Текст книги "Трудно быть сержантом"

Автор книги: Мак Химэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА XIII

На следующий день меня стали обучать военному делу. Я был совершенно спокоен, но сержант Кинг сильно волновался. Он все старался учить меня уму-разуму, объяснял, как и что надо делать, как вести себя, часто отводил меня в сторону и напоминал о том, что я должен заниматься старательно, иначе мне придется коротать всю жизнь в казармах. Но, как ни запугивал меня сержант, я все-таки очень скоро понял, что особых причин для беспокойства нет. На первых порах учеба показалась мне совсем нетрудной. Моя задача заключалась в том, чтобы забивать колышки на площадках, сидеть на вертящихся стульях и делать другие подобные вещи. Это было так же легко, как есть пирог, и все было бы хорошо, если бы сержант Кинг перестал волноваться.

Я делал все, как надо, правда, немного поспорил с одним радистом, но такой пустяк никого не обеспокоил, кроме сержанта Кинга. Случилось это так. Посадили нас за стол, дали каждому наушники и лист бумаги. Радист объяснил, как записывать на бумаге точки и тире. Когда все принялись за работу, я сказал радисту, что совсем ничего не слышу – ни точек, ни тире. Радист почемуто рас сердился и, подскочив ко мне, раздраженно спросил:

– Ты что, не знаешь, как надеваются наушники? Ты их надел наоборот. Как же ты можешь услышать что-нибудь? – и уже совсем грубо добавил:

– Надень их как следует. Может быть, ты вообще плохо слышишь? – И еще что-то и этом роде, что мне не очень-то понравилось.

Он отошел от меня и. обращаясь ко всему сказал, что теперь будет контрольная запись. Через минуту все уже что-то писали на своих листах, а я не стал, потому что мне эти точки и тире ничего не говорили. Я не знал, что писать, сидел и ждал. Радист снова подскочил ко мне и спросил:

– Почему не пишешь? Ты что, не умеешь писать?

Тут мне стало совсем не по себе, и я ответил:

– Я могу писать так же, как любой другой.

– Ну и пиши.

Но меня взбесило, что он подумал, будто я не умею писать, и я сказал:

– Как я могу писать, когда эти маленькие точки и тире для меня ничего не означают?

– Послушай, – сказал радист, – неважно, что они означают. Твое дело записывать сигналы: одни в левый столбик, другие в правый.

– Ладно, – ответил я, – если так, буду писать, но они все равно для меня ничего не значат. Это просто точки и тире.

Радист рассердился еще больше:

– Это не имеет значения, чем они тебе кажутся. Я знаю, что они значат, и мне они не кажутся простыми точками и тире. И всем другим парням, которые их принимают, тоже. И даже генералам. Кто ты такой, чтобы говорить, что они ничего не значат?

Радист еще долго ругался, и мне, наконец надоело. Я поднялся и сказал ему, что он, возможно, и прав, но мне наплевать, если для него и генералов точки и тире значат не то, что для меня. Если другие парни хотят, пусть слушают и записывают хоть весь день. Тогда радист раздраженно крикнул:

– Сядь!

Мне это очень не понравилось.

– Как это так? – спросил я.

– Садись и переверни наушники. Ты что, хочешь иметь неприятности?

– Конечно, нет, – ответил я. Тогда он сказал:

– Ладно, садись и начинай. Ты должен делать только то, что я скажу тебе. Больше от тебя ничего не требуется.

– Что ж, я могу писать не хуже других, – сказал я.

– Ну, вот и пиши, – проговорил радист уже более мягко, даже с оттенком просьбы.

Я сел на свое место и стал записывать точки и тире. Но так как они звучали для меня совершенно одинаково, я записал их в одну колонку и на этом закончил работу, которая меня нисколько не интересовала.

Все было бы хорошо, если бы только сержант Кинг не принял все так близко к сердцу. Но и он согласился, что радист вел себя довольно неблагоразумно.

– В самом деле, почему он сам не поправил тебе наушники так, чтобы ты мог все слышать? – сокрушался он.

Потом он сказал мне еще что-то в этом духе и еще раз напомнил, что я должен стараться, так как это не простые занятия, а уже экзамены.

