Текст книги "Человек-машина"

Автор книги: Макс Барри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Мама нашла тетрадь. Я проснулась от ее криков, спустилась вниз: она пришла в неистовство, била его. На следующий день она оставила меня дома и долго втолковывала, что папа болен. На голову. Она сдала его в психушку. Меня это взбесило. Она пыталась внушить мне, что на самом деле он меня не любил. Что он рехнулся. Мы орали друг на друга. Я пожелала ей сдохнуть. В дальнейшем мы так и не стали теми, кем были прежде.

Спустя какое-то время папа вернулся домой. Его пытались подержать еще, но он всех перехитрил. А на работе не могли найти оснований для его увольнения, и он вернулся в строй. За ним стал ходить по пятам высокий усатый дядька. Они даже из школы забирали меня вместе. Папа говорил, что и в туалет они ходят вдвоем. В его изложении происходящее выглядело забавным. Как игра в шпионов. Мы листали тетрадь, складывали цифры, и выходило, что собрано уже почти все. Мы знали, сколько нам нужно на новое сердце с учетом банковских процентов. Оставалось чуть-чуть. Всего лишь ступня.

Через три недели папа улучил момент, когда усатого дядьки не оказалось рядом. Но что-то пошло не так. Мама пришла в школу, отвела меня на парковку и там сообщила, что папа погиб. Его задавило блоком двигателя. Я прибежала домой, открыла тетрадь – так и есть. Предполагалось обойтись лишь ступней.

Нам выдали чек на сто тысяч долларов. Посмертная выплата. Он бы расстроился. Всего лишь сотня за все, тогда как по частям выходило гораздо больше.

Мы вложили деньги в ценные бумаги. Сумма росла. Когда мне исполнилось восемнадцать, она составила почти шестьсот тысяч долларов.

Я объяснила врачу, что хочу что-нибудь вечное. Из стали. Потому что это будет все, что останется от папы, и я хотела, чтобы он жил в моем сердце до конца моих дней.

Ее лицо исказила гримаса. Пальцы впились в ватное одеяло, укрывавшее ее грудь.

– А они его вынули.

Когда Лола заснула, я выехал в коридор. Кассандра Котри вышли из двери в десяти шагах от меня.

– Вот так история, – сказала она.

– Да уж.

– Мне всегда интересно, что заставляет людей выбрать себе профессию. Никогда не догадаешься.

Я ничего не ответил.

– Она может получить назад свое сердце. Мы его не выбрасывали. Если оно имеет для нее некую сентиментальную ценность… пусть забирает.

– Я ей передам.

Мы замолчали.

– Я хочу продолжить работу над проектом, – заявил я.

– Конечно, – ответила Кассандра Котри. – Я так и думала.

На следующий день Карл отвез меня коридорами исследовательского центра к лабораториям. Мы почти не разговаривали. В ожидании лифта он сказал:

– Очень рад был узнать, что мисс Шенкс выздоравливает.

Я ничего не ответил.

Он отвез меня в помещение, бывшее прежде лабораторией смежного проекта, пока туда не вселились мы. Перед дверью мы остановились.

– У меня нет пропуска, – напомнил я.

Это был упрек, ибо тот находился у меня, пока Карл не выстрелил в Лолу. Его забрали, когда я лежал без сознания, – вместе с рукой и ногами.

Карл прокатал собственную карточку. Индикатор мигнул зеленым. Я удивился, потому что раньше, насколько я знал, охрана не допускалась в лаборатории. За дверью оказалось просторное помещение, заставленное стеллажами. На сверкавших сталью панелях лежали ноги – полдюжины пар в различной степени готовности. В том числе Контуры. Справа от меня был накрыт «шведский стол»: разного рода пальцы. Дальше покоились руки. До сего момента я не верил, что мне вернут мои органы. Я все ждал, что выскочит Кассандра Котри и сошлется на затруднения, возникшие буквально сейчас. Но этого не случилось.

– Свитер дать?

Я вздрогнул: совсем забыл о присутствии Карла.

– Что?

– Вас трясет.

Это была правда.

– А, вы об этом. Нет, не нужно.

Взявшись за поручни, я подъехал к Контурам. Карл не препятствовал, не удержал меня за руку, не предложил выбрать что-то другое. Я пробежался руками по металлу, проверяя контакты и убеждаясь, что все на месте.

