Текст книги "Вторая мировая война. Ад на земле"

Автор книги: Макс Хейстингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Немцы вели эту кампанию непоследовательно: сперва пытались уничтожить базы RAF и ресурсы британской авиации, затем переключились на цели, стратегические скорее с моральной точки зрения. Боезапас легких немецких бомбардировщиков хотя и был достаточен, чтобы причинить заметный ущерб, но не мог нанести решающий удар сложному индустриальному обществу. RAF тоже не сумел разделаться с люфтваффе, это было не в его силах, но и в воздушном пространстве над Ла-Маншем и Южной Англией немцам захватить господство не удалось даже ценой огромных потерь. Истребительная авиация сохранила себя и продолжала срывать планы Геринга. Британские заводы успевали производить больше одномоторных истребителей, чем немецкие, и это достижение английской промышленности сыграло ключевую роль. Всего англичане потеряли 544 человека – примерно каждого пятого участника Битвы за Британию; у немцев погиб 801 пилот бомбардировщиков и 200 попали в плен, но настоящей катастрофой стала потеря 2698 опытных пилотов-истребителей.

Личный вклад Черчилля заключался в том, что он, обращаясь к народу через головы кое-кого из представителей аристократического класса, убеждал англичан: они ведут благородную и необходимую борьбу и уже познали успех. Битва за Британию ободрила англичан настолько, что они словно перестали замечать подавляющее преимущество противника. «Наши пилоты прошли через страшные испытания, но ежедневно они совершают все новые подвиги, – писал пожилой тори-заднескамеечник Катберт Хедлэм 20 сентября. – Удивительно, сколь многим мы обязаны горстке молодых людей: мы, миллионы англичан, бездействуем, а элитный отряд воинов, набранных там и сям, ведет решающее сражение у нас над головами. Должно быть, это особенные люди – когда-нибудь мы узнаем в точности различие в материальных ресурсах между RAF и люфтваффе и тогда еще более изумимся отваге этих замечательных парней, которые ныне служат небывалую службу своей родине»²⁴.

Но и в целом народ Британии выносил общее испытание вполне достойно. Бомбардировке подвергались только жители больших городов, однако страх перед вражеским вторжением затрагивал всех. Черчилль не слепо решился биться до последнего: он вполне реалистично признавал возможность поражения и национальной катастрофы. Бригадный генерал Чарльз Гудзон присутствовал в июле на совещании командного состава в Йорке. Военный министр Энтони Иден объявил собравшимся, что по поручению премьер-министра он намерен проверить боевой дух войск. Иден, как запомнилось Гудзону, намеревался задать каждому генералу по очереди вопрос: «можно ли рассчитывать на то, что подчиненные нам войска продолжат сражаться при любых обстоятельствах? Было слышно, как все невольно затаили дыхание». Замешательство еще более усилилось, когда министр предупредил, что «в какой-то момент правительство может оказаться вынуждено принять тяжелейшее решение. Может сложиться ситуация, когда неразумно будет в тщетной попытке спасти проигранную войну бросать плохо вооруженных людей против закрепившегося на британской земле врага»²⁵. Иден хотел знать, как войска отреагируют на приказ грузиться в северном порту на корабли и отправляться в Канаду, покинув свои семьи.

Гудзон записал: «В мертвой тишине он задавал этот вопрос одному генералу за другим». Почти все отвечали единодушно: кадровые офицеры, сержантский состав и неженатые солдаты выполнят такой приказ, но среди мобилизованных и женатых «большинство будет настаивать на том, чтобы продолжать борьбу в Англии или же предпочтут [остаться и попытать] счастья со своими семьями, невзирая на последствия». Иными словами, командование британской армии полагало, что перед лицом неминуемого поражения значительная часть личного состава сделает тот же выбор, что и презираемые ими слабаки-французы: скорее сдадутся, чем решатся продолжать борьбу в изгнании. Гудзон завершает свой рассказ: «С этой встречи мы выходили присмиревшие». Ни он сам, ни его коллеги ни разу не представляли себе перспективу такой борьбы до конца – борьбы в изгнании, на чужбине, когда сама Англия падет. Черчилль допускал и такую вероятность, но мало кто из англичан даже мысленно заглядывал в те бездны самопожертвования, которые окидывал взором премьер-министр.

