Текст книги "Скажите Жофике"

Автор книги: Магда Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Старый Пишта попытался узнать еще что-нибудь, но, когда понял, что из Жофи все равно не выжмешь ни слова, раздраженно приказал подать газету и очки. Он уткнулся в газету и больше ни разу не взглянул на нее. После обеда Жофи наскоро сложила грязную посуду, собралась и ушла, так и не взглянув на ягненка, смотревшего на нее с печи. Старый Пишта был оскорблен. Когда дверь за Жофи закрылась, он так разозлился, что буквы перед его глазами начали сливаться. Он вылез из постели, схватил ягненка и что было сил швырнул его в мусорный ящик. Пусть эта девчонка завтра попробует так же вот играть с ним в молчанки. Он церемониться не станет, просто-напросто выставит ее за дверь и ничего не даст. Если ему захочется полюбоваться печальными рожами, он пойдет в кино – это будет куда интересней, чем глазеть на Жофию Надь.

Но Жофика и на следующий день не стала веселее. С работы мама вчера пришла совсем плохая. Нет, она не обижала Жофику, она просто не разговаривала с ней, была какая-то растерянная и печальная. Вот так же Жофи не находила себе места в первые дни после смерти папы. За весь вечер мама только один раз засмеялась, но так, что Жофи после этого захотелось плакать. Наверное, не стоило говорить маме про стройку. Но ведь если ей не хочется идти в школу, можно попробовать в другом месте. На стройке работают женщины, и все они такие веселые. У Жофи есть там один знакомый – каменщик Андраш Киш, он очень славный, всегда поет или свистит. Мама сказала: «Хорошо, я попробую!» Потом взяла папиросу и засмеялась. Как все нехорошо получилось. Но ведь дядя Пишта добра им хотел, да и мама говорила, что согласна быть кем угодно.

После ужина мама велела Жофике ложиться спать, но сама не легла, а стала искать что-то на книжных полках. Утром, убирая квартиру, Жофи нашла те книги, которые так срочно понадобились маме. Бедная мама! Как она, должно быть, несчастна! Оказывается, сегодня ночью она читала сама себя – свои статьи по педагогике, напечатанные в разных журналах. Судьба мамы сильно тревожила Жофику, да и Дора не выходила у нее из головы. Бежать через границу очень опасно. Что, если Дору поймают и разорвут собаки? Сегодня уже суббота, послезавтра понедельник, Марианна приедет завтра; у них остается один-единственный день, чтобы решить, как поступить с дядей Калманом. С четверга ломает она голову над всем этим и ничего не может придумать.

Вот почему Жофика явилась к дяде Пиште расстроенная и молчаливая.

Когда она убирала у Понграца, постучался Секей. Он пришел за мусором. Жофика вчера забыла выставить мусорный ящик на лестничную площадку. Высыпая мусор в ведро дяди Секея, она вдруг увидела ягненка. И все ее беды как рукой сняло. Она вынула его из мусора и вытерла передником. Ягненок был деревянный, из светло-желтого дерева, на шее у него висел колокольчик. Обрадованная Жофи поцеловала ягненка. Если бы у нее был такой! Это же ягненочек дяди Пишты! Или, может быть, бедной девочки, которая умерла?

Держа в одной руке пустой ящик, Жофи протянула дяде Пиште игрушку.

Он теперь не лежал, а сидел на стуле и ощупывал ногу: у щиколотки она сильно опухла.

– Что, не надо тебе? – буркнул дядя Пишта.

– Мне?

– А то кому же? Для кого, думаешь, выстрогал? Вчера ягненок так и лез тебе в глаза, там стоял все время, на печи, но тебя так пришибло, что ни разу наверх не глянула. Прямо диво, что хоть сегодня-то нашла его и вместе с мусором не выкинула.

