Текст книги "Секретные материалы: Хочу верить"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

СОМЕРСЕТСКАЯ ГОРОДСКАЯ БОЛЬНИЦА
СОМЕРСЕТ, ВИРДЖИНИЯ 12 ЯНВАРЯ

В морге больницы руки патологоанатома в латексных перчатках умело исполнили классический Y-образный разрез на теле покойника. Те же руки быстро погрузились в брюшную полость, действуя с уверенностью кухарки, готовящей индейку в День Благодарения.

Патологоанатом, высокая красивая женщина лет шестидесяти в зеленой одежде хирурга и в хирургической шапочке, выделила печень и вынула ее из трупа, потом бережно опустила в стоящий наготове бокс со льдом.

Весьма неуместной в этой стерильной обстановке казалась спортивного вида фигура в черно-серой куртке службы перевозки донорских органов. Угловатое лицо этого человека и прямые черные волосы недавно вызвали у двух похищенных женщин мысль о русском безумце Распутине.

Этот русский, тоже в латексных перчатках, закрыл бокс и подал патологоанатому папку с документами для подписи. Она расписалась. После этого она перешла к следующему трупу, а русский, держа папку под мышкой, направился к выходу, неся в руке бокс со льдом. Он был похож на рабочего, несущего коробку с собственным завтраком.

Он прошел по людному коридору, ни с кем не общаясь – занятой человек в медицинском учреждении, идущий по делу. У лифта он остановился, нажал кнопку вызова «ВНИЗ» и стал ждать.

В это время он заметил в холле группу: двое полисменов в форме и темноволосый человек в костюме и галстуке, разговаривающий о чем-то с молоденькой сестрой. И это было тревожно – с точки зрения русского, потому что у этой симпатичной шатенки он недавно спрашивал, как пройти в морг.

И сейчас она как раз на него показывала.

Во всяком случае, в его сторону.

Русский, стараясь не проявлять беспокойства, отвернулся к лифту, который все никак не приходил. Даже не глядя, он знал, что двое копов и этот профессионального вида тип в штатском идут к нему.

И смотрят на него.

Двери лифта разъехались, русский шагнул внутрь. Копы и этот в штатском были еще ярдах в десяти, когда русский в пустом лифте улыбнулся про себя, нажав кнопку с надписью ОДИН, чувствуя, что успел.

Но тут вставленная между дверьми рука не дала им закрыться, и они автоматически открылись снова – перед лифтом стояли копы и штатский и глядели прямо на русского.

Штатский, с курчавыми темными волосами, на вид был очень молод, но голос его прозвучал весьма уверенно:

– Извините, можно вас на минутку?

– Я занят доставкой жизненно важного органа, – ответил русский с очень сильным акцентом, но грамматически правильно.

Он надеялся, что его злость не видна, но не знал, что темные глаза смотрят с таким напором, который мог только свидетельствовать против него.

Человек в штатском улыбнулся:

– Вот именно об этом я и хотел бы с вами поговорить…

– Кажется, вы меня не поняли.

Один из копов, плечом удерживавший дверь лифта, сказал:

– Пожалуйста, сэр, выйдите из лифта. Немедленно.

Русский тяжело вздохнул, сам не осознавая, сколько злости в его лице и движениях, и вышел все же в коридор.

– Меня зовут Роберт Коэлл, – представился сопляк в штатском. – Сотрудник службы окружного прокурора в Ричмонде. Могу я взглянуть на сопроводительные документы и ваши водительские права?

Все еще зажимая папку под мышкой, русский поколебался, потом поставил бокс со льдом.

– Мне придется достать бумажник.

Сотрудник окружного прокурора кивнул:

– Давайте.

Взгляды обоих копов прилепились к русскому как магниты к железу, пока он доставал из заднего кармана бумажник. Он оглянулся в обе стороны по коридору, не сознавая, что выдает свое желание сорваться и побежать.

– У меня грин-карта, – сказал русский.

– Хорошо, – ответил Коэлл. – А что перевозите?

– Человеческую печень для пересадки.

– Сопроводительные документы и ваши водительские права, пожалуйста.

– Вы меня задерживаете! Вы рискуете жизнью человека!

– Сопроводительные документы и ваши водительские права.

Русский подал ему папку, достал из бумажника водительское удостоверение и тоже подал Коэллу.

– И куда вы этот орган доставляете?

– В «Ливанские кедры». Меня там ждут. Там пациент ждет печень для пересадки.

Помощник прокурора смерил русского взглядом, которые были холоднее ледяного бокса:

– Случалось ли вам когда-либо участвовать в поставке какого-либо органа вне рамок обычных либо законных каналов?

– Нет!

– Обращались ли к вам когда-либо с подобной просьбой?

– Нет.

Коэлл показал на папку:

– Вы работаете в этой компании?

– Да.

– Как ответил бы на эти вопросы ваш работодатель?

– …он болен, мой работодатель. У него рак.

Коэлл поморщился:

– Я не об этом вас спрашивал, мистер Дацишин.

– Я под каким-то подозрением? Я делаю важную и нужную работу, а вы меня задерживаете!

– Как бы там ни было, – сказал Коэлл, показывая на ряд стульев напротив лифта, – я бы попросил вас присесть вот сюда, сэр.

– Я не желаюсадиться!

Полисмен, который разговаривал до того, снова вмешался:

– Присядьте, сэр!

Русский задумался. Он мог бы сейчас воспротивиться, и успешно. Эти люди, несмотря на свои пистолеты, страха ему не внушали. Но больница – место для этого неподходящее.

Он сел, держа бокс на коленях.

И с растущей тревогой глядел, как сотрудник окружного прокурора вынимает сотовый телефон и жмет кнопку быстрого набора.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

БОЛЬНИЦА БОГОМАТЕРИ СКОРБЯЩЕЙ
РИЧМОНД, ВИРДЖИНИЯ
11 ЯНВАРЯ

Выйдя из докторской раздевалки в коридор с мокрыми от душа рыжими волосами и весьма не жизнерадостным настроением, Дана Скалли чуть не налетела на Маргарет Фирон.

Скалли, уже переодевшись в уличную одежду (светло-синяя блузка и темно-синие брюки), ни о чем профессиональном сейчас не думала. Она шла перехватить чего-нибудь съедобного в кафетерии и пойти ночевать в помещение дежурных врачей. Долгая операция ее вымотала, а спор с Малдером никак не способствовал душевному спокойствию. И никакого не было у нее настроения или расположения общаться с родителями маленького пациента, но вот они оба перед ней.

Они были так молоды – оба моложе тридцати, хорошенькая блондинка с треугольным лицом и высокий шатен с горящими голубыми глазами. Так недавно эти двое жили мечтами о будущем и семейными планами, а сейчас…

– Доктор Скалли, – начала Маргарет Фирон, – вы простите, что мы вас беспокоим…

Скалли показалось, что эта чета работяг уже довольно долго здесь ее поджидала.

Отец мальчика подхватил не законченную матерью фразу:

– …но мы хотим с вами поговорить о нашем мальчике, если можно. О Кристиане.

От этой напряженной официальности, строго соблюдаемой вежливости у Скалли в мозгу зазвенели предупреждающие звонки.

С серьезным, но не мрачным лицом Скалли посмотрела сперва на отца, потом на мать.

– Вы видели вашего сына?

– Да, он спит, – кивнула мать. – Но мы… – Она тревожными глазами посмотрела на мужа.

– Мы передумали, – сказал он очень спокойно. – Насчет продолжать это новое лечение.

Родителей явно отпустило напряжение – главное сказано. Бремя этого главного снято с них и возложено на не ожидавшие того плечи Скалли.

Она ответила очень не сразу, и ответила медленно, осторожно:

– Это преждевременно. Мы еще даже не знаем, помогает ли оно…

– Просто оно слишком радикальное, – сказал Блэр, качая головой. И глаза у него, как и у жены, были красными. – Мы считаем, что Кристиан уже достаточно перенес.

Маргарет подалась вперед, будто хотела тронуть Скалли за руку, но вовремя остановилась.

– Мы знаем, что вы хотите как лучше, доктор, но наша семья столько вынесла… и мы решили: мы передаем нашу судьбу в руки Господа.

– Наука, медицина… – Блэр запнулся. – Они могут только то, что могут. Для Кристиана сейчас нужно чудо, а не эта… эта пытка.

Скалли окаменела. Сглотнула слюну.

– Понимаю, – сказала она.

В глазах матери вспыхнула тревога:

– Пожалуйста, доктор! Мы знаем, что вы только хорошего ему хотите. Но смотреть, как наш сын мучается… доктор Скалли, это невозможно. Тут ничего против вас личного, доктор!

– Да, – ответила Скалли.

– Если бы… если бы вы сами были матерью, вы бы поняли.

Вот это после эмоционального реслинга с Малдером уже было совершенно лишнее. Скалли взяла себя в руки, изо всех сил сохраняя самообладание.

И спросила у родителей мальчика:

– Я так понимаю, что вы говорили с отцом Ибаррой?

– Да, – ответил мистер Фирон.

– Понятно.

– Но решение приняли мы сами!

Скалли кивнула. Ею овладевал гнев, и ей пришлось его подавлять, что было нелегко. Сомнение, которое разделяли эти родители, было разумным, понятным и его следовало уважать.

Она посмотрела в глаза отцу ребенка:

– А если оно помогло? – Потом в глаза матери. – Что, если мы потом узнаем, что сделали ошибку, решив остановиться?

Маргарет наклонила голову набок:

– Вы хотите сказать, что можете спасти моего сына?

– Обещать не могу, – признала Скалли. У нее ведь тоже были свои сомнения. – Я просто… я просто еще не готова опустить руки.

У Маргарет в глазах стояли слезы:

– Я знаю, что Кристиан вам дорог, и очень. И он вас обожает, мы это видим.

– Но мы должны сделать так, как будет лучше для Кристиана, доктор Скалли.

– Тогда подождите, – сказала Скалли. – Кристиан здесь пробудет несколько дней в послеоперационной палате. Пусть пройдет время, и не будем торопить события. Тогда поговорим снова.

И она пошла прочь по коридору, не ожидая их ответа.

ТРЕЙЛЕРНЫЙ ПОСЕЛОК
СЕЛЬСКАЯ МЕСТНОСТЬ В ВИРДЖИНИИ
11 ЯНВАРЯ

Черил Каннингэм, свернувшись во внутриутробной позе, завернувшись туго в одеяло, спала в деревянном ящике на псарне. Она спала уже несколько часов, и ей снилось, что она в каком-то другом месте, более приятном, как вдруг она проснулась от резкого металлического скрежета, вернувшего ее к страшной реальности. Глаза распахнулись, и снова скрежет с каким-то еще грохотом заставил ее рывком встать на колени и прильнуть глазом к отверстию в стенке.

Оказывается, это раскрывались металлические двери клеток, и они скребли по полу. Тот худой высокий старик в докторском халате и шапочке шел и выпускал питбулей из клеток одного за другим. Потом он брал их за ошейник и выпроваживал через большой собачий лаз внизу в стене. Они не протестовали – явно привыкли к этой процедуре. Женщина в белом халате шла за ним и поступала точно так же – выпускала собак через собачий лаз, во внутренний двор побегать (как решила Черил).

Когда клетки опустели, работа была выполнена, изможденный доктор подошел к ней и заглянул в отверстия.

Черил, стоя на коленях, упираясь руками в стенки ящика, посмотрела на него умоляющим от всей души взором, ища в его глазах отзыв человечности.

– Сжальтесь! У меня есть родные. Мама и папа, как у вас. Я хочу снова их увидеть. Сжальтесь, сжальтесь! Я не хочу умирать! Пожалуйста, послушайте меня!

Худой доктор улыбнулся ей доброй улыбкой и заговорил что-то утешительное, но слова звучали на непонятном языке, вероятно, на русском.

– Я не понимаю, – сказала она. – Я не могу… я не знаю…

– Хочешь… поцелуи?

Этот дурацкий вопрос на ломаном английском мог бы рассмешить ее, если бы не напугал до оледенения. Она только таращилась в непонимании и страхе.

Тогда он сунул руку в карман больничного халата и вынул горсть серебристых предметов, которые бросил в отверстие для пищи. «Поцелуи Херши».

Она не отреагировала, умоляя этого с виду доброго старика, глядя просящими глазами:

– Мне нужно домой, прошу вас. Мне нужно домой!

Но он встал и пошел прочь, через пластиковую занавеску, в светлую комнату с медицинскими приборами, куда недавно унесли образец ее крови.

– Не бросайте меня! – крикнула она вслед, борясь с рыданиями. – Не уходите…

Но он уже ушел.

ОБЩЕЖИТИЕ СЕКСУАЛЬНЫХ ПРЕСТУПНИКОВ
РИЧМОНД, ВИРДЖИНИЯ
11 ЯНВАРЯ

Дана Скалли в бежевом кашемировом пальто поверх обычной одежды в нерешительности стояла у двери квартиры. Она сама себе не верила, что проехала через весь ночной город именно сюда. Неужто она так вымоталась, так истощилась эмоционально, что, подобно лунатику, бессознательно передвигается в кошмаре наяву?

И все-таки она постучала.

Открыли не сразу, но когда открыли, на пороге стоял отец Джо в купальном халате и шлепанцах, а седые волосы у него стояли дыбом, будто он случайно сунул ногу в розетку – и вот что вышло. Отвисшая от изумления челюсть вполне отвечала этому виду.

– Вот теперь у меня точно видение, – сказал он. – Уж если что и назвать видением, так вот оно…

Она переступила с ноги на ногу, с неловкостью, с беспокойством, и очень осторожно спросила:

– Можно мне с вами поговорить?

Бывший священник промолчал. Он только стоял и таращился на нее с отвисшей челюстью, будто она его мокрым полотенцем по морде хлестнула.

Потом это выражение сменилось уже каким-то человеческим, даже приветливым, и он сказал:

– Доктор Скалли, это лучшее, о чем я мог мечтать.

Он открыл дверь пошире, подвинулся в сторону и сделал приглашающий жест:

– Не окажете ли мне честь войти?

Неуклюже, боком протиснувшись мимо, Скалли вошла и чуть не вздрогнула, когда дверь за ней со стуком закрылась.

И снова она оказалась в этой темной, серой и грязной гостиной. По телевизору шло шоу под взрывы закадрового смеха Дэвида Леттермана, на диване лежали одеяло и подушка (это здесь, что ли, спал отец Джо?), рядом на столике полная пепельница окурков. Дым и табачный запах висели занавесом. Холоден и затхл был мир бывшего священника.

Сколько раз обсуждали они с Малдером пресловутую обыденность зла? И вот сейчас, в запущенной квартире, у нее такое чувство, будто она вошла в самые ворота ада.

– Будьте как дома, – сказал отец Джо, показывая на диван.

Она покачала головой:

– Я ненадолго.

Он следовал за ней как тень по пути к дивану, но, обойдя ее, не сел – стоял и глядел на нее, не мигая.

– Вы приехали одна? – спросил он.

Нет, дом окружен, и если ты только дернешься, видит Бог, на тебя тут же со всех сторон налетит спецназ, как на Бонни и Клайда…

– Да, – призналась она.

Чего он так уставился? Нервы ее испытывает? Проверяет, не испугается ли? Смутить хочет?

Как бы там ни было, он наконец сел на диван и сказал:

– Сядьте. Пожалуйста. Я прошу.

Она огляделась, куда бы сесть, но стульев здесь не было, и она все-таки села с ним на диван, постаравшись оставить побольше места между ним и собой. Надо было уважить его просьбу – в конце концов он ее не приглашал, она приехала сама.

– Итак, – сказал он, сложив руки на коленях, – вы приехали у меня что-то спросить.

Она кивнула, и он доброжелательно улыбнулся, очевидно, ощутив ее неохоту говорить.

– Мы одни, – сказал он, – моего соседа нет дома. Можете говорить совершенно свободно.

Класс. Именно на это я и надеялась – оказаться наедине с этим жутким типом… будто у меня и без того мурашки по коже не бегут.

Она вздохнула:

– Вы мне кое-что сказали…

– Да, – кивнул он.

– Вчера, там, в снегу.

– Да. Я сказал: «Не опускайте рук».

Пришел черед Скалли кивнуть. Как-то ей стало непонятно почему легче, что отец Джо предвосхитил ее цель.

– Мне нужно знать, – сказала она, – что вы имели в виду.

Он пожал плечами:

– Не имею ни малейшего понятия.

Она уставилась на него.

Он поднял брови, улыбнулся с некоторым разочарованием:

– Вы надеялись на другой ответ?

Она отвернулась. Мысли ее разбегались, она помолчала, чтобы их собрать, потом спросила:

– Вы что-нибудь обо мне знаете?

Его улыбка могла бы быть торжествующей, не знай она, кто он такой.

– Помимо того, что я вам отвратителен, дорогая?

– Вы ничего обо мне не читали? В газетах, в журналах? Не искали в Интернете?

– Нет, у меня даже нет компьютера.

Она попыталась снова:

– Вы знаете, чем я занимаюсь? Чем занималась раньше и чем сейчас?

– Нет. Но я вижу, что вы человек верующий.

Тут не надо было экстрасенсом быть: золотой крест на шее давал возможность любому балаганному фокуснику изобразить процесс чтения мыслей, – как она и говорила Малдеру.

Но отец Джо добавил:

– Но верите вы не в то, во что верит ваш муж…

– Он не мой муж.

Почему она это сказала так резко? Понятно было, что бывший священник к этому прицепится, и сейчас его взгляд переместился с ее лица на этот золотой крест.

– Вы не хотите рассказать мне о себе, моя дорогая?

– Нет.

– Вы… вы хотели бы исповедаться?

Она уставилась на него со смешанным чувством ужаса и омерзения.

– Я не думаю, что вы каким-либо образом имеете право…

– Судить? Вероятно, нет. Но ведь выменя осудили?

Она засмеялась резко, коротко, невесело:

– А вы не заслужили осуждения?

– Как растлитель? Как педераст? Как мерзость в земном царстве Господа?

– Как все это, да.

Улыбка его была доброй, от чего ей еще жутче стало.

– И все же, доктор Скалли, разве я не создание Божие, как и вы?

Она встала.

– Не думаю, что Бог когда-нибудь признает вас – после того, что вы сотворили с этими мальчиками.

На полпути к двери ее остановил его голос, в котором прозвучало что-то от проповедника с кафедры:

– Знаете ли вы, почему мы здесь живем? Мы, называющие своим домом этот мерзкий ящик с монстрами?

Она обернулась. Он продолжал:

– Потому что мы ненавидим друг друга так же, как ненавидим сами себя. За наши мерзкие пристрастия.

Ее приподнятая губа скорее напомнила собачий оскал, чем улыбку человека:

– От этого они не становятся ни на каплю менее мерзкими.

Он развел руками, почти как в жесте благословения.

– Но откуда же идут эти пристрастия? Эти наши неуправляемые импульсы?

– Не от Бога, – сказала она.

– Не от меня, – ответил отец Джо. – Я себя кастрировал в двадцать шесть лет.

Это ее потрясло. И правда ад. Но это ад отца Джо, и ей оттуда надо было уйти. Она пошла к двери.

– И о видениях этих я тоже не просил, – сказал он ей вслед.

Она остановилась, держась уже за ручку двери. Оглянулась.

– «Притчи», 25:2, – сказал он.

– Что? – спросила она, сдвинув брови.

– «Слава Божия – облекать тайною дело, а слава царей – исследовать дело».

– Не смейте мне Писание цитировать!

Он спросил спокойно:

– Зачем вы приезжали?

Она ничего не сказала. Ее трясло, рука лежала на ручке двери… но не повернула ее.

– Чего вы боитесь, дитя мое? – спросил он.

Она, все так же хмурясь, ответила:

– Вы сказали: «Не опускайте рук» – почему? О чемэто было?

Он пожал плечами, покачал головой, и перепутанные змеи его волос будто ожили, всколыхнулись.

Почти выведенная из себя, она шагнула к нему и спросила требовательно:

– Зачем вы это сказали?

Он смотрел на нее, не мигая. Голос его упал почти до шепота:

– Я не знаю.

– Не верю!

– Я не лгу вам. Я говорю правду.

– Это были вашислова – что они значили?

Он снова пожал плечами:

– Я не знаю, почему я их сказал.

– Вы смотрели прямо мне в лицо!

Она нависла над ним, ярясь, сжимая кулаки в желании заколотить ими по нему, как ребенок лупит кулачками родителя, когда не может понять его строгости.

И будто ее гнев поджег костер его собственных эмоций, сдержанный бывший священник вдруг расстроился, глаза наполнились слезами.

– Все… все, чего я в жизни хотел – послужить Ему… хотел только одного – послужить Господу моему…

Он наклонил голову, закрыл глаза, что-то зашептал про себя – очевидно, молясь.

– Давайте-давайте, бейте на жалость, – сказала Скалли, – только от меня ее не ждите.

Она уже почти вышла, когда он вдруг начал быстро и глубоко дышать. Трясясь и дергаясь, он смотрел на нее жалкими глазами, и она поняла, что он опять играет – и сильно переигрывает, пытаясь добиться от нее жалости, которой не будет.

Она даже сказала уже:

– Когда надоест, можете перестать… – но тут доктор Дана Скалли узнала симптомы. Полноценный эпилептический припадок.

Вернувшись к дивану, она положила руки на плечи отца Джо.

– Посмотрите на меня! – велела она, но голова у него повисла, как у тряпичной куклы, глаза закатились и он пытался проглотить язык.

Скалли вытащила сотовый, набрала 911 и занялась своим новым пациентом.

ТРЕЙЛЕРНЫЙ ПОСЕЛОК
СЕЛЬСКАЯ МЕСТНОСТЬ В ВИРДЖИНИИ
11 ЯНВАРЯ

Скорчившись в отчаянии в своем деревянном ящике, Черил Каннингэм вдруг услышала звук отпираемого замка. Впервые за много часов она подняла глаза с надеждой, услышав, как худой доктор ласково что-то говорит ей по-русски.

Распахнулась дверь клетки, внутрь просунулась рука и поставила перед ней тарелку теплого жаркого – большую тарелку, которая не пролезла бы в отверстие для кормления, через которое ее добрый тюремщик до того осыпал ее «Поцелуями Херши».

Потом он закрыл дверцу ящика, но не успел ее запереть, как его отвлекли другие голоса, говорящие по-русски, только куда громче. За пластиковой завесой двигались темные тени и слышались резкие слова. Несколько секунд продолжался громкий спор, потом появились двое медиков, мужчина и женщина, которых Черил видела раньше. Они громко, энергично жестикулируя, разговаривали на иностранном языке и полностью отвлекли на себя внимание тощего.

Но когда они проходили через пластиковый занавес, Черил увидела такое, что ее потрясло даже после всего, что она видела и пережила за эти страшные часы: с женщиной на каталке творилось что-то нехорошее.

Лица ее Черил не видела, только тело от груди и ниже, но и этого было достаточно. Бедняжка билась, дергалась, металась в судорогах.

Конечно, Черил никак не могла знать в этот миг, что некий лишенный сана священник испытывает в этот миг точно такой же припадок. Как и не могла понимать значения медицинского идентификационного браслета на руке больной женщины, и не могла знать, что перед ней – пропавшая сотрудница ФБР, многими сочтенная уже мертвой.

Вот что Черил точно понимала – это что ей наконец представился шанс. Потому что тощий и его двое ассистентов в белых халатах и шапках поспешили к своей пациентке, а дверца ящика, где сидела Черил, осталась незапертой.

Собаки вокруг отчаянно гавкали, подстегиваемые суматохой, и Черил улучила момент, отворила дверцу, выползла, вскочила, поискала какой-нибудь путь к бегству – дверь, окно, что угодно… но увидела только собачий лаз, куда тощий и его медсестра выпускали этих питбулей на вечернюю прогулку.

Она знала, что ночь холодная, а на ней только больничная рубаха, понимала, что окажется скорее всего лишь в огороженном загоне для собак. Но ведь собаки сейчас в клетках? А через изгородь можно перелезть, и лучше замерзнуть насмерть, чем погибать в этом доме ужасов, и если повезет, она доберется до дороги или дома, или хоть какого-нибудь теплого убежища.

На четвереньках, как животное, Черил протолкнулась через собачий лаз, захлопнувшийся за ней, и попала в полную темноту, но продолжала ползти вперед, поскуливая от страха, двигаясь на чистом адреналине, к смутным очертаниям дверцы на том конце туннеля.

Быстрее и быстрее. Холодный воздух манил ее – свобода, какой бы ценой ни была куплена, ждала снаружи. Головой как тараном ударила она в дверцу, протиснула плечи в темноту и холод, наполовину оставшись в лазе.

Глотнула морозный воздух – вкус свободы.

И тут по заснеженной земле, из темноты, налетело что-то мчащееся, рычащее, щелкающее клыками, взрывающее лапами заснеженную землю, и Черил, не успев разглядеть, что это, шарахнулась в панике обратно в лаз.

Дверца захлопнулась, Черил застыла.

Снова распахнулась дверца, просунулась морда рычащего питбуля, клацающего зубами, потом еще одна такая же морда, капая слюной с оскаленных зубов, с бешеными глазами, и Черил закричала, пятясь быстрее, чем раньше полагала возможным, а псы безуспешно пытались пробиться в туннель.

Она вылезла обратно внутрь псарни, в руки своих похитителей, и даже не знала, видела ли она вообще этих питбулей. Потому что как можно было видеть то, что ей показалось? Она сошла с ума от ночной темноты и пережитых ужасов?

Или она вправдувидела двухголового питбуля?