Гитлер мог бы решиться на вторжение, если бы люфтваффе захватило контроль в воздухе над Ла-Маншем и Южной Англией, но при сложившихся обстоятельствах, инстинктивно опасаясь и моря, и лишнего стратегического риска, он почти ничего не предпринимал в плане подготовки, разве что сосредотачивал в портах Ла-Манша буксирные суда. Угрозой вторжения Черчилль воспользовался более ловко, чем его противники: он сумел сплотить народ вокруг общей цели отразить врага, если тот ступит на землю Англии. С перекрестков и железнодорожных станций убирали дорожные знаки и названия мест, берег опутали колючей проволокой, мужчины, по возрасту не подлежавшие мобилизации, записывались в местное ополчение, им выдавали простое оружие. Призрак вторжения Черчилль умышленно и даже цинично реанимировал вплоть до 1942 г., опасаясь, как бы природная апатия не вернулась к англичанам, едва те решат, что угроза национальной катастрофы миновала.

А в тот год и летом, и осенью намерения Германии оставались неясными и грозными. Среди населения страх смешивался с возбуждением и даже предвкушением, тем более острым, что сама мысль сражаться с немцами посреди английских лугов и деревень казалась ирреальной. Некая хозяйка усадьбы добавила в часть своего запаса канадского кленового сиропа крысиный яд в расчете скормить это угощение немцам, но, к величайшей досаде ее детей, отравительница тут же перепутала банки, забыла, какие из них оставались безопасными и пригодными для потребления, а потому вынуждена была отказать своим домашним в этом лакомстве²⁶. Фермер из Уилтшира Артур Стрит уловил нечто, смахивавшее на пантомиму в действиях и жестах своих работников и соседей, когда местное ополчение предупредили о скором и неминуемом вторжении немцев:

«В ту ночь дежурило отделение Седжбери Уоллоп, и патрульные доставили в местное отделение полиции 17 ошеломленных гражданских, забывших прихватить с собой удостоверения личности. Но к семи часам в Уолтере Пококе очнулся фермер, и он посоветовал своему работнику на полчаса вновь превратиться из солдата в пастуха: “Ты бы наведался к овцам, но прихвати с собой винтовку с патронами, – велел он. – До загона всего десять минут ходу, а случись что, я за тобой сразу же пошлю”. “В порядочке наши овцы, – отвечал пастух. – С вечера их загнали в ограду, и хотя этому парнишке Артуру всего пятнадцать годков, я ж его сам обучил как надоть. И никуды я не двинусь, пока отбоя не будет”. К одиннадцати, когда пришло наконец известие, что угроза вторжения – реальная или мнимая – миновала, все уже изворчались. “Думаете, они в сам-деле придут, сэр?” – приставал к хозяину Том Спайсер. “Навряд ли”, – отвечал ему Уолтер. “Так я и думал, – фыркнул Фред Банс, кузнец. – На этих немецких увальней ни в чем положиться нельзя”»²⁷.

Деревенщине из Уилтшира выпало счастье, какого большинство народов континентальной Европы были лишены: они могли беззаботно смеяться над врагом, ибо им не пришлось столкнуться с ним лицом к лицу. 17 сентября Гитлер распорядился отложить на неопределенный срок операцию Seelöwe – план вторжения в Британию. Этого англичане не знали: гражданское население, как и пилоты истребителей, заметили только, как в октябре массированные дневные атаки постепенно сменялись ночными воздушными рейдами. С 10 июля по 31 октября немцы потеряли 1294 самолета, а британцы – 788. Гитлер уже не надеялся не только захватить Британию в 1940 г., но и окончательно расправиться с истребительной авиацией противника. Вместо этого он распорядился постоянно бомбардировать города Британии в расчете таким образом сломить дух гражданского населения. Основными мишенями стали авиационные заводы, лондонские доки и другие элементы инфраструктуры. Поскольку немцы не могли похвалиться точностью навигации и бомбометания, в глазах англичан эти воздушные рейды были попросту непрерывной атакой на мирных жителей, кампанией террора.