Румяная от удовольствия, Жофи вертела в руках игрушку. Вот это подарок! Жофи знала: у нее теперь глупая-преглупая физиономия. Всегда так: стоит ей обрадоваться какому-нибудь сюрпризу, как лицо ужасно глупеет. Это еще папа говорил. «Ишь как расцвела моя разиня», – подумал дядя Пишта и быстро отвел от Жофи глаза. Видно, нечасто перепадают ей подарки, особенно сейчас, когда у них деньги на исходе! Жофи подкралась к нему и прошептала: «Спасибо!» Старик сердито заворчал: только не хватало, чтоб его благодарили. Вдруг он вздрогнул. Еще что за нежности! Жофи припала лицом к его щетинистому подбородку. Она не поцеловала его, а стояла рядом, прижавшись щекой. Эдакий пустяк, а девчонка уже совсем… «Пай, пай, дедушка! – говорила Марчи маленькой Эржи, когда та уже начинала перебирать ножками. – Сделай дедушке паиньки!» И Эржи пускалась в путь на своих коротеньких ножках. Последние шаги она пробегала, падая вперед, навстречу протянутым рукам деда. Он ловил ее, брал к себе на колени, тогда она прижимала мордашку к его лицу и тоненьким голоском говорила: «Пай, пай…» Вот, самое время разреветься тут перед девчонкой! Пропади пропадом этот ягненок. Понграц отстранил Жофи и опять принялся щупать ногу. Ну что, говорила Жофи матери про стройку? Видела ли Андраша Киша?

Жофи опять вспомнила про все. Сегодня она варила бульон, за ним можно не присматривать, она вообще решила теперь почаще варить бульоны. Нет, мама не захотела работать строителем, мама только книги свои перечитывает. А Дора… Уже суббота, а Жофика так ничего и не смогла придумать. Если дядя Калман уедет с Вики, то тетя Като с Марианной тоже будут сиротами. Хоть Марианна и говорит, что дядя Калман ужасный, но лучше иметь ужасного папу, чем не иметь никакого. Плохо, если он умер или удрал за границу. Что будет, что будет?

– Чего это ты опять? – спросил дядя Пишта. – Или ягненок ходить не хочет?

– Нет, совсем нет, – сказала Жофика, глядя на ягненка.

– Ежели не хочет ходить, то пускай сидит. Силком на веревке тащить его не станем. Да скажи же ты наконец, что у тебя за заботы? А?

– Это тайна, – ответила Жофи.

– Ни черта не тайна. Тайной это будет, покуда не выскажешь мне, поняла. Что, деньги нужны? Да говори же ты, хватит робеть!

– Нет.

Деньги не нужны. Тогда что ее точит? Вот уже который день… Тут что-то непонятное. Ну, да хватит допытываться, пускай подает обед да и идет себе с богом. Еще совсем недавно так ловко языком работала, он лишь диву давался. Чего только не придумывала! До вечера ему хватало вспоминать про ее штучки. То, к примеру, толкует, из скольких косточек состоит у человека лодыжка, то говорит, что легкие непременно нужно проветривать. А теперь будто подменили. Ничего не говорит. Глядит в одну точку и вздыхает. Умолять ее он, во всяком случае, не станет. Не хочет говорить – не надо. Подумаешь – тайна! Какая такая тайна у этой козявки, что ее нельзя высказать?

Жофика помешала суп, потом достала лист бумаги, который купила еще по дороге к дяде Пиште, и перегнула его надвое. Сегодня Жофика захватила с собой и пенал. Опустившись перед табуреткой на колени, она стала линовать бумагу: пенал служил ей линейкой. Старый Пишта незаметно наблюдал за девочкой: она старательно выводила и раскрашивала какие-то буквы. Играет? Нет, уж больно серьезное лицо. Что ей опять взбрело в голову? Наконец он понял, что она пишет. Ну, это уж никто ее не просил делать. "Просьба не стучать". Любопытно, почему ее не устраивает прежняя надпись?

Сегодня они впервые обедали за столом вместе. На обед был бульон и мясо из бульона, которое они ели отдельно с хлебом. Дядя Пишта все допытывался, куда же девалась картошка, а Жофи только менялась в лице и лепетала что-то несвязное. Но и без картошки оба наелись досыта. На третье Жофика подала яблоки, она сама выбирала их, пришлось перещупать каждое в отдельности – ведь у дяди Пишты осталось очень мало зубов и надо было купить самые мягкие.