– Остальные экзамены будут легче, Уилл, и, если ты будешь делать все, как тебе скажут, я почти уверен, что мы их выдержим. Ты слышишь, что я говорю? Ты слушаешь меня? Вот, смотри, я достал вопросы почти всех экзаменов. Перед сдачей мы сможем подготовить ответы на них, все будет в порядке. Но тебе нужно стараться, Уилл. Главное, слушай то, что тебе скажут, – закончил он.

Я старался и остальные экзамены сдавал лучше, чтобы хоть немного угодить сержанту Кингу. Сержант гордился моими успехами. А один экзамен я выдержал так хорошо, что Кинг сказал, будто никому не удавалось достигнуть таких результатов за все время существования части. Мне казалось, что от этого он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Этот экзамен заключался в том, что нужно было в течение определенного времени собрать узел какого-то механизма из деталей толщиной не больше мизинца. Капрал, объяснявший задачу, предупредил:

– Их можно соединить только одним способом, поэтому вам придется пошевелить мозгами.

Перед каждым положили детали. Одни из экзаменаторов держал наготове секундомер, а другой скомандовал:

– Внимание, начали!

Все приступили к сборке. Я тоже принялся за дело. Сначала у меня ничего не получалось, но потом я догадался, как надо действовать. На одной из деталей я заметил выступ. Приложив некоторое усилие, я вставил его в углубление другой детали, и они прочно соединились. Поставить на место остальные детали для меня уже не составило большого труда. Сборку я закончил раньше всех. Я поднялся, отдал работу капралу и собрался уходить, но вижу, что он смеется и вертит мое произведение в руках.

– Что ты сделал с этой штукой? – спрашивает он.

– Я собрал ее, как вы сказали, – отвечаю. Капрал долго вертел в руках собранный мной узел, пытаясь разъединить детали, но у него ничего не получалось, потому что я очень крепко их соединил.

– Подожди здесь минутку, – проговорил он, – я схожу к сержанту.

Он подошел к сержанту, показал ему мою работу, тот внимательно осмотрел ее, хотел что-то отвернуть, но только покачал головой и спросил:

– Кто же это сделал?

Капрал указал на меня. Тогда сержант подошел ко мне и говорит:

– Как же это ты собирал? Я ответил, что так же, как и другие. Тогда он снова попытался разобрать механизм, но так и не смог.

Сержант и капрал долго спорили, как лучше разъединить детали. Капрал спросил:

– Ну, а какую же ему ставить оценку? Взглянув на него, сержант ответил:

– Ваше дело оценить его работу. Разве это так трудно?

А сам, покраснев от натуги, продолжал вертеть мою работу в руках.

– Да, – проговорил капрал, – я должен ставить оценку за сборку узла одним способом. Кто же мог знать, что его можно собрать еще и по-другому? Что можно поставить за такую сборку? Наконец экзаменаторы позвали лейтенанта, и мне показалось, что я провалился. Теперь уже три человека трудились над моим произведением. Притащили скамью, инструменты. Лейтенант держал механизм, а сержант бил по нему молотком. Дело уже близилось к концу, как вдруг молоток сержанта стукнул лейтенанта по руке. Тот подпрыгнул и стал ругаться на чем свет стоит. Все это тянулось так долго, что мое терпение лопнуло, и я ушел, не дождавшись результата. Позже я узнал у сержанта Кинга, что экзамен я все-таки выдержал. Мне было очень приятно видеть, какую радость я ему доставил. Он был счастлив, как никогда, и. похлопав меня по спине, с гордостью проговорил:

– Да, друг Уилл, я думаю, что ты станешь классным специалистом. Мы покажем, на что способны военно-воздушные силы. Дела мои шли хорошо, и за другие экзамены я совсем не беспокоился. Правда, на одном экзамене, который я сдавал майору, чуть было не вышла неприятность. Этот майор был какой-то странный и очень грубо разговаривал с людьми. Он носил большие очки с толстыми стеклами, за которыми его глаза казались большими, как у коровы.

Когда мы вошли в комнату, майор стоял, заложив руки за спину, слегка покачиваясь, Он сразу уставился на меня, как будто бы уже знал кто я. Я тоже стал внимательно его рассматривать, и мне стало казаться, что я его где-то видел. Я кивнул майору и поздоровался с ним, но он смотрел на меня, не отвечая. Я стал вспоминать, где я мог видеть этого человека, и некоторое время мы так и стояли, уставившись друг на друга. Наконец майор повернулся, подошел к сидевшему у стола капралу и заговорил с ним, время от времени поглядывая на меня, а капрал и знак согласия то и дело кивал головой. Кончив говорить с капралом, майор взглянул на меня еще раз и вышел в другую комнату.

Вскоре и нас привели туда же. В комнате стояли столы, по обеим сторонам которых были расставлены стулья. Нас посадили по одну сторону, а вошедшие вскоре офицеры сели по другую. Среди них я увидел майора. Он сел как раз напротив меня. Я опять кивнул ему и поздоровался, но он ничего не ответил и начал молча перебирать лежавшие на столе бумаги.

Наконец майор поднял на меня глаза, спросил фамилию и стал что-то записывать, не глядя на бумагу. Я опять обратил внимание на его глаза. Теперь я рассмотрел, что они были серые с черными крапинками. Мы некоторое время смотрели друг на друга, пока майор не спросил:

– Вы откуда, Стокдейл?

Я ответил, что из Джорджии.

– Это небольшой штат, не так ли?

Такое заявление мне показалось не очень-то любезным.

– Да, – ответил я, – но я не занимаю целый штат. Я живу в одном из его небольших местечек.

– Это там, где растет табак на дороге, да? – проговорил он, продолжая пристально смотреть па меня.

– Может быть, и растет, но не у нас, – возразил я. – Мне не приходилось видеть, чтобы табак сажали на дороге. Вы, наверное, совсем из другого района.

– Нет, я вообще никогда там не был, – проговорил майор и, посмотрев на меня еще внимательнее, добавил: – Не думаю, что когда-нибудь поеду туда. Что ты на это скажешь?

Проговорив это, он наклонился ко мне через стол, и в первую минуту я не знал, как вести себя. По тону разговора мне казалось, что майор относится ко мне по-дружески, но его слова доказывали совсем обратное, и никто за всю мою жизнь так не смотрел на меня. Поэтому я просто не знал, что делать, и проговорил:

– Я ничего не могу сказать на это. Дело в том, что я никогда об этом не думал.

– Я уверен, что никогда не захочу жить в твоем поганом штате. Что ты на это скажешь?

– Вам лучше знать, где жить, – ответил я. – К тому же, все в жизни меняется. В двух милях от нас недавно поселились новые соседи, и земля стала уже не такая дешевая, как раньше. Мне все равно, живете вы там или нет, но мы были бы очень рады, если бы вы… – Но я не стал больше распространяться на эту тему, потому что майор совсем меня не слушал, а продолжал таращить на меня глаза. Ну и я не спускал с него глаз. – Ты хочешь сказать, что ничего не имеешь против, если кто-нибудь плохо отзывается о Джорджии? – Я не слышал, чтобы кто-нибудь плохо говорил о нашем штате. – А как ты думаешь, что я говорил?

– А я не очень-то думал об этом, – ответил я.

Майор сказал что-то еще, а потом умолк и начал еще пристальнее смотреть на меня. Я тоже старался смотреть на него не отрываясь. Так мы и сидели, уставившись друг на друга. Через некоторое время майор попытался было снова заговорить, но опять остановился и уставился на меня. Вскоре его веки задергались, но глаза все еще не моргали, однако я знал, что рано или поздно он должен моргнуть. И действительно, скоро он не только заморгал – у него задергалось все лицо. Ему пришлось отвернуться, он закашлялся и больше уже не стал смотреть на меня. Он собрал со стола бумаги, потер руками лицо и откинулся на спинку стула. Я приготовился опять уставиться на него, но он ни разу не взглянул на меня. Вдруг майор, словно проснувшись, стал задавать мне глупейшие вопросы. Он спрашивал, что я делал, когда был ребенком, как я жил и еще что-то в этом духе, пока вдруг не выпалил:

– Почему ты ненавидишь свою мать? – Это совсем не вязалось с тем, о чем мы говорили до этого.

– Что? – удивился я.

– Ведь раньше мать, наверное, била тебя, не правда ли?

– Я этого не помню, – ответил я.

– А ты когда-нибудь пытался вспомнить?

– Нет.

– Ты что, вообще никогда не пытался думать об этом?

– Нет, никогда, но, если вы хотите, я постараюсь вспомнить. Однако я не знаю, что – из этого выйдет, потому что моя мать умерла в тот самый момент, когда я родился.

Мой ответ, видно, пришелся майору не по душе, и он, зло, посмотрев на меня, спросил:

– Почему же ты сразу об этом не сказал? – и, порывшись в своих бумагах, что-то записал.

– Ну, я надеюсь, что все будет в порядке, – проговорил я. Мне показалось, что он спрашивал все это для того, чтобы вспомнить о своей матери, поэтому я решил ему помочь.

– Ну, а вы ненавидели свою мать? – спрашиваю.

– Конечно, нет, – ответил он.

– Думаю, что это не так. Она била вас или еще как-нибудь наказывала?

– Послушай, парень, – остановил меня майор, – думай, что говоришь.

Видя, какой оборот принимает дело, я попытался оправдаться. Мне, говорю, показалось, что ему приятно поговорить о своей матери. Я никак не хотел обидеть его. Но злоба в нем так и кипела. Наклонившись ко мне через стол, майор прошипел:

– Разве я что-нибудь говорил о своей матери? Я говорил только о твоей. Я ни слова не сказал о своей. – Да, вы не говорили, и мы можем продолжать разговор о моей матери, если хотите, но это ничего не даст, потому что, как я уже сказал, она умерла при родах… но я слышал, как отец однажды говорил…

– Ну, довольно, – одернул меня майор. – Я могу рассказать вам о том, что, говорил отец. Он обычно…

– Нет-нет, – возразил майор, – мы поговорим об этом в другой раз. Ну, а как твой отец? Он бил тебя когда-нибудь?

– Конечно.

– Сильно бил?

– Надо думать. Помню, как однажды он вытащил меня из загона для свиней, вырвал из забора кол, и, о господи, я никогда раньше не получал такой взбучки. Никто не умел так бить, как мой отец. Помню, как однажды…

Тут майор оживился, наклонился прямо к моему лицу и спросил:

– Так ты ненавидишь своего отца, да? Я растерялся и сразу не мог собраться с мыслями. Мне не хотелось обидеть майора, и я сказал ему просто, как умел, то, что я чувствовал:

– Сэр, я уважаю своего отца и полагаю, что не мог ненавидеть свою мать. Если вас это интересует, можете записать у себя в бумагах, что я всегда уважал своих родителей, а также дедушек и бабушек, и вообще я люблю всех своих родственников, за исключением одного дяди, который мне не нравится потому, что всегда дразнит и мучает нашего, мула. Я думаю, что он просто не очень умен. Но, в общем, это безобидный человек. И хотя он дразнит нашего мула, я все же не могу сказать, что ненавижу его…

– Ладно, ладно, – остановил меня майор.

– Так что, если хотите отметить такой факт в своих бумагах, то поищите еще кого-нибудь. – С этими словами я встал и хотел

уйти.

– Садись, я не спросил у тебя еще и половины, – остановил меня майор.

– Но я ответил уже на многие вопросы.

– Неважно, – проговорил он, наклонившись ко мне, но тут же замолчал, потер лицо руками и откинулся на спинку стула.

Когда он через минуту посмотрел на меня, его лицо настолько преобразилось, что он стал просто неузнаваем. Майор улыбался так приветливо, как будто только что увидел меня и мы были всю жизнь большими друзьями. Он снова перегнулся через стол и шепотом спросил:

– Уилл, а что ты думаешь о бабах?

– Что, что?

– О бабах, – повторил он, – ну, о девушках. Они тебе нравятся?

– О каких девушках вы говорите, сэр?

– О девушках, о любых девушках!

– Я не могу сказать, что мне нравятся любые девушки. Я знаю одну немолодую девушку у нас дома. Волосы у нее не длиннее, чем у гончей собаки. Она самая неприятная из всех девушек, которых я знаю. Однажды…

– Я совсем не то имею в виду. Я имею в виду девушек в другом смысле. Когда я говорю о девушках, то… – И он стал говорить намеками, вокруг да около, пока, наконец, не высказался напрямик, и надо сказать, что ничего подобного я раньше не слышал. Майор с увлечением распространялся на эту тему, спрашивал у меня каковы девушки в Джорджии, а когда я попытался рассказать ему о них, то он оборвал меня:

– Да нет. Я имею в виду не то. – И сам принялся рассказывать о девушках в том смысле, в каком они его интересовали, и так увлекся, что, казалось, забыл о том, что я рядом. Он откинулся на спинку стула и болтал, болтал бесконечно. Я сидел и терпеливо слушал его. В комнате, кроме нас, никого уже не осталось, но майор не замечал этого. Я уселся поудобнее и предоставил ему возможность высказать о девушках все, что ему известно. Когда майор на минуту умолк, мне удалось рассказать ему одну шутку, которую я слышал когда-то от отца, об Айке и Майке из цирка. Майору она так понравилась, что он повалился от смеха на стол, широко раскрыв рот и выпучив глаза. Он смеялся до тех пор, пока, наконец, не заметил, что все уже ушли. Тогда веселье с его лица как ветром сдуло.

– Да-да, – быстро проговорил он, – ты можешь идти.

– Да, но я еще не досказал вам, чем всё дело кончилось.

– Нет-нет, хватит. Я имею в виду не это… Я поднялся, заметив майору, что мне доставило удовольствие побеседовать с ним, он же машинально ответил:

– Да-да.

Но я все же успел сказать ему, что если у него будет желание снова поговорить о девушках, то он может зайти в казармы, там ребята всегда говорят на эту тему и знают много забавных шуток и анекдотов, В ответ майор пробормотал:

– Да-да, ладно. Все, спасибо, – и направился к двери, не сказав мне даже "до свидания".

Итак, я выдержал и этот экзамен. Сержант Кинг был поистине горд за меня. Когда я ему рассказал о майоре, о том, как он вел себя на экзамене и какой он странный, то Кинг, похлопав меня по спине, признался:

– А знаешь, Уилл, я ведь больше всего беспокоился, как у тебя пройдет именно этот экзамен. Оказывается, ты и его выдержал. Твоя наивность тебе только помогает. Надеюсь, что мы выдержим все экзамены, и через несколько дней ты будешь аттестован.

ГЛАВА XIV

В тот день, когда я должен был проходить испытание в барокамере, сержант Кинг снова начал учить меня умуразуму:

– Из тебя выйдет стрелок, Уилл, обязательно выйдет. Теперь все зависит от того, как ты выдержишь испытание в барокамере, а остальное – пустяки. Главное, не болтай лишнего и будь осторожен, ясно? Разве тебе самому не хотелось бы получить военную специальность? Какой тебе интерес постоянно мыть уборную? В общем, парень, держи ухо востро.

Сержант долго говорил в том же духе, – пока ему не напомнили, что давно пора строиться. Тогда он отпустил меня, и мы строем отправились в зал, где нам должны были прочесть

лекцию о высотных полетах и о том, как надо себя вести при испытании в барокамере.

Пришли мы в зал, расселись, и только я собрался устроиться поудобнее, чтобы вздремнуть, как вдруг вижу, впереди, торчит голова Бена, а рядом с ним сидят Лаки, Ирвин, Пит и другие знакомые ребята. У меня даже сон пропал от удивления, и я крикнул:

– Бен, Бен!

Он обернулся, посмотрел на меня и говорит:

– Вот это да! Уилл, дружище!

В это время на трибуну поднялся капитан. Он кивал нам и улыбался, но, когда я начал говорить ребятам, что надо встретиться у выхода, сердито крикнул:

– Отставить разговоры!

Мы угомонились, и капитан стал держать речь. Мне казалось, что ей конца не будет.

Капитан не принадлежал к летному составу. Это было видно по его фуражке и по тому, как он все время козырял такими словами, как «понял», «выполняю», тогда, как летчики в этих случаях говорят просто «да» или «нет». Лектор без умолку и с упоением рассказывал о самолетах, на которых он никогда сам не летал. Он говорил о самолетах, которые поднимаются на девять тысяч метров. А на этой высоте, оказывается, мало кислороду. Если снимешь кислородную маску, через несколько минут отправишься на тот свет. А на высоте пятнадцати тысяч метров, оказал капитан, можно отправиться на тот свет за десять секунд: вся кровь в тебе закипит – и крышка! Потом капитан много говорил о достижениях наших военно-воздушных сил, и я порядком устал от этого.

Но вот лекция окончилась, я вышел и стал поджидать Бена и других приятелей. Как все-таки здорово встретить знакомых! Когда они вышли – Бен, Ирвин, Лаки и другие ребята, один из них ударил меня по спине, а я ударил его, другой толкнул меня, а я его; кто-то из ребят сдернул с моей головы пилотку и хлопнул меня ей по затылку, а я наступил ему на ногу и всем было очень весело. Потом мы с Беном отправились вместе в столовую и я узнал, что он не только примирился со службой в авиации, но даже считал это удачей для себя. Я от души был рад за него и в свою очередь рассказал Бену, как я некоторое время был постоянным дежурным по сортиру, а он выслушал меня и говорит:

– Знаешь, Уилл, я решил стать воздушным стрелком. Это как раз то, что мне нужно.

Узнав о планах Бена, я прямо-таки ушам своим не поверил. Вы подумайте только, какое совпадение!

– И я тоже, Бен, собираюсь стать воздушным стрелком. Ну, как, здорово?

– Ну, еще бы, черт возьми! – заулыбался Бен. – А вдруг нам разрешат теперь служить вместе, а? Я-то уже почти все прошел, осталась только барокамера. Пойдем вместе туда сегодня.

– И я, можно считать, все прошел. Вряд ли ко мне придерутся в этой самой барокамере. Ведь сержант Кинг научил меня, как нужно себя держать, – значит, полный порядок!

Мы еще долго толковали о наших делах, и теперь я, как и Бен горел желанием быть стрелком. Тем более, что он так интересно рассказывал об авиации, что у меня дух захватывало.

После обеда мы отправились на испытания в барокамере. По дороге Бен доказывал мне, что авиация во многих отношениях ничуть не хуже пехоты.

– Ты сам подумай, – убеждал меня Бен, – если летчика ранит в самолете, он падает с высоты девяти километров, шутка ли? Кроме того, самолет может взорваться в воздухе, а иногда летчики гибнут просто от недостатка кислорода. Об этом капитан говорил на лекции, помнишь? Летчика всегда подстерегает масса неожиданностей и большая опасность. Поэтому в последнюю войну был, знаешь, ка-кой порядок в авиации? За каждые пять вылетов давали "Авиационную медаль", а за тридцать полагалось… как ты думаешь, что?

– И говорить нечего, – ответил я.

– Вот именно, черт побери! За тридцать вылетов награждали крестом "За летные боевые заслуги". Вот честное слово! И правильно делали, Уилл, ведь служить в авиации не шутка. В общем, одну медаль получаешь за пять вылетов, потом делаешь еще тридцать и получаешь по крайней мере четыре медали а крест, значит, целых пять наград. А если тебя, скажем, ранят или случится еще что-нибудь" то ты наверняка получаешь еще хотя бы медаль. Да и просто за участие в военных действиях могут наградить. Ну, как?

– Колоссально, – сказал я.

– Еще бы, – согласился Бен. – Мне кажется, получить награду в авиации гораздо легче, чем, скажем, в пехоте или в других родах войск. Ну, взять хотя бы, к примеру, моего прадеда. Старик воевал еще вместе со Стоунуоллом Джексоном, а сражений тогда было-не перечесть. Деда четыре раза ранило, один раз очень серьезно в голову, и оторвало ногу. И что же, ты думаешь, он за это получил? Одну паршивую медалишку! Теперь порядки в армии уже не те. Теперь дают медаль даже за выполнение устава, и знаешь, Уилл, если мы станем воздушными стрелками, мы, брат, столько медалей получим!

Тут я размечтался вслух о нашем будущем и говорил до тех пор, пока мы, наконец, не пришли к этой самой барокамере. Нас провели к какой-то кабинке, похожей на кабину тепловоза, объяснили, что делать, выдали маски, заперли и «подняли» на высоту примерно двух километров. У нас с Беном не появилось никаких признаков недостатка кислорода. Тогда нас «подняли» на шесть километров, и мы услышали голос по телефону:

– Теперь снимите маски и не надевайте, пока не почувствуете головокружение. Каждый наблюдает за своим соседом. Как только заметите, что ему плохо, заставьте надеть маску.

Мы с Беном сняли маски и некоторое время чувствовали себя нормально, потом появилось легкое головокружение. Бен очень скоро сильно побледнел. У меня тоже сильно закружилась голова и начали синеть ногти. Бен сидел и глупо улыбался во весь рот: он решил продержаться без маски дольше всех. Потом мне показалось, что он велел мне надеть маску, и я хотел заставить его сделать то же, но язык у меня стал заплетаться, и я едва выдавил из себя:

– Ты надень, надень… белый…

Бен кивнул и ответил:

– Медаль… воздушный стрелок…

Я опять пробормотал ему что-то вроде:

– Надень… синий…

А Бен снова кивнул головой и оказал:

– Конечно.

Мне показалось, что мы беседовали таким образам очень долго. Дальше я запомнил, как, над нами склонились какие-то парни, один из них натягивал на Бена маску и говорил:

– Дайте ему чистого кислороду– в минуту отойдет.

В общем, на этот раз мы легко отделались, нас даже «подняли» на семь с половиной километров, и мы чувствовали себя отлично, когда нас «спустили» на землю. Правда, на лице у Бена остались следы от маски, а волосы торчали в разные стороны. Когда мы выходили из кабины, он сказал:

– Ну, пожалуй, все в порядке, Уилл. Теперь будут проверять зрение, а испытание мы выдержали.

Но в это самое время какой-то парень просунул голову в дверь и сказал:

– Эй, вы оба давайте сюда. Вас хочет видеть лейтенант. Разве вы не были на лекции сегодня утром?

– Значит, мы не прошли? – спросил Бен и глаза у него стали круглые.

– Да, чуть было не отошли… на тот свет, – сказал парень. Он засмеялся и добавил:

– Чуть-чуть не отошли, вот, до чего дошли. – Хихикая, он повторил эту фразу несколько раз, но Бен даже не улыбнулся, он был очень бледен. Тогда парень перестал подшучивать над нами и сказал:

– Ну, идем, я узнаю, будет ли лейтенант говорить с вами об этом.

Он провел нас через коридор, велел подождать у двери, а сам пошел доложить о нас лейтенанту. Бен сидел удрученный, и я чувствовал себя не лучше: ведь мы наверняка провалились на испытаниях в барокамере.

Предавшись невеселым размышлениям, я как-то невзначай заглянул в комнату, у дверей которой мы сидели, и вижу негр! Вот тебе ненастоящий ниггер! С тех пор как я уехал из дому, мне почти не приходилось встречать негров. Я повернулся к Бену и зашептал:

– Бен, глянь-ка – негр!

Но в это время появился парень и сказал, что лейтенант вызывает нас.

Мы вошли, и не сойти мне с этого места, если я видел что-нибудь подобное: за столом сидел черный-пречерный негр в форме лейтенанта. Бен щелкнул каблуками и браво козырнул, а я, кажется, от удивления забыл отдать честь. А негр так прямо с ходу и спрашивает:

– Разве вы не усвоили на лекции капитана, к чему приводит недостаток кислорода на большой высоте?

Я никогда не слышал, чтобы негры так мудрено выражались. Еще бы тут не удивиться!

– Так точно, сэр, усвоили. Это была ошибка, сэр, – выпалил Бен, а негр продолжал:

– Отлично. Пусть это вам послужит уроком на будущее. А испытание вы прошли успешно, я просто хотел предупредить вас.

Бен снова с шиком козырнул, повернулся кругом и направился было к выходу, но тут же вернулся, схватил меня за руку и поволок, потому что я все еще стоял на прежнем месте и таращил глаза на негра, будто на меня столбняк нашел. Уж очень я был поражен, когда увидел негра в военной форме, а особенно когда он заговорил совсем не как негр.