Эти ночные рейды, начавшийся с 7 сентября «блиц», отражать было куда труднее, чем дневные налеты, поскольку у RAF имелось крайне мало ночных истребителей и радары плохо работали в темноте. Черчилль распорядился, чтобы зенитки, слишком слабые, чтобы поразить врага, все же стреляли почаще – это внушало гражданам уверенность, – но серьезного ущерба бомбардировщикам они причинить не могли. С сентября до середины ноября каждую ночь, за одним-единственным исключением, прилетало до 200 самолетов люфтваффе. 13 000 снарядов и зажигательных бомб обрушилось на Лондон, Бристоль, Бирмингем, Портсмут и другие города, а поплатились немцы всего 75 самолетами, и те в большинстве своем стали жертвами аварий, а не истребителей.

Подвергшиеся «блицу» горожане прошли через различные стадии изумления, страха, ужаса и, наконец, приняли новые условия существования. Жительница Лондона описывала один из налетов: «Бомбы густо падали, одна подле другой. Их взрывы чаруют и гипнотизируют, вероятно, это чувство тянется из детства, когда мы любовались хлопушками. Вот и я смотрела, как взрываются первые две бомбы. Если бомба не угодит в дом и не поднимет его на воздух, сам по себе ее взрыв не такое захватывающее зрелище, как большой пожар: вздымающиеся вверх языки красного и желтого пламени так примитивны, словно их нарисовал мальчишка»²⁸. Мюриэль Грин, жительница норфолкской деревни, с удивительной для девушки девятнадцати лет отзывчивостью, записала в дневнике свои чувства в ночь после разрушительного налета немецкой авиации на Ковентри: «Хотела бы я знать, что чувствуют сами эти летчики. Ведь кто-то же их любит, хотя они и наци, они рискуют жизнью и сражаются за свою страну, как и наши пилоты. Несчастные жители Ковентри! Как же им сегодня безнадежно плохо. Сколько еще это может продолжаться? Как долго нам жить в страхе перед неведомыми бедами, каких большинство из нас еще не испытало?»²⁹

Бомбардировки продолжались до тех пор, пока Гитлер в мае 1941 г. не начал готовить армию к нападению на Советский Союз. Города Англии, в особенности центральные кварталы, сильно пострадали от этих налетов, а еще существеннее страдали душевно горожане, ночь за ночью прятавшиеся в убежищах со своими детьми и своими страхами. В среднем за рейд бомбардировщики, поднимавшиеся с аэродромов северной Франции, теряли около 1,5 % личного состава – куда меньший процент потерь, чем несли потом англичане, бомбившие Германию, потому что англичанам приходилось проделывать более дальний путь. Погибло около 43 000 англичан и 139 000 было ранено.

Отсутствие четкого плана помешало люфтваффе зимой 1940/41 г. нанести существенный ущерб британской промышленности. Сказался недостаток и достаточно точных приборов наведения, и бомб высокой разрушительной мощи. Молодой ученый по фамилии Джонс, ставший офицером разведки, сделал важнейшую вещь для противовоздушной обороны: он придумал, как распознавать сигналы немецких радиолокаторов и как их блокировать. Конечно, при сигнале воздушной тревоги приходилось останавливать работу, а некоторые ключевые заводы были все же серьезно повреждены; немецкие бомбы разрушили десятки тысяч домов, в том числе старинные здания, церкви и другие памятники архитектуры. Но население Британии приспособилось заниматься своими делами и под бомбардировками.

