Текст книги "Узор счастья"
Автор книги: Людмила Синицына
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Глава 9
– Вино? Пиво? – спросил официант, глядя на двух одинаково широкоплечих, коренастых молодых людей, которые сели за его столик. Он мог бы заключить пари с кем угодно, что эти парни потребуют виски, как герои кинофильмов, которые они наверняка любят смотреть по видаку.
Один из них, с желтовато-зелеными глазами, глядел прямо перед собой, словно его мучила какая-то мысль. Пальцы его рук рефлекторно то сжимались, то разжимались.
– Виски, – сказал второй. – Ты как, Костя? Не возражаешь?
– Бери что хочешь. Я не пью, – ответил Костя и взглянул на официанта.
И хотя тому приходилось видеть немало всякого разного народу, но тут он почувствовал, как в животе все сжалось. Опустив глаза в блокнот, официант подвел жирную черту под заказом и заторопился прочь от столика, за которым сидели эти двое.
Ресторанчик был небольшой, в подвале магазина на Мясницкой улице. В обеденный перерыв здесь было больше всего посетителей, поскольку ресторанчик славился хорошей домашней кухней и небезумными ценами. Народ здесь бывал всякий, но человека с таким взглядом Коле еще не доводилось видеть. Разве только в кино...
– Почки в вине – две порции, – обратился он к поварихе Анечке, – для двух убийц, – добавил он почему-то.
– Да ну? – засмеялась Анечка и подошла к кастрюле, где лежали почки – фирменное блюдо их ресторанчика. А точнее, некогда фирменное блюдо ее матери. – И чего ты их так?
– Прямо мороз по коже, – сказал Коля и невольно поежился.
– Так нам же обещали, что... – Анечка поняла все на другой лад.
– Я не о том, – отмахнулся Коля. – Эти не по нашу душу пришли. Но я не завидую тому, о ком они тут ведут беседу.
– О господи, – выдохнула Анечка. – Только этого нам еще не хватало, – и проворно разложила порции по тарелкам. Ей казалось, что таким образом посетители поскорее освободят столик.
Но парни с накачанными плечами, поев хваленые почки, не торопились уходить. Обычно в таких случаях Коля ненавязчиво появлялся рядом, вопросительно смотрел на сидевших и получал очередной заказ. Но тут он решил не подходить, пока не позовут.
Круглые, немигающие, без какого-то определенного выражения глаза Кости внимательно смотрели на собеседника. Эти двое ребят пробыли два трудных года в Средней Азии, на границе с Афганистаном. Они отражали атаки, теряли друзей, которых отправляли домой в цинковых гробах; голодали, потому что отряду забывали иной раз вовремя доставить пищу; отлавливали змей, ящериц, черепах и готовили из них еду. Но настал день, когда Павел шепотом рассказал Косте о том, что ему предложили одно дело. Если они согласятся, можно навсегда забыть о том, где достать кусок хлеба.
Ночью они отправились в соседний кишлак.
– Им переправляют из Афгана. А они шлют дальше. Им нужны свои люди в городах, чтобы там наладить распространение. Я сначала думал: вот кто-то будет умирать от этой хреновины. А потом плюнул. Если есть такие идиоты, которые хотят платить за свою смерть, – пусть платят. Они все равно найдут, у кого купить. Сейчас каждый должен о себе думать.
Костя слушал, понимая, что Павел хочет убедить не столько напарника, сколько самого себя. Но его не надо было убеждать. Он сразу понял, что это шанс! Мужик, который впустил их в дом, оказался вовсе не басмаческого вида, каким ожидал увидеть его Костя. Напротив, говорил тихо, спокойно, солидно. И угощал радушно. Знал, что на заставу продукты привозят редко. От сытного плова Костя опьянел так, как не пьянел от водки. И когда они с Павлом вышли на свежий воздух, ему показалось, что все только что произошедшее – всего лишь сон. Но он ошибался... Начиналась новая жизнь. И в ней Костя уже никогда не будет жрать ящериц и змей – разве только в шикарных ресторанах за большие деньги.
Павел снял себе и Косте квартиры в Москве. И, в отличие от других, им не надо было вкалывать на какой-нибудь стройке, ломать хребет, чтобы потом с трудом сводить концы с концами. А риск? На самом деле, если действовать с умом, риск был минимальным. Человеку голова дана для того, чтобы не попадать в ловушки. А на место тех старушенций или мальчишек, которые торговали расфасованными пакетиками, если и заметали их, тотчас приходили новые.
Теперь Костя мог сосредоточиться на том, что засело занозой в груди.
– Так что тебе сказали? – спросил он, глядя немигающими глазами на Павла.
– Человек им нужен, – ответил Павел. – Но в такие места нам с тобой не попасть, – вздохнул он. – Туда берут только от Макарыча. А он знаешь как проверяет людей? Ни КГБ, ни ФСБ такие проверки не снились. Если заявишься к ним, им ничего не стоит устроить за тобой слежку. Это не менты, их вокруг пальца не обведешь. Выяснят в два счета, чем ты... мы промышляем, и... все. Ставь три креста. Скажи спасибо, если оставят, как есть. А могут и сдать куда надо. Нет, я тебе советую – не связывайся с ними.
Костя сжал кулаки.
– Ладно, ладно. Попробую встретиться еще с одним человеком...
После разговора с Павлом Костя не шел из ресторана – почти бежал. Ему надо было хоть куда-то выплеснуть переполнявшее его нетерпение. Попадись ему под руку что-нибудь, что он мог бы скрутить, сломать, разбить, ему стало бы легче. Чувство, которое гвоздем сидело в его душе с тех пор, как он нечаянно увидел рядом со Светкой этого сморчка, чучело в шляпе, сделавшего все, чтобы она поехала поступать в Москву, не исчезало. Она сама поцеловала его. Сама! Никто ее не заставлял!
Косте тогда показалось, что началось солнечное затмение. Он едва не выскочил и не набросился сразу на этого идиота. Только каким-то страшным усилием воли ему удалось заставить себя уйти. В тот день он не помнил, где был. В памяти осталась картина того, как ночью он снова оказался возле дома Светланы. И как увидел кота, который тогда помешал ему. А наутро он проснулся с таким ощущением, будто сбросил часть груза. И ему показалось, что он нашел решение: Светка должна остаться одна, тогда она поймет по-настоящему, кто в этой жизни может служить ей опорой. Хорошие бабки он уже начал заколачивать. И со временем станет в этой пирамиде на другую ступеньку, где его уже просто так не возьмешь. У него будет все. И Светлана тоже будет его. Никуда она не денется. Когда начнут исчезать все, кто возникает рядом, и она всякий раз будет оказываться одна, ей ничего другого не останется, как смириться. Все очень просто. В глазах Кости снова промелькнуло что-то странное – они заблестели, словно он спал наяву или жил в каком-то другом, параллельном мире.
В дни, когда Костя оказывался во власти этого состояния, он мог сутками ходить пешком, мог совсем ничего не есть, пока не происходило нечто, что приносило успокоение. И тогда он возвращался в квартиру, которую снимал, и спал несколько суток. Просыпался страшно голодный, съедал все, что оставалось в холодильнике, и после этого на какое-то время наступало затишье.
Иной раз его посещали воспоминания. С одной стороны, отчетливые – он мог бы описать очень многое из произошедшего. Но в то же время эти события были очень далеки, словно он смотрел на них, перевернув бинокль. То, что случилось недавно, воспринималось так, будто прошло уже года три-четыре, а то и пять с тех пор. Что-то помнилось особенно ярко, а что-то расплывалось. Например, события у водохранилища... Как он наткнулся на этого сморчка, который размахивал кисточкой. Как тот оглянулся, хотел поздороваться, но вдруг замер с кисточкой в руках. А Костя просто взял и сунул его головой в воду. Только когда на поверхности всплыл последний пузырь, он отпустил обмякшее тело. Куртка осталась на берегу. Костя хотел швырнуть ее туда же, в воду, но зачем-то аккуратно – как привык в армии – сложил и оставил возле мольберта. И после этого пошел прочь неторопливым спокойным шагом. Любой грибник, увидев его, решил бы, что Костя тоже занялся сбором даров природы, благодаря которому здесь во многих семьях водились живые деньги. Но его пестрая корзина, которую он и в самом деле держал в руках – в последнюю минуту мать сунула у дверей, была пуста. Что с тайным удовлетворением отметила бабка Таня, из свойственного ей любопытства бросившая быстрый взгляд из-за занавески. «Все тащщут ведрами, а ён и грибочка не нашел», – сообщила она соседке Евдокии, которая зашла к ней вечерком поболтать. Злорадство, прозвучавшее в ее голосе, не укрылось от Евдокии.
– И чегой ты на них зуб точишь?
– Зуб? – протянула бабка Таня. – Да ты посмотри, сколько они оттяпали мово огорода! Называется, забор выстроили. Только землю отхватили – и все. У себя-то ни на волосик лишнего не зацепили.
– Да что тебе эти десять сантиметров, – махнула рукой Евдокия. – Все равно скоро не сможешь обрабатывать. А так – гляди, забор хороший имеется.
– На кой леший мне их забор? Мне ён и даром не нужен. Жила я без этого забора и ишшо бы сто лет прожила без него. А земля – это же сколькей грядок отхватили? Ты-то вдоль забора чего нынче насажала?..
Так они сидели и препирались, незаметно переходя от одного к другому, пока не почувствовали глубокое удовлетворение от разговора и не разошлись по домам.
Глава 10
С Оксаной, по которой очень соскучилась, Светлана смогла встретиться только дней через десять после начала занятий.
– Смотри, – сказала Оксана, тряхнув короткой стрижкой, и вынула пятисотенную бумажку.
– Что это? – спросила Светлана.
– Отец прислал. Наверное, тайком от матери. Я готова повесить эту купюру в рамочке на стене, – усмехнувшись, проговорила Оксана, чтобы скрыть момент слабости.
Но Светлана заметила, что подруга отвернулась и глаза ее предательски блеснули. Она ни разу не выказала слабости, пока ощущала сопротивление родителей. Но когда отец смягчился, ей оказалось труднее выдерживать характер.
Светлана дружила с Оксаной с первого класса. Оксана держалась тогда обособленно – они недавно переехали на новое место, и девочка еще не успела завести подруг. Одноклассники над ней посмеивались, потому что она говорила, растягивая слова, что было чудно для Верхнегорска. В результате она замкнулась. И только в доме у Светланы начала оттаивать. Она уже тогда мечтала стать врачом и лечила всех Светиных кукол. И в старших классах девушка не изменила своему решению. О том, что будущая профессия Оксаны вызывает у родителей глухое сопротивление, Света узнала случайно – в тот день, когда они, развернув анатомический атлас, учили названия мышц (Светлане это тоже было нужно – для рисования). Мать Оксаны, остановившись у стола, посмотрела на них с осуждением, покачала головой и заявила, видимо, привычным тоном:
– Господь был против того, чтобы людей резали.
– Хирурги не режут, а оперируют, – вспыхнув, ответила Оксана. Крылья ее носа вздрагивали. – Никакие молитвы не помогут человеку, у которого начался приступ аппендицита. Или тому, у кого развивается рак. Или человеку с гангреной. Возможно, когда– нибудь придумают другие методы, но сейчас помочь может только скальпель.
Мать вздрогнула и перекрестилась:
– Спаси и сохрани.
Родители Оксаны входили в группу верующих, которые называли себя «Апостолами Господа». Церковь они не посещали, а собирались в каком-то доме на окраине городка, молились по каким-то своим тетрадкам, сами читали и толковали Библию. Глава их группы – отец Борис – и его жена Полина не ограничивались толкованием святых книг. Они требовали, чтобы и все семейные вопросы обсуждались совместно. Однажды мать Оксаны оговорилась, что девочка мечтает стать врачом и поехать учиться в Москву. Матушка Полина осудила это решение. Отец Борис поддержал ее и добавил, что не стоит молодой девушке ехать в большой столичный город, где столько соблазнов и разврата. Если уж она так хочет служить страждущим, пусть устраивается няней или санитаркой в местную больницу. С тех пор родители не оставляли Оксану в покое. Как потом узнала Света, все кончилось ультиматумом: ей никто не станет посылать денег, если она пойдет против воли родителей. Оксана перестала спорить с ними, доказывать что-либо. Просто замолчала и больше не участвовала в этих разговорах. А Светлана рассказала обо всем бабушке. Вечером Елена Васильевна поговорила с соседкой Ниной, и та помогла Оксане устроиться на ночные дежурства в своем отделении, чтобы девушка могла сама заработать денег на дорогу и на первое время жизни в Москве. Родители Оксаны успокоились, решив, что дочь последовала их совету. Так и уехала Оксана, не получив родительского благословения. Отец Борис и, главное, матушка Полина усмотрели в том гордыню и настаивали на том, чтобы родители непослушной девицы отдавали деньги в общину, вместо того чтобы отправлять ей на всякие развратные дела. Отец оказался менее стойким и менее последовательным, чем его жена...
Светлана в который раз отметила, насколько несовместимые качества присутствуют в Оксанином характере – решительность и мягкость, твердость и чуткость, хотя, случалось, что она была и слишком безапелляционной. И уж если вбивала себе что-нибудь в голову, ее было трудно переубедить.
– И вот еще, что я хотела тебе рассказать, – спохватилась Оксана. – Передачу «Никто не забыт» я смотрела в больнице! – торжественно произнесла она.
– И что? – недоуменно спросила Светлана.
– К нам поступила больная, жена одного режиссера. Я ухаживаю за ней... И я ей рассказала про тебя и про Елену Васильевну. Она обещала поговорить со своим мужем...
– А кто ее муж?
– Казимир Александрович Сомов! Не знаешь? У него Новый музыкальный театр.
– Ты с ума сошла! – только и смогла проговорить Светлана.
– Это мы еще посмотрим! – вздернув подбородок, заявила Оксана на прощание. – А вот я бы на твоем месте походила к нему на спектакли и посмотрела репертуар театра.
Глава 11
– Кто в вашей группе знает французский язык и кто хочет принять участие в организации выставки работ Муратова, зайдите ко мне, – объявил Евгений Тихонович и удалился в деканат.
– Французский? – обрадовались Алла и Катя. – Значит, выставка за границей? Неужели в Париже? Супер! Ты ведь тоже знаешь французский, – обратились они к Светлане.
– Знаю, – нерешительно протянула она. – Со мной Елена Васильевна занималась, с детства.
– Повезло, значит, поедем вместе, – тормошили ее Катя и Алла. – И с документами, и с визами не надо возиться. Все без тебя будет сделано. Класс!
В аудитории поднялся шум. Кто-то громко сетовал: зачем он учил немецкий, когда надо было идти на французский. Не дав Светлане опомниться, Алла и Катя, подхватив ее под руки, увлекли за собой. В деканате уже стояли Даня и Слава, тоже знавшие французский.
– Ого! Сколько желающих, – вскинул брови Евгений Тихонович. – Не ожидал. Спасибо.
– А где будет выставка? – деловито осведомилась Катя. – В Париже?
– Вам сразу Париж подавай, – усмехнулся Евгений Тихонович. – Нет, поездка значительно скромнее. В Африку. Слыхали про такую страну – Драгомею?
– В Африку-у-у-у, – разочарованно протянула Алла. – Там же... воюют.
– Ну, положим, не все, – засмеялся Евгений Тихонович. – Есть пока еще и тихие места. Иначе мы не стали бы предлагать вам ехать. А вот поработать придется всерьез. Так что настраивайтесь не на отдых, а на рабочий лад.
– А как же занятия? – спросил кто-то.
Евгений Тихонович удивленно вскинул брови:
– Такая поездка даст вам ничуть не меньше, поверьте мне.
Катя и Алла переглянулись и отступили:
– Мы подумаем. Пойдем, Свет.
Но Светлана, увидев, как насмешливо смотрит на них Евгений Тихонович, сжала губы:
– Я поеду.
– Принесите завтра на занятия паспорт, – обращаясь ко всем, – сказал Евгений Тихонович.
На другой день Алла и Катя с жаром принялись доказывать Светлане всю нелепость ее решения.
– Моя мама сказала: ни в коем случае. Там можно подхватить любую заразу. Сплошная антисанитария.
– И мне домашние заявили: только сумасшедший может решиться ехать туда. Они вообще не поняли, зачем надо такому известному художнику ехать в такую дыру? Это все равно что устраивать выставку в какой-нибудь Тынде.
Но Светлана отнесла паспорт Евгению Тихоновичу. У него на столе уже лежал один. Как потом оказалось, Данин. И все. Количество желающих резко сократилось.
Евгений Тихонович, заметив выражение ее лица, проговорил:
– Если передумаете – предупредите заранее.
– Я не передумаю, – сердито возразила Света.
– Хорошо, – кивнул куратор, – будем надеяться, что мне не придется зря хлопотать.
...– Брр, – передернула плечами Снежана, которая спустилась в вестибюль, чтобы проводить Светлану.
На улице моросил мелкий дождь, холодный ветер налетал на прохожих, бесцеремонно дергал у них зонтики из рук, пытался разметать полы плащей.
– Хорошо тебе – скоро согреешься, – без всякой веры в то, что где-то на белом свете в данную минуту может быть теплее, сказала Снежана.
– Дальше не ходи, – махнула рукой Светлана и, подхватив легкую сумочку, навалилась на дверь. Дверь была тугая, а тут еще ветер. Ей едва удалось справиться. Забросив сумку на плечо, она, наклонившись вперед, зашагала в сторону метро.
Максим стоял возле того дома, где прошло его детство. Тогда дом был совсем новенький. Его выстроили для русских специалистов, которые приехали налаживать линию для консервного завода по изготовлению сока из манго, апельсинов, ананасов.
Маленькому Максиму дела не было до завода. Он жил своей жизнью, которая начиналась рано утром. Он вскакивал даже раньше отца и тотчас бежал к Полю в сад. Тот сидел неподалеку от ворот: маленький, черный как головешка, с черными кудрявыми волосами, блестящими, как агат, глазами и с невероятно доброй улыбкой на худом лице.
Поль был для мальчика няней, воспитателем и другом. И долгое время Максим не нуждался больше ни в чьем обществе – ему хватало Поля. А мать вскоре начала ревновать и завела разговор с мужем, Матвеем, о том, чтобы тот Полю отказал...
Как по-настоящему звали этого невысокого, худенького африканца с лучезарной улыбкой на лице, который убирал в доме, никто не знал. Кажется, предыдущие хозяева коттеджа назвали его в шутку Аполлон, а потом сократили до Поля, вспоминал друг отца, вместе с ним устанавливающий новую линию на заводе в небольшом африканском городке.
Вместе с коттеджем они унаследовали и Поля.
Часов в семь утра Поль садился неподалеку от ворот на видном месте и ждал, когда госпожа проснется, чтобы он мог застелить постели, пропылесосить полы, вытереть пыль, начистить овощи к обеду – одним словом, выполнить всю черную работу.
– Не могу выносить этого урода! – стонала однажды Татьяна Петровна, выглянув в окно воскресным утром и увидев черную фигурку, неподвижно застывшую внизу словно изваяние.
– Чего ты не можешь выносить? – удивился Матвей Иванович, посмотрев вниз.
– Не могу выносить этого Поля!
– Танечка, что он тебе такого сделал? – не понял Матвей. – Неужто посягал на твою честь?
– Перестань, – отмахнулась она. – Вечно ты со своими неуместными шутками. А я не могу утром спать – знаю, что он уже сидит там внизу и ждет, когда я встану!
– Потому что не смеет войти в дом, пока белая женщина не выйдет наружу. Не решается. Или так вымуштровали Боря с Наташей. Что поделаешь, такие тут нравы.
– И вообще, – воспользовавшись случаем, начала изливать свое недовольство Татьяна Петровна, – мне противно, что он дотрагивается до моих простыней, бродит по квартире. Выгони ты его, к чертовой матери.
– Раз он здесь работал, значит, им были довольны. Тебе не нравится, как он убирает дом? – вздохнул Матвей.
– Да не в том дело! Все он делает нормально...
– Тогда придется смириться.
– Ты даже не пытаешься понять меня! – вспыхнула Татьяна Петровна. – Я тебе говорю о своих чувствах, а ты мне толкуешь о том, как должно быть.
– Ну хорошо, хорошо, – стараясь успокоить ее, кивнул Матвей. – Уволю я его, если хочешь. Найдем кого-нибудь другого, помоложе.
– И чтобы кожа была посветлее, – по-прежнему сердито добавила Татьяна.
– Да где же их здесь возьмешь посветлее? Они все как головешки.
– А я видела шоколадных. Они не такие противные.
Матвей посмотрел вниз и невольно вздохнул:
– Жаль старика. Он привык к дому. К своей работе. Наверное, на те деньги, что он здесь получает, живет целая семья.
– Какое тебе дело до его семьи, следи лучше за тем, чтобы в твоей собственной семье все было в порядке, – ответила Татьяна Петровна все еще недовольным тоном.
– Я же тебе сказал, что уволю...
– Нет! – вдруг крикнул маленький Максим, до которого наконец дошел смысл разговора между отцом и матерью. – Не увольняйте! Не хочу! – Его синие глаза сверкали, лицо побледнело. Он сжал кулаки и стоял посреди комнаты.
– Эт-т-то еще что такое, молодой человек? – спросил отец, разглядывая сына.
– Ах, да не слушай ты его, – устало отмахнулась мать. – Они с этим Полем без конца о чем-то там разговаривают, не понимаю только, на каком языке... И, что мне особенно не по душе, варят вдвоем какую-то африканскую бурду и едят. Представляешь?
Отец более внимательно посмотрел на сына, потом на жену, потом снова на сына:
– Тебе не хочется, чтобы Поль ушел?
– Нет. Он был колдуном племени. Ему нельзя возвращаться в джунгли. Пока...
– Вот, смотри, до чего дело дошло, – всплеснула руками Татьяна Петровна. – Кошмар какой-то!
– Думаю, что выход есть, – негромко сказал Матвей Иванович. Несмотря на свою мягкость и уступчивость, в какие-то самые важные моменты (он со свойственным ему тактом угадывал, когда такая минута наступала), он принимал правильные решения. – Мы вот как поступим, – продолжал он. – Ты, Максим, скажешь Полю, что ему больше не надо убирать дом. Пусть он остается у нас... садовником. Ты сможешь ему объяснить? – спросил отец у сына.
Максим энергично кивнул:
– Конечно. Поль все поймет.
– Ну и хорошо, – отец поднялся. – А теперь, может быть, мы можем позавтракать?
Быстро допив какао, чтобы у матери не было повода задерживать его за столом, Максим кубарем скатился вниз по ступенькам и выбежал к своему другу. Тот повернул к нему лицо и вопросительно вскинул брови. Максим в свои шесть лет выглядел довольно крупным мальчиком. Поль – худенький, невысокий – рядом с ним казался почти мальчишкой.
Матвей смотрел на них сверху и видел, как Максим принялся что-то говорить этому африканцу – явно добрейшему на свете существу, которого и обидеть-то было грех, – и они пошли в глубь сада.
«До чего же мирный здесь народ, – думал Матвей. – И если кто их портит, так это мы да заезжие европейцы. Впрочем, быть может, это нам так повезло. Здесь что ни страна, то другой народ... Есть же племена, которые без конца воюют друг с другом, и кровь там льется рекой».
Присев на корточки, Поль что-то нарисовал на земле. Максим, схватив другую палочку, начал рисовать свою фигуру. Потом они рассмеялись так, что повалились на траву в разные стороны.
«Полная идиллия, – усмехнулся Матвей. – Наверное, это ее и раздражает. Но надо же понимать, что тот ведет себя с мальчишкой на равных. А мы без конца зудим, наставляем его, как себя вести, что нужно делать. Мы для него родители, а Поль – друг».
И в самом деле, Поль стал первым настоящим, задушевным другом Максима. Благодаря ему он выучил местный диалект быстрее и лучше французского. Научился вырезать деревянные скульптуры, еще не зная о том, какая это экзотика. Для него эти маски и фигуры были полны глубокого смысла.
Такой же смысл Поль вкладывал и в уход за деревьями в саду, поскольку работы в доме было не так уж много. Благодаря его стараниям сад стал намного пышнее и богаче. Правда, кроме его самого и Максима, никто не смотрел ни на овощи на грядках, ни на фрукты, что висели на ветвях. Цены на рынке были такие смехотворные, что экономить на продуктах Татьяна Петровна не видела смысла. Поль увозил куда-то тележки, нагруженные фруктами и овощами. И никогда не огрызался, когда Татьяна Петровна принималась без всякого повода выговаривать ему за это. Улыбка продолжала сиять в его темных, как агат, глазах. Казалось, он вообще не способен был сердиться.
– А я не вижу ничего плохого в их дружбе, – через какое-то время заметил Матвей. – Видно, что этот старик и мухи не обидит. Никакого вреда он не способен причинить ребенку.
– Если не считать какого-нибудь неизлечимого кожного заболевания, – фыркнула жена.
– Тогда давай поставим ему легкий домик прямо в саду – пусть живет здесь. И ты не будешь бояться, что он принесет из поселка какой-нибудь «подарок».
– Как всегда, у тебя исключительно конструктивные решения, – усмехнулась Татьяна Петровна.
– Если, конечно, Поль сам захочет...
– Вот именно. А как же его семья, о судьбе которой ты так волновался?
– По тому, как он ведет себя, похоже, что семьи в поселке у него нет. Может, в селении? И он изредка навещает их. Приходит он всегда на рассвете. Уходит, когда темно... Странно, почему мы никогда не задумывались, где он ночует. Может, ему и ночевать негде, но он не осмеливается оставаться здесь?
Так оно и оказалось на самом деле. И когда Максим сообщил Полю, что ему установят домик в саду, тот онемел от радости и несколько раз переспрашивал:
– Это будет мой дом?
– Твой, твой, – отвечал Максим, испытывая смущение, поскольку знал, почему его друг, покинувший племя, вынужден был поселиться в саду. Впрочем, Максим был доволен, что теперь Полю никуда не надо уходить. Разве только в те места, которые они сами наметят для походов. А им предстояло повидать очень много. Страна Драгомея была такой разнообразной: от саванн до глухих джунглей, которые теснились возле гор и по которым проходила граница с другими государствами.
Коттедж их стоял и сейчас. Но многое в нем успело измениться за эти годы. Исчез и домик Поля... Максим заметил, что за ним кто-то наблюдает из окна, помахал рукой и улыбнулся. В этой дружелюбной стране друг другу улыбались все: малыши, взрослые, старики. Когда-то русских специалистов можно было отличить по тому настороженному виду, с которым они оглядывались по сторонам, по тому грубому тону, с каким они обращались к африканцам. Отчего-то хуже всего к местному населению относились именно русские.
«Быть может, сейчас что-то изменилось?» – подумал Максим. Впрочем, чему меняться – русских-то не осталось. И новые не приезжают. Консервный завод, на котором работал его отец, после переворота стал не государственной собственностью, а частной – его купили акционеры. И завод стал приносить доход в четыре раза больший, чем прежде.
Когда Максим первый раз улетал в Москву и отец понес чемоданы вниз, где их подхватил таксист, мальчика вдруг охватил ужас. Не от того, что он не увидит больше этой щедрой природы, не ощутит на плечах палящего зноя солнца, не сможет поесть экзотических фруктов. Его испугало, что он не сможет никогда выбраться в селение, где жил Поль и где его уже начали принимать как своего. Но если бы родители тогда попытались выяснить, чем вызван его приступ отчаяния, Максим вряд ли смог бы выразить свои чувства. Многое он начал осознавать значительно позже. Россия встречала его, как правило, хмурясь. Лица людей уже в аэропорту неприятно поражали неприветливостью, раздражением, сердитой озабоченностью. В детстве ему казалось, что за то время, пока их не было, кто-то в стране умер, и все горюют по этому поводу. Оказывалось, что нет. Это был иной менталитет, как начали говорить в последнее время. И Максим научился любить и ценить менталитет своей страны, когда поездил по отдаленным деревенькам, побывал на Урале, в Сибири, на Севере, пожил там и оценил особенный склад ума простых, но далеко не бесхитростных людей.
Но все же первый сексуальный опыт он пережил в Драгомее. Быть может, это наложило отпечаток на его дальнейшие отношения с женщинами. Он ждал от них раскрепощенности, свободы, полной самоотдачи...
Максим снова сел в машину. Он собирался только на секунду остановиться и взглянуть на то место, где прошло его детство, но, кажется, провел здесь гораздо больше времени, чем собирался.
