355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Макс Хейстингс » Вторая мировая война. Ад на земле » Текст книги (страница 3)
Вторая мировая война. Ад на земле
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 15:29

Текст книги "Вторая мировая война. Ад на земле"


Автор книги: Макс Хейстингс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

В письме жене Манштейн описывал свое житье-бытье во время кампании (он служил начальником штаба при фон Рундштедте, в группе армий Юг): «Я просыпаюсь в 6:30, бросаюсь в воду [поплавать], затем к 7:00 на службу. Утренние доклады, кофе, затем работа или поездки с Р [ундештедтом]. К середине дня прибывает полевая кухня, затем получасовой отдых. Вечером, после ужина, который мы, как и обед, едим вместе с офицерами генерального штаба, настает черед вечерних докладов, и так до 11:30»52.

Поразительный контраст между безмятежной жизнью генерального штаба и той страшной человеческой трагедией, которую порождали операции этого самого штаба. Манштейн подписал приказ окружить Варшаву и стрелять по каждому, кто попытается выйти из погибающего города: немцы сочли, что им легче будет принудить столицу к капитуляции и обойтись без уличных боев, если жители города не будут иметь возможности бежать от бомбежек. И при этом Манштейн отличался такой брезгливостью, что порой уходил с выступлений фон Рундштедта: начальник штаба позволял себе сквернословить. 25 сентября Манштейн, осчастливленный визитом и поздравлениями Гитлера, писал жене: «Приятно было смотреть на ликование солдат, когда мимо них проезжал фюрер»53. Офицеры вермахта уже в 1939 г. сделались моральными банкротами, и этим будет определяться их поведение вплоть до 1945 г.

Польский кавалерист Клеменс Рудницкий описывал состояние своего полка и коней, еще недавно бывших украшением этой воинской части, на 27 сентября в Варшаве, в последнюю ночь перед капитуляцией: «Красные языки пламени освещали наших коней, которые неподвижно и тихо стояли под стенами парка Лазенки, более похожие на оседланные скелеты. Часть лошадей уже погибла, другие истекали кровью из огромных разверстых ран. Цензор Ковальского был еще жив, но валялся на земле со вспоротым животом. Давно ли он выиграл кубок армии в Тарнополе – наша радость и гордость! Выстрел в ухо положил конец его мучениям. На следующий день какой-нибудь изголодавшийся бедолага, должно быть, срежет кусок мяса с его бедра»54.

28 сентября Варшава капитулировала. Коротышка капитан Крыск, командовавший Третьим эскадроном, где служил Рудницкий, в первом порыве воскликнул, что не признает этот приказ: «Завтра утром мы атакуем немцев. Отстоим традицию нашего полка: Девятый уланский никогда не сдается»55. От этой затеи Рудницкий его отговорил, зато офицеры полка спрятали знамена в церкви Св. Антония на Сенаторской улице, в единственном уцелевшем здании среди множества превратившихся в груды каменных осколков. Рудницкий с сожалением заметил, что польской армии следовало перейти к затяжной обороне, а не удерживать растянутую передовую линию, для которой не хватало людей. «Но это пришло бы в противоречие с нашим природным честолюбием, военными традициями и мечтой сделаться когда-нибудь великой державой»56.

29 сентября армия Модлина сдалась к северу от Варшавы немцам, 30 000 поляков попали в плен. Организованное сопротивление шло на убыль, 1 октября пал полуостров Хель, последнее сражение произошло у Кока, к северу от Люблина, 5 октября. Сотни тысяч солдат оказались в руках у противника, гораздо большее их число пыталось спастись бегством. Молодой пилот Солак растрогался, увидев сидевшего под деревом полковника ВВС – слезы катились у старого офицера по щекам. Феликс Лахман, как и многие другие поляки, вспоминал недавно прочитанный роман «Унесенные ветром». Он бежал прочь от своего дома и говорил себе: «Имение Тара было разорено, однако Скарлетт О’Хара прошла сквозь огонь и воду, лишь бы вернуться в родные места, а мы навеки покидаем людей и предметы, составлявшие общественную, интеллектуальную и эмоциональную ткань нашей жизни. Мы уходим в пустоту, без цели»57. После воздушного налета на город Кременец Адам Кручкевич видел, как бесновался на улице старый еврей: «Стоя над телом убитой супруги, он выкрикивал поток проклятий и богохульств: “Бога нет! Гитлер и его бомбы – вот боги! Нет в мире ни жалости, ни милосердия!”»58