«Раненые шумят гораздо меньше, чем я ожидала, – писала Барбара Никсон, актриса, ставшая смотрительницей убежища в Финсбери. – Лишь дважды мне довелось слышать ужасные крики (если не считать случаи истерии). Однажды это был сигнальщик – ему оторвало ноги, и, пока он еще был в сознании, прибор вспыхнул у него в руках. Никто не мог приблизиться к нему, и прошла, казалось, вечность, прежде чем стихли его чудовищные, леденящие сердце вопли. Но обычно раненые, даже тяжелые или оказавшиеся в ловушке, были слишком ошеломлены и не могли кричать. А вот животные – те шумели ужасно. Едва ли не самая кошмарная ночь за первые три месяца – та, в которую разбомбили скотный рынок и животные мычали, блеяли, орали три часа кряду. Тогда же рухнул локомотив, и его гудок все гудел, не замолкая. Этот монотонный звук в сочетании с отдаленным ревом мулов просто сводил с ума»³⁰.

В ту эпоху значительная часть транспорта все еще оставалась на конной тяге. В городских конюшнях, по сельскому обыкновению, держали козла, за которым лошади покорно следовали, если возникала в том необходимость. Однажды ночью в Сити загорелись помещения крупной извозчичьей компании, и двести лошадей вышли вслед за вожаком козлом в безопасное место. И все же, как ни отважно переносила Британия «блиц», страдания простых людей превышали всякую меру. Бернард Копс, видевший все это ребенком и ставший впоследствии прозаиком и драматургом, писал: «Иные люди задним числом поэтизируют “блиц”. Будто бы это были времена всенародного подъема и добрососедства. Только не для меня. Для меня началась пора ужаса, страха, непреходящего кошмара. Детство закончилось, я лицом к лицу стоял с реальностью преобразившегося мира… Начался новый исход, евреи Ист-Энда покидали свои дома и уходили в подполье»³¹.

Отчасти поддерживало британцев и традиционное английское легкомыслие (если не глупость). Священник в лондонском бомбоубежище спросил соседку, молится ли она при звуке падающих бомб. «Конечно, – ответила она, – я взываю: “Боже! Не дай им упасть сюда!”» «Но ведь это несправедливо по отношению к другим людям, – заметил священник. – Если ваша молитва будет удовлетворена, бомба упадет не на вас, а на кого-то еще». «Это уж не мое дело, – возразила женщина, – пусть они тоже молятся и гонят бомбу подальше»³². Бомбоубежища кишели вшами и насекомыми. В обширных убежищах под бедными городскими кварталами то и дело можно было наткнутся на пьяниц как мужского, так и женского пола, на ожесточенные ссоры и драки, и, разумеется, в отсутствии уборных там была невыносимая грязь.

Тяжелее всего война сказывалась на стариках и детях, на тех, кто толком не понимал происходящего. Снова Барбара Никсон: «Они не понимали, что творится вокруг, никогда ничего не слышали о Польше и не знали, что представляет собой фашизм. В лучшем случае они представляли себе злобную тварь Гитлера, который пытается всех нас взорвать или умертвить прямо в постели»³³. Эрни Пайл, знаменитый американский корреспондент, в январе 1941 г. писал из Лондона: «Трагичнее всего кажутся мне старики… Представьте, что вам семьдесят или восемьдесят, вам больно, остались лишь смутные воспоминания о прожитой жизни, в которой тоже мало что было хорошего. И представьте, как вы каждую ночь бредете в бомбоубежище, завернув свои старые плечи в поношенное пальто, и сидите там на деревянной скамье, прислонившись спиной к изгибу холодной стены. Сидите всю ночь, то задремывая, то просыпаясь в испуге. Представьте себе такую участь – каждую ночь, каждую, начиная с сегодняшней»³⁴.