– Вы и в самом деле любите эти штуковины, – заметил Карл. – Небось, выжимают тонну?

– Вроде того.

Они выжимали четыре тонны. Что было, признаться, пустяком по сравнению с тем, что они будут делать, когда я кое-что изменю. Но я не сказал об этом, так как Карл стремился втянуть меня в разговор, а я этого не хотел.

– Силы не бывает слишком много, – размышлял Карл. – Это уж точно. – Он положил на стальную стойку карточку: мой пропуск. – Не буду вам мешать.

Я видел его в последний раз. В смысле – целиком.

Я выбрал комплект металлических пальцев и вставил в руку. Это была не вся рука. Она больше напоминала перчатку. При аварии мне расплющило всего три пальца. Тогда казалось, что дело хуже. Перчатка позволяла искусственным пальцам принять нужное положение, вводя иглы нервного интерфейса между суставами пясти. Боль была ожидаемой, но длилась недолго. Я открыл, что ко всему можно привыкнуть. Я ощутил, что подсоединяюсь к чему-то большому, далекому и холодному. Синапсы приятно дрогнули. Я взглянул на металлические пальцы, и те шевельнулись.

Я снова подъехал к Контурам и сложил их. Опустив ноги до удобного уровня, я вынул из гнезд коврик нервного интерфейса. Искусственная рука хороша тем, что пальцы не дрожат. Иглы вошли в мою плоть с лазерной точностью.

Подключившись, я устроился в гнездах. Три недели назад я не мог это сделать без посторонней помощи. С тех пор прошла вечность. Усевшись поудобнее и закрыв глаза, я прислушался к шипению поршней. Копыта Контуров зацокали по полу. Я не солгу, если скажу: это был самый чувственный момент в моей жизни. В той же мере, в какой я тосковал по моим ногам, я недооценивал радость воссоединения с ними.

Я сделал шаг. Цок.Должно быть, мне приснилась гонка по городу, когда я кричал, потеряв управление. Эти ноги не могли подвести. Они были надежны. Я был уверен в них. Они фактически стали мною.

Мой взгляд упал на инвалидное кресло. Эта вещь выглядела несерьезной. Я подошел к нему, поднял копыто, прицелился в сиденье. И опустил. Железные стойки хрустели и ломались, как хворост.

Я отправился к лифтам. Я тихо напевал, пока ждал, заложив руки за спину. Двери открылись, и вышли двое лаборантов в Z-очках.

– Доброе утро, доктор Нейман! – Они посторонились, освобождая дорогу.

– Привет. – Я не помнил, как их зовут.

– Вы снова работаете?

– Да, – сказал я. – То есть нет. – Молочные линзы выглядели немного жутко. Конечно, я сам был наполовину машиной. Но все же. – В скором времени.

– Отлично, – улыбнулся высокий. – Мы хотим вам кое-что показать.

Двери распахнулись, я вышел. Я был заинтригован его словами. Но мне больше хотелось увидеть Лолу. Это было забавно, так как всего час назад я думал лишь о моих органах. А Лола почти наверняка спала. Мне было нечего у нее делать. Тем не менее я дошел до палаты и поднырнул под притолоку. Глаза Лолы на мгновение открылись, и она улыбнулась. Улыбка была слабая, но очень красивая, и я вспоминал потом об этом мгновении как о недостижимом совершенстве, абсолютной вершине.

7

Я где-то читал, что для счастья нужны две вещи из трех на выбор: здоровье, деньги и любовь. Отсутствие одной покрывается двумя другими. Эта мысль меня утешала, пока я был с телом, трудоустроен и нелюбим. Благодаря ей я не чувствовал себя сильно обделенным. Но теперь я понимал, что верил в полную чушь: ведь любовь не идет ни в какое сравнение с деньгами и здоровьем. Вот лежит девушка на больничной койке, я этой девушке нравлюсь, и не знаю, что будет потом, но могу с уверенностью сказать, что она важнее пониженного кровяного давления. Важнее нового автомобиля. Рядом с Лолой я ходил вприпрыжку. В буквальном смысле. Я имею в виду, что был счастлив по оси счастья, о которой раньше знал только в теории. Я радовался тому, что был жив.

Войдя в Стеклянный кабинет, я обнаружил толпу лаборантов в Z-очках. Все они улыбались. Сперва я подумал, что они просто рады меня увидеть, но, когда дошел до моего стола, заподозрил подвох. «Привет», – сказал я одной, и она тоже поздоровалась и еще сильнее заулыбалась. Я опустил Контуры и свой компьютер. Лаборанты топтались – человек восемь или десять.

– В чем дело? – спросил я.

– Ничего нового не замечаете?

До меня дошло, что это был Джейсон. Я не сразу узнал его из-за Z-очков, скрывавших половину лица. Не привык опознавать людей по губам. Я переводил взгляд с одной пары стекол на другую:

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Нет.

– Хотите, чтобы мы сняли очки?

– Не особенно.

Кто-то прыснул.

– Хорошо, – согласился я. – Снимите.

Они сняли. У них не оказалось зрачков. Такое, по крайней мере, возникало впечатление.

– Мы не можем, – сказал Джейсон. Вокруг засмеялись. – Мы все еще в них.

Я взобрался в Контуры. При близком рассмотрении в его зрачках были видны плоские серебристые диски. Крошечные серебряные плавучие солнца.

– Мы их уменьшили. Теперь это линзы.

– Z-линзы, – поправила девушка.

– Силикон и гель на гибкой полиуглеродной основе, – объяснил Джейсон. – Для контроля за увеличением не нужно двигать бровями. Достаточно моргнуть.

Его веки вздрогнули. Серебряные зрачки закружились туманным вихрем.

– Вижу, – сказал я.

– Нет, не видите. – Снова смех. – Без Z-линз ничего не выйдет. Честное слово.

Я смотрел в их веселые, гордые лица без зрачков. Я испытывал меньший энтузиазм, чем им хотелось. Но выглядели они прикольно.

– Хорошо, – молвил я. – Отличная работа.

Днем я работал над органами и каждый вечер навещал Лолу. Иногда она спала, но бодрствовала все чаще и чаще. Разметав по подушке волосы, она лежала и, пока мы разговаривали, накрывала ладонью мою руку. Она уже могла смеяться и шутить, но быстро уставала, и наши встречи слишком скоро заканчивались.

– Мне никогда не нравились мои уши, – говорила она. – Посмотри, они слишком торчат.

– Слишком торчат – для чего?

– Для… – Она улыбнулась, откинула волосы и потрепала меня по руке. В лучах заходящего солнца она выглядела глубоко сердечной.

– Прекрасные уши. – Я дотронулся до ее уха. Мне не верилось, что я это делаю, но мне позволяли. – Завиток раковины соответствует золотому сечению.

– Это хорошо?

– Могу доказать математически.

– Вот бы нам вместе учиться в школе.

– Твои уши превосходны, – повторил я. – С точки зрения биологии.

– Ах вот оно что. – Она опустилась чуть ниже, что означало: мне пора уходить. – Ты небось можешь сделать лучше.

– Ну…

– Скажи.

– Не знаю. Нет, не могу.

– Хотя мог бы.

– Мне нравится твоя биология, – сказал я. – Лучшая биология в мире.

– Но…

– Что ж, в функциональном плане…

– Так-так?

– Кое-что можно было бы поправить.

– Например?

– Ну… – Я посмотрел на зеркало. Непонятно, насколько мы были одни.

– Что бы ты исправил, если бы пришлось?

Я помедлил и прикоснулся к ее плечу:

– Ключица. Мне кажется, это очевидно. Она хрупкая. Кости вообще уступают современным металлам. У нас есть легкие и прочные материалы – куда лучшие, чем кости.

– Я не хочу ее ломать. – Она ощупала ключицу вкруг моих пальцев. В солнечном свете ее рука отливала красным.

– То-то и оно.

– Мне нравится, что ты заглядываешь глубже тел, – сонно сказала Лола. – Куда-то… еще.

Она закрыла глаза. Я немного побыл с ней. Ее рука лежала на моей, а я смотрел, как Лола дышит.

Я выделил третью лабораторию для себя одного, запретив лаборантам там появляться. Они мешали мне сосредоточиться. Слишком много шума, энергии, беспричинного смеха, криков, как будто они впервые в мире синтезировали сопряженную смесь, – я терпел это куда легче, пока у них не было серебряных глаз. Теперь же мне стало страшно заходить в помещения: страшно от их взглядов.

Они предложили сделать пару Z-линз для меня. Я ответил, что занят. Дело было в том, что мне не нравились Z-линзы. Вопреки логике. Они были чудом. Их должен был изготовить я. Но не изготовил, и это меня злило. Звучит, наверное, эгоистично. Но мне не нравилась технология, которую я не мог модифицировать. Я не был пользователем.

В третьей лаборатории я возился с Контурами, отлаживал программу, оптимизировал код. Забавы ради спроектировал руки. Всего лишь игра. Я не собирался заменять свои естественные руки. Не сию секунду. Но факт оставался фактом: у меня имелись искусственные пальцы, но их функциональность была ограничена из-за привязки к биологической руке. Так что мой интерес был поверхностным. Лучше всего работается без четко обозначенной цели. Я мог исследовать самые захватывающие идеи, а не те, которые скорее удовлетворят спецификации.

Одна из таких идей пришла мне в голову в лифте, после возвращения от Лолы. Я проехал в третью лабораторию и заперся внутри. Я вынул блокнот и начал рассеянно рисовать. В этой области я был профан. Я не знал, что можно, а чего нельзя. Но все-таки мысль мне нравилась. Я задумал сделать Лоле сердце.

Лолу перевели в жилой отсек на верхнем уровне корпуса С. Итак, чтобы попасть к ней, мне теперь приходилось выйти из лифта и обогнуть внутренний дворик, минуя вестибюль. Я топотал, Контуры вовсю трудились поршнями, копыта стучали по ковру, люди оборачивались. Челюсти отвисали. Галстучники пятились, освобождая мне дорогу, а белохалатники подходили поближе. Им хотелось задать вопросы, рассказать о смежных проектах, попросить меня сфотографироваться с ними. Само внимание меня не раздражало, но задерживало, когда мне не терпелось увидеть Лолу. Пришлось найти обходной маршрут, пролегавший вне оживленных мест. Часть дороги была выложена плиткой, и первый же мой шаг пустил по ней паутину трещин. Я нерешительно помедлил. Затем пошел дальше.

– Вам нужно устроить презентацию, – объявила Кассандра Котри, прислонившаяся к стене у номера Лолы. – Все о вас спрашивают.

– Хорошо.

– Ловлю вас на слове. – Она издала смешок. Я пришел в раздражение, потому что не хотел готовить презентацию. – Как вообще дела? Вы довольны?

– Да.

– Я смотрела отчет об этих очках, что ли.

– Z-линзы.

– Похоже, отличная вещь. – Она улыбнулась. – Мне самой очки никогда не были нужны. У меня всегда было двадцать на двадцать. [20]20
  Зрение 20–20 считается идеальным в США, соответствует нашему стопроцентному.


[Закрыть]Просто повезло.

– Z-линзы дают результат лучше, чем двадцать на двадцать. Примерно двадцать на два. – (Кассандра Котри была сбита с толку.) – Двадцать на двадцать не означает идеального зрения. Это не двадцать из двадцати. Мы имеем дело с неправильным представлением. Речь лишь о том, что на двадцать футов вы видите как средний человек.

– Я не знала.

– Будь у вас хорошее зрение, вышло бы двадцать на восемнадцать. То есть вы бы видели с двадцати футов то, что среднему человеку видно с восемнадцати. Очень хороший показатель для человека – двадцать на пятнадцать. Может быть, двадцать на двенадцать. Но в этом случае вам нужно быть родом из кочевого племени. – Я бросил взгляд на ее светлые волосы. – Вряд ли у вас двадцать на двенадцать.

– Это точно.

– Двадцать на два – острота зрения ястреба.

– О! – поразилась она. – Вот это да.

– Я хочу повидаться с Лолой, – сказал я. – Если вы не против.

Кассандра Котри кивнула. Казалось, она о чем-то глубоко задумалась. Я оставил ее в коридоре и вошел внутрь.

В номере Лолы стоял небольшой столик. По вечерам сестра вкатывала поднос, распаковывала пасту или непонятно чье мясо. Еда – так себе, но это было мое любимое время суток. Я резал пищу встроенным в палец лезвием, а Лола смотрела.

Однажды мне понадобилась соль, но Лола уже передвинула ее на свой край стола. Я взглянул на нее. Лола пила воду из стакана.

– Соль, – произнес я, но она лишь кивнула, продолжая пить. Она выпила полстакана. Поставила его, взяла салфетку и промокнула губы. Затем посолила суп и передала соль мне. Я продолжал на нее смотреть.

– В чем дело? – спросила она.

– Ни в чем… проехали.

– В чем, я спрашиваю?

Я поставил солонку:

– Ты не отдавала соль, занимаясь вещами, никак с ней не связанными.

Она моргнула:

– Ты имеешь в виду, пока я пила?

– Да.

– Ты не можешь пять секунд подождать соль?

– Могу. Но соль – предмет общего пользования. Если хочешь ее взять, то нужно воспользоваться ею как можно быстрее и вернуть. Нельзя держать ее у себя и заниматься чем-то другим.

– Я захотела пить.

– Тогда сначала верни соль, чтобы все могли взять.

– На случай, если она вдруг тебе понадобится за эти пять секунд?

– Да.

Она уставилась на меня:

– Ты серьезно?

– Иначе ты нарушаешь систему.

– Какую систему?

– Всю… – Я взмахнул руками. – Всю систему.

– Нет никакой системы.

– Весь мир – система. Смотри. – Я подался вперед. – Что, если бы у меня была твоя вода и вдруг я решил, что мне нужна соль? И вместо того, чтобы вернуть тебе воду, я просто сидел бы и ждал, когда ты вернешь соль, но ты не собиралась этого делать, потому что ждала воду? Тупиковая ситуация. Катастрофическая системная ошибка. И ты, возможно, думаешь: «Я могу просто попросить Чарли обменять воду на соль». Но для этого ты должна знать мои нужды, что нарушает зашифрованность процесса. Болото. Соль – ерунда. Я просто показываю, что ее удерживание на редкость неэффективно и опасно для системы.

Лола прыснула:

– Ты с ума сошел.

– Нет, не сошел. Это основополагающий принцип. С ума сошла ты.

– Нормальные люди не беспокоятся о фундаментальных принципах за столом.

– Как скажешь, – ответил я.

Мы принялись за еду.

– Объясни еще раз, – попросила Лола. – Про это самое удерживание.

Лола чувствовала себя уже достаточно хорошо, чтобы ходить. Держа меня за руку, она шаркала по коридорам в своем ситцевом халатике. Этаж был пуст, если не считать растений в больших серых кадках. Возле лифтов одна стена была стеклянной, мы останавливались там и смотрели через лужайку «Лучшего будущего» на закат. Мне вдруг пришло в голову, что я не встречал у Лолы ни единого посетителя. Я спросил, не позвонить ли кому? Она приткнулась головой к моей руке, немного помолчала и ответила: «Нет».

Ночные боли усилились. Я уже не мог их стряхнуть и просыпался от сильнейших судорог в несуществующих ногах – с чувством, будто их выворачивает наизнанку. Я продолжал лечить их протезами старой модели, но этого становилось мало. Я начал пристегивать их перед сном. Неуклюже и неудобно, но лучше, чем возиться с ремнями в темноте под вой ампутированных мышц.

Я решил оставить на ночь Контуры и посмотреть, что будет. Хорошая мысль, я и так не любил их снимать: словно из ночи в ночь опять превращался в инвалида. Я не вполне представлял, как лягу, но забывал, что по сравнению с их весом мой близился к нулю. Всего-то и надо было покрепче держаться, пока они сгибались на двух шарнирах и перемещали сиденье-гнездо. Переворачиваться я не мог. Неудобно. Однако дискомфорт по сравнению с болью – огромный прогресс. Вскоре я и представить не мог, что когда-нибудь вновь сниму ноги.

Однажды утром я прибыл в лабораторию и застал там девушку в белом халате с глазами голубыми, как бунзеновские горелки. Я не сложил два и два, пока не прошел мимо другой, с фиолетовыми глазами, и лаборанта – с изумрудными. На входе в Стеклянный кабинет я уже был готов ко всему. Естественно, у Джейсона глаза оказались цвета красного дерева.

– Вы покрасили Зет-линзы.

– Это чисто косметическая процедура. – Джейсон подъехал ближе в офисном кресле. – Но людям нравится. Что скажете?

– Функции не мешает?

Он покачал головой:

– Всего лишь добавили чип для фильтрации определенной частоты.

– Похоже на очередное усложнение. Еще одна область потенциального сбоя.

– Работает отлично.

– Никогда не жертвуйте функцией ради внешнего вида, – возразил я. – Это порочная практика.

Но линзы были и вправду красивы.

Я поручил Альфе заниматься гормональной регуляцией. Бету поставил на улучшение сенсорики. Гамму – на всякую всячину, связанную с руками. Моим тайным мотивом было желание лишить их свободного времени, чтобы замедлить разработку Z-линз. Похоже, это сработало. Но тут я увлекся ими сам и понял, что могу настроить линзы для восприятия невидимого спектра – инфракрасного и ультрафиолетового излучения. Я не знал, кому и зачем это понадобится, но видел, что сделать можно. Я потратил несколько дней на опыты с прототипом – использовал очки, а не линзы, так как технология одинакова, но не приходится возиться с миниатюризацией – и нацепил их. В инфракрасном спектре мир полыхнул пурпуром, а люди выглядели как светящиеся мозги и сердца. На Контурах горели три точки: батарейный отсек и копыта; прочие части оставались холодными и черными. Ультрафиолет мало чем отличался, за исключением сияния белых халатов, ламп и некоторых поверхностей. Это несколько разочаровывало. Но мое отношение к Z-линзам изменилось к лучшему, и я прекратил задерживать их разработку.

Когда я вышел из третьей лаборатории, меня уже поджидали. Впереди неуклюже стояла Мирка – та, что колола меня иголками. Она изменилась. Я не брал в расчет флюоресцирующие зеленые глаза. Джейсон подтолкнул ее локтем, но она молчала.

– Мы это сделали, – сказал он.

– Сделали – что?

– Научились управлять селезенкой. – Он потянулся к Мирке, но замялся. – Покажи сама.

Мирка задрала рубашку. Я сразу обратил внимание на подтянутый живот. Потом – на железную заплатку.

– Простой электростимулятор, – пояснил Джейсон. – Проблема была в воздействии на конкретные нервы. Помогла, конечно, прежняя ножная работа.

– Ножная работа, – хихикнул кто-то.

– Обратите внимание на кожу Мирки. Мы накачиваем ее эстрогенами и прогестероном. Видите разницу?

Я ее осмотрел. Она не улыбалась, но выглядела прекрасно. Отличие, которое я отметил, заключалось в здоровье.Она стала более привлекательной версией себя самой.

– И волосы стали гуще.

– Вы провели испытание на людях без моего разрешения?

– Гм, – стушевался Джейсон. – Да. Простите. Мы собирались спросить, но вы были заняты.

– Могли бы и подождать.

– Да, могли. Извините.

Я смотрел на Мирку.

– Мы сделали неправильно? Нам просто хотелось быть похожими на вас. Стать собственными подопытными кроликами.

– Я счастлива, что решилась, – подала голос Мирка. Глаза ее на безупречном лице сверкали, как у кошки.

– Это всего лишь безопасный способ испытать управление внутренними органами, – заметил Джейсон. – Просто подтверждение идеи. Это же нормально?

Я не мог придумать, как сказать ему «нет».

– Да.

У Джейсона камень с души упал. Начались смешки.

– Я так и думал. – Кто-то толкнул его локтем.

– Мы так увлеклись, нам хотелось увидеть, куда это нас заведет.

Я кивнул, не отрывая взгляда от Мирки.

– Будущее творится на наших глазах, – изрек Джейсон.

Итак, не приходилось удивляться, что к концу недели у половины лаборантов была идеальная кожа и красочная шевелюра. Я предвидел, что так и случится, но все-таки был озадачен. В ученой среде стремление быть привлекательным оценивалось, как правило, негативно. Оно означало предпочтение досуга разработке чего-то полезного. Даже использование средств для волос и косметики предполагало смещение приоритетов. Как будто важнее оказывался внешний вид вещей, нежели принцип их действия. Нам нравилось взирать на привлекательных людей. Мы ждали этого от наших кинозвезд и телегероев. Но мы не уважали этого. Мы считали, что физическая привлекательность обратно пропорциональна интеллекту: взять хотя бы нас.

В лаборатории я привык видеть прыщи, синяки под глазами и кожу цвета утопленника. Волосы всклокочены или собраны в хвост. Это были признаки хорошей лаборатории. Теперь же она выглядела как в рекламе косметических средств. Не вполне. Лаборанты оставались неуклюжими и плохо одетыми, страдали избытком веса или, наоборот, крайним истощением. И тем не менее. Все выглядело неправильно.

Кассандра Котри оставила мне сообщение. Когда я не ответил, она оставила еще три, и в итоге в дверь Стеклянного кабинета постучал молодой человек в изящном костюме и очках в тонкой оправе. Все уставились на него, ибо никто никогда не стучал при входе в Стеклянный кабинет. Туда просто входили, делали что нужно и удалялись. Вошедший переводил взгляд с одного лаборанта на другого, пока не остановился на мне:

– Доктор Нейман?

Я молча смотрел на него – какого черта, титановые ноги имелись у меня одного. Галстучники, они были такие; упорно старались не замечать меня ниже пояса. Мне всегда хотелось сбежать от них к инженерам, которые пучили глаза, показывали пальцем и останавливали меня, чтобы расспросить. Правда, от них мне хотелось сбежать к галстучникам.

– Кассандра Котри просила узнать, не найдется ли у вас минута времени.

Я поглядел сквозь зеленое стекло на лаборантов: они испытывали дистанционное управление парой роботизированных рук. Я знал, что, стоит мне выйти, они устроят дуэль на этих самых руках.

– Если нет, буду рад подождать. – Он оглянулся в поисках стула.

Когда мы подошли к кабинету Кассандры Котри, он постучал, коротко мне улыбнулся и исчез.

– Входите, – раздался голос Кассандры Котри.

Я открыл дверь и процокал внутрь. Ее стол был завален небесно-голубыми папками.

– Чарли, – она обогнула стол и заглянула мне в глаза, – как ваши дела? В порядке?

– Да.

Она прикрыла дверь. Я оглянулся и увидел, что Кассандра Котри уставилась на мои копыта. Я немного порвал ковер:

– Извините.

– Вы теперь в них запросто ходите?

– Да.

– Давайте обсудим это. Не уверена, что в них стоит ходить за пределами лабораторий. С точки зрения испытаний.

– Я ношу их, чтобы улучшить нервный интерфейс. – Это было своего рода правдой.

Она отмахнулась:

– Я не затем вас позвала.

Я ждал, пока она не скажет, зачем же меня позвала. Она подошла к столу, порылась в бумагах, вновь развернулась ко мне, оперлась задом о столешницу и сложила на груди руки. Очаровательная поза. Прямо из каталога.

– Ваша продукция вызывает большой резонанс.

– Понятно.

– В частности, Лучшие Глаза и Лучшая Кожа.

– А, вы имеете в виду Зет-линзы и гормональный контроль…

– Я пользуюсь рыночными наименованиями. Это то, что… – Кассандра Котри взмахнула руками. – Все это спускается сверху.

– Хорошо.

– Не ожидала, что вы займетесь косметикой, Чарли. Мне казалось, что вам ближе… более приземленная, жесткая медицина. – Меж глаз ее пролегла складка. – Вы носите Лучшие Глаза?

– Нет.

– Я не пробовала. – Она чуть пожала плечами. Глаза у нее были светло-голубые. Привлекательные. Но не неоновые. – У некоторых топ-менеджеров они есть. Произвели фурор. Я имею в виду цветные. Те, что были до них, никому особенно не понравились. Мы считали их сугубо научной разработкой. Потому что понятно, что никто не захочет расхаживать с белыми глазами. А теперь эффект сразу функциональный и косметический. Это… что ж, это мечта. – Пауза. – Вчера я спустилась в вашу лабораторию. У вас было заперто. Но я видела ваших ассистентов. Пользующихся… Глазами и кожей. Это… короче, поражало воображение. Они выглядят восхитительно. Я не верила глазам. Я буквально не могла согласиться, что это те же самые люди. Потому что я уже не раз бывала у вас, Чарли, и без обид, но привлекательной их компанию назвать было трудно. И это хорошо. Такой наружности мы и ждем от наших ученых. Я не хочу сказать – требуем. Я имею в виду, что такие они обычно и есть. Люди технического склада ума идут в лаборатории, а мы с нашими социальными, если угодно, навыками – в менеджеры. Я не к тому, что мы выглядим лучше. Я к тому, что обычно бывает подобное разделение. Если кто-то вроде меня вдруг возьмет и поставит себе на голову… я не знаю… металлическую заплатку, которая сделает меня компьютерным гением, то ваши лаборанты встанут на дыбы. Да и вы сами, правда? Вы подумаете: «Секундочку – что себе позволяет эта скуластая курица?» Вы скажете: «Какого черта – я положил жизнь, чтобы разобраться в компьютерах. Не отходил от них ни дня. А теперь хватает заплатки? Это несправедливо». – Она кивнула. – Как если бы столкнулись миры. Немного похоже. И я не прошу прекратить. Ни в коем случае. От вас ждали именно этого, но получили в сто раз больше. Это успех, но успех столь серьезный почти всегда оборачивается чем-то совершенно иным. Вы понимаете? – Она завела выбившуюся прядь за ухо. На обратном пути ее рука задела челюсть. – Знаете, Чарли, как часто я хожу в спортивный зал? Каждый божий день. – Она рассмеялась. – Не знаю, зачем это вам рассказываю. Никакой связи. Итак, каковы ваши дальнейшие планы? – Она положила ладони на край стола. – Поделитесь.

– Гм… дальше… я займусь руками.

Ее взгляд скользнул по моим металлическим пальцам.

– Я только за. Начальству нравится. Как насчет зубов?

– Зубов?

– Я лишь подбрасываю идею. Пуляю жеваной промокашкой. Вы собираетесь что-то делать с зубами?

– Нет.

Она уставилась на меня.

– Если вы намекаете на… какое-то решение вашей… – Я указал на мою челюсть.

– Нет. Конечно же нет.

– Потому что если дантист решил, что ваши зубы расположены слишком близко к нервам, чтобы их трогать, – очевидно, он прав.

– Мне наплевать на диастему, Чарли. Вопрос закрыт? Давайте я поясню. Речь не обо мне. Речь о том, что вы собираетесь оттяпать свои чертовы руки. – (Я моргнул.) – И позвольте предупредить вас прямо сейчас, что нам предстоит серьезный разговор на эту тему, потому что я все еще зла на вас из-за пальцев. Вы пошли не тем путем. Решили себе расплющить руку, поставили меня перед фактом. Я все уладила. Сделала то, что положено. Но мне не нравится пребывать в неведении. Хотите провести деструктивные испытания – зайдите сначала ко мне. Вы поняли? Я умею рассуждать здраво. – Она развела руки. – Моя задача – помогать. Но держите меня в курсе, Чарли. Держите меня в курсе.

– Хорошо. – Я кашлянул.

– И еще одно. Представьте, что мы конструируем тело.

Я открыл было рот, чтобы сказать, что этим-то я и занят, но она воздела палец:

– Изумительное тело, нужное каждому. Идеи насчет того, как изготовить это самое тело, исходят главным образом из одного конкретного мозга. Мозг важен, согласны? Ключевая вещь. По ходу создания тела главной задачей, абсолютным приоритетом является сохранение этого мозга. На мой взгляд, Чарли, тело это никак не Лучшие Ноги, которые вы носите. Это не органы. Не протезы. Тело – способность их создавать. Тело, которое я предположительно строю, Чарли, представляет собой отдел, умеющий совершенствовать биологию и выпускать соответствующую продукцию. Улавливаете? – Она кивнула. – Я думаю – да. Вы – мозг. Вы являетесь частью, которую я должна сохранять. – Она нахмурила брови. – Что вы делаете?

Я посмотрел вниз и обнаружил, что растираю ладонью свое титановое бедро. Очевидно, я пытался его массировать, чтобы восстановить кровообращение в больном месте.

– Ничего.

– Не отпирайтесь.

– Фантомная боль. Ничего страшного.

– Фантомная?..

– Обычное дело. Пустяк. Программный сбой. Технический аналог икоты.

Она захлопнула рот.

– Вот об этом я и твержу, – заговорила она. – Когда я слышу такие вещи, то знаете, о чем думаю? Об этих… – она указала на мои ноги, – техногенных фантомах?.. Мне хочется изъять мозг из тела и поместить в колбу. Вот чего я хочу. Спрятать мозг куда-нибудь в безопасное место – тогда все равно, что станется с телом и какие возникнут ошибки. С мозгом все будет в порядке. Понимаете? Необходимость отделить мозг от тела?