Небольшому кавалерийскому соединению поляков удалось ускользнуть в Венгрию, и там они сложили оружие. В казарме Третьего гусарского полка изнемогших беглецов приветствовали венгерские офицеры во главе с пожилым полковником фон Понграцем – все они были облачены в парадные мундиры. Через несколько дней, когда поляки отправлялись в лагерь военнопленных, ветеран со старомодными бакенбардами каждого обнял на прощание. Любезности уходящей эпохи: в том не знающем жалости мире, где очутились поляки, этому места уже не будет.

Генерал Владислав Андерс уводил свое потрепанное и измученное войско на восток, подальше от немцев. Всадники, пробиваясь на истощенных лошадях сквозь поток беженцев и дезертиров, все еще пели. Они встретили передовой отряд Красной армии, и Андерс послал в ближайший советский штаб парламентера с просьбой пропустить их к венгерской границе. Парламентера тут же ограбили и грозились расстрелять. Советские пушки начали обстреливать позиции поляков. Андерс велел своим людям рассыпаться и небольшими группами пробираться в Венгрию. Сам он, тяжело раненный, попал в плен в числе многих других. Советский офицер снисходительно пояснил ему: «Мы теперь с немцами добрые друзья. Вместе будем бороться против международного капитализма. Польша служила орудием в руках Англии и поплатилась за это»59.

Регина Лемпицкая, как и сотни тысяч других поляков, в первые послевоенные месяцы была арестована русскими и сослана в Казахстан. В изгнании ее бабушка и маленькая племянница умерли от голода, брат – рядовой – был расстрелян. То, что пережила ее семья под властью Советов, было «чудовищным сном», писала она впоследствии. Когда красноармейцы вели группу польских солдат через пограничный мост, кто-то из пленников печально промолвил: «Мы уходим в Россию. Нам не суждено возвратиться». Тадеуш Жуковский писал: «С этой минуты все изменилось – другое небо, другая земля, другие люди. Странное чувство, как будто внутри тебя раскрылась темная щель, как будто ты расстался с жизнью, тебя низвергли в темную пещеру, в непроглядный сумрак подземных тоннелей»60. Какая-то женщина сказала презрительно поляку, отправленному в ГУЛАГ: «Вы, поляки, паны-фашисты! В России вас научат работать. У вас тут будет достаточно сил, чтобы трудиться, но слишком мало, чтобы угнетать бедных!»61

Около 1,5 млн поляков, по большей части гражданских лиц, остававшиеся на захваченных восточных землях, были в последующие месяцы угнаны в Советский Союз, отправлены в заключение, обречены на муки голода; около 350 000 из них погибли. Угоняли целые семейства, но без мужчин – мужчин уничтожали на месте. 5 марта 1940 г. глава советской службы безопасности Лаврентий Берия направил Сталину меморандум на четырех страницах с предложением истребить польских штаб-офицеров и других лиц, занимавших заметное положение в обществе. Тех из них, что попали в советские лагеря, следует подвергнуть высшей мере наказания, настаивал Берия, то есть расстрелять. Сталин и другие члены Политбюро официально одобрили этот план обезглавить Польшу. За несколько недель по меньшей мере 25 000 поляков были убиты палачами НКВД в различных советских тюрьмах, каждого прикончили одной-единственной пулей в затылок. Тела свалили в братские могилы в лесах возле Катыни, к западу от Смоленска, под Минском и в других местах. Крупнейшее захоронение, к своему удовольствию, обнаружили в 1943 г. нацисты.