После обеда дядя Пишта прилег отдохнуть. Ему еще трудно подниматься, и все же на днях он попробует выбраться из комнаты, авось поможет кто-нибудь. Пора уже взглянуть на солнце. Там, наверху, и настроение сразу станет лучше. Старый Понграц уже заснул было, когда почувствовал, что рядом стоит Жофика. Он открыл глаза. Жофи, присев на его постель, теребила уголок подушки. Понграц насторожился.

– Ну, выкладывай, будет молчать-то, – подбадривал он девочку, – я помогу тебе, слышишь?

Видно, все же дело в деньгах, деньги ведь самое главное, их-то всегда и не хватает.

– Дядя Пишта, как сделать, чтобы человек, который хочет куда-то уйти, не ушел? – спросила Жофика.

У Понграца сон как рукой сняло. Вон куда дело идет!

– А этот самый – он что, взрослый или ребенок малый?

– Взрослый.

– А зачем мешать ему?

– Потому что иначе он попадет в нехорошее место.

– А кем тебе приходится тот, кому следует остаться?

– Это дядя Калман.

– А беда, что ль, будет, если он туда попадет?

– Еще какая беда!

Ну, теперь он кое-что начинает смекать. Мало ей горя с матерью, тут еще, нб тебе, и дядя Калман. А кто он, этот дядя Калман? Может, Жофин отчим? Вышла бедная женщина за негодяя – этот Калман не иначе, как пьяница. Напьется, наверное, придет домой и давай учить девчонку и мать. Тут, ясное дело, работай не работай – все пропьет. А сирота с малых лет ломай голову – как быть? Ну что она сделать может? Здесь в первую очередь мать должна соображать. Но она, видно, женщина слабая, может, часом, еще и потворствует подлецу: деньги на выпивку дает, лишь бы не остаться опять одной. Сама кашу заварила, а малютка убивается. Только если он, Понграц, узнает, что отчим отбирает у девчонки даже ее четыре форинта, уж он найдет способ разделаться с ним. Пусть он стар, пусть кость перебита, но руки покуда крепкие: что-что, а драться он всегда умел. Старый Понграц еще встанет на ноги!

Жофика немного успокоилась. Дядя Пишта, наверное, что-нибудь придумает. Ведь он очень умный. Пусть попробует кто-нибудь сказать о дяде Пиште плохое! Жофика нарочно принесла хорошую бумагу, чтобы сделать новую надпись на двери. Ничего не значит, что он пишет неправильно, это школа виновата, где он учился. Вот она прикрепит новую вывеску, и дядю Пишту все сразу же станут больше уважать. На уроке рисования она никогда так не старалась, как теперь, когда выводила цветным карандашом: "ПРОСЬБА НЕ СТУЧАТЬ!"

Понграц закурил. Если он был против, чтоб жена куда-нибудь уходила, стоило лишь прикрикнуть, и она оставалась. Марчи вообще слушалась с полуслова. Только Эржи не боялась деда, ее приходилось запирать в комнате, но озорнице и это было нипочем: однажды она преспокойно вылезла в окно и начала карабкаться через гору угля. Видите ли, ей во что бы то ни стало хотелось побывать на ярмарке, а он не мог пойти с ней – был занят. Значит, прогулка отменялась. Вот она и решила отправиться одна. К сожалению, выход из внутреннего двора оказался на железном засове, и крохе пришлось второй раз перебираться через гору угля. Когда Понграц вошел в комнату, Эржи, сконфуженная, по-прежнему сидела на подоконнике, свесив ножки, а ее коленки и юбочка были черны, как земля. Он тогда хотел надавать внучке горячих, но вдруг рассмеялся: уж больно она смахивала в ту минуту на чертенка. Отдежурив в школе, он все же пошел с ней на ярмарку, но сначала переодел ее во все чистое.

А Имре? Какой был славный парень! Уж его-то поучать не приходилось. Зато Яни любил выпить. Понграц помнит, как на правах старшего брата он всыпал ему пару раз, чтоб неповадно было в корчму ходить. И что ж? Впрок пошло парню. Правда, однажды он даже проломил этому Яни череп… Бедняга так и пропал на фронте в шестнадцатом, еще безусым мальчишкой…

Эх, кабы он, Понграц, не был калекой! Как ни крути, а самое лучшее лекарство – намять проказнику бока. Схватить бы этого отчима, как пойдет в кабак за воротник закладывать, да влепить ему, как положено! Андраш Киш, конечно, подсобил бы, да и старый Юхош тоже. Один следил бы за полицейским. Если нет никого поблизости, можно еще прибавить парочку горячих. Девочка-то тихая, не как другие; те только и знают, что пачкать да визжать. Ох, и не терпит же он их! А эта лишь смотрит на него своими глазищами да ждет, чтобы он ей помог. Ну ладно, поможет.

