Текст книги "Скажите Жофике"

Автор книги: Магда Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Дора никогда раньше не говорила о семье. Все было так неожиданно и сложно. Жофи с трудом поняла ее, – слишком много событий сразу. Даже подумать некогда. Однажды в Альмадии, где Жофика отдыхала с родителями, тетя Пирошка продавала на рынке белую курочку. Она раздувала у нее перья, показывала всем, какая прекрасная курочка, и уговаривала купить. Но курочку почему-то никто не покупал. Жофике стало очень жаль, что бедная курочка не может найти хозяина, хоть ее и навязывают всем. Она сказала об этом папе, и папа купил курочку, а потом долго смеялся. Он спросил, будет ли Жофика есть курочкино мясо. Жофика сказала, что нет, не будет. Тогда они решили не рассказывать ничего маме, пусть себе купается в Балатоне. Папа знал, что Жофике стыдно за курочку, которая никому не нужна. Они поднялись на Старую гору, там все улицы были узенькие и круто шли вверх. Сначала курочку несли в корзинке, а потом папа перебросил ее через изгородь на какой-то двор и вместе с Жофикой убежал прочь. Они так бежали, так бежали! Боялись, что их окликнут. Спускаясь с горы, папа вдруг остановился и поцеловал Жофику в макушку. Было ужасно хорошо. Да, папе никогда ничего не нужно было объяснять: он все понимал и так, без объяснений.

Дора опять сорвала травку и снова принялась плести кольцо. Она молчала, а в голове Жофики мысли прямо наскакивали одна на другую. "Удерут, – повторяла она на все лады, – удерут". Как может папа какой-нибудь девочки удрать? Вики – другое дело, она разведенная женщина, у нее нет мужа, ей, наверное, можно удрать. Но у дяди Калмана есть дочь, и жена тоже. И что станется с Дорой? Карандаш писал плохо, хотя она изо всех сил прижимала его к асфальту. "Ты тоже удерешь?"

– Я тоже, – ответила Дора и опять разорвала колечко. – Меня Вики забирает с собой. Нам уже приходилось вместе удирать. Иногда.

У Жофи начали дрожать ноги.

– Она хотела оставить меня дома, потому что это опасно. На этот раз Вики собралась удрать за границу, навсегда. Понимаешь, она больше не вернется. Границу нужно переходить тайком, у нас ведь нет визы. А на границе есть и собаки и солдаты, может случиться, что начнут стрелять. Вот почему она хотела оставить меня дома. Но ты же видишь, что я никому не нужна.

Снова наступило молчание. Рядом отворилось узкое окно и кто-то запел: Пуночка, пуночка, как черны у тебя ноженьки!

Сказать тете Като? Как быть? Порядочные, настоящие папы не удирают. Марианна на море. Она приедет только в воскресенье.

Дора заговорила о Марианне.

– Я ее просила, сделай, говорю, что-нибудь, а она притворялась дурочкой, только и знала что бредила своим лагерем. Вот что, ты поезжай ее встречать на вокзал – я не могу – и скажи ей, чтобы она в понедельник не пускала к нам дядю Калмана. Пусть она подкараулит его, когда он будет выходить из музея, и задержит. Если он вовремя не придет, то мы удерем без него. Деньги он нам уже отдал, так что все в порядке. До границы мы едем в машине, она отправляется ровно в пять – дядя Шереш сказал, что ни одной минуты не намерен ждать.

"А потом?" – написала Жофика на асфальте.

– Дядя Калман совсем не нужен Вики, она удирает с ним из вежливости, потому что дядя Калман дал деньги на дорогу. Вики все равно бросит его, как только мы перейдем границу. Она разыщет Дюри. Он там устроился. Вики никогда не любила никого, кроме своего мужа, дяди Дюри.