Прозвучавшие после войны упреки, что, мол, суд над военными преступниками осуществлялся в интересах победителей, существенно подкреплялись тем фактом, что никто из русских не был призван к ответу за Катынь. В октябре 1939 г. один из поляков на допросе в НКВД с горечью спросил: «Как мог СССР, прогрессивное, демократическое государство, вступить в союз с реакционной нацистской Германией?» Допрашивавший его офицер холодно возразил: «Вы ошибаетесь. Наша политика в настоящий момент сводится к тому, чтобы занять нейтральную позицию в борьбе между Англией и Германией. Пусть обе истекут кровью, и тогда мы со свежими силами вступим в войну и решим исход последнего ее этапа»62. Кажется, его слова достаточно верно отражали замысел Сталина.

Гитлер, прибыв 5 октября в Варшаву, указал рукой на руины и заявил сопровождавшим его иностранным корреспондентам: «Господа, вы сами видите, что упорная оборона этого города была преступным безумием. Хотел бы я, чтобы те политики в иных странах, кто готов всю Европу превратить во вторую Варшаву, воочию, как вы, увидели реальные последствия войны»63. Мэра Варшавы Стажинского отправили в Дахау и там четыре года спустя умертвили. Польская армия потеряла 70 000 убитыми и 140 000 ранеными, погибли и тысячи гражданских. Потери германской армии сводились к 16 000 убитых и 30 000 раненых. 700 000 польских солдат оказались в плену у Гитлера. В Лондоне сформировалось никем не избранное польское правительство в изгнании.

Глава британского генерального штаба сэр Эдмунд Айронсайд, встретившись с Адрианом Картоном де Виартом, когда тот вернулся из Варшавы, бросил пренебрежительно: «Не больно-то ваши поляки преуспели». Так он выразил разочарование – общее и у англичан, и у французов – тем, что польская армия не сумела нанести вермахту достаточный ущерб и упростить задачу союзникам. Де Виарт ответил: «Посмотрим, сэр, что сделают другие»64. Поразительно большое число поляков предпочли изгнание, разлуку со всем, что знали и любили, только бы продолжать борьбу против Гитлера. 150 000 выбрались на Запад, многие – после тяжелейших злоключений. Ни одно из захваченных немцами впоследствии государств не знало такого добровольного исхода. В нем выразилось страстное нежелание поляков сдаваться. Те, кто бежал на Запад, встретили на удивление теплый прием в фашистской Италии. Толпы приветствовали их возгласами: «Браво, Полония!»

Уходя из дома, инструктор ВВС Витольд Урбанович отдал радио и свои шелковые рубашки уборщице, нарядный костюм – швейцару и на автобусе пересек со своими кадетами границу с Румынией. Год спустя он за штурвалом Hurricane проявил себя одним из лучших асов британских ВВС. Около 30 000 поляков (треть их составляли пилоты и авиационные техники) добрались до Британии в 1940 г., другие подоспели позднее. Один из пилотов упорно тащил все 5000 км пути деревянный пропеллер, символ своей миссии. Другие поляки, когда их выпустили наконец из сталинских лагерей, присоединились к британской армии на Ближнем Востоке. Эти люди внесли гораздо больший вклад в дело союзников, нежели Британия внесла в борьбу Польши.

Польша стала единственным оккупированным нацистами государством, где между победителями и побежденными не сложилось никакой формы коллаборационизма. Нацисты рассматривали поляков как своих рабов, и те отвечали им неумолимой ненавистью. Жена князя Павла Сапеги перешла границу – в относительно безопасное место – в потоке таких же беженцев, как она сама. Маленькая дочка спросила ее: «Падают ли бомбы и в Румынии?» Княгиня ответила: «Бомб не будет больше. Мы отправляемся туда, где светит солнце и дети могут играть, сколько захотят». Девочка настаивала: «А когда же мы вернемся домой к папе?» На этот вопрос мать ей ответить не могла. Вскоре в Европе не останется угла, где взрослые или дети могли бы чувствовать себя в безопасности.