– А где работает-то твой дядя Калман?

– В нумизматическом музее.

Знает он этот музей, как не знать, это там, за желтой Церковью, на малой площади. Видно, не очень-то надрывается – там и двадцати комнат нет. Это тебе не школа. А пить при нашей работе никак нельзя. Заметят – беда будет, сразу потеряет работу. Кто знает, что станется тогда с этими двумя горемычными.

– Ну, а когда сторожить-то его дома?

– Да не дома. В нумизматическом музее. В понедельник днем, с половины пятого до полшестого.

По понедельникам, значит, кутит с собутыльниками. Разве такой может быть порядочным человеком? Где это видано, чтобы начинать неделю с попойки? Если бы еще в субботу! В воскресенье уже неудобно напиваться, а в субботу куда ни шло. По субботам он никогда не всыпал Яни из-за корчмы. Вот когда брат по будням бродяжничал – это другое дело.

– Только, стало быть, в один этот день?

– Да.

– А в другой раз?

– Нет-нет. Только в понедельник. От половины пятого до половины шестого.

Непонятное дело. Ну, раз речь идет об одном дне, тут легче уладить. Видно, на понедельник готовится проверка, и малявка боится, как бы его не выгнали. Вот где собака зарыта! В музей должен явиться контроль, а ему как раз дежурить выпадает. А тут, конечно, собутыльники. Надо все как следует обмозговать.

– Как фамилия твоего дяди?

– Халлер.

– Халлер. Чудная фамилия, как будто не наша[5]5
  Первый слог («хал») невенгерской фамилии Халлер по-венгерски означает «рыба». Встречающимся далее фамилиям этого корня в русском языке соответствуют: Рыбак и Рыбаков.


[Закрыть]. Ну, да не в этом дело. Итак, сегодня только суббота.

– А ежели я придумаю что, ты перестанешь киснуть?

Жофика снова прижалась к нему щекой. "Пай", – опять послышался откуда-то издалека голос Эржи. Чтоб ему пусто было, этому Калману, раз она так из-за него убивается. Ну, ничего, он, Понграц, что-нибудь сообразит. Кажется, уже сообразил.

– Не плачь, дуреха. Увидишь, никуда он не уйдет в полпятого. Ручаюсь, что останется на месте до полшестого. Можешь на меня положиться. Я поговорю еще с Андрашем Кишем. Так устроим, что он и выйти никуда не сумеет!

Ишь, даже чмокнула его. А распелась как! Кружится, качает ягненка. Видно, очень уж тяжкий камень свалился у нее с души. И "везет" же некоторым малышам! Отец помрет, мать спутается с кем-нибудь, а ребенок тут дрожи за них. Музей – такое порядочное место, нет, чтобы вести себя прилично. Ведь ему, негоднику, там, по правде говоря, и делать нечего. Уж он-то, Понграц, знает, что значит музей: горочки стоят застекленные, вещички в них не пылятся, всего раз в год и надо-то помыть стекла, а остальное время знай себе газетку почитывай. Только и дела, что следить за дверями, как бы какую не взломали. Там, наверное, и убирать не каждый день нужно. О работе бы думал, а не о водке. Если бы еще по субботам хлестал – так и быть. Но начать прямо с понедельника! Такого он давно не слыхал.

А девчушка прямо из рук не выпускает этого плюгавого ягненка… На прощание забыла даже его, старика, поцеловать. До чего дожили! Ну ладно, ладно, пускай бежит, да чтоб завтра вовремя явилась. Но прежде чем уйдет, пусть разыщет и пошлет к нему Андраша.

Куль-шапка обедал. Он жевал соленый огурец с хлебом, а поджаренное в сухарях мясо лежало рядом. Жофи тоже очень захотелось огурца. Куль-шапка, наверное, увидел это по глазам и протянул ей огурец. Какой он был вкусный! Жофи всегда больше любила соленое, чем сладкое, а теперь, в жару, съесть такой огурец было особенно приятно! Куль-шапка тут же схватил свой обед и бегом спустился по лестнице. Жофика посмотрела на противоположную сторону улицы, где жила Дора. Узнать бы, что придумают дядя Пишта с Куль-шапкой! Он сказал, что все уладит. Раз сказал уладит – значит, уладит. Теперь у нее на душе гораздо легче. Марианна, наверное, тоже обрадуется, что у них есть помощники. Вот если бы все устроить, как надо! Если бы мама могла остаться в институте! Если бы Дора никуда не уезжала!

Внизу, у Понграца, Куль-шапка налил воды в кружку, с огромным удовольствием напился и спросил:

– Все же как фамилия этого черта?

Понграц помнил только, что фамилия чудная, но какая – позабыл.

– Что-то такое рыбье.

– Халас?

– Нет, не Халас. Что-то в этом роде, только не Халас. Забыл.

– Халаши, наверное? – Куль-шапка уселся на табурет, – Мы с ним знакомы, на Народном стадионе познакомились, сидел рядом со мной, когда бельгийцы играли. На моих глазах вылакал столько пива, что и лошади было бы не под силу. Наверняка тот Халаши. Говорил, служит в каком-то музее. Ну, а какая награда меня ждет, если он и окажется Жофикиным дядькой?

14

В эти дни и Марте Сабо жилось неспокойно.

Добаи ежедневно звонил и справлялся, не изменила ли она своего решения. Хидаш каждый раз, как они оставались в учительской вдвоем (правда, теперь это случалось не так часто, как прежде, ибо летом он реже заглядывал в школу), продолжал настаивать на своем. Он говорил, что не одобряет ее упорства, напоминал, как она на конференциях всегда твердила, что теория обучения разрабатывается не педагогами-практиками и в этом корень всех зол. А сейчас, когда представляется возможность доказать на деле свою правоту, она отнекивается. Хидаш не учитывал, что Марта просто не в силах расстаться со школой. Да, она и сейчас не отказывается от своих слов: теорию должны разрабатывать преподаватели и учителя, за плечами которых долголетний опыт обучения. Но разве на ней свет клином сошелся? Она может себя хорошо чувствовать только в школьной суматохе.

Хидаш, правда, советовал ей не полностью переходить в институт, а на полставки. В этом случае она сохранила бы один из своих классов и в то же время определенные дни в неделю могла бы проводить в институте. Так, конечно, было бы неплохо. Хидаш умница, он всегда дает толковые советы. Но согласиться с ним – это значило бы идти на компромисс. Нет, она не желает вступать в какие бы то ни было переговоры с институтом, а тем более торговаться с ним. Не видать ее Умникам, как своих ушей!

Скоро начнется учебный год. Сколько интересного и нового принесет он с собой! Она с нетерпением ждет первого дня занятий. Жофи – уж Марта Сабо сумеет настоять на своем! – еще этим летом вступит в отряд. Если она самостоятельно справляется с обедами старика Понграца, то с осени ей спокойно можно будет доверить звено юных поварят. Пусть поучит остальных. Пончики, вероятно, у нее не получатся, зато с самыми необходимыми блюдами она справится. Вообще-то звено может вести только отличница, но неизвестно еще, на что способна Жофи, если она увлечется чем-нибудь по-настоящему. С Дорой, кажется, положение серьезнее, чем Марта предполагала: еще не было случая, чтобы девочка не сдержала своего слова. Она пропустила занятия поварят в пятницу, в субботу и, что совсем невероятно, не пришла за материалом о Петефи, хотя очень любила выступать. Марта Сабо послала Еву Такач узнать, что случилось у Вадасов. Возвратившись, Таки сообщила, что видела только тетю Вики, которая сказала, что Дора больна и заходить к ней нельзя. Хорошо, что Вики не пустила Такач к больной девочке – может быть, какая-нибудь инфекция. Впрочем, кто знает, что там у них? Все же чем ближе к старости, тем человек недоверчивей. Ей, видите ли, не нравится, что ученица, которая в четверг вечером была еще совершенно здорова, в пятницу вдруг неожиданно слегла. А ведь и так бывает. Уж она-то знает, что ребятишки иногда могут измениться в течение одного часа. Но Дора производила впечатление совершенно здоровой девочки, когда Марта видела ее в последний раз. Ощущение, что Дора прощалась с ней там, во дворе, по-прежнему не покидало ее; в ушах еще звучал тревожный стук каблучков девочки, догнавшей Марту в тот странный вечер.

Марта так беспокоилась о Доре, что в субботу, захватив пьесу о Петефи, сама пошла к Вадасам. Но в квартиру ей попасть не удалось. На звонок никто не вышел. Дворничиха сказала, что Вадас сразу же после обеда ушла из дому. Возможно, Дора действительно лежит и ей нельзя вставать с постели, вот она и не открывает дверь. В понедельник Надо будет снова послать к ней Такач и узнать о самочувствии девочки. По пути домой Марта встретила Фехервари из райсовета. Она попробовала заговорить о Доре, но, как и предполагала, Фехервари сказал, что нет никаких формальных оснований для юридического вмешательства. Если бы опекун допускал противозаконные действия, можно было бы отнять у него ребенка и официально назначить другого опекуна. Но у Марты ведь нет таких доказательств. Да, Марта сама все это понимала, и все же она надеялась, что существует какое-нибудь новое, подходящее для данного случая решение.

Фехервари ушел. Марта Сабо подошла к ларьку на углу улицы и купила себе фруктов. Вечер был теплый, тихий. Захотелось отдохнуть, посидеть на скамейке перед школой. В учительской еще светилось окно. Вскоре свет погас и из дверей вышел Хидаш. Секей запер за ним дверь. Хидаш не заметил Марту. Он некоторое время задумчиво постоял у школы, закурил и медленно пошел в противоположную от своего дома сторону. Так Хидаш и не сказал ей того, что хотел сказать в прошлый раз. А ведь заходил в школу и вчера и сегодня. Интересно, чем он занят в субботние вечера?

Марта любит эту площадь. Она со всех сторон окружена домами и поэтому кажется уютной и спокойной. У школы бьет фонтан – тоненькая струйка; мраморная Илушка[6]6
  Героиня стихотворной повести Петефи «Витязь Янош».


[Закрыть], стоя на коленях, полощет в воде белье… И клены, большие старые клены. Весной вся земля вокруг бывает покрыта плотным слоем липких двухкрылок. Даже старшеклассники любят наклеивать их себе на носы.

Загудел колокол. Здесь, на площади, звук его всегда гуще и плотнее, чем в других местах. Небо еще слепило синевой, летом оно всегда казалось выше, чем зимой. Постепенно люди, отдыхавшие рядом на скамье, стали расходиться по домам. Скоро совсем стемнеет. В окнах зажжется свет, и семьи усядутся ужинать. Эта площадь совсем не похожа на другие площади столицы. Она настороженная и чуткая. Все-таки почему Дора Гергей не пришла за материалом для постановки?

Пожалуй, в этих домах не найдется квартиры, где бы у нее не было знакомых. Уже поздно. Магазины и мастерские окончили свою работу, иначе кто-нибудь оттуда непременно пожелал бы ей доброго здоровья, например отец Манци – сапожник Эрдеи или зеленщица – мать Мари Мучи. В столярной артели бухгалтером работает Аннуш Тот, в парикмахерской заметает упавшие волосы Юли Чато. Знает она и ученика из продуктовой лавки, и кассира кондитерской, он учился у нее когда-то. Восемь лет работает Марта в этом районе. Ева Инце родила недавно сынишку, уже второго.

Решено, она выкурит еще одну папироску и потихоньку будет двигаться к дому. Вон то большое здание, крыша которого видна даже отсюда, с площади, – райсовет, а там, на улице Зёльдфа, в двухэтажном доме, жила прежде Жофика со своими родителями. Дом, где квартира Халлеров, отсюда не виден, а улица Катона тянется параллельно школе, только с противоположной фасаду стороны. На улице Катона живут Йошка Хидаш и Кати Лембергер. Интересно, где проводит вечер Вики и как чувствует себя Дора?

Школьный подъезд вдруг осветился. В такой поздний час это было необычно, и Марта насторожилась. Парадная дверь распахнулась, и вышел Секей. Долгое время больше никто не показывался, но вот в слабом свете лампы Марта увидела белую как лунь голову Понграца. Секей хотел поддержать больного старика, но тот отстранил его. Опираясь на палку, Понграц с трудом волочил свою скованную гипсовой повязкой ногу. Старик шел медленно, очень медленно, но все же шел. Секей крикнул ему вслед, что через полчаса выйдет за ним, и захлопнул дверь. Старый Пишта узнал Марту лишь тогда, когда уже опустился рядом с ней на скамью. Они поздоровались. По-видимому, Понграц не был рад встрече, но все же решил остаться.

– Лучше бы вы в полдень выходили. Вам на солнце побыть надо, – сказала Марта, – солнечные лучи для вас необходимы.

Понграц помолчал, затем ответил, что днем на площади полно народу. А он не любит, когда на него глазеют. И что за интерес людям разглядывать хромых? Потом старик заговорил о погоде. До чего же тепло на дворе, прямо не верится. В его квартире внизу холодно и сыро, как в склепе.

Марта Сабо спросила, как у него нога. Оказалось, что старик назначен в понедельник на комиссию. Гипсовая повязка у него "ходячая", так что карету скорой помощи за ним не пошлют – сам добирайся, как знаешь. Ладно еще, что поликлиника не так далеко.

– Вам девочка поможет, – попыталась успокоить его Марта.

– Ей надо обед варить, – проворчал старик и внезапно посмотрел на Марту, словно что-то вспомнил.

– Вы, барышня-учительница, только учите Жофику или еще и классным руководителем ей приходитесь? – спросил он.

– Да, она в моем классе.

– Что ж тогда не смогли проследить, чтобы этот пьяница не тревожил ее?

Знать бы, о чем он! И опять этот колючий взгляд! "За что вы там наверху только деньги такие получаете?" Он так на нее смотрит, когда прикрепляет в классе оборвавшуюся грифельную доску или вставляет разбитое стекло. Она сидит на кафедре и, по мнению Понграца, палец о палец не ударяет. У Понграца сейчас было такое выражение лица, словно он хотел сказать: "Только и знаете, что бегать по домам да совать свои носы в дела бедных людей, а когда людям помощь нужна, лишь глаза таращите и ничего толком не можете сделать".

Марта должна была признаться, что не понимает, о чем говорит Понграц. Старый Пишта отыскал трубку. Теперь-то он уже глядел веселей. Ему обычно доставляло удовольствие, когда он знал то, чего не знали другие, и особенно если был осведомлен в чем-нибудь лучше учителей.

– Этот пьяница-бездельник по целым дням не вылезает из корчмы, а девочка домой боится идти. В понедельник у него проверка. Ежели он не окажется на месте, его могут выгнать с работы.

Кого? Откуда? За что?

– Вот о чем надобно думать, а вы только и знаете, что грамматике учить, – все больше распалялся старик. – Бедняжка с пеленок зарабатывает себе на хлеб, и мать еще, как назло, увольняют с фабрики. Или, барышня-учительница, вам неизвестно, что мамаше той сделали под козырек: скатертью, мол, дорога? Ни отца, ни денег у них нет, а этот тип пьет.

Что делать? Марта просто растерялась. Жофи не лжет, она никогда не лгала. Ее работы по венгерскому языку – толковые и сухие, у нее нет никакого интереса к гуманитарным наукам. На выдумки способны скорее дети, имеющие литературные наклонности. Какой-то абсурд. Не может быть, чтобы Жофика выдумала такую чушь, что мать ее работает на фабрике и прочее… И насколько ей, Марте, известно, в Будапеште у Надей только один-единственный родственник – Халлер, при чем тут какой-то пьяница? Глупости все.

"Сидит и глаза пялит, – подумал Понграц. – Опять же оклад, считается лучшим учителем, а сама не видит, что под боком творится. Бедная девчонка, бедная сиротинушка! Коли уже с понедельника такое начинается, воображаю, что там делается сегодня! Ведь суббота есть суббота, даже для таких вон, как Хидаш, который вместо вина молочко пьет. Скажите пожалуйста, с дамочкой прогуливается, да еще с молоденькой! Ох и не понравится это барышне-учительнице! Хорошо хоть со мной так заговорилась, не видит и не слышит ничего вокруг. Авось пронесет".