Карандаш упал, покатился по асфальту и исчез в водостоке. Жофика обняла Дору, они крепко прижались друг к другу. По стене ползла гусеница. Это была красивая ковровая гусеница с коричневыми и красными ворсинками. Марианна никогда бы не пришла и не рассказала, она ведь никого не любила, кроме себя. А Дору выгнали, и она все-таки пришла. "Мне-то хорошо, – думала Жофика, – мама любит меня, хотя со мной и не клеится, и папа любил меня. Папа любил меня больше всех на свете. И дядя Пишта любит уже немножечко, и даже Куль-шапка вон какую желтую грушу подарил мне! И Тэри меня любила, и Валика тоже. Мой папа никогда бы не удрал с Вики и не сунул бы ей в руку записку. Папа нас любил".

Теперь Дора уезжает, она удирает за границу. Интересно, а какая эта заграница? Жофи стала вспоминать об уроках географии и иностранных названиях на картах. "Географические названия мы пишем так же, как пишут их иностранцы: Rio de Janeiro. New York".

Дора тихонько отстранилась от Жофики. "Я должна так", – однажды сказала Дора, когда потребовала довесок к вафлям. Конечно же, должна. У Доры нет ни отца, ни матери, одна только Вики. Дора всегда делилась с подругами, а Марианна никогда. И за что только они с Дорой любили Марианну? За то, что она хорошо танцует, что она умница, что с первого класса они всегда вместе? Трудно сказать. Вот и сейчас Дора думает о Марианне и пытается помочь ей хоть советом.

А что, если сказать маме? Нет, ни за что, никому. На шее у Доры висит маленький золотой ангел, Жофи дотронулась до него и поклялась, что будет молчать. Ведь если какой-нибудь человек собрался бежать за границу и об этом узнают, ему несдобровать. Итак, держать язык за зубами. Марианна приедет в воскресенье, у них будет только один день. Но Марианна умница. И они вместе додумаются до чего-нибудь.

Дора встала. Она сказала, что ей пора идти. Нет, в школу она больше не зайдет. Для чего? Сегодня четверг, а в понедельник они уезжают. Она возьмет с собой только рюкзак, потому что кое-где придется продвигаться ползком. Встретиться с Жофикой? Нет, им нельзя больше встречаться. Вики не должна знать, что они виделись. Пусть Жофика передаст дяде Калману, что Вики никогда не разводилась со своим мужем, а Дюри четыре года назад удрал потому, что хотел раздобыть за границей квартиру и деньги.

За окошком все еще пели: Пуночка, пуночка, как черны у тебя ноженьки. Гусеницы уже нигде не было видно. Как-то сразу стало прохладно. Жофика не сможет признаться маме в том, что она все-таки разговаривала с Дорой. Опять тайна! Так уж получается, что Жофи все время запутывается в разные тайны. Подруги, держась за руки, подошли к узенькой калитке.

Здесь они остановились. Лицо Доры расплылось перед глазами, наверное потому, что Жофике мешали слезы. Дора сняла цепочку с ангелом и положила ее Жофике в руку. Теперь у Доры больше ничего не осталось. Она, не оглядываясь, пошла по двору неторопливым, как у взрослой, шагом.

Жофика спрятала цепочку в "конюшне" – под грушевыми очистками. Она накрыла ее мышью, которую сама смастерила из кусочков меха. На спинке мыши крупными чернильными буквами было написано: "Яника". Жофика вернулась в свою комнату, но тут же выбежала на кухню. Надо чем-то заняться, иначе голова лопнет от забот. Мамы все нет, наверное, плачет там, у папы на могиле. С бедной мамой тоже творится что-то неладное, может быть, у нее какая-нибудь неприятность по службе? Наверное, она проголодалась там на кладбище. Как же быть с дядей Калманом? С Вики? С Дорой?

Юдит добралась до дому поздно. Поднимаясь по лестнице, она почувствовала, что очень голодна. Теперь все не казалось таким трагическим, она вдоволь наплакалась. Юдит вдруг смирилась с тем, что произошло. Ведь ее смущала совсем не разница в окладе, скорее всего просто было уязвлено самолюбие. Сейчас волей-неволей придется браться за стряпню. Это ужасно. Она так устала, едва волочит ноги. Вот бы сейчас скатерть-самобранку! Однажды, когда конференция в институте затянулась до одиннадцати часов, она позвонила домой и предупредила, что придет только к полуночи, а когда вернулась, дверь открыл Габор. На нем был ее нейлоновый передник. Он сказал, что уже накормил Жофи и она давно спит. На кухне Юдит увидела накрытый стол. Кругом был страшный беспорядок, зато на столе красовалась запеченная, политая сметаной картошка.

Юдит позвонила. С минуту пришлось подождать, затем послышался знакомый резвый топот. Жофи открыла дверь. В передней стоял запах шпината и чеснока. Нейлоновый передник на Жофи свисал намного ниже колен, конец косички был в панировочных сухарях.

– Вымой руки, – сказала Жофи. – Я приготовила ужин.

11

Когда Марта Сабо прочитала письмо, она сильно разволновалась. Марта имела привычку даже летом заглядывать в школу – быть может, кому-либо из учеников захочется позаниматься. Если таких энтузиастов не оказывалось, она на некоторое время заходила в зал, где стоял рояль, просматривала бумаги на своем столе и, перекинувшись парой слов с дежурным по канцелярии или с кем-нибудь из учителей, отправлялась бродить по школе: интересно было видеть, как продвигается ремонт. Она поливала цветы, насыпала свежего корму в аквариум, вообще находила себе десятки мелких и приятных дел. Марта с наслаждением втягивала в себя воздух, ей были бесконечно милы эти длинные, даже теперь, во время каникул, пахнущие мелом и чернилами коридоры. Если Марта выезжала куда-нибудь на лето, ее уже к концу второй недели безудержно тянуло домой, а последние дни августа всегда казались тягучими и пустыми. Сентябрь был для Марты Сабо самым волнующим месяцем, это был месяц встречи с учениками. За лето некоторые из них вырастали чуть ли не на десять сантиметров, и многим прежде тоненьким, как тростинки, девочкам становились тесны кофточки.

Пожалуй, один математик Хидаш мог сравниться с Мартой в своей приверженности к школе. Его по праву называли «школьным филином»: даже газеты и те он прочитывал в учительской. Мимо него не проходила ни одна статья по педагогике, о каждой он имел свое мнение, он непременно делал выводы и замечания. Хидаш был превосходным собеседником. Марта обычно слушала его с шитьем в руках, штопая или латая какую-нибудь старую скатерть. Эту работу она приносила с собой специально в дни дополнительных занятий. Дети лучше соображают, если на них не смотришь. А семиклассница Эрдеи может по-настоящему сосредоточиться на учебе только тогда, когда ее руки чем-то заняты. Если на уроках она принималась скручивать и рвать бумажки, Марта Сабо знала: это значит, что девочка увлечена материалом.

В четверг после занятий Марта немного задержалась: она поднялась проверить, что делают юные поварята. Почему-то на душе у нее было неспокойно. Дело было не в учениках, нет: они стояли у плиты и занимались своим делом. Марту расстроила мать ученицы Биро. Когда возник вопрос об организации летней площадки и кулинарного звена при ней, Марта сразу же предложила пионервожатой Бауман пригласить какую-нибудь опытную хозяйку – пусть научит детей экономно и вкусно готовить. Но Тамаш, которая из одного жалованья неплохо кормила восемь душ семьи, не согласилась заниматься со звеном, Сюч тоже, а ведь Марта Сабо рассчитывала на них. Пришлось согласиться на помощь Биро: у нее была приходящая домашняя работница, и она сама высказала желание заниматься с девочками. Биро любила хозяйничать, как говорится, на широкую ногу, с вдохновением. Ее муж много зарабатывал, и Биро не стеснялась в средствах. Но все, что она готовила, так мало подходило для скромного лагерного рациона. Вдобавок ко всему Биро не разрешала детям проявлять никакой инициативы. Девочки могли только чистить картошку и овощи. У плиты же с видом предводительницы хлопотала сама Биро. Она была в белоснежном халате, с косынкой на голове. Звено со скучающим видом следило за ее работой. Голодные поварята тоскливо поглядывали на пончики, которые румянились в кипящем жиру. Марта Сабо просмотрела меню за неделю, поблагодарила Биро и, повернувшись, отправилась домой. Нет, со звеном поварят просто беда. Все это в таком виде не имеет никакого смысла. Срочно нужно вызвать Бауман. Пончики! Телячья отбивная! В меню нет ни одного простого овощного блюда, нет ни жаркого из картошки, ни гуляша. Как раз в это время Сумпер и передал ей заказное письмо с круглой печатью Института экспериментальной педагогики. Взволнованная письмом, Марта забегала по учительской.

Чего, собственно, этому Добаи от нее нужно? Конечно, очень нехорошо с ее стороны, что за всеми мероприятиями этого института она подозревает проделки Юдит. Ведь Юдит всего-навсего научный сотрудник, а Добаи как-никак директор института. Прежде ведь они ее не беспокоили! Зачем она должна явиться сегодня в пять часов к Добаи? Они друг друга давно знают. Как-то в середине учебного года Добаи пришел к ним в школу и попросил у директора разрешения присутствовать на уроке Марты Сабо. После урока он пожелал познакомиться с ее дневником – его, видите ли, интересуют наблюдения Марты Сабо. Скажите, пожалуйста! Она ответила ему, что дневник ведет не систематически и похвастаться ей нечем. Еще не хватало, чтобы Добаи передал Юдит записи про Жофи и Марианну Халлер. Пусть оставят ее в покое со своими экспериментами! Во всей школе только она и Хидаш ведут регулярно записи наблюдений и то исключительно для себя, для своей работы. Но разве придет кому-нибудь в голову укорять, например, географичку, маленькую Вари, что она один-единственный раз – в сентябре – открывает дневник, а в конце января начинает бегать и плакаться, что не записала в него ни строчки? Да и когда ей писать-то? Ребенок отнимает все время – то она варит, то кормит младенца, то стирает на него. Когда ей жить жизнью школы? Может, она, Марта, так много отдает школе и детям потому, что не имеет никакой личной жизни?

Но все-таки для чего ее вызывают в институт? Являясь туда на какое-нибудь совещание, она только и делает что спорит. Редкий случай, чтобы она не разругалась с докладчиком, хоть она и понимает, что это очень неприлично. Ей, откровенно говоря, нисколько не хочется их всех видеть! Добаи еще ничего, он довольно толковый, зато сотрудники его! Вечно корпят над своими фолиантами, а поставь их в какую-нибудь школу, через два дня заголосят: "Спасайте, невмоготу!" Конечно, сидеть в институте куда проще. Прочтут девяносто девять томов и напишут сотый. От их бесконечных предложений и мудрствований учителя уже волосы рвут на себе. И чего они надумали вызывать ее? Ведь все равно не прислушиваются ни к чьим советам. Сами с усами! Учителям лучше подальше держаться от них, дабы избежать недоразумений.

Взглянув на нервно шагавшую по учительской Марту, Хидаш спросил, что случилось. Уж кому-кому, а Хидашу надо ответить. "Вероятно, им нужна какая-нибудь статья?" – высказал предположение Хидаш. От нее? Разве мало в институте своих писак?

И о чем бы она стала писать? О своей выдумке "Кет – хет – сюч – пуфф"? Вот еще! Зачем? Они же там твердо убеждены, что ученик прекрасно отличит звонкий звук от глухого, если положит руку на горло. Только одного не учли, что десятилетнему ребенку всегда кажется, что в горле гудит. Статью? Ждите! Марта и Хидаш теперь уже вместе бранили институт, когда в учительскую постучались. Вошла Лембергер с тарелкой в руках. На тарелке под сахарной пудрой розовели поджаристые пончики, а на краю тарелки золотился абрикосовый джем. "Это тетя Биро прислала вам на пробу".

Марта хотела угостить Хидаша, но он не любил сладкого, а ей после письма вообще не хотелось смотреть на еду. Стараясь чем-нибудь отвлечь свое внимание от письма, Марта принялась открывать и закрывать свои ящики, пересматривать старые планы, прошлогодние сочинения. Вот последняя работа Дулович. Что за талантливая девочка! Интересно, получится ли из нее писательница, когда она вырастет? В одном из ящиков Марта наткнулась на пропавшую коробку с цветным мелом – она была задвинута в самый дальний угол. А вот и шарик. Марта отобрала его у Таки, у Евы Такач; завтра, когда та придет на урок кулинарии, она вернет шарик девочке. Он весь оклеен замысловатыми картинками. Марта улыбалась. Она всегда радовалась, когда ей удавалось заглянуть в детский мир. А этот шарик был маленькой частичкой того мира. Все это действовало на Марту успокаивающе. Вот и дневник наблюдений, который так хотелось прочесть Добаи. Как бы не так! Пусть он поучительствует и сам составит себе дневник! Кстати, хорошо, что он попался под руку. Нужно кое-что записать туда о Жофи Надь.

Марта стала перелистывать страницы. Рядом с фамилией Марианны Халлер она записала: "Девочка получила путевку не потому, что она самая лучшая ученица, а потому, что ей необходимо воочию убедиться, что таких способных, хороших учеников, как она, полным-полно всюду, среди различных национальностей". Вот бы удивился Добаи такой мотивировке. Возле фамилии Лембергер поставлена дата и вопросительный знак. Его можно теперь стереть – Лембергер принесла уже справку от врача, что она здорова. А какая худущая девочка. Это потому, что сильно тянется ввысь. Ее обязательно нужно периодически посылать к доктору, чаще, чем других детей. Отец Лембергер умер от туберкулеза. Дора Гергей? Да, кажется, здесь она ничем не сможет помочь.

Редко случалось, чтобы у Марты перед чем-нибудь так вот опускались руки. Вспомнив о Доре Гергей, она вконец расстроилась. У Жужи Сакалл тоже было тяжелое положение. Но там Марте приходилось сражаться с одним лишь человеком – с пьяницей отцом. Дьёрди Немеш – тоже трудный случай: сошла с ума мать. Но Марта все-таки нашла выход из положения. Нет неразрешимых проблем, если к родителям можно найти дорогу. Легче договориться с умалишенной женщиной, чем с человеком, который хитрит и скрытничает. Гергей юридически находится под опекой своей старшей сестры Виктории Вадас. Но за Вадас укрепилась недобрая слава, о ней говорят шепотом, в чем-то подозревают. Формально Вадас ни в чем не виновата. Она законно занимает квартиру, работает на дому кустарем – разрисовывает платки. В доме всегда порядок, девочка содержится в чистоте, хорошо учится. И все же Марта чувствует, что в семье неблагополучно. Над Дорой нависла какая-то беда. Но не может же райсовет на основании одних лишь эмоций Марты Сабо менять девочке опекуншу. Правда, некоторые мамаши рассказывают, что видели Викторию в ресторанах в обществе мужчин, но это тоже не основание для принятия каких бы то ни было мер.

Когда началась вся эта история с Калманом Халлером и мамаши стали нашептывать Марте, что слишком часто видят Халлера с Вики, Марта попыталась вызвать Халлера. Он, конечно, не явился. Подождав несколько недель, Марта сама разыскала его в музее. Тогда он обошелся с ней просто невежливо. Даже вспоминать об этом неприятно. В последнее время ничего не слышно о них, может быть, все уладилось. В таких случаях всегда достается тому, кто попытался вмешаться. Ничего, ей, Марте, не привыкать быть козлом отпущения! Во всей этой истории больше всего жалко Дору. Бедная крошка, теперь она совсем одинока. Даже Марианны и Жофики нет рядом. А остальные девочки просто не хотят с ней водиться – матери в таких вопросах не знают пощады. Как будто Дора ответственна за дела сестры! В райсовет все-таки следует зайти посоветоваться. "Вот о чем надо писать Юдит Надь, – вновь с ожесточением подумала Марта. – О таких детях, у которых вся родня жива, а дети хуже круглых сирот".

Марта собралась идти обедать. По черной лестнице с шумом спускалось звено юных поварят. Занятия окончились, и девочки спешили домой – "добирать" после учебного обеда. А вот и Жофи Надь. Она поднимается вверх, тащит сумку со шпинатом и бутылкой молока. Сейчас она на площадке встретится с девочками. Пусть, пусть, по крайней мере хоть кусочек пройдет с пионерами, а то они перед ней носы дерут. Жофика с девяти утра находится в школе. Сейчас уже больше часа. Все-таки что она тут делает столько времени? Вот и грушу ей бросили сверху. Молодой каменщик весело улыбался. Теперь-то девочки не будут задаваться перед ней. Откуда она знает еще и каменщика? Наверное, обо всем можно будет узнать у Понграца.

Марта попрощалась с детьми и пошла домой. Наскоро сварила себе кое-что, пообедала и прилегла отдохнуть. Она взяла книгу, но никак не могла сосредоточиться. Полученное утром письмо не давало покоя. К чему такая спешка? Почему не могли подождать еще пару дней? Почему именно сегодня и именно в пять, в конце рабочего дня? В институте работа кончается в половине пятого. Нет, лучше встать, к чему заставлять себя валяться? Какой тут отдых? Пожалуй, надо идти. А "проба", которую ей принесла Лембергер, осталась в учительской. Уж если сама не съела, то хоть бы отнесла Понграцу. Сейчас половина четвертого. Если она теперь заглянет в школу, то как раз вовремя сможет явиться к Добаи.

Пончики лежали на месте, они немного осели, но в общем выглядели весьма аппетитно. "Прозьба нестучать". Ну хорошо, она стучать не станет. Как тихо, точно на кладбище!

До чего же исхудал Понграц! Какое у него маленькое, усталое лицо! Старик, видно, не очень рад ее приходу, да и чему тут радоваться, ему, наверное, надоело в тысячный раз повторять, что он себя чувствует ничего, сносно. Постель чистая, в комнате порядок. Марта подала ему пончики. Понграц поблагодарил, но к пончикам не притронулся. Сказал, что съест позже.

На стене висит шляпа – вероятно, осталась в память о внучке. Как все-таки печально! Секей и дядя Пишта никогда не ладили между собой, а у Добози свои заботы. Нелегко старику болеть!

– А не нужна ли вам какая-нибудь помощь? – спросила Марта. – Звено поварят приходит сюда каждый день. Это очень хорошие девочки. Они могут вам сделать все, что нужно.

Понграц ответил, что ему помогают,

Помогают?

Марта вдруг забыла о письме Добаи. На маленьком столике лежала салфетка, аккуратно сложенная в виде конуса. Перед Мартой всплыла давно забытая картина: накрытый для гостей стол в доме Юдит Папп и салфетки, поставленные вот такими же пирамидками. Она еще смеялась, когда ее оставляли обедать, и называла замысловатую полотняную горку "обезьяньей забавой".

– Значит, у вас есть помощница? И как она, справляется?

– Вполне.

Ух, какие колючие глазища! Думает, она его испугается. Вот так же он стращал ее, когда сообщил, что не намерен больше посещать вечернюю школу для взрослых. Не следовало его освобождать от занятий. Теперь бы писал: "Не стучать".

– И варить умеет?

"Ну и глупая, – подумал старый Пишта. – Окончит такая вот семьдесят семь учебных заведений, а глупа, как пробка". А он еще ругает маленькую Жофи, насколько же она толковее учительницы. Ведь венгерским языком говоришь ей, и не понимает.

– Умеет, умеет.

Всем своим видом старый Пишта показывал, что расспросы ему надоели. Он даже глаза закрыл.

Утомила уже тебя?! Так я и поверила. Сидит себе один, как сыч, целый день, хоть бы обрадовался, что заглянула к нему!

– А скажите, кто вам помогает?

Вот ведь дотошная! Понграц снова открыл глаза. Она, видно, не собирается оставлять его в покое. Точь-в-точь как Шара.

– Да одна тут…

– А кто ее прислал, профсоюз или родительский комитет?

У профсоюза и родительского комитета только и заботы что посылать благодетелей к хромому, больному старику! Ох, и глупа же ты, матушка, ох и глупа! И ты еще ставишь отметки да выговариваешь малявкам! А весной, видишь ты, заметила мне: коридоры, мол, не совсем чистые. Вот и подмела бы!

– Говорю вам, ходит тут одна, Жофией Надь зовут. Нанял я ее, вот она и ходит.

И чего тут глаза таращить? Похоже, что она сейчас упадет со стула. Неужто он, старый Понграц, такой уж нищий, что не может себе никого нанять? Или ей думается, что только она живет хорошо? Ведь он в жизни никогда не закладывал за воротник, и все необходимое у него, слава богу, есть, в одежде почти не нуждается – райсовет выдает спецовку. У него даже сбережения завелись. Что она на это скажет? Стоит ли говорить с глупцами! Старый Юхош тоже глупец. Из всех, кто сюда лазит, он, Понграц, в состоянии переносить только девчонку.

– Она получает от меня по четыре форинта в день.

"Ну, есть тебе теперь над чем голову поломать! – сердился Понграц. – Может, надо бы ей платить больше, да не из чего. Да и к чему малявке больше? Ее труд и того не стоит, еще, чего доброго, разбалуешь девчонку, потом матери на нее не угодить будет – все мало покажется. С таким дитем нужно быть настороже".

– А кто вам ее порекомендовал? – спросила Марта Сабо после долгой паузы.

Вот теперь и это рассказывай ей! Видать, у нее нет другой заботы, как его выспрашивать. Может, рассказать про то, как он юнцом наступил на серп и сколько крови тогда вытекло? И вечно с этой правой ногой приключается какая-нибудь оказия: на серп наступил – правой, на пилу напоролся – правой и, как назло, сломал тоже правую. Интересно, прошла ли рука у Жофи? Завтра, пожалуй, они посуду будут мыть вместе. Доктор велел ему двигаться побольше, вот и подвигается. А как она его заставляла легкими шевелить! "Здесь я родился, я в своем краю…" Вот намудрила-то! Жаль, что сегодня не зайдет. Надо бы ей малость добавить деньжат, может, тогда и после обеда будет наведываться?

Кто порекомендовал!

– Никто! Сама явилась. Та, которую я позвал, не нашла времени прийти, через эту передала мне все. А она возьми да наймись. Тут же, говорит, и учится. Не у вас ли часом?

Ох и дуреха, кивать кивает, а говорить ничего не говорит. Замолчала как раз в то время, когда он сам не прочь послушать. Наверное, девчонка – лучшая ученица в классе, уж больно все умно говорит. Что твой поп. Гляди-ка, эта Марта Сабо себе на уме: у нее язык развязывается только тогда, когда самой интересно. Ишь ты, вдруг каждое слово стало на вес золота. Такой лишь бы жалованье получать. Она в четыре раза больше получает, чем, к примеру, Секей. Правда, Секей, все спустя рукава делает. Зато Добозиха работает как положено, но все равно получает в четыре раза меньше, чем эта вот. Что ж, не хочет про девчонку говорить – ну и не надо. Что она там соображает? Даже лоб наморщила от натуги! Пусть думает, о чем хочет, только бы его оставила в покое. Посидела, порасспросила – и на том спасибо! – и шла бы себе восвояси.

Заживает ли кость? Наверное, заживает. Разве без рентгена скажешь? Один рентген может сквозь гипс видеть. А так что гадать? Болит себе и болит. Как относятся к нему в поликлинике? Как относятся, так и ладно. Ногу ему лечит рыжий доктор какой-то, только и делает пока, что мучает его. Но среди врачей попадаются иногда и хорошие. Взять, к примеру, Габора Надя, который раньше лечил ему прострел.

Ну и глазищи у нее! Сейчас выпрыгнут! Не диво, что такая мужа не нашла себе! Раз уж ей не терпится узнать, он, так и быть, расскажет, как было все с Габором Надем – может, тогда она наконец уйдет. Если так все про болезни любит, чего ж не пошла в доктора? Да откуда ему знать, чем хворала его матушка. Или она воображает, что в их деревне была больница и мать целые дни просиживала там на приеме у врача? Ему неизвестно даже, от какой хвори она померла, царствие ей небесное. Взяла да и померла.

Как радикулит? Да все никак не успокоится. Может, опять вцепится, и тогда будет худо. Прежнего доктора-то ведь нету больше. Перевели? Ну да, перевели – на тот свет. Неужто она газет не читает? Только девчат мучает. Читай она газеты, знала бы, что доктор помер тут же, в своем кабинете, и он, Понграц, как раз говорил с ним напоследок. Жалко его, очень, очень жалко, больно хороший он был человек.

Ну, слава богу, кажется, собирается! И чего это она теребит в руках салфетку, которую так хитро сложила Жофи? Прямо диву даешься, что за девчонка! Где она всего этого набралась? А его Марчи, будь она жива, было бы теперь столько же, сколько этой Сабо. Замуж бы ей, сердешной! Добозиха говорит, будто она дожидается Хидаша. Но напрасно: он уже за другой бегает, за этой… как ее? – за Лембергер, что с конским хвостом.

Сестре Аннуш тоже вечно все приходилось растолковывать, особенно когда он ей вслух газеты читал, – букв она не знала. Помнится, прочел ей, как изрубили и бросили в Тиссу Йожефа Шимона, так она чуть не окаменела от ужаса. И учительнице тоже страсти подавай. Рассказывай, как помер Габор Надь. Ну, скончался и все тут. К чему столько толковать об этом? Ей хочется знать, сказал ли что-нибудь перед смертью Габор Надь. Да, то есть он хотел сказать, только не договорил. Что за чудачка! Вон и слезы у нее закапали, сейчас салфетку замочит. И что тут реветь? Ну, говорил, так что из того?! Сестра Аннуш тоже про какую-то лошадь бормотала перед тем, как богу душу отдала. А ведь в жизни никогда у нее не было никакой лошади. Радовалась своим двум курам да петуху. Может быть, она говорила про лошадь святого Михая? Скорее всего, именно про нее – странно, что это пришло ему в голову только теперь, спустя столько лет. Ну чего она тут нюни распустила? Ведь когда человек собирается на тот свет, он, как правило, мелет несуразицу. Вот и Габор Надь про какую-то Жофику вспомнил.

Наконец-то унесла ее лихая сила! Как раз вовремя, очень уж осточертела. Если развлекаться хочет, пусть идет в кино, а не к нему. Он сам, конечно, тоже неправ, что так ворчит, но что поделаешь, коли превратился в старого противного ворчуна. Он, собственно, ничего худого ей не желает, но тоже, видно, становится полоумным. Вот ведь и пончиков принесла. И чего он только рычал на нее? И чего она тут ревела? У каждого, знать, свое. Кто может сказать, что у этой заныло? Он-то взъелся на нее не зря. Жалко ей было рассказать про девчонку! Уж он ли не хотел услыхать про Жофи хоть словечко! Теперь вот ушла, и его снова начнет одолевать тоска. Может, подняться все же как-нибудь? Рыжий доктор велел вставать почаще. Там в кладовке есть еще куски того добротного твердого дерева, которое он когда-то пускал на разные безделушки. Неплохие штучки он вырезывал. Надо бы смастерить что-нибудь этой дурехе. Но что? Лучше всего у него получались ягнята. Он и Эржи сделал одного. Дед-то его был пастухом, и уж если другой забавы для ребятни не находилось, то ягнят, игрушечных, деревянных, всегда хватало.

12

Примерно в то же время, как Жофи подала шпинат, а Юдит, слегка умывшись после долгой езды в трамвае, села к столу, Марта Сабо вышла из здания Института экспериментальной педагогики. На втором этаже, в угловой комнате, где происходил разговор, продолжал гореть свет. Добаи еще оставался в своем кабинете.

Марта Сабо не стала садиться в трамвай, ей сейчас хотелось пройтись пешком, побыть среди людей. Пожалуй, неплохо бы поужинать в ресторане. Годы идут, а вечера так похожи один на другой: обычно она работает, пишет, читает, занимается рукоделием. Сегодня это ее не устраивает. Незаметно она дошла до Совета 1-го района и опустилась на скамейку, что стояла у входа. Куда же все-таки отправиться? Марта разглядывала скульптуры рабочего и крестьянки, дверь в металлической обшивке, которая в такое время была, конечно, уже заперта. От скамейки еще тянуло теплом – видно, сильно нагрело за день.

Неподалеку от совета Марта увидела телефонную будку. Она отыскала монету и позвонила Хидашу. Он оказался дома.