Поначалу намерение Гитлера сводилось к тому, чтобы нанести Польше поражение: как это с ним часто бывало, о дальнейших шагах он поначалу не думал. Лишь когда стало ясно, что Сталина устраивает раздел страны, немецкий фюрер решил аннексировать западную часть Польши. Перед войной нацисты презрительно именовали Польшу Saisonstaat – временным государством. Теперь она вовсе перестала быть государством: Гитлер завладел территорией, на которой проживало 15 млн поляков, 2 млн евреев, миллион этнических немцев и 2 млн представителей прочих национальных меньшинств. Гитлеру в высшей степени была присуща ненависть ко всем, кто противился его воле, и в скором времени его месть обрушилась на поляков, в особенности же, конечно, на польских евреев. Вскоре после установления оккупационного режима Шмулек Голдберг возвращался с работы в Лодзи, и «на улицах я увидел хаос. Люди слепо бежали во все стороны. Кто-то остановился и ухватил меня за рукав: “Прячься! Прячься! – прокричал этот человек. – Немцы под дулом пистолета сгоняют евреев и увозят их на грузовиках”»65. Шмулек видел, как мимо проезжали набитые пленниками грузовики – первый шаг к осуществлению плана Гитлера по уничтожению всего народа. Через несколько недель после завоевания Польши убитые евреи уже исчислялись тысячами.

В Британии женщина по имени Тилли Райс, эвакуировавшаяся вместе с детьми из Лондона в рыбацкий порт северного Корнуолла, 7 октября, по окончании Польской кампании, записала в дневнике: «В доме, где я живу, все это восприняли с молчаливым изумлением. Война все еще идет, но словно вдалеке и лишь изредка сказывается на жизни простых людей. Я сама чувствую, как во мне с каждым днем растет равнодушие»66. Британия и Франция вступили в войну ради спасения Польши. Польша пала, ее представителей исключили из военного совета союзников – нечего им больше там делать. Политики и рядовые граждане Британии и Франции задавались вопросом: с какой стати продолжать эту войну? Разве есть надежда чего-то этим добиться? Посол США в Лондоне, Джозеф Кеннеди в ответ на призыв польского коллеги только пожал плечами: «Где союзникам сражаться с немцами?»67 Кеннеди, конечно, был англофобом, пораженцем и любой ценой стремился к миру, однако в его вопросе был здравый смысл, и готового ответа у правительств стран-союзников на этот вопрос не было. Польша пала, и мир замер в недоумении, гадая, что же будет дальше. Британия и Франция не отважились перехватить инициативу, и дальнейший ход войны зависел от воли или своеволия Адольфа Гитлера.

2. Ни мира, ни войны

В ноябре 1939 г. Нобелевский комитет объявил, что в этом году не будет присуждать Премию мира, поскольку в Европе идет война. Однако, с точки зрения многих англичан и французов, капитуляция Польши делала бессмысленной ту борьбу, в которую их правительства вовлекли свои народы. Французская армия с небольшим британским контингентом – традиционно на левом фланге – противостояла германским силам на восточной границе Франции. Но союзники не отваживались на решительные действия, тем более что они еще не перевооружились. Польская кампания продемонстрировала превосходство вермахта и немецких ВВС, хотя еще и не в полную силу. Генерал лорд Горт, командовавший Британским экспедиционным корпусом, пришел в ужас от состояния некоторых территориальных соединений, прибывших в октябре в качестве подкрепления к его пяти плохо экипированным дивизиям. Генерал говорил, что не верит своим глазам: возможно ли такое в английской армии! «У людей не было при себе ножей, вилок и кружек!»

