, только за то, что он чеченец назвать и думать не моги. Мы с народом не воюем, мы только бандитов в сортире перемочим и все, остальных чеченцев мы должны любить и защищать, ведь они граждане одной с нами страны, члены дружной семьи равноправных народов. Хорошие правильные лозунги, плохо только то, что односторонние. Тот же чеченец себе голову подобной ерундой не забивает, у него все просто: русский, значит враг. Для нас же чеченец становится врагом только когда начинает стрелять, а тогда, само собой уже поздно.

Есть и еще одно побочное последствие подобной политики. Если нет явно обозначенного врага, так нет ничего зазорного в деловом общении с мирными чеченцами. Если кто потрудится заглянуть поглубже в историю этого народа, то поймет, что словосочетание мирный чеченец звучит примерно так же, как еврей-оленевод. Но у нас упорно считают, что чеченцы мирными бывают и с ними можно иметь дела. На войне изобличенных предателей расстреливают, бывает даже без суда, и потому их ничтожно мало. Здесь предают очень часто и почти все, только некоторые крупно и подло – поставляя боевикам разведданные позволяющие уходить из засад и безбоязненно бить по слабым и уязвимым местам, продавая в рабство одних своих солдат и подставляя под пули других, это обычно штабные с большими звездами „астрономы“. Другие, предают по мелочи – толкая местным оружие и патроны, снаряжение и тушенку, это низший уровень, солдаты, прапора, бывает, проданными патронами стреляют в них же, иногда попадают, и тогда налаженный бизнес продолжают вести другие, пока не попадут в них. Такая вот война, впрочем, виноват, не война – контртеррористическая операция.

В крайнем дворе, укутанного туманом села взлаяла сторожевая псина. Коротко и звонко тявкнула и зашлась хриплым угрожающим лаем, тут же подхватила другая из соседнего двора, за ней третья. Вскоре рычало и гавкало, гремя цепями, все собачье население села.

– Чего это они?

Стасер обернулся на голос. Рядом с ним заворочалась густо поросшая травой кочка, и вдруг глянуло с ее поверхности самое обычное человеческое лицо разве что чуть-чуть подправленное серо-зеленой армейской маскировочной косметикой.

– Я почем знаю, может почуяли кого… – он в свою очередь откинул край маскировочной накидки, подставляя легкому предутреннему ветерку давно небритую щеку. – Ветер не поменялся, на нас дует, так что это кто-то другой их всполошил.

– Один черт, радости мало. Сейчас все село на ноги поднимут.

– Да и хрен с ним, – безразлично мотнул головой Стасер. – Хоть какое-то разнообразие, а то скучно сил нет. Слышь, Пинчер, я сползаю, покурю. Свистнешь если что…

Некурящий Пинчер лишь неодобрительно скривился, вновь исчезая под пятнистой накидкой. Подобные вольности в засаде не поощрялись, больше того, были категорически запрещены, и по всем канонам Стасер на время суточного дежурства должен был забыть о вредной для здоровья и полезной для вражеских снайперов и разведчиков привычке. Но в их паре старшим был как раз Стасер, а указывать старшим, что и как делать в армии не принято и небезопасно. Собаки все еще надрывались, несмотря на то, что кое-где уже хлопали дверями заспанные хозяева и слышались гортанные окрики на чужом, непривычно рыкающем для русского уха языке.

Причина поднятого переполоха вскоре стала ясна. С противоположной стороны села послышался гул мощных автомобильных моторов. Судя по тембру накатывающегося волнами звука, шли несколько армейских „Уралов“, причем шли явно сюда. Пинчер заволновался, такого поворота событий он не ожидал. По всем расчетам никаких подразделений федералов в село входить не должно было, но, тем не менее, они уже здесь и как их внезапное появление отразиться на выполнении поставленной задачи предугадать сложно. Вполне возможно, что их миссия теперь может оказаться проваленной. А этого чрезвычайно не хотелось, потому что работа была в этот раз не обычная рутинная, а особая, сулящая неплохие дивиденды в виде заокеанских денежных знаков.

Бесшумной, призрачной тенью, практически невидимый в лохматом камуфляже, из леса выскользнул Стасер. Он тоже услышал приближающийся гул и поспешил вернуться на позицию.

– Что тут?

– Машины идут, по звуку „Уралы“, штук пять, или шесть. Сейчас уже будут здесь.

– Кого это на наши головы еще хрен несет? – удивился Стасер. – Не дай Бог какая-нибудь внеплановая зачистка! Солдатики с перепугу и продырявить могут, доказывай потом, что ошибка вышла.

– Тебя посодют, а ты не воруй! – осклабился Пинчер. – Пусть еще найдут сначала. Да если и найдут, мы же не камикадзе, чуть что лапки кверху пока сынульки не напугались!

– Ага… На твою уголовную рожу только глянуть с непривычки, всю оставшуюся жизнь в постель мочиться будешь! Даже если ты свои землечерпалки к верху задерешь, ни хрена не поможет. Я вон ночью проснулся, глядь, твоя харя рядом, чуть спросонья инфаркт не заработал.

Пинчер, втайне гордившийся своей покрытой шрамами физиономией со сплюснутым носом профессионального боксера, довольно хмыкнул. Тем временем моторы, напоследок взвыв на надрывно-высокой ноте, смолкли. Несколько минут оба настороженно вслушивались в доносившиеся из села шумы. Их терпение вскоре было вознаграждено: где-то на противоположной околице простучала короткая автоматная очередь, и следом за ней послышался истошный собачий взвизг. Тут же понеслись и другие характерные звуки, составлявшие для опытного уха характерную мелодию типовой зачистки: визгливые бабьи проклятия и причитания, грохот вовсе неделикатно распахиваемых ворот и дверей, треск поломанных досок, и звон разбитых стекол, еще более яростный и безумный, хотя казалось что это уже невозможно, собачий лай. В селе начиналась жесткая зачистка. Чем она была вызвана вопрос второй, первый же и самый главный для затаившихся на подступившей вплотную к крайним домам кромке леса, заключался в том, что же им в предложенных условиях делать.

– По-моему мы с чистой совестью можем отсюда сваливать, – высказал свое мнение Пинчер. – Это мы и Папа могли о зачистке не знать, а эти пидоры в горах все знают. Так что не придет он, не дурак ведь. А был бы дурак, давно бы умер.

Стасер согласно кивнул. Невысокое мнение напарника о степени секретности организованных большими звездами мероприятий он полностью разделял. Действительно, чеченский боевик Саламбек Сатуев, которого уже третий день, меняясь через сутки, пасли почти у порога его родного дома офицеры спецразведки, наверняка был оповещен когда именно не стоит отправляться на побывку дабы избежать неприятного контакта с представителями федеральной власти. Так что в ближайшие дни его появления по месту прописки ждать бессмысленно, а жаль, нужен был разведчикам паршивец Сатуев просто позарез, очень нужен. Был у них к этому яркому представителю чеченского народа целый ряд вопросов, очень интересных вопросов, сулящих немалую прибыль.

– Ладно, сдернуть отсюда всегда успеем. Видишь же, лохи какие-то приехали. Выходы к лесу перекрыть никто и не подумал. Хотя может наоборот, шибко умные пацаны оказались, всем кто хочет, уйти дают. Не хотят лишней крови, ни своей, ни чужой. В любом случае нам вполне можно остаться посмотреть, как они чистить будут, может, просто номер отбывают, пару хат тряхнут и по домам. Тогда сниматься смысла никакого.

Пинчер вновь с сомнением качнул головой, но слово старшего в данном случае закон, а приказы принято вначале выполнять, а уж потом обсуждать и обжаловать.

– А ну глянь! Глянь, чего делается! Куда только милиция смотрит?!

В голосе Стасера звучал радостный азарт охотника увидевшего дичь. Пинчер глянул в указанном направлении и обомлел, всего в какой-то сотне метров от их лежки к лесу огромными прыжками, низко пригибаясь к земле, бежали трое бородачей. Двое были одеты в добротный турецкий камуфляж, на третьем вытертая до бела когда-то бывшая черной кожаная куртка. На плечах у всех троих болтались автоматы.

– Ну, ни хрена себе мирное, законопослушное село! – бесшумно смеялся Стасер.

– Может, раз нашего пидора все равно нет, хоть этих козлов спеленаем? – робко внес предложение Пинчер.

– Сиди уж, пеленатель, – жестко отрезал Стасер. – По войне соскучился? Героизм в жопе заиграл? Или забыл зачем мы здесь?

– Да одно вроде другому не мешает, – стушевался Пинчер.

– Вот то-то и оно, что только вроде… – начал было распекать подчиненного Стасер.

– Смотри! Смотри! – оборвал его на полуслове Пинчер. – Это же он! Смотри! Точняк, он!

Со стороны совсем другого дома, вовсе не оттуда, где по полученной информации он жил чуть прихрамывая (давнее ранение в правое колено, припомнил Стасер ориентировку) бежал чеченец лет тридцати – тридцати пяти. Стасер, не мешкая, припал к биноклю, приближенное восьмикратной оптикой лицо боевика оказалось совсем рядом. В голове замелькали скупые строки словесного портрета. Да похож, без сомнения похож… Но почему из чужого дома? Большим сюрпризом оказалось уже то, что объект, судя по всему, все это время был в селе, вместо того, чтобы шастать по окрестным лесам. Да еще к тому же и не дома, где ждут верная жена и соскучившиеся по отцу детишки… Странно все это, странно… Может ошибка? Может это вовсе и не он, а другой, просто похожий на него „чех“? Черт, сейчас бы его спину посмотреть, даже не надо всю спину, только правую лопатку, ту самую, где должен быть длинный рубец ножевого шрама, полученного в спец. колонии в Нижнем Тагиле, где будущий полевой командир, горный орел и героический борец за свободу угнетенного народа, а тогда всего лишь осужденный сотрудник милиции, отбывал трехлетний срок за банальное взяточничество и использование служебного положения в личных целях. С тех времен еще особая примета тянется… Ну да что мечтать о несбыточном, делать ему сейчас больше нечего, только специально для невидимых опознавателей раздеваться начать…

Тем временем беглец отчаянными прыжками метр за метром сокращал расстояние между собой и разведчиками. По какой-то прихотливой случайности бежал он практически на них, и уже скоро линия его пути должна была пройти прямо через точку, где была расположена лежка.

– Ну что? Будем брать? – нетерпеливо завозился Пинчер.

– Угу. Берем и ходу в лес, пока на хвост никто не сел. Там посмотрим… – одними губами прошипел Стасер.

Вряд ли бежавший из села чеченец понял, что с ним произошло. Все было сделано именно в тот момент, когда он благополучно достиг леса и расслабился, почувствовав себя в относительной безопасности. Неожиданно вынырнувшая откуда-то из-под самых ног гротескная в мешковатом лохматом камуфляже фигура преградила ему дорогу, еще одна вывернулась сбоку, будто враз соткавшись из плотного ползущего с гор тумана. Он попытался было вскинуть зажатый в руке автомат, но цепкие пальцы ухватили цевье, отводя его в сторону, а на голову обрушился такой удар, что окружающий мир вдруг завертелся красочной разноцветной каруселью рассыпаясь сверкающими искрами бенгальских огней. Подхватив обмякшее тело под руки, разведчики без всякой деликатности поволокли его вглубь леса. Стасер на бегу рванул с плеча легкую камуфляжную куртку и одним резким движением разорвал ворот рубахи, обнажая худую по-мальчишечьи острую лопатку боевика. Смуглую гладкую кожу наискось пересекал длинный покрытый синеватыми прожилками шрам. Стасер довольно оскалился: „Есть! Есть, птичка! Теперь не уйдешь!“

* * *

В себя Саламбек пришел как-то рывком, без всякого перехода осознав, что уютная черная пустота, в которой он плыл до этого, куда-то исчезла. Трещала, просто раскалываясь от боли, голова, болели скрученные за спиной веревкой руки. Связали качественно, на совесть, чуть не выломав от усердия суставы. Где-то наверху беззаботно щебетали птицы, разгоряченное лицо ласкал легкий прохладный ветерок, пахло травой и опавшей хвоей.

– Открывай глазоньки, родной, открывай. Я же вижу, что проснулся уже.

Голос был не знакомый и, хотя звучал участливо и вкрадчиво, в нем явно слышалась холодная сталь смертельной угрозы. Говорил незнакомец по-русски. Саламбек с усилием открыл глаза и тут же зажмурился от резанувшего по ним солнечного света. Сколько же он пробыл без сознания, если солнце успело уже подняться над горизонтом? Со второй попытки получилось лучше, чуть приподняв веки и прищурившись он увидел сидящего перед ним на корточках человека, облаченного в скрадывающий фигуру лохматый камуфляж, какой обычно носят снайпера. Сам Саламбек сидел прислоненный спиной к дереву, а его руки завели за спину и скрутили, обхватив ствол. Не самое лучшее положение для того, чтобы качать права. Но чеченец есть чеченец, его запугать сложно.

– Ты кто такой, э? – обратился Саламбек к своему похитителю. – Зачэм так делал, да? Руки мне развяжи, ну!

Сбоку слегка зашуршало и Саламбек, скосив глаза, увидел второго: гороподобного бугая со сплющенным боксерским носом. Тот с недовольным кряхтением поднялся с земли, потянулся, с наслаждением хрустнув спиной, и коротко, без замаха ударил Саламбека носком ботинка в солнечное сплетение. Чеченец издал булькающий звук, на миг почувствовав, что задыхается, будучи не в состоянии ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Грубить не надо, – наставительно и вроде бы абсолютно беззлобно произнес бугай.

– Точно, нам грубиянов не надо, мы сами грубияны, – поддержал сидящий напротив.

Саламбек решил для себя называть его Снайпером за лохматый камуфляж, второй был одет точно так же, но с такой замечательной комплекцией имя Бугай подходило ему гораздо больше. Снайпер же на первый взгляд был абсолютно обыкновенным: среднего роста, среднего телосложения, даже лицо какое-то невыразительное, среднее… Лицо! Саламбека будто кипятком обожгло. Эти русские не прячут своих лиц, значит, не собираются отпускать его живым. Иначе бы прятали, федералы здесь стараются ходить в масках особенно разведка и всевозможные спецназы. Знают прекрасно про обычай кровной мести, знают, что за деньги запросто можно узнать имя и фамилию любого конкретного бойца, а за очень большие деньги и его домашний адрес, там, в мирной России, куда ничего не стоит поехать, благо в любом городе есть готовые принять и оказать всю возможную помощь соплеменники. Потому федералы на операции ходят в масках. Эти лиц не прячут, значит, опознавать потом будет некому, так они думают…