Текст книги "Секретные материалы: Хочу верить"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СЕЛЬСКАЯ МЕСТНОСТЬ В ВИРДЖИНИИ
11 ЯНВАРЯ

Затерянная в ничейных просторах, после полуночи, но еще до рассвета, тянулась посреди засыпанной снегом равнины сельская дорога, от которой снегопад оставил одинокую полосу, где и одному-то едва проехать. Но мало кто решился бы проехать по ней в такую мерзкую погоду, долго пришлось бы ждать. И уже было почти два часа ночи, когда прогремел по дороге старый снегоочиститель с громадными колесами и навесным ножом, рыча подобно зверю, чья шкура слишком толста, чтобы заботиться о таких мелочах, как атмосферные условия.

Эта машина, которая недавно сбила с дороги маленький автомобильчик, взобралась на подъем, водитель остановился прямо посреди дороги – обочины не было – и вылез из кабины. Тепло одетый, в длинном холщовом пальто, джинсах и тяжелых сапогах, с длинными, темными, прямыми волосами, резкими чертами лица, которые вызвали у двух женщин, связанных лишь тем, что он был им угрозой, одну и ту же визуальную ассоциацию: «Распутин».

Конечно, его фамилия не была Распутин, хотя русским он действительно был, и эта холодная погода совсем его не смущала. Он обошел свою машину и вытащил из нее громоздкий пластиковый мусорный мешок. Раньше он завернул молодую женщину в черный брезент – этот груз был другой, хотя даже с первого взгляда заметно было, что из мешка выпирают какие-то не слишком приятные бугры – будто этот человек полдня собирал останки с поля боя.

Он тянул громоздкий мешок, и руки его, несмотря на холод, были без перчаток, на одной – свежий порез. Без усилий он втащил свой груз в гору, шагал по снежному заносу, не сбавляя шага. Но выйдя на перевал, он тут же сдал назад.

Там, внизу – почти все в черных куртках с ярко-желтыми буквами «ФБР», – работала поисковая группа. Все ее участники оказались к русскому спиной, в том числе бывшие агенты Фокс Малдер и Дана Скалли, хотя, конечно, русский этого знать не мог, а если бы даже и знал, все равно не понял бы, что это значит.

Но его реакция на присутствие этих официальных лиц была почти детской: он выругался по-русски, со злостью пнул ногой снег и от души харкнул в сугроб, выражая свое неудовольствие.

Обрати фэбээровцы внимание на этого русского, дело удалось бы быстро закрыть – но они его не увидели. Не увидели этого здоровенного грозного мужика с резкими чертами лица, с мертвыми глазами, выражавшими злобную внутреннюю суть.

Выругавшись еще раз, русский повернулся и направился к своему снегоочистителю, таща за собой тяжелый мешок, как одинокий и зловещий Санта-Клаус. Никто не увидел его ухода, ни одной машины не было на этой заснеженной дороге. Он был один в белом безмолвии, озаренном луной.

И когда он, взревев мотором, умчался во тьму, никто не услышал, кроме, может быть, агентов ФБР за холмом, принявших это за знак, что жизнь продолжается даже после вьюги.

Вот только выражение «жизнь продолжается» не слишком подходило к случаю…

Вскоре снегоочиститель подъехал к цепочной изгороди, окружающей странный поселок из четырех сильно поистрепанных трейлеров, стоящих бок о бок, с какими-то фанерными надстройками, будто выжившие после апокалипсиса собрались вместе. Внутри лаяли собаки, возбужденные приездом грузовика. Русский выпрыгнул из кабины. Мотор, ревущий голосом горного льва, доводил собак до безумия, и водитель быстро отпер и открыл металлические ворота.

Где-то внутри одного из этих домов Черил Каннингэм все еще пыталась определить границы своего тесного и страшного нового мира. Очнувшись – а когда она потеряла сознание, она не помнила, – первое, что она поняла, – это что ее переодели во что-то белое, вроде бы больничный халат. Только носки ее на ней остались.

Она лежала в деревянном ящике или в каком-то контейнере, не тесном, но и недостаточно большом, чтобы в нем встать. Запах от дерева был свежий: стены из сборной фанеры с просверленными круглыми дырами для света и воздуха – такие она сама в детстве пробивала отверткой в алюминиевой фольге, которой затягивала банку с пойманными светляками.

Волосы сбились на сторону, в ушах грохотал лай псов, перекрикивающих друг друга. Она села боком и прильнула к одной из этих дыр, пытаясь понять, где находится. Дыхание у нее стало тяжелым от неловкого положения, глаза широко раскрылись от страха. Не увидев ничего, что сказало бы ей хоть что-нибудь, она выглянула в другую дыру и разглядела другие клетки, не деревянные, как у нее, а ржавые металлические коробки с решетками вместо стен – тюремные камеры, и в них-то и был источник лая: разъяренные собаки, цапающие челюстями воздух, с дикими глазами, со струйками слюны из пастей.

Питбули.

Она переползла по полу к другой дыре. Пластиковая завеса, как бывает в промышленных мясных холодильниках, отделяла эту псарню от находящейся за ней светлой комнаты, и через пластик были видны неясные фигуры людей.

–  Выпустите меня! – крикнула она охрипшим голосом. Очевидно, успела охрипнуть за проведенное здесь время. – Выпустите! Пожалуйста!

Но неясные фигуры за пластиком никак не отреагировали, не показали, что вообще ее услышали.

– Мне холодно! Прошу вас!

Кто-то протиснулся под пластиковый занавес. Сперва Черил увидела только больничный халат, хирургическую шапку, серые брюки и черные туфли, потом фигура приблизилась, оказавшись высоким и тощим мужчиной, с широкоскулым и морщинистым лицом с запавшими щеками, широко расставленными глазами, крючковатым носом и острым подбородком. Очень пожилой, точно за шестьдесят, но нельзя сказать, чтобы совсем с недобрым лицом.

Впервые среди всего этого непонятного ужаса она ощутила тонкий лучик надежды.

Сквозь пластиковую стену вышел человек помоложе, тоже в белом халате и шапке хирурга и подошел к старику. Они заговорила на языке, которого Черил не знала, но решила, что это может быть русский. Время от времени они поглядывали на нее, показывали.

Но когда она попыталась привлечь их внимание, возникло впечатление, что она для них просто невидима.

–  Пожалуйста, выпустите меня!

Никакой реакции.

Наконец из-за пластика вышла женщина, тоже в халате и в шапочке, в руках у нее было одеяло. Тощий доктор взял у нее одеяло, кивнув и слегка улыбнувшись, подошел к ящику, где лежала Черил, и наклонился, будто разговаривая с ребенком или собакой в клетке (собаки уже несколько успокоились).

Он заговорил с ней ласково и доверительно даже, но русского языка она не понимала.

– Спасите меня! – взмолилась она, впилась взглядом, не отпуская, в эти добрые глаза. – Я не хочу умирать!

Он сказал что-то доброе и непонятное и стал пропихивать одеяло в дыру у нее над головой – та была побольше круглых отверстий, в которые она выглядывала. Наверное, предусмотрена для подачи в клетку корма.

– Пожалуйста!

Тощий доктор сказал что-то успокоительное на том же языке – наверное, все-таки русском. Потом улыбнулся ей улыбкой сельского врача, встал, повернулся и вышел за пластиковый занавес, растворился в тамошнем свете, превратившись снова в тень на стене.

Мужчина и женщина в белых халатах остались на этой стороне вместе с Черил, подошли к ее клетке. Слышно было, как мужчина что-то отпирает, женщина помогала ему.

Они меня отпускают?

– Я никому не скажу, – заговорила Черил, спеша и опережая сама себя, – вы меня только отпустите, никто не узнает, никогда…

Но они не отперли клетку, а разблокировали какой-то механизм и покатили весь ящик на колесиках, увозя ее с этой псарни – собаки успокоились почти совсем.

После первых моментов растерянности Черил воспользовалась неожиданным путешествием, чтобы лучше разглядеть окружающую обстановку через дыры в клетке – так ребенок наблюдает за игрой на стадионе через дырку в заборе.

Но все равно, разглядывая, Черил продолжала уговаривать:

– Пожалуйста, не надо! Отпустите меня, и я вам: ничего не сделаю… Клянусь, ничего!

Ее протолкнули мимо того самого пластикового занавеса, повезли мимо какой-то лабораторной аппаратуры, индикаторов и циферблатов для измерения… чего именно?

Потом клетка остановилась.

Женщина – тоже врач, или сестра? – развернула ее. Хотя собаки и перестали лаять, зато люди расшумелись вовсю – шла какая-то перебранка на том же незнакомом языке.

Черил перебралась к другому наблюдательному отверстию и не особенно удивилась, увидев, как тот жуткий тип с прядями волос, что ее похитил, орет на тощего доктора, явно недовольный стариком. Этот более добрый и мягкий из похитителей просто стоял и спокойно слушал, как Распутин его разносит.

Она переместилась к следующему отверстию, чтобы лучше было видно, и заметила нечто такое, отчего у нее перехватило дыхание: прямо рядом с ней – человек!

То ли тоже пленник, то ли пациент, потому что он лежал на каталке под простыней, только голова наружу. Она никогда этого человека не видела, но другая похищенная женщина, Моника Бэннэн, его бы узнала, потому что у этого «пациента» будто когтями разорвали правую щеку – след от садового инструмента Моники.

Но Черил он показался потенциальным союзником. Лицо, хоть и суровое, смягчалось яркими, почти женственными глазами.

И эти глаза обернулись к ней, к ее пристальному взгляду.

– Пожалуйста, – шепнула она, – выпустите меня… и я помогу вам.

Веки с длинными ресницами задрожали – он пытался рассмотреть Черил. И губы тоже шевельнулись – но беззвучно.

– Вставайте с этой каталки, – шептала она. – Встаньте и выпустите меня…

Спор на чужом языке – она уже была уверена, что на русском, – становился горячее. Старший доктор наконец начал отвечать рычащему Распутину – твердым рассудительным голосом.

– Пожалуйста, – взмолилась она человеку на каталке, и глаза ее молили так же, как и голос.

Он попытался встать – во всяком случае, так показалось Черил. И он еще пытался что-то сказать, но почему-то слова, при всех его стараниях, не шли. В этих прекрасных глазах она видела горе, страдание, боль. Он явно тоже был жертвой.

А значит, помощи не будет.

Она почувствовала, как подступают слезы, но у него они показались раньше.

Лицо над белой простыней скривилось скорбной гримасой, и он заплакал. Зарыдал, и слезы покатились по щекам, капая на простыню, оставляя на ней красные кружки.

Пациент плакал кровавыми слезами.

И Черил Каннингэм, пленница, которую бог весть что ожидало впереди, вдруг обнаружила, что после всего, что было – Распутин, борьба, псы, клетка, непонятные врачи, – она еще сохранила способность ужасаться.

БОЛЬНИЦА БОГОМАТЕРИ СКОРБЯЩЕЙ
РИЧМОНД, ВИРДЖИНИЯ
11 ЯНВАРЯ

За столом для заседаний белые халаты перемежались с пиджаками и галстуками администраторов больницы. Обстановка была деловая. В такой обстановке вполне могло идти обсуждение новых направлений работы, или вопроса, стоит ли ремонтировать кафетерий, или продлевать часы посещения, или же как лучше потратить новый благотворительный взнос.

Но сейчас шла дискуссия совсем иного сорта, в которую Дана Скалли, едва успев надеть на серый свитер и юбку лабораторный халат, вошла на середине фразы.

Отец Ибарра говорил:

– …можем добросовестно и беспристрастно принять решение перевести данного пациента в другое учреждение, более подходящее к его состоянию и более гуманное?

Остановившись на секунду, чтобы собраться, ища глазами свободное место, она сказала:

– Прошу прощения.

Худое, как череп, печальное лицо Ибарры выразило непривычное для него нетерпение, когда Скалли заняла свое кресло.

– Согласно нашему с вами обсуждению, доктор Скалли, я сейчас информировал сотрудников и врачей о решении нашей клиники относительно Кристиана Фирона.

Она прищурилась, будто пытаясь разглядеть его внимательно:

– Каком решении?

Нетерпение перешло в раздражение.

– Перевести вашего пациента в хоспис, где будут проводить паллиативное лечение…

Она полуулыбнулась, давая понять Ибарре, что его поведение считает бесцеремонным. Смысл этого жеста был очевиден всем присутствующим, в том числе и самому Ибарре, конечно.

– Это было обсуждение, святой отец. А никак не решение.

Священник пожал плечами, потом показал жестом на присутствующих:

– Ну, хорошо, мы это обсудили здесь,и подробно, и без каких бы то ни было возражений со стороны ваших коллег.

– И это прекрасно, – сказала она. – Но возражение есть у меня.

Ибарра закрыл глаза. Открыл их. И сказал:

– Доктор Скалли, у вас пациент в инкурабельном состоянии. Вы запрашивали внешнюю консультацию – мы ее обеспечили, и мнение эксперта совпало с нашим. Ситуация печальная и тяжелая – никто с этим не спорит.

– Но это мойпациент.

Глаза на длинном и мрачном лице прищурились:

– Если только вы сегодня не принесли нам способ лечения болезни Сандхоффа, мы почтительно просим вас дать мальчику уйти с миром.

Она ощутила, как краска бросилась в лицо. Но разумных возражений у нее не было. Логические рассуждения, эмпирические факты – все было против нее.

Ибарра едва заметно улыбнулся, кивнул ей:

– Благодарю вас, доктор Скалли. Мне бы хотелось закончить с этим вопросом, поскольку впереди у нас у всех напряженный рабочий день. Итак, вопрос о пациенте в интенсивной терапии – пациенте доктора Уиллара, насколько я помню…

Ибарра начал обсуждение этой новой темы, а Скалли сидела в разгневанном молчании, и слова звучали в ушах, но смысл не доходил.

– Лечение есть, – сказала она наконец.

Она перебила главного администратора больницы в середине фразы. Ибарра обернулся к ней, ошеломленный такой дерзостью и обескураженный такой уверенностью. Выражение прочих лиц за столом подтверждало его диагноз.

– Доктор Скалли, – сказал Ибарра с мягкими интонациями, под которыми тем не менее угадывалась сталь, – этот вопрос решен.

– При всем к вам уважении, отец мой, он не решен. Это заболевание лечится введением стволовых клеток костного мозга.

Сидящая напротив коллега, которая в прошлом всегда поддерживала Скалли, сделала укоризненное лицо:

– Дана, ты хочешь мальчика такого возраста прогнать через ад?

– Ты бы этого не сделала, если бы это был твой сын, Анна?

Блондинка ничего не ответила.

– Но это не ее сын, доктор Скалли, – сказал Ибарра. – И не ваш тоже. Это всего лишь один из пациентов.

Святой отец понял, очевидно, что оговорился, и хотел поправиться, но Скалли его опередила:

– А что, бывает такая вещь, как «всего лишь один из пациентов», отец мой? Я надеялась, что нет.

– Доктор…

– Подобное решение не в компетенции больничной администрации. Его должен принимать лечащий врач, и вы все это знаете.

Она встала, пытаясь как-то примирить два чувства: гнев и страх. Сохраняя идеально профессиональный вид, она сказала:

– Если вы с моим решением не согласны, я предлагаю передать вопрос на рассмотрение вышестоящей инстанции.

Например, Бога, – подумала она.

Но Ибарра додумался до той же мысли и остановил ее у двери словами:

– Я и предоставилэтот вопрос высшей инстанции, доктор Скалли. Как и вам бы тоже следовало сделать.

Она не ответила – повернулась и вышла. И только в коридоре почувствовала, как потрясли ее слова священника.

Но они ни в малейшей степени не потрясли ее решимости.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
КОРПУС ИМ. ДЖ. ЭДГАРА ГУВЕРА
11 ЯНВАРЯ

В огромном куске льда застыли разрозненные части тел, будто мухи в янтаре, отчетливые даже сквозь мутную поверхность, и было это как сюрреалистическая картина, фантазия Сальвадора Дали, попавшего под сильное влияние Иеронима Босха.

Но эта экзотическая скульптура не в музее находилась, а в патолого-анатомической лаборатории ФБР, да и не скульптура она была, а совместное творчество природы и человека, каждый из них – в своих худших проявлениях. Ледяной обелиск был подвешен к потолочным балкам системой блоков и поднят над широким стоком на толстых цепях.

Целая команда техников занималась неаппетитной работой восстановления, тщательно вынимая эти части тел: где голова, где предплечье, ступня, кисть, торс, нога от бедренного сустава до колена…

Повсюду в этом зале над рабочими столами склонились другие техники, каждый со своей частью тела, уже освобожденной ото льда. Брали образцы ткани, делали измерения, привязывали нужные этикетки. В конце процесса образцы подготавливали для повторной консервации в синем этиленгликоле.

В мире лабораторных халатов и фэбээровских костюмов с галстуками Фокс Малдер в своих джинсах и свитере будто из кампуса сюда забрел – великовозрастный студент или моложавый профессор. Но как бы ни захватывало зрелище соединения науки с сюрреализмом, Малдер угодил в лимб двадцать первого века – сотовый телефон на другом конце, который не хотел отвечать.

Он нервно ходил из угла в угол, уговаривая непослушный прибор:

– Ну ответь… ответь…

Чтобы занять чем-то ожидание, Малдер вытащил из кармана маленькую фотографию Моники Бэннэн со штампом ФБР и стал ее рассматривать, будто рассчитывал найти ускользающую разгадку. Но миловидный облик пропавшей сотрудницы ничего ему не сказал. Малдер нахмурился. А может?..

Он взял с ближайшего стола увеличительное стекло и присмотрелся внимательнее.

Что это у нее на запястье? Это… это медицинский идентификационный браслет?

Телефон продолжал звонить, скоро опять переключится на голосовую почту. Скалли в больнице. Наверное, работает. А может, не хочет с ним разговаривать.

Может ли быть,что не хочет?

БОЛЬНИЦА БОГОМАТЕРИ СКОРБЯЩЕЙ
РИЧМОНД, ВИРДЖИНИЯ
11 ЯНВАРЯ

Дана Скалли ввела с клавиатуры компьютера слова ТЕРАПИЯ СТВОЛОВЫМИ КЛЕТКАМИ, получила тысячи ссылок и стала изучать их в поисках нужных сведений. Сотовый телефон, небрежно брошенный на стол, звонил все время, и она изо всех сил старалась не обращать на него внимания, хотя на самом деле не раз на него глянула, чертовски хорошо понимая, что звонит Малдер.

У нее был сейчас пациент, который – по крайней мере для нее – важнее пропавшей сотрудницы ФБР, уже наверняка мертвой. Эта отрезанная голова во льду будет вскоре идентифицирована как Моника Бэннэн, работа переквалифицирована в расследование убийства и интерес Малдера растает, как только интерес ФБР к отцу Джо изменится в направлении, где мало чего есть паранормального.

Она щелкнула клавишей, и принтер пошел выплевывать листы. Вскоре перед Скалли лежала толстая пачка новых сведений по болезни Сандхоффа, которые надо было усвоить, мнения за и против, схемы лечения успешные и (куда чаще) безуспешные. Она виновато глянула на назойливо верещащий телефон, но снова вернулась к экрану компьютера, зная, что ее работа – здесь.

Монику Бэннэн спасти нельзя.

Кристиана Фирона спасти можно.

Наконец телефон замолчал, но вместо облегчения Скалли ощутила приступ стыда – она знала, что сейчас ее напарник говорит с ней – ну, с ее голосовой почтой.

Она не слышала его слов: «Это не первое мое сообщение, но… я хочу, чтобы ты знала, Скалли: та голова женщины во льду… Это не агент. Не Моника Бэннэн. Мы не знаем, кто она и как она там оказалась, но извлекли изо льда одиннадцать отдельных кусков тел и еще и близконе закончили…»

Она посмотрела на телефон, снова вернулась к работе, снова глянула на телефон. Слов Малдера она не слышала, но слышала его голос. Его страстность и его страдание, и ей было больно от этого.

Но у нее есть работа: пытаться спасти того, кого еще можноспасти…

ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
КОРПУС ИМ. ДЖ. ЭДГАРА ГУВЕРА
11 ЯНВАРЯ

Малдер расхаживал по залу и наговаривал Скалли сообщение на голосовую почту:

– Все части отделены одним чистым разрезом – как в той первой ампутации, ты обратила на это внимание. Но тут еще одно, то, что тебе нужно знать… всюду найдены следы того твоего ветеринарного транквилизатора. Ацепромазина.

К нему приближалась женщина в зеленой водолазке и черных брюках – помощник ответственного специального агента Дакота Уитни. Голубые глаза смотрели прямо на него. Малдер продолжал говорить:

– Должен сознаться, что ни черта не понимаю, что бы это могло значить, но очень надеюсь, ты какой-нибудь смысл тут найдешь.

Он попрощался и повесил трубку. Он думал, что агент Уитни идет к нему, но сейчас заметил, что она остановилась – руки на бедрах – перед ледяной глыбой и рассматривает идущую работу, будто инсталляцию в музее – на выставке стиля «гран-гиньоль», к примеру.

Малдер подошел к ней, и она посмотрела в его сторону:

– И что?

Он покачал головой:

– Не могу дозвониться. У нее там напряженная ситуация с одним пациентом. Но она с нами свяжется.

– Не сомневаюсь.

Он посмотрел на Уитни:

– Послушайте, из этого будет толк. Мы напали на нужную нить, я чувствую…

– Вы чувствуете, отец Джо чувствует… – Она невесело усмехнулась. – А знаете, что ячувствую? Только что голова кругом идет.

– Нет, это точно прорыв. – Он показал на нависший кусок льда с его жутким содержимым. – Вы здесь раскроете не один десяток убийств. Нашли крупного серийника. Это же должно вызывать у вас другое ощущение, уверенность.

Но она лишь прищурилась и покачала головой:

– В поисках нашего агента мы ни на шаг не ближе к цели.

Она была права, и Малдер это знал. Он в своем энтузиазме сильно забежал вперед. Такое бывало, когда Скалли с ним не было и некому было его одергивать.

И все же он услышал свой голос:

– Мы ее найдем. Я это знаю.

Уитни подняла брови, губы сложились в усмешку:

– Что ж, Монике, может быть, придется постоять в очереди.

– Как?

– Я сюда пришла вас искать, Малдер. Хотела, чтобы вы послушали последнее видение отца Джо…

Через несколько минут они оказались в конференц-зале, где сидел за большим столом отец Джо, а вокруг него агенты группы Уитни, как ученики на тайной вечере.

Малдер к ученикам не подошел, он встал рядом с сидящим священником, наклонился над ним, и на лице его отразился нехарактерный для Малдера скепсис.

Отец Джо посмотрел на бывшего агента с какой-то беззащитностью в лице.

– Я вижу лицо женщины… другойженщины.

– Не Моники Бэннэн.

– Она в какой-то тесноте… в ящике,похоже. В деревянном ящике.

Глаза всех агентов смотрели не на отца Джо – они уже слышали его последний рассказ. Все они смотрели на своего консультанта по паранормальным явлениям, на некоего Фокса Малдера…

…который глядел на священника в глухом молчании.

Наконец Малдер спросил:

– Где ее держат?

Отец Джо вздохнул и встряхнул головой от недовольства собою, и агенты за столом тоже завертели головами – но от недовольства иного рода.

Малдер не обратил на это внимания.

– Она вместе с Моникой Бэннэн?

Отец Джо закрыл глаза, напрягаясь, чтобы увидеть. И снова глаза агентов обратились к нему – как у учеников на тайной вечере.

Но это было недолго, потому что священник, не открывая глаз, только и сказал:

– Не знаю.

– Но это те же люди, что похитили Монику? – спросил Малдер.

–  Думаю,что да… да, это те же люди.

Малдер подался вперед, настойчиво спросил:

– Вы их видите! – Он кивком показал на сидевших за столом агентов. – Или просто говорите этим людям то, что они хотят услышать?

Отец Джо на эту наживку не клюнул – продолжал сидеть, закрыв глаза, будто разглядывая свое видение или стараясь снова его вызвать.

Потом глаза открылись и встретили пристальный взгляд Малдера:

– Нет.

– Что «нет»? – нахмурился Малдер. – Вы этого не видите? Сочиняете из головы…

– Нет, это не те же люди.

Малдер всмотрелся в отца Джо самым своим холодным немигающим взглядом, проверяя, не дрогнет ли священник. Но отец Джо был неколебим.

Малдер выпрямился, вдохнул, выдохнул. Потом сказал:

– Мне нужна машина. Срочно.

Агент Драмми с той стороны стола спросил, едва удерживаясь от презрительной гримасы:

– И куда ехать?

– Еще не знаю, – пожал плечами Малдер.

Уже не скрывая презрения, Драмми покачал головой, скалясь почти открыто:

– Вот не верю я в эту фигню…

Улыбка Малдера агенту Драмми была весьма выразительной:

– В этом и была ваша проблема с самого начала.

Усмешка Драмми сменилась хмурой миной, но он ничего не сказал. Раздражение вибрировало над ним, как воздух над горячим асфальтом.

Отвернувшись от него, Малдер спросил у Уитни:

– Машину?

– Машину я вам дам, – ответила она. – Но неплохо было бы знать, куда она… куда направится наше расследование?

– Чтобы ответить на этот вопрос, – сказал Малдер, – мне нужен список пропавших людей в округе Колумбия за последние двое или трое суток.

Ледяная синева глаз Уитни напомнила ему о Скалли, ставящей диагноз. В своем ли уме этот пациент? – казалось, думала Уитни.

– Ладно, – сказала она. – Ладно.

Агент Драмми за столом закрыл глаза, но Малдер почему-то не думал, что этот тип хочет вызвать у себя видение.