Положение союзников катастрофически осложнялось нейтралитетом Бельгии. Считалось, что, если Гитлер надумает атаковать на Западном фронте, он повторит германскую стратегию 1914 г. и двинется через Бельгию. Тем не менее король Леопольд, чтобы не давать Германии предлога для вторжения, отказался впускать на свою территорию союзнические войска. В результате левое крыло армии союзников провело холодную зиму 1939 г., строя оборонительные сооружения на французской границе, хотя все заведомо знали, что покинут эти позиции и двинутся в Бельгию, как только немцы подойдут с той стороны. Поскольку англичане промедлили с введением обязательной воинской службы, теперь им не хватало подготовленных резервов и они не могли мобилизовать миллионы обученных солдат, как то делали континентальные нации. Британцы гордились своими антимилитаристскими традициями, но в итоге страна вступила в конфликт с сильнейшей в военном отношении державой Европы, а смогла предоставить лишь незначительное подкрепление – на земле и в воздухе – французской армии, развернутой для сражения с немцами. На суше никакие маневры не осуществлялись без одобрения из Парижа. Франция начала перевооружаться раньше Британии, но все еще ожидались большие поставки танков и самолетов. Союзники оказались чересчур слабы и для решительной схватки с вермахтом, и для эффективной бомбардировки Германии с воздуха, даже если бы на это решились. Зимой 1939 г. ВВС Британии могли атаковать только германские боевые корабли – они делали это средь бела дня, несли огромные потери и ничего не добились.

Здравый смысл мог бы подсказать союзникам, что Гитлер не станет откладывать сражение на Западе до тех пор, пока они как следует подготовятся к битве, но нет, они уверили себя, что отсрочка им на руку. Пока что союзники проверяли возможности своего флота: не удастся ли организовать блокаду рейха. Гамелен подумывал о крупных наземных операциях в 1941-м или 1942 г. Оба правительства цеплялись за надежду, что немецкий народ и немецкие солдаты «образумятся» и сами поймут, что затяжной войны им не выиграть. В Польше, с наивным оптимизмом твердили союзники, безрассудная агрессия Гитлера достигла кульминации, и теперь нормальные немцы свергнут нацистов, установят у себя иной режим, с которым можно будет договориться.

Для совместного принятия решений союзники организовали Верховный военный совет (в предыдущую войну нечто подобное учредили на последнем году боевых действий). Было решено, что Британия и Франция распределят расходы в пропорции 60 к 40 в соответствии с возможностями своей экономики. Французские политики жили в постоянном страхе перед левыми, которые могли стать орудиями Сталина. В октябре 1939 г. в интересах национальной безопасности были арестованы 35 членов парламента от коммунистической партии. В марте 27 арестованных предстали перед судом, большинство были признаны виновными и приговорены к заключению на сроки до пяти лет. Также подверглись аресту 3400 активистов компартии, более 3000 иностранных коммунистов-беженцев были интернированы.

Одна из самых печальных ошибок союзников: вся их стратегия (если у них была таковая) сосредотачивалась на материальном укреплении войска безо всякого внимания к настроениям в обществе. Господа министры не предвидели губительного влияния затяжного бездействия на боевой дух народа. Многим французам и англичанам происходящее казалось бессмыслицей: народы втянули в войну, а никакой войны и нет. Франция остро ощущала экономические последствия мобилизации 2,7 млн человек и уговаривала британцев вести военные действия где угодно, только не на Западном фронте. Слишком хорошо французы помнили итоги Первой мировой войны – 1,3 млн погибших – и содрогались при мысли о новом кровопролитии на своей земле. Однако их предложения провести какие-то факультативные операции – например, открыть Балканский фронт в Салониках, чтобы предотвратить немецкую агрессию на этом направлении, – не встретили понимания в Лондоне. Англичане опасались, что подобные меры лишь способствуют большему сближению Италии с Германией. Министры воздерживались даже от публичного обсуждения «антифашистского фронта» – как бы не огорчить Бенито Муссолини.

За отсутствием внятных целей вооруженного конфликта многие британские и французские политики мечтали уже заключить какой-никакой мир, лишь бы Гитлер для спасения их престижа согласился поумерить свои территориальные претензии. Народы Британии и Франции разгадали эту тенденцию и заклеймили вялотекущую кампанию именем «Странной», или «Скучной», войны. Организация по исследованию общественного мнения Mass Observation сообщала о растущем в Британии убеждении: нет смысла продолжать эту злосчастную кампанию. «В первом раунде пропагандистской борьбы победил Гитлер: он преподнес своему народу польский поход как великолепную историю успеха».

Месяцы пассивного ожидания не могли не сказаться на боевом духе французских войск. В ноябре 1939 г. командующий Британским корпусом Алан Брук описывал свои впечатления от парада французской Девятой армии: «Никогда я еще не видел столь неопрятный личный состав: люди небриты, лошади не чищены, ни следа гордости собой и своим соединением. Но более всего меня поразило выражение лиц рядовых: недовольные, непочтительные взгляды… Я поневоле задумался, сохранили ли французы достаточно национального чувства, чтобы продержаться в этой войне»1. Польские изгнанники, которые тысячами вступали во французскую армию, с тревогой отмечали двусмысленное отношение к себе союзников: пилот Францишек Корницкий писал, что «и французские коммунисты, и фашисты действуют против нас, а в Лионе первых предостаточно. Иной раз кто-нибудь махнет дружески рукой, но кто-нибудь другой тут же тебя и обругает»2.

Французский солдат и писатель Жан-Поль Сартр записывал в дневнике 26 ноября: «Поначалу все рвались в бой, но теперь умирают от скуки». Другой солдат, Жорж Садуль, 13 декабря писал: «Прошел еще один день, пустой, бесконечный, без какого-либо дела». Настроение офицеров, по большей части призванных из резерва, мало чем отличалось от настроения рядовых. «Чувствуется, что они устали от войны, только и твердят, как им хочется вернуться домой». 20 февраля 1940 г. Сартр отмечал: «Военная машина крутится вхолостую. Вчера сержант с безумным блеском в глазах говорил мне: “Думаю, скоро все устроится, Британия пойдет на уступки”».

Британцы тоже пребывали в растерянности. Джек Классон, молодой продавец из Эвертона (Ланкашир), писал другу в армию: «Похоже, война никуда не продвигается. В утренних газетах что-нибудь напишут, а на следующий день уже опровергают. Для дела это плохо. Мое мрачное настроение можешь списать на черные шторы, которыми велено занавесить витрины, на заклеенные синей бумагой окна второго этажа… В кинотеатре Curzon с неделю выступал гастролирующий органист Генри Крудсон, и некоторым зрителям музыка нравится пуще фильмов, особенно популярная песенка “Повешу сушиться белье на линии Зигфрида”. Когда он играл эту мелодию, публика только что не разносила зал»3.

Полтора миллиона английских женщин и детей, эвакуированных из городов под угрозой немецких бомбардировок, страдали от ностальгии в непривычном деревенском окружении. Дерек Ламберт, бывший в ту пору девятилетним мальчишкой, вывезенным из лондонского района Масвелл Хилл, впоследствии вспоминал: «Мы укладывались в чужие постели и лежали, сжимая кулаки. Пальцы ног нащупывали еле теплую грелку с водой, порывшись в подушках, мы находили внутри забытые шелковые мешочки с лавандой. Ухала сова, крылом задевая окно. Я вспоминал звуки Лондона: далекий гул поезда, рев мотоциклов, рябина скрипела ветками, у соседей лаяла собака, тарахтело радио, на пятом этаже стонали ступеньки лестницы, ровно в 10:30 кто-то откашливался. Я вспоминал родные обои: я проводил каноэ между зеленых водопадов их узора, вел поезд по росчисти. Мы вспоминали и всхлипывали в неутолимой тоске»4.

В основном эвакуировались беднейшие слои, и принимавшие у себя беженцев сельчане были шокированы их лохмотьями и отсутствием каких-либо манер: городские ребятишки, жертвы Депрессии, не привыкли к регулярной еде за столом, иные не умели даже пользоваться ножом и вилкой – они питались в основном хлебом с маргарином, рыбой и чипсами, которые ели на ходу, консервами да сладостями. Суп, пудинг и все овощи, кроме картофеля, не лезли им в глотку. Местные правила для них ничего не значили, мелкое воровство считалось вполне допустимым. Шокировали консервативное сельское общество и привычки эвакуированных женщин. «Деревенские жители не хотели их принимать главным образом из-за их дурной одежды и дурных привычек, – вспоминала Мюриел Грин, работавшая в гараже в Снеттисхэме, графство Норфолк. – А также потому, что они пили и сквернословили. В деревне не бывало такого, чтобы женщина бранилась или заходила в кабак, и местные жители с ужасом смотрели на то, как зачастили в пивнушку приезжие. Руководитель лагеря отдыха сказал: “Вы бы видели, как они хлещут пиво!”»5 К Рождеству, благо Британию так и не начали бомбить, эвакуированные возвратились в свои города, к собственной радости и немалому облегчению принимавших их сельчан.

Военных действий Британия не вела, но признаки войны были видны повсюду: мешки с песком под стенами зданий, дирижабли, охраняющие воздушное пространство Лондона, обязательное затемнение с наступлением ночи. Несчастные случаи в темноте стали причиной гибели большего числа людей, чем воздушные налеты: за последние четыре месяца 1939 г. аварии на дорогах унесли 4133 жизни, из числа этих жертв 2657 приходились на долю пешеходов – вдвое больше, чем за тот же период 1938 г. Еще больше людей погибло и изувечилось даже не на шоссе, а где-нибудь в переулках: в декабре 1940 г. Принстон проводил опрос, и 18 % среди отвечавших сообщили, что поранились, нащупывая дорогу в темноте6. Три четверти респондентов требовали смягчить профилактические меры против воздушных налетов. Правила обороны и самозащиты внедрялись столь сурово, что двое солдат, выходивших из «Олд Бейли» со смертным приговором за убийство, получили еще и выговор за то, что не взяли с собой противогазы. В гражданскую оборону записалось 2,5 млн человек7.

Большие участки пустошей, а в городах вся свободная территория, засаживались зерновыми и овощами. Фермер из Уилтшира Артур Стрит по приказу правительства распахал пастбище, а любимого гунтера отдал переучиваться – лошади предстояло ходить в упряжке. Многие верховые лошади противились унизительному труду, но принадлежавший Стриту Джоррокс принял новое положение «молодцом», по словам хозяина, и стал развозить молоко, в посевную пору таскать борону и без огреха выполнял все прочие повинности. «Не знаю, что он думает об этом. Он ведь не понимает, что там гремит и дребезжит у него за крупом, и, судя по тому, как он прядает ушами, его это беспокоит. Но мы никогда прежде не причиняли ему зла, и он уверен, что мы и сейчас ничего дурного не сделаем, так что он работает на войну, как и подобает такому молодцу»8. В 1930-х гг. фермеры стояли на грани разорения, но сейчас для них началась эпоха процветания.

В Британии были интернированы 700 фашистов, однако флиртовавших с Гитлером аристократов сия участь миновала. «Поразительно, как этим господам сошло с рук предвоенное заигрывание с нацистским режимом»9, – сокрушалась в письме мужу-солдату коммунистка Элизабет Белси. Если бы британцы вздумали подражать французской политике по отношению к левым, за решетку угодили бы и тысячи профсоюзных активистов, а также значительная часть интеллектуалов, но они оставались на свободе. Баловались иными глупостями: например, отель Royal Victoria в Сент-Леонард-он-Си, рекламируя в The Times свои удобства, сообщал: «Бальная зала и прилегающие к ней туалеты непроницаемы для газа и осколков». В объявлениях о поиске домашней прислуги не слишком-то ощущаются последствия мобилизации: «Требуется: вторая горничная из трех, жалованье 42 фунта в год; в семье две леди и девять слуг». Архиепископ Кентерберийский разрешил христианам молиться о победе, но архиепископ Йоркский придерживался иного мнения. «Хотя эта война и справедлива, – рассуждал он, – ее нельзя назвать священной. Мы не должны молиться друг против друга». Некоторые священники учили паству просить у Всевышнего духа милосердия: «Спаси меня от злобы и ненависти к врагу». Тем не менее, когда в ноябре папа римский поздравил Гитлера со спасением после неудавшегося покушения, британские христиане почувствовали себя задетыми10.

Сотни тысяч новобранцев проходили в Англии военную подготовку – оружия не хватало, перспективы смутные; они уже догадывались, что кому-то предстоит погибнуть. Лейтенант Артур Келлас из Пограничного полка себя заведомо относил к числу выживших, но задумывался над участью братьев по оружию: «Я гадал порой, кто из них обречен на смерть. Неужели Огилви, милейший человечек невысокого роста, тревожившийся об оставшейся в Данди матери? Или Дональд, красавец, самонадеянный, довольный собой? Или Хант, только что женившийся, с хорошей карьерой в Сити? Джермен? Данбар? Перкинс, над которым мы безжалостно издевались? Белл, которому мы завидовали, потому что он уже отправился навстречу славе с первым батальоном, снаряженным во Францию, и у него в Уайтхевене оставалась красавица-сестрица? Так уже было с нашими отцами, и вряд ли с нами на войне выйдет по-другому»11.

Они были так молоды! Рядовой Территориальной армии Дуг Артур вместе со своим отделением проходил парадным шагом перед Ливерпульским собором – их отправляли на службу за море. К величайшему смущению Дуга, женщина, наблюдавшая за солдатиками в толпе таких же сентиментальных домохозяек, выбрала именно его. «Гляньте, девоньки, – жалостно воскликнула она. – Ему бы дома сидеть, с мамочкой! Ничего, сынок, не боись – все обойдется! Благослови тебя Боже, малыш! Господь за тобой присмотрит, вот увидишь. А этот ублюдок Гитлер за все ответит! Дали бы мне его в руки хоть на пять минуток, эту свинью!»12

Президент США Франклин Рузвельт писал своему послу в Лондоне Джозефу Кеннеди 30 октября 1939 г.: «Хотя [Первая] мировая война не выявила в Великобритании сильного руководства, но на этот раз такое может произойти, ибо я склонен думать, что теперь британская общественность исполнилась большего смирения, чем прежде, и медленно, но верно избавляется от неразберихи, поверяя свое прошлое»13. Оптимизм президента со временем оправдался, но «неразбериха» царила еще довольно долго.

Следующий акт драмы окончательно запутал вопрос о враждебности и лояльности, потому что на этот раз инициативу проявил не Гитлер, а Сталин. Как и другие европейские тираны, владыка СССР расценивал конфликт исключительно с точки зрения потенциальных территориальных приобретений. Осенью 1939 г., закрепив за собой восточную половину Польши, он решил усилить стратегические позиции Советского Союза, оккупировав Финляндию. Значительную часть этой страны составляли малонаселенные леса и берега озер; ее границы, да и сам суверенитет, были недавнего происхождения, а потому особенно уязвимы. До наполеоновских войн Финляндия составляла часть Швеции, затем до 1918 г. входила в состав России, а потом в Гражданской войне здесь верх взяли силы, враждебные большевикам.

В октябре 1939 г. Сталин вздумал обеспечить безопасность Ленинграда, от которого до рубежа оставалось всего 50 км, сдвинув границу с Финляндией дальше по Карельскому перешейку и присвоив себе финские острова Балтийского моря. Он бы не отказался и от никелевых рудников на северном побережье Финляндии. Финская делегация, вызванная в Москву и выслушавшая ультиматум, к изумлению всего мира, ответила отказом. Подумать только: народ численностью 3,6 млн собирается противостоять Красной армии! Финны и вооружены-то были плохо, но патриотизм в них доходил до степени ослепления. Арво Туоминен, один из лидеров финской коммунистической партии, отклонил предложение Сталина возглавить марионеточное правительство и предпочел уйти в подполье. Он сказал: «Это было бы дурно, было бы преступно, это никак не соответствует форме свободного правления народа»14.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю