Текст книги "Узор счастья"
Автор книги: Людмила Синицына
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
– Ну что ж, приступим? – спросила она у Светланы, когда та, проводив Тон Тоныча, вернулась в дом.
В последнее время Елена Васильевна почти не садилась за машинку. Не то что раньше, когда в большой комнате перед очередным спектаклем устраивалась настоящая швейная мастерская. Но в это лето машинка снова заработала. Теперь, правда, на педаль нажимала Светлана: она выполняла трудную работу, а Елена Васильевна только кроила и давала указания. Счастье, что от прежних времен в чемодане осталось несколько отрезов.
– А где журнал? – спросила Света.
– Да вон, на стуле, – кивнула Елена Васильевна, расправляя сантиметр. – Сейчас посмотрим, сколько у тебя в талии прибавилось? – Она быстро обхватила внучку у пояса. – Ну надо же, похудела немного... Вверх, верх руки, – попросила она и соединила сантиметр на груди. А вот грудь у внучки явно увеличилась, хоть и ненамного. Прежде она каждый раз невольно огорчалась, глядя на Лану – былинка былинкой, – как «Девочка на шаре» Пикассо. Того и гляди ветром сдует. А сейчас время брало свое. Внучка уже не производила впечатления худышки. Тем не менее не мешало бы ей прибавить хотя бы пару килограммов. Елена Васильевна ничего не сказала на этот счет, как не донимала охами и прежде. Только сердце привычно сжалось при мысли: «Все ли я для нее сделала, что надо? Не обделила ли чем?»
Отступив на шаг, она оценивающим взглядом окинула стоящую перед ней девушку. Светло-карие, скорее, ореховые глаза, оттененные густыми ресницами – так и хочется заглянуть в них внимательнее, чтобы снова увидеть это неуловимое выражение мягкой задумчивости. Такие же орехового цвета волосы, только с чуть более заметным золотистым оттенком.
Как легко шить на человека, в котором есть изюминка. Не то что те заказчицы, прихоти которых приходилось выполнять, когда она зарабатывала себе на жизнь. Платья, сшитые Еленой Васильевной, всегда подчеркивали достоинства и скрывали недостатки фигуры, жены местных начальников все самые лучшие наряды заказывали только ей. Именно благодаря им Елена Васильевна получила разрешение вести драмкружок при Доме культуры, помещение для репетиций, дрова, чтобы топить печку, материю для костюмов и все необходимое для декораций. Списанная мебель составила первый – самый необходимый – реквизит. И многие из этих же начальствующих дам начали ходить в ее драмкружок...
– Так? – спросила ее внучка, сметав плечи и протягивая болтающиеся, пока еще бесформенные куски.
Елена Васильевна кивнула. Вот так же она шила платье-костюм и для дочери, которая уезжала на Байконур вместе с мужем. Они обсуждали, когда можно будет привезти туда Светика-семицветика: «...к осени, когда жара спадет. И как только мы из общежития переберемся в свою квартиру, устроимся, ты и приедешь... Ой, ты не представляешь, как мне хорошо», – зажмурилась тогда Ася и счастливо улыбнулась. Она родила девочку в сорок с лишним лет, до этого один выкидыш следовал за другим. И каждое лето привозила внучку к Елене Васильевне, чтобы избавить малышку от невыносимой жары.
Вот говорят – предчувствия. Разве могли они тогда представить, что как раз за неделю до того, как им должны были выдать ключи от квартиры, случится эта страшная авария?
Александр дежурил с Асей. Им всегда ставили дежурство вместе. Вместе они и погибли. В газетах не появилось ни строчки о той аварии. Но Елена Васильевна получила письмо от руководителя испытаний. Не официальное, а личное. Пришли письма от сослуживцев Аси и Александра. От их близких друзей. В таких маленьких городках, где люди заняты одним делом, они становятся более чем друзьями. Скорее одной семьей.
Перед отъездом, пришивая петли для костюма, Ася рассказывала о друзьях, о знакомых, о планах на будущее и точно так же наклоняла голову, когда вдевала нитку в иголку, завязывала узелок и точно так же перекусывала нитку, как это сейчас делала Света. Хотя откуда малышка могла перенять эти движения?!
– Ты о чем задумалась? – тревожно спросила Светлана, испытующе глядя в лицо бабушки, которое вдруг как будто осунулось. Наверное, волнуется, как все сложится? Или жалеет, что им не по карману купить хороший костюм, а потому внучка вынуждена носить самопал? – Уверяю тебя, меня все будут спрашивать: от Кардена он или от Шанель? Таких нет ни у кого. Все покупают на оптовых рынках, с конвейера – всё одинаковое... А потом я начну подрабатывать. Оксана написала, что несколько открыток уже купили. И продавец спрашивал, собираюсь ли я приносить еще. Так что ты не волнуйся... А сейчас – все! Я тебя знаю: пока не пришьешь последнюю пуговицу, не остановишься, – объявила решительно Света. – Смотри, который час. Выбьешься из режима, потом опять начнется бессонница.
Она думала, что Елена Васильевна улыбнется, покачает головой и будет продолжать свое дело. Но, должно быть, возраст и в самом деле брал свое. Помедлив немного, она повесила оба пиджака друг на друга на манекен в углу, который перевидал уже столько нарядов на себе, сколько, наверное, не всякой королеве доводилось иметь, а брюки и юбку положила на сложенную ширму.
– И впрямь, пора ложиться. Завтра отгладим, посмотрим и доведем до ума.
Они обе ощущали удовлетворение. Даже сейчас, когда работа была прервана на половине, чувствовалось, насколько нарядными и элегантными будут выглядеть бежевый и темно-зеленый костюмы.
Если бы они могли знать, что происходит в эту минуту невдалеке от их дома, наверное, обе, несмотря на всю свою сдержанность, закричали бы...
Утром послышалось низкое мычание соседской коровы, которая направлялась к стаду. Света, устроившись у окна, собиралась продолжать шить, но вздрогнула и чуть не выронила ножницы на пол – так громко запричитала соседка:
– Ах ты, боже мой! Да как же тебя угораздило!
Открыв дверь кухни, путаясь в ремешках босоножек, Светлана побежала к калитке. Решила, что-то случилось с Ниной Павловной. Но та стояла, страдальчески сдвинув брови. Света проследила за взглядом соседки. Дымчатая шкурка висела на штакетнике. Да нет, не шкурка. Это был странно вытянувшийся кот Грэй. С вывернутой головой. Рванувшись к тельцу, Света попыталась вытащить его – в какой-то отчаянной надежде, что сейчас он мяукнет, окинет ее оскорбленно-надменным взглядом и пойдет прочь, ступая как манекенщица – одна нога за другую.
– Как же это он мог забраться сюда! – качала головой тетя Нина. – Вот бедолага.
Света положила кота на траву. Он не шевелился, вытянув длинные, с выпущенными когтями, лапы. Когти казались невероятно огромными, словно серпики. Но самым страшным в его позе была неестественно вывернутая в другую сторону голова. Надменный, но всегда готовый простить их Грэй, стоило ему только унюхать запах колбасы или рыбы, теперь казался каким-то неизвестным зверем.
Светлана закрыла глаза, подавляя приступ дурноты.
– Может, не будешь показывать Елене Васильевне? – спросила тетя Нина. – Зачем ей эти переживания. Пусть думает, что сбежал, так спокойнее. – Темные глаза тети Нины пробежали по окнам второго этажа. – Дай-ка я отнесу его в поле, там и закопаю. – Не дожидаясь ответа, она подхватила Грэя, положила его в передник, который так и не сняла, занятая утренними хлопотами, и пошла вслед за коровой, тяжело шлепавшей при каждом шаге.
Света стояла и смотрела им вслед. Все произошло так стремительно, что она никак не могла осознать случившееся. Хвост Грэя задел за куст крапивы и слабо качнулся.
«Ожил!» – промелькнуло у Светы в голове, и она опрометью бросилась за тетей Ниной.
– Он... – начала она.
Тетя Нина обернулась. Грэй по-прежнему лежал, глядя в небо. И глаза его были как будто сделанными из старых стеклянных пуговиц. Бесцветные, тусклые... и страшные.
Дымчатый хвост – гордость и краса, – которым он выражал свои чувства с таким же виртуозным мастерством, с каким придворная испанка обращалась со своим веером, передавая тончайшие оттенки настроения: от интереса до негодования, – тоже померк, будто уже какое-то время успел побыть добычей прожорливой моли.
– Иди, иди, – указала подбородком тетя Нина. – Ты что ж, не чувствуешь, как он окостенел?
– Нет... Иногда они очень долго отходят. Коты живучие. Я положу его в сарае. – И Светлана взяла Грэя на руки.
Тетя Нина покачала головой, глядя ей вслед, но не стала спорить. Корова, по-прежнему шлепавшая по дорожке, продолжала идти, как шла, не придавая значения тому, что происходило за ее спиной. А Света быстро, почти бегом, вошла во двор и направилась к сараю. Толкнув дверь, она вошла и огляделась. Корзина, старая шерстяная кофта – все это не составило труда найти. Устроив мягкое гнездо, она положила туда кота, потом подумала, схватила еще один свитерок и прикрыла жесткое тельце.
– Ты что, не выспалась? – спросила Елена Васильевна, когда Света с трудом заставила себя сделать несколько глотков чая.
– Да вроде... нет, – не совсем вразумительно проговорила она в ответ, глядя в чашку.
До чего же она боялась, что слезы закапают прямо сейчас и тогда придется рассказывать все, что случилось. Если бы Елена Васильевна вот так продолжала смотреть на нее еще несколько секунд, она бы не выдержала. Но тут, на ее счастье, подул резкий ветер, хлопнула ставня. Елена Васильевна обернулась:
– Смотри, погода портится, – заметила она, вставая.
И девушка отметила про себя, как бабушка при этом тяжело оперлась об угол стола. Как же она будет теперь одна? Хотя Нина Павловна и Настасья Николаевна заглядывают каждый день по утрам, все равно на сердце у Светы было неспокойно. А тут еще эта беда с Грэем... Несмотря на свой высокомерный и гордый нрав, он был членом семьи. И всегда чувствовал настроение Елены Васильевны. Иной раз он вдруг ни с того ни с сего мог встать со своего места у батареи, вспрыгнуть к ней на колени и начать мурлыкать, требуя внимания. В холодные осенние ночи он согревал ее постоянно зябнущие ноги