Житель Лондона Герберт Бруш семидесяти одного года рассказывал, как его знакомая обратилась к врачу, потому что у нее стали отказывать нервы – ей приходилось в условиях войны водить машину. По пути в Кембридж она попала под пулеметный огонь с воздуха, и ей пришлось прятаться в живой изгороди. Затем в Норвиче в течение ночи несколько бомб упали поблизости от нее. Врач признал у пациентки посттравматический шок, прописал ей сильное тонизирующее средство и рекомендовал полный покой на две недели³⁵. Реакция этой женщины на сравнительно малую опасность кажется избыточной, но каждый человек измеряет риск и лишения в соответствии с индивидуальным опытом. Бессмысленно было бы объяснять домохозяйке из английского пригорода, что полякам, евреям, французским беженцам, а потом и солдатам на Восточном фронте намного хуже, чем ей. Она видела только одно: по сравнению со всем ее прежним жизненным опытом происходящее с ней ужасно. Мало кто наслаждался ужасом, как тридцатилетний садовник, пацифист Джордж Спринджет, по соображениям совести отказывавшийся брать в руки оружие. В первые недели войны он постоянно принимал тонизирующее средство «Санатоген», но вскоре уже не чувствовал в том потребности: «С тех пор, как начался “блиц”, я чувствую себя совершенно здоровым»³⁶.

Среди героев этой кампании были и люди, научившиеся тяжким путем проб и ошибок разряжать невзорвавшиеся бомбы, которых вскоре уже огромное количество лежало на улицах английских городов. Одним из самых замечательных саперов стал Джек Говард, граф Суффолк. В начале войны этот бонвиван тридцати четырех лет от роду добыл себе должность в научном отделе Министерства снабжения. В этом качестве он, между прочим, вывез из Бордо после французской капитуляции на миллион фунтов промышленных алмазов, доставленных в этот город из Амстердама, группу знаменитейших французских ученых и весь имевшийся в стране запас норвежской тяжелой воды, необходимой для производства атомной бомбы. Осенью 1940 г. этот эксцентричный человек, взахлеб игравший с жизнью, вызвался разряжать бомбы³⁷.

Суффолк сформировал собственное подразделение, куда вошла также и его симпатичная секретарша Берил Морден. На собственный счет Суффолк купил и оборудовал грузовик. В ковбойской шляпе и пилотских ботинках, а порой и в пилотском шлеме, но всегда с двадцатисантиметровым сигаретным мундштуком в руках он разряжал бомбы и изучал немецкие взрыватели замедленного действия, которые с каждым днем все более усложнялись. Его отвага и ум не знали себе равных, а вот дисциплина хромала. 12 мая 1941 г. на лондонском кладбище бомб в Эрит Марш граф возился с тикающим взрывателем замедленного действия Type 17 – бомба взорвалась, унеся с собой Дикого Джека. Вместе с Говардом подорвалось еще тринадцать человек, в том числе и красотка Берил Морден. Его смерть оплакивали, но все же и возмущались: по неосторожности лорд прихватил с собой на тот свет слишком многих. Работа с бомбами – не для любителя.

Другая проблема возникла у сапера Боба Дэвиса, который до войны ходил на рыболовецком судне из гавани Корнуолла. Кое-какой технический опыт он в своих путешествиях приобрел и сумел устроиться в корпус Королевских инженеров. Однажды в сентябре 1940 г. после ночного налета подразделение Дэвиса вызвали разряжать тысячекилограммовую бомбу, которая засела глубоко на площади перед собором Святого Павла. Едва саперы приступили к работе, как вдохнули протекавший из пробитой трубы газ, и им пришлось прервать работу. Получив медицинскую помощь, они вернулись к работе и копали до утра, пока от искры не вспыхнул газ в другой трубе – трое из команды Дэвиса сгорели заживо.

Пресса следила за этой историей: опасность грозила старинному собору. Daily Mail восхваляла отвагу саперов: «Эти храбрые и умелые королевские инженеры не раз уже глядели в лицо смерти»³⁸. Почти 80 часов пришлось им копать, пока в 8 м под лондонской глиной Дэвис и его люди не добрались до бомбы. Обвязали ее крепким канатом и попытались вытащить здоровенную железяку с помощью грузовика. Канат порвался. Лишь когда тяжесть распределили на два каната, привязанных к двум грузовикам, удалось неспешно поднять бомбу на поверхность. Ее закрепили в кузове и повезли по улицам Лондона в Хэкни Марш, где наконец взорвали. Получилась воронка диаметром 30 м.