Мы вышли на улицу, но мне очень хотелось вернуться и поговорить с черным лейтенантом. Ведь негров я почти не видел в последнее время, а негр в военной форме вообще был мне в диковинку, и я хотел узнать, как ему удалась стать офицером. А еще мне хотелось перекинуться с ним парой слов, так как он мне очень понравился. Сразу было видно, что он славный малый. Разве сыщешь человека добрее, чем добрый ниггер! Я повернул, было, обратно, но Бен дернул меня за рукав и принялся отчитывать:

– Ты очумел, что ли? Ведь он же офицер!

– Да хватит тебе, Бен. Конечно, я заметил, что он офицер, но держу пари, что он свойский парень…

Тут Бен опять набросился на меня и стал отчитывать. Оказывается, я и стоял не как положено, и не козырял.

– Я вовсе не хотел обидеть его; давно не видел негров, и только, – возразил я.

– Перестань называть его негром, – вспылил Бен, – он– офицер, ты что, ослеп?

– Ну конечно нет, Бен. Мне сразу бросилось в глаза, что он в военной форме. Но цветного человека я не видел с тех пор, как уехал из Джорджии.

– Перестань говорить «цветного»! Не все ли равно, какого он цвета? Он – офицер, а раз офицер, значит, такой же белый, как ты или я, и изволь стоять перед ним навытяжку и козырять, ясно?

Каких только глупостей Бен не наговорил мне в сердцах, но я делал вид, будто ничего не замечаю. Однако, когда он снова сказал, что стоит только негру надеть офицерскую форму, и он сразу же станет белым, я не выдержал и спросил:

– Скажи, Бен, разве он все-таки не негр?

– Он офицер! – отрубил Бен.

– Вот я и говорю, что он негр, который стал офицером.

Кажется, яснее и не скажешь, но Бен опять запротестовал:

– Ты меня не так понял! Я говорил, что если человек занимает какой-нибудь пост, особенно если он военный и носит мундир, то не существует никакого цвета – ни черного, ни белого, ни желтого. Какое кому дело до цвета кожи, если ты в форме?

– Конечно, никому нет дела, но все же мне показалось…

– Да послушай же ты, – снова закричал на меня Бен, – у тебя голова на плечах есть? Простой вещи понять не можешь!

– Но все-таки скажи, Бен, ты видел, что он не такого цвета, как мы?

– Нет!

– Черт побери, Бен, – сказал я тогда, – это уж слишком. Что касается меня, то я, как только его увидел, сразу понял, что он ниггер.

Но Бен уже не отвечал мне. Видно, ему надоел этот спор, и я решил оставить его в покое. Когда мы свернули к казармам, я пере-вел разговор на другую тему. Мы распрощались у магазина. Теперь я знал, где казарма Бела, а он – где моя, и мы могли встретиться снова очень скоро.

В хорошем расположении духа я пришел в казарму. И у сержанта Кинга было веселое настроение. Я это сразу же заметил, когда вернулся. Он, оказывается, уже узнал, что я успешно прошел испытания в барокамере, и теперь расхаживал по казарме и делился со всеми этой новостью.

– А как же насчет зрения? – ехидничали некоторые. – Ведь он еще не проверял глаза?

Но сержант Кинг только смеялся в ответ:

– Да, Уилл, прочтет любую таблицу от начала до конца и наоборот, – сказав это, сержант принялся напевать себе под нос какую-то песенку, и я был рад, что сделал ему приятное.

У всех ребят было приподнятое настроение, и, когда мы построились и пошли в столовую, сержант Кинг подавал команды как-то особенно четко, а меня так и подмывало дурачиться. Я вышагивал очень рьяно, высоко поднимал колени и выпячивал грудь.

– Раз-два, левой, раз-два, левой… – командовал сержант. Потом он вдруг крикнул:

– Считайте сами!

Тут я совсем разошелся и рявкал так громко, что ребятам впереди пришлось наклонить головы, чтобы не оглохнуть. Сержант Кинг заметил мое рвение и сказал: