Текст книги "Книга русских инородных сказок - 1"
Автор книги: Макс Фрай
Жанры:
Сказки
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Испытатель предоставляет себя в распоряжение героя, осуществляя этим спасение от погони
Таксист поворачивает к нам свой прокуренный лик, и я с досадой узнаю в нем давешнего Испытателя. Здравствуй, жопа, новый год! Приехали, называется…
Вновь трижды свершается Испытание; я уже почти ничего не соображаю: что за Испытание такое? Неужели то же, что уже было прежде? Но ведь прежде никакого Испытания толком и не было… Или все-таки было?
Ничего не понимаю, словом.
Зато реакция моя на этот раз положительная. Не могу сказать, в чем это выражается. Просто вот – положительная реакция. Словно бы анализы сдал в венерологическом диспансере. Испытатель предоставляет себя в мое распоряжение, осуществляет этим спасение от Погони, как и было предсказано.
Спасшись от Погони, я возвращаюсь наконец домой и обрушиваюсь на диван. Искомый Персонаж идет на кухню и ставит чайник.
– А что, хлеба ты не купил? – ворчит он, грохоча дверцами моих кухонных тайников. – Надо было по дороге…
Господи, неужели он собирается тут жить? Вместе со мной, в однокомнатной хрущевке? И это у них называется «счастливый конец»?!
По-моему, херня какая-то получилась.
Но они говорят: сказка.
Сказочники, блин.
Ублюдки.
Ненавижу.
Елена Хаецкая
ИЗ ПОВЕСТИ «ГУЛЯКИ СТАРЫХ ВРЕМЕН»Горький Ганс – под таким именем вошел в местные предания этот знаменитый выпивоха былых времен – жил приблизительно за сто лет до описываемой достопамятной беседы. Был это тогда совсем молодой человек, мало чем примечательный – разве что волосами цвета свежеоструганной морковки; трудился он – не слишком, впрочем, усердно – на огороде своей матушки, пока та не умерла и не оставила бедного Ганса совершенно без призора.
Здесь требуется заметить, что восемнадцатилетние молодые люди, даже и с морковными волосами, недолго бывают без женского пригляда. Ганс, разумеется, не стал исключением из этого правила. Огород его очень быстро зарос замечательнейшим бурьяном – как раз кстати, чтобы целоваться с одной застенчивой девицей по имени Дагмар.
Об этой Дагмар старые люди помнили, что она была крепкая, как яблоко, и такая же румяная; косы у нее были толстые и жесткие, так и топорщились на голове, завязанные лентами с модными тогда бархатными фигурками кошек и мышек. Фигурки свисали с кос на ниточках и вели в волосах Дагмар бесконечную охоту.
Избранница Ганса совершенно ему подходила, поскольку, кроме привлекательной наружности, обладала полезной для счастливого брака особенностью: нравом она совершенно была подобна будущему супругу, то есть склонялась более всего к лени, мечтательности и тягучим беседам ни о чем. Ясным летним деньком, когда чуть за полдень и по небу начинают неспешно перемещаться облачка, – вот тут самое время, улегшись среди распаренных бурьянов и глядя в небо, гадать, какие фигуры этими облаками представляются. И всякий раз, когда Ганс и Дагмар думали об облаках одинаково, их охватывало ни с чем не сравнимое блаженство, и они тут же, не сходя с места, целовались.
Подобному времяпрепровождению мешало только одно обстоятельство: и Ганс, и Дагмар были очень бедны. Поэтому они мечтали также и о том, чтобы как-нибудь разбогатеть, только ничего у них не получалось.
В разговорах да поцелуях провели они все лето, а ближе к осени Ганса вдруг обуял хозяйственный дух, и он повадился ходить в лес – собирать на зиму грибы и ягоды. Принес он ровнехонько две корзины, где грибы и ягоды лежали вперемешку, да еще с шишками и сухой берестой. Дагмар взялась было разбирать, но ягоды как-то сами собою незаметно съелись, а грибы, высушенные на палочках, почти совсем исчезли – такие черные и сморщенные они сделались.