Команда Дэвиса прославилась. О ней постоянно писали в прессе. Заголовки кричали: «Человек победил бомбу». Дэвису и тому саперу, который непосредственно обнаружил бомбу и спас собор, вручили Георгиевский крест – только что установленную награду для актов гражданского героизма. И лишь в мае 1942 г. эта славная история получила печальное продолжение: Дэвис предстал перед судом по обвинению в тридцати случаях крупномасштабного и систематического воровства, которым он занимался в должности начальника отряда. Он также вымогал наличные у людей, чьи дома спасал от неразорвавшихся бомб, не брезговал и поддельными чеками. Новые разоблачения: выяснилось, что бомба у собора Святого Павла не была снабжена запалом отложенного действия, то есть не представляла особой угрозы, к тому же Дэвис не отвозил ее самолично в Хэкни. Опозоренный офицер отсидел два года в тюрьме и вышел в 1944 г. на свободу. На самом деле саперы исполняли тяжелую и опасную работу, и даже этот корнуоллский пройдоха внес свой вклад в оборону, но эта история свидетельствует о том, что в «блице» отводилась роль не только героям, но и подонкам, а многие люди представляли собой удивительную смесь того и другого.

Воздушная война против Британии – один из величайших военных промахов Гитлера, большей глупостью было только нападение на Советский Союз. К июню 1940 г. англичане, в особенности правящие классы, осознали, что на Континенте им нечего противопоставить нацистам. Если бы Гитлер предоставил им вариться в собственном соку и сокрушаться о своей беспомощности, вновь послышались бы голоса в пользу мирных переговоров с Германией, эта идея нашла бы поддержку среди давних сторонников компромисса, которые все еще занимали высокие посты. Неосуществившаяся, висящая в воздухе угроза бомбардировок – в 1939 г. все их ожидали и все боялись – повлияла бы на политику Британии сильнее, чем реальные и не такие уж страшные налеты.

Основное правило применения силы для решения государственных задач – действовать эффективно. Немцы не достигли своей цели в кампании 1940/41 г. против Англии, и обнаружилась одна из фундаментальных особенностей всей этой войны: вермахт зачастую сражался блистательно и выигрывал битвы, но нацистское правительство оказалось малоспособным к ведению войн. Так и люфтваффе не запугало народ Черчилля и не принудил его склониться перед Гитлером, а лишь пробудил в англичанах негодование и готовность к сопротивлению.

Задним числом период с июля 1940 г. по весну 1941 г. будут вспоминать в основном в связи со сражениями в воздушном пространстве Англии, но на самом деле Битва за Британию отнимала лишь малую часть военных ресурсов немцев. Почти вся немецкая армия пребывала в праздности, как и в пору «Странной войны». Конечно, приходилось командовать завоеванными народами, делить плоды победы, особенно добытые во Франции. В Берлине «война проявляется не традиционными признаками – упадком и скудостью, – писал американский корреспондент Говард Смит, – а внезапным подъемом и процветанием. Берлинские уборщицы и служанки, в жизни не надевавшие шелковых чулок, познакомились с товаром от Хауссмана – вернее, “от моего Ханса, он сейчас на фронте”. В забегаловках на углу появились ряды арманьяка, мартелля и курвуазье»³⁹.

Немецкая оборонная промышленность все еще разворачивалась неспешно, ей требовалось время, чтобы произвести танки, самолеты и боеприпасы взамен растраченных при покорении соседних стран. За зиму численность армии существенно возросла благодаря новому призыву – с мая 1940 г. по июнь 1941 г. – с 5,7 млн до 7,3 млн человек, 180 дивизий вместо прежних 143. С оккупированных территорий везли не только коньяк и чулки, но и промышленное оборудование, в особенности немцам требовались железнодорожные вагоны. Под немецкой властью экономика завоеванных стран переживала резкий спад, и облегчение наступит лишь после освобождения, однако французские оборонные заводы продолжали работать – на немцев.

Воздушной войне с Британией Гитлер практически не уделял внимания. Он даже ни разу не наведался на аэродромы у побережья Ла-Манша. Всю осень и зиму он бился над основной своей стратегической дилеммой: попытаться на гребне европейских побед осуществить в 1941 г. вторжение в Британию или послушаться своих желаний и инстинктов и повернуть на Восток. 31 июля 1940 г., задолго до того, как началась собственно Битва за Британию, Гитлер собрал в Бергхофе своих генералов и поделился с ними намерением в следующем году, в мае, напасть на Россию. Но после этого заявления Гитлер промедлил еще несколько месяцев в раздумье. Командование германского флота требовало решительных действий с целью изгнать англичан из Средиземноморья – захватить со стороны Испании Гибралтар, через Ливию выйти к Суэцкому каналу. Адмирал Эрих Редер отстаивал этот план действий, и его поддерживал генерал Вальтер Варлимонт, глава отдела стратегического планирования вермахта. После совещания высших чинов армии в рейхсканцелярии 4 ноября адъютант Гитлера Герхард Энгель записал: фюрер кажется угнетенным, «в данный момент он не знает, как поступать дальше».

Вариант с продвижением на Запад все еще не был окончательно отброшен и в ноябре, когда в Берлин наведался советский министр иностранных дел Молотов. Аппетиты русских к территориальным приобретениям росли, и немцев это вовсе не устраивало. Молотов интересовался дальнейшей судьбой Румынии, Болгарии, Польши и даже Греции. Он спрашивал, отвечает ли нейтралитет Швеции общим интересам Германии и России. («Да, отвечает», – резко намекнули ему.) Из обмена любезностями выяснилось, что неудовлетворенные амбиции по части «жизненного пространства» имеются не только у Гитлера, но и у Сталина. Едва Молотов сел на самолет до Москвы, как Гитлер подтвердил свой первоначальный план: в следующем году – на Россию!

Собственно, с его точки зрения, иного выбора и не было. Немецкая экономика была куда слабее, чем казалось: она лишь ненамного превосходила по продуктивности Британию, а доход на душу населения в Британии был даже выше. Германия не могла вечно существовать в условиях войны, экономика была до предела напряжена необходимостью содержать и вооружать вермахт. Кроме того, Гитлер спешил закрепить свое господство в Европе, пока не подоспели Соединенные Штаты – по его прогнозам, Америка могла вмешаться в конфликт в 1942 г. Варианта заключить перемирие с Англией ему не предоставлялось: Черчилль наотрез отказался от переговоров. Гитлер убедил себя, что упорство англичан подпитывается надеждой вступить в альянс со Сталиным и в союзе с ним разгромить немцев. В таком случае, разгромив Советский Союз, Гитлер приблизил бы и капитуляцию Британии. Если схватка с Россией неизбежна, было бы глупо откладывать ее: Сталин тем временем завершит перевооружение армии. 18 декабря Гитлер подписал директиву, назначив вторжение на конец мая 1941 г.

Три соображения побуждали Гитлера нанести удар первым: во-первых, он хотел осуществить свою миссию – уничтожить большевизм и создать германскую империю на востоке; во-вторых, казалось благоразумным разделаться с советской угрозой прежде, чем вновь сосредоточить свои силы на Западе и окончательно решить вопрос с Британией и Соединенными Штатами; в-третьих, имелись на то и экономические резоны. Ирония судьбы: Советский Союз после заключения пакта поставлял Германии огромное количество сырья и продуктов. В 1940 г. почти весь корм для скота Германия получала из России; 74 % фосфора, 67 % асбеста, 65 % хрома, 55 % марганца, 44 % никеля и 34 % нефти – и Гитлер решил, что подобную зависимость невозможно и далее терпеть. Летом неурожай в Германии вынудил его импортировать также украинскую пшеницу, и Гитлеру уже не терпелось завладеть зерновым поясом Советского Союза и кавказской нефтью. Далеко не сразу – лишь ближе к концу войны – союзники осознали, как плохо у противника дело с топливом: из-за нехватки бензина шоферов-новобранцев в вермахте практически не обучали, а в результате часто происходили аварии тяжелой военной техники. Даже в 1942 г., в самый страшный год Битвы за Атлантику, Британия импортировала 10,2 млн тонн нефти, а немецкий импорт и продукция химзаводов в совокупности не превышали 8,9 млн тонн. Захват кавказских нефтяных скважин был одной из приоритетных задач операции Barbarossa, и Гитлер стремился на юг, хотя для этого пришлось разделить силы наступающих и отказаться от возможности уничтожить Красную армию единым массированным ударом. Вторжение в Россию было для Гитлера одновременно и крестовым походом, и решением экономических проблем. Характерно, что этими планами Гитлер не делился с итальянцами, опасаясь их болтливости. Всю зиму 1940/41 г. Муссолини лелеял надежду на счастливый мир, плодами которого он сможет насладиться, захватив Египет. Для всех стран оси характерно такое отсутствие доверия – вплоть до 1945 г. Германия, Италия и Япония не предпринимали попыток выработать единую стратегию, чтобы одолеть союзников.

Так что в последние дни 1940 г., когда англичане считали себя главной мишенью нацистской агрессии и заголовки газет по всему мире вопили о драматических перипетиях «блица», Гитлер мыслями уже был далеко. Его военачальники готовили армию к походу на Восток. Уже в ноябре эстонский двойной агент сообщил резиденту британской разведки в Хельсинки, что, по словам офицера абвера, немецкое командование планирует на июнь начало войны против СССР. Англичанин отмахнулся – война на два фронта казалась безумием – и сказал: «Вероятно, подобные заявления делаются в пропагандистских целях»⁴⁰. Даже если бы он передал эту информацию в Лондон, англичанам вряд ли удалось бы поколебать самодовольное спокойствие Сталина и побудить его подготовиться к обороне.

За без малого год после капитуляции Франции большинству немецких солдат не приходилось пускать в ход оружие. Наземные операции прекратились, был потерян темп – в тот момент едва ли кто это заметил, но на дальнейшем ходе войны это промедление сказалось. Гитлер не предпринимал мер, чтобы превратить крупнейшее в истории завоевание в прочное и долговременное господство. Немецкому флоту недоставало сил для вторжения в Британию и даже для того, чтобы перерезать маршруты снабжения через Атлантику; воздушные налеты на Британию не дали существенных результатов. Предположение, будто Гитлер напал на Советский Союз потому, что не придумал, чем еще заняться, звучит легкомысленно, однако что-то в этом есть – приходится согласиться с Яном Кершо⁴¹. Нацистам предстояло еще немало побед, но некоторые генералы, посвященные в планы Гитлера, уже догадывались о фундаментальных проблемах Третьего рейха: требовалось захватить как минимум полушарие, чтобы со всех сторон обезопасить себя, но оставалась сомнительной способность военной и экономической системы немцев осуществить такие завоевания.

Триумф Гитлера в Западной Европе вызвал у демократических стран преувеличенное представление о его силах, а народ Гитлера предался ликованию. В новую мировую войну немцы вступали со страхом и дурным предчувствием, но к зиме 1940 г. прежняя настороженность рассеялась. Мало кого тревожил неуспех Битвы за Англию. Юный пилот Хайнц Кноке пытался передать свой восторг, когда 18 декабря он в битком забитом зале Берлинского дворца спорта (Sportpalast) слушал речь Гитлера: «Мир еще не видел столь блистательного оратора. Его магнетическая личность неотразима. Чувствуешь эманации поразительной воли и мощной энергии. Нас здесь 3000 юных идеалистов. Никогда прежде мы не испытывали столь глубокой патриотической привязанности к нашему немецкому отечеству. Не забыть мне выражение счастья, которое я видел на всех окружавших меня лицах»⁴².