Но Марта заметила Хидаша. Он был со старшей дочерью Лембергер, она училась в институте. У девушки такие же льняные волосы, как и у младшей сестренки, только глаза другие, серые. Волосы носит "конским хвостом", платье в крупный горох. Алиса Лембергер. Вот девушка споткнулась, Хидаш удержал ее за локоть, и дальше они уже пошли под руку.

Какие, должно быть, длинные волосы у этой старшей Лембергер, если она их распустит. Наверное, до пояса.

Марта посидела еще с минуту и поднялась. Захотелось домой. Понграц продолжал что-то бормотать: дескать, счастье простых людей в том, что они живут сплоченно и что Андраш Киш (это еще кто такой?) наведет надлежащий порядок. Ничего не поняв из слов старика, она медленно пошла к дому. От витрины аптеки падал яркий свет. Дежурный аптекарь Риглер, отец пятиклассницы Кристи Риглер, растирал что-то в фарфоровой ступке. Красный крестик на дверях мягко светился. Он словно говорил: "Будьте спокойны. Здесь всегда придут вам на помощь".

Уже дома Марта неожиданно стала вспоминать гимназические годы. В памяти ожили пышноволосая Юдит Папп и Като Надь. У Като еще в восьмом классе появилось обручальное кольцо. В школе ей было запрещено носить его, и во время занятий она надевала кольцо на свою цепочку, рядом с изображением Марии. В тетради по латинскому языку на последней страничке, предназначенной для пометок, было выведено: «Супруга музейного практиканта Калмана Халлера». Почему-то вспомнился Паллаи, профессор педагогики, и стеклянный купол парадного двора университета, на котором зимой прозрачной пеленой лежал снег. Они метались по двору, возмущаясь, ругая университетский совет, который заставил всех студентов поголовно обследоваться в клинике. И главное – перед самым экзаменом по педагогике. Студентам и так нелегко: уже целый год проходят они педагогическую практику и сломя голову носятся от гимназии к университету! А тут еще срочно потребовались данные об их состоянии здоровья. Для какой-то статистики следовало выяснить, сколько среди слушателей университета туберкулезных и косоглазых. Долго откладывали они тогда это неприятное дело, но в конце концов все же пришлось пойти. Больше всего возмущало девчат то, что осмотр производили молодые врачи почти одного с ними возраста. Юдит беспрерывно причитала по этому поводу, однако перед осмотром надела самое нарядное белье. Какой она стала пунцовой, когда они со спущенными лямками вошли в кабинет, где проверяли сердце, и к ним повернулся стоявший у окна долговязый доктор. Это был старший брат Като – Габор Надь, которого они уже много лет не видали.

Значит, Хидаш хотел сказать ей тогда, что решил жениться. И правильно делает, нелегко человеку жить в одиночестве. Марта стала готовить себе ужин. Она достала со льда и зажарила полцыпленка, его хватит и на завтрашний день, – в воскресенье ей не придется снова готовить обед и она сможет отдохнуть. И чего она не уехала куда-нибудь на лето! Теперь у нее по всякому поводу и без повода глаза на мокром месте.

«И фонтан тоже развалился во время бомбежки, – думал старый Пишта, – это уже новый». Когда снаряд упал на школу, у девицы, которая стирает, отскочила голова и руки поотломались. Сколько лет прошло, пока ей снова прилепили голову на место. Лицо вроде то же, а если присмотреться – другое, какое-то новое. Но фонтан все-таки хорош: стоит себе девица на коленях, волосы длинные, как у Жофики, на глаза падают, работать мешают. У Эржи была короткая стрижка – она не терпела длинных волос. Вечно лазила всюду, как мальчишка, и кричала благим матом, когда волосы цеплялись за что-нибудь. Глупая мать уступила девчонке и срезала ей косы. А как Эржи любила этот фонтан! Все время сюда просилась. И ходить тут училась, на круглой площадке. Сколько радости было, когда ей удалось наконец дотопать ножонками до фонтана. Доберется, шлепает ладонями по камню и сопит от гордости, что твой поросенок.