На третий раз Ганс решил набрать всего побольше – чтобы и Дагмар полакомилась, и на долгую зиму хватило – и для того забрел очень далеко.
Медленно надвигался вечер; вдруг поднялся из земли густой туман, и вскоре Ганс погрузился как бы в молоко; а затем к привычному лесному запаху подмешалась горечь. Поначалу Ганс не вполне понимал, что это такое, но вот ноги вынесли его на обширную поляну, где хватило места, чтобы ветер разогнался и поприжимал туман к лесной стене. И вот там, на краю леса, увидел Ганс белые клочья, и черные стволы, и выползающих из земли извивающихся оранжевых змей. Они обвивали стволы и уползали под корни, а потом снова приподнимались, как будто танцевали. Горечь сделалась совсем невыносимой – из глаз Ганса потекли кусачие слезы, а в горле поселился толстый колючий шар. Поглядел-поглядел Ганс на черные стволы и желтых змей, а потом вздохнул и упал на землю. Корзина укатилась куда-то, неодолимый сон сморил Ганса.
А пробудился он – ничего вокруг себя не узнал. Стоял день – парчовый осенний день. В ледяном, совершенно прозрачном воздухе так хорошо видно каждый лист на дереве, каждого сонного жучка в траве. Повернув голову, приметил Ганс женские босые ножки. Это были очень белые хорошенькие ножки, которые шевелили пальцами, словно бы гримасничая. Чуть выше пальцев обнаружился подол бледно-желтого платья, расшитый стеклянными бусинами. Затем что-то негромко затрещало – тр-р! тр-р! – и подол вместе с ножками медленно взмыл вверх.
Тут уж Ганс приподнялся на локте – чтобы получше рассмотреть происходящее.
– А! – закричали сверху. – Очнулся, очнулся!
И, шурша широкими бархатно-коричневыми крыльями, рядом с Гансом опустилась фея. С крыльев на Ганса строго взирали круглые желтые немигающие глаза. Ганс так и замер в холодной траве, но тут на него упала копна душистых, пахнущих листвой волос. Сверху эти волосы были покрыты сверкающими паутинками – каждая тонкая нить ловила солнце и отвечала переливами радуги или чистейшим серебром. Затем показалась рука, и из-под волос вынырнуло женское лицо, молочно-белое, с пухлыми губами. Такими губами хорошо пить березовый сок прямо из ствола, а еще – слизывать с них капельки меда. Длинные волоски бровей были украшены крошечными заколочками в форме бабочек – не менее десятка на каждой брови.
– Ох! – только и вымолвил Ганс и снова без сил повалился на траву.
Фея пощекотала ему нос длинной травинкой.
– А ну-ка, – велела она, – рассказывай мне что-нибудь интересное.
– Э-э… – замычал Ганс в некоторой тревоге. – А кто ты?
Крылья шумно развернулись. Теперь глазки смотрели еще строже. Ганс разглядел синий зрачок.
– Меня зовут Изабур, – сказала фея.
– Меня – Ганс, – представился Ганс и тотчас поспешно добавил: – А мою невесту – Дагмар.
– Как интересно, – проговорила фея, укладываясь на траву рядом с Гансом. Ее крылья, наполовину сложенные, непрерывно двигались, то открываясь пошире, то почти смыкаясь. Волосы феи рассыпались по земле. В вырезе платья, за тонкими стеклянными бусами, видна была маленькая грудь, и это сильно смущало Ганса.
– У меня была подруга по имени Дагмар, – сказала фея задумчиво.
– А что с ней стало? – испугался Ганс.
– Полюбила одного человека и улетела к нему. А ты что подумал?
– Не знаю, – пробормотал Ганс. – Я всегда пугаюсь, когда говорят: «У меня была». Вот у меня была добрая матушка – она умерла.
Фея на мгновение полностью раскрыла крылья, а потом сжала их.
– Как тебя угораздило попасть в пожар? – спросила она.
– Это был пожар? – удивился Ганс.
Фея чуть повернула голову и с любопытством посмотрела на него.
– А ты что подумал?
– Я не подумал… – Ганс покраснел. – Мне показалось, что это красиво…
– Ты чуть не сгорел, – упрекнула его Изабур.
– Ужас. – Ганс закрыл лицо руками. – Ты спасла меня!
– Да. – Изабур вытянула вперед руки, взяла в каждую горсть по пучку травы и сладко потянулась, выгнув спину.
Ганс восхищенно смотрел на нее.
– Скажи мне, Ганс, что бы ты хотел больше всего на свете? – спросила Изабур сонно.
И так как этот разговор был таким же медленным и тягучим, как его беседы с Дагмар, и мысли точно так же с одинаковой важностью плавали вокруг самых серьезных на свете вещей и вокруг самых больших пустяков, то Ганс ощутил себя, так сказать, в знакомых водах и ответил фее Изабур так, как ответил бы своей любезной Дагмар:
– Я бы хотел жить в достатке, не работая, и чтобы со мной была моя любимая, а людям от меня была бы радость; мне же от них – уважение, хотя бы маленькое.
– Это можно устроить, – сказала Изабур, поразмыслив немного над услышанным. Она подвинулась чуть ближе, и вдруг ее ослепительное лицо с диковатыми глазами и бабочками на бровях оказалось совсем близко. – Поцелуй меня, – проговорили медовые губы.
Ганс вернулся домой из леса на третий день после того, как расстался с Дагмар. Был он страшно голоден, весь в копоти, одежда оборвалась, корзина потерялась, сам еле жив. Вся деревня вышла на это поглядеть. Тут уж и Дагмар не стала больше таиться – скатилась по ступеням и бросилась ему навстречу, роняя башмаки и заранее раскидывая для объятий руки. Ганс сперва остановился, а потом качнулся, как надломленный, и тоже побежал. Так они посреди дороги и обнялись, а спустя два дня поженились и перебрались жить в маленький Гансов домик.
Поначалу они – что никого не удивляло – перебивались с хлеба на квас; но затем Ганс открыл пивную торговлю. В подробности он не входил, так что совет местных сплетников всю историю нежданного обогащения рыжего парня сочинил, можно сказать, за него: мол, помер какой-то родственник и оставил деньги… или даже целую пивоварню. Называли разные города и поселки, где эта пивоварня якобы находится. На самом деле никто ничего толком не знал.
А пиво Ганс продавал знатное. И не в том было дело, что оно густое или легкое, сладкое или с горчинкой; а в том, что оно всегда оказывалось по погоде, по времени года и даже по настроению, и уж если взял у Ганса кувшин-другой, то можно не сомневаться: этим пивом не поперхнешься, в горле оно комом не застрянет, голова от него не разболится, а настроение только улучшится.
Торговала по преимуществу Дагмар, в белом крахмальном чепце с множеством торчащих во все стороны острых углов, вся в бантах и искусственных цветах. От брака с Гансом стала Дагмар еще румяней; ее щеки блестели, словно отполированные масленой тряпочкой, и выглядели они крепче каменных шариков; глаза весело смотрели навстречу любому приходящему, а в ее косах теперь играли не самодельные кошки и мышки, но купленные в городе леопарды и зебры из самого настоящего плюша.
С тех пор, кстати, начали примечать различные странности, то и дело происходившие там, где появлялся Ганс. Так, однажды стадо коров полегло на лугу, как мертвое. Это было замечено девицей, которая отправилась на реку полоскать белье. Сперва слова девицы на веру не приняли, поскольку от нее разило пивом; что до белья в ее корзине, то оно выглядело так, словно его окунали в бочку с этим хмельным напитком. Однако насчет коров решили все-таки проверить и действительно обнаружили их лежащими. Издалека они казались большими валунами, выпавшими из великаньей корзины, – рыжими, белыми, черными и пятнистыми.
Пастуха разбудили, когда веревка была уже прилажена к прочной ветке старого дуба. Напрасно бедный парень орал и брыкался – его успокоили ударом кулака в висок, после чего отнесли на место и просунули в петлю. И тут одна из коров зашевелилась, подняла морду и испустила протяжное мычание. Пастуха из петли вынули и бросили под деревом приходить в себя, а сами побежали к стаду.
И что же? Все коровы источали пивной перегар и плохо соображали, что происходит; молоко пришлось сдоить и вылить подальше от дома, поскольку то, чем доились в тот день коровы, не пришлось бы по вкусу даже хмельной лесане, что спит под грибницей пьяных грибов.
Случай этот заставил Ганса крепко призадуматься – и с тех пор он никогда больше не купался там, куда водят на водопой местное стадо.
Избегал он и целовать Дагмар в губы, когда она носила или кормила детей – а детей у Ганса и Дагмар родилось великое множество. Любая жидкость, к которой прикасался Ганс, превращалась в пиво – таков был подарок милой феи Изабур. Пивное это процветание длилось долго-долго и, говорят, старший сын Горького Ганса унаследовал это чудесное свойство.
Иван Ющенко
ИЗ СБОРНИКА «ВОЛШЕБНУТЫЕ СКАЗКИ»Международная народная сказка
Жила-была девушка, и были у нее такие красивые белокурые волосы, что все звали ее Белоснежкой.
Однажды мать сказала ей: «Белоснежка, помой свои белокурые волосы, а то они уже не очень белокурые». Но девушка отвечала: «Не стану – я прекрасного принца жду».
А чтобы прикрыть свои грязные волосы, она стала носить красную шапочку. И с тех пор все стали звать ее «Красная Шапочка».
Однажды мать ей сказала: «Красная Шапочка, возьми пирожок, горшочек маслица и бутылочку винца и отнеси это бабушке». «Нет, – отвечала Красная Шапочка. – Буду сидеть у окна, прекрасного принца ждать».
Однако в окно летело столько пыли и сажи, что вскоре все стали звать ее «Золушка».
Однажды мать сказала ей: «Золушка, вымой весь дом, перебери всю фасоль, посади розовые кусты и реши проблемы Третьего мира». Но Золушка лишь сказала: «Я прекрасного принца жду».
И вот как-то раз мимо ее окон проезжал Принц. Увидев в окне чумазую бабенку, он не удержался и воскликнул: «Ой, блядь!»
С тех пор все стали звать ее Блядь, хотя она не давала для этого никаких оснований.
Детская народная сказка
В дремучем лесу жил да был зайка по имени Федя. Однажды его мама по имени Зинаида Петровна сказала ему: «Ступай на дальнюю грядку, принеси оттуда самой сладкой морковки».
И зайка Федя поскакал по извилистой тропке на дальнюю грядку. По дороге ему встретился медвежонок по имени Миша. «Куда бежишь, Федя?» – спросил он зайку. «На дальнюю грядку за сладкой морковкой», – отвечал зайка. «Пойдем вместе. Вместе веселей», – предложил медвежонок. И они пошли вдвоем по извилистой тропке.
По пути им встретился ежик по имени Игорь. «Куда бежите?» – спросил он. «На дальнюю грядку». «Пошли вместе, так интересней». И они отправились дальше втроем, по извилистой тропке.
Встретилась им белочка по имени Бэллочка, спросила: «Куда идете?» И стало их четверо.
Потом они встретили еще волчонка по имени Вольдемар, барсука по имени Бертольд, сурка по имени Сурен и енотовидную собаку по имени Есида-сан.
А когда зверюшки пришли на дальнюю морковную грядку, их там ждал фермер по имени Терешкин с винтовкой по имени М-16 и положил большинство на месте, а остальных смертельно ранил.
Немецкая народная сказка
Однажды, когда в горах бушевала метель, злобный демон Румпельштильтхен, приняв обличье усталого путника, появился в таверне, где гостям прислуживала златокудрая красавица Дристенпупхен.
«Эй, красавица, – вскричал Румпельштильтхен, – подай-ка мне зауэрбраттен с бобами да доброго баварского шнапсу».
Но бесстрашная Дристенпупхен и бровью не повела.
«Красавица, будь добра, – медоточиво произнес коварный Румпельштильтхен, – принеси мне зауэрбраттен с бобами да доброго баварского шнапсу».
Но прекрасная Дристенпупхен не поддалась на сладкие уговоры.
«Красавица, – в третий раз произнес Румпельштильтхен, – мне нужен зауэрбраттен с бобами и добрый шнапс из Баварии».
Тут Дристенпупхен гордо отвечала ему: «Этот столик не обслуживается».
Рассвирепел Румпельштильтхен, личина усталого путника спала с него, и он, представ в своем уродливом виде, закричал: «Ах, так. Тогда я превращу тебя в навозного червя, и ты будешь питаться вечно свежей коровьей лепешкой, пока не поцелует тебя мужчина».
И Румпельштильтхен расхохотался, и не успел еще смолкнуть его адский смех, как несчастная Дристенпупхен оказалась по другую сторону Альп, внутри коровьей лепешки, посреди улицы в небольшой деревушке.
Шли годы, а заколдованная коровья лепешка все лежала и лежала посреди главной улицы. Но вот однажды бургомистр деревни созвал всех-всех жителей в кабачок, чтобы отпраздновать свадьбу своей единственной дочери. Пришел туда и местный пьяница, красноносый Фриц. Все славили красоту невесты, но Фриц только пил; все славили жениха, но Фриц пил молча. Лишь когда заговорили об отце невесты, бургомистре, Фриц встал и обидел его нехорошим словом. И тогда два дюжих кузнеца схватили его и выбросили на улицу.
Упал Фриц лицом прямо в навозную кучу, и лишь только его губы коснулись жирного навозного червя, перед ним предстала златокудрая красавица и произнесла: «Благодарю тебя, о мой спаситель, и буду тебе верной женой».
Фриц и Дристенпупхен поженились. Дристенпупхен родила двенадцать детей, а Фриц с каждым годом пил все больше и больше.
А когда злобный Румпельштильтхен узнал об этом, то расхохотался так сильно, что разлетелся на тысячу кусков, самый вонючий из которых долетел аж до Мюнхена.
Эскимосская народная сказка
Жил некогда охотник по имени Оксюморон. Когда он состарился, то призвал к себе своих трех сыновей и сказал: «Сыновья мои, я стал стар и немощен. Ступайте туда, где живут Огненные Сполохи, приведите мне красавицу Весну. Она станет моей женой, и я вновь помолодею».
Сыновья послушно покинули родное иглу и отправились туда, где живут Огненные Сполохи, ибо так эскимосы называют северное сияние. Шли они не долго и не коротко. Шли они день, шли они неделю, шли они месяц, наконец устали, выбились из сил, упали на снег и уснули мертвым сном. И тогда злые пингвины выклевали им глаза, песцы отъели носы и кисти рук, а свирепые белые медведи дожрали остальное, потому что с рыбой в ту зиму было туго.
И с тех пор ни один уважающий себя эскимосский юноша не слушается старых маразматиков.
Гансо-христианская народная сказка
На птичьем дворе жило много птиц. Там были индейки, цесарки, гуси, куры и утки всех пород. Среди прочих была там и пара обыкновенных белых уток с оранжевыми клювами. Это были мама-утка и папа-утка, и в то лето, с которого мы начнем наш рассказ, у них случилось радостное событие. Из яиц, что высиживала мама-утка, вылупилось семеро утят. Шесть из них были прелестными крохами с оранжевыми клювиками. Их тельца были похожи на шарики, и они были одеты в яркий желтый пух. Седьмой же был уродливым и нелепым, и пуха на нем не было. Все обитатели птичьего двора смеялись над ним, презирали его и прозвали Гадким Утенком.
Шло время. Гадкий Утенок терпел все новые и новые насмешки. Даже его родные не желали знаться с ним. «Уходи отсюда прочь, мерзкий урод!» – кричали его братья и сестры, когда он пытался присоединиться к их веселым играм.
Однако постепенно их резвость стала сходить на нет. Желтый пух сменила одежда из перьев. Они стали ходить важно, вперевалочку, крякать солидно и лишь изредка. Одним словом, утята превратились в обыкновенных больших белых уток с оранжевыми клювами.
И только бедный маленький Гадкий Утенок, с которым никто не хотел играть, превратился в большую Гадкую Утку, и в больнице, где она работала, ее очень ценили.
* ПО ЭТУ СТОРОНУ *
RL
СЛОВА ПОЭТА СУТЬ ДЕЛА ЕГОА. С. Немзеру
5 июля 1836 года Пушкин вскочил с постели, подбежал к зеркалу и, не одеваясь, очень долго делал перед зеркалом Недорого. Поворачивался то так, то эдак, скалил зубы и пушил бакенбарды, блестел белками в сумраке белой ночи.
Наконец, когда получилось, Пушкин разбудил Наталью Николаевну и показал ей Недорого. Наталья Николаевна привычно ахнула и заснула опять.
А Пушкин не мог спать. Он вышел из дому и пошел по тихим еще улицам, делая по дороге Ценю. Ценю вышло практически сразу, не успел Пушкин еще дойти до Невского проспекта, получилось вполне качественным, переливалось радужно на солнце и слегка попискивало.
На Невском наблюдалось утреннее оживление: два пьяных отставных чиновника неизвестного департамента, завидев Пушкина, закричали ему вслед: «Элькан, бля, пошел!» Но Пушкин не слушал дураков. Он делал Я. Это дело Пушкину всегда удавалось хуже всего, друзья даже дразнили за это его Протеем.
Но день заладился! И проклятое Я вышло с третьего или четвертого раза вполне сносным.
Пушкин зашел в кафе и спросил воды и газету. Выпив воды, Пушкин безо всяких усилий сделал Громкие и прочитал в «Северной Пчеле» заметку о бородатой женщине, которая скончалась в Италии от кровавого пострела. Задумавшись, Пушкин машинально произвел Права и сам развеселился этой машинальности.
Мысль о бородатой женщине не покидала Пушкина, когда он расположился в Летнем Саду на скамейке и сделал От.
К Пушкину сзади подошел осторожно баснописец Крылов. Поглядел на Пушкина да и пошел восвояси, грузный, похожий одновременно на собственный памятник и на голубя, этот памятник только что обосравшего.
Шел и делал по дороге какое-то важное междометие из очередной басни.
……………………
Наутро Пушкин проснулся, дыша давешним ромом и ощущая желудочные спазмы в том месте, где у людей обыкновенно находится голова.
Рядом на подушке лежало что-то отвратительное, похожее на кусок чего-то другого, еще более отвратительного.
«Наташа, пить…» – просипел Пушкин, умиляясь слабости собственного голоса.
«То-то, пить, – отозвалась Наталья Николаевна из соседней комнаты. – Ты сам-то помнишь, что вчера было?»
«Ничего… ничего не помню я! – прошептал Александр Сергеевич, с опаской косясь на что-то, подрагивающее на подушке. – Что это, Наташа?»
«Что, что… это ты вчера перед сном сделал, как пришел. Сказал – Пиндемонти. Я говорю: „Саша, зачем же ты это сделал?“, – а ты говоришь: „Плевать, Гоголю отдам или на заглавие пущу“».
«Гоголю не отдам!» – решительно подумал Пушкин, проваливаясь в тяжкий похмельный сон 6 июля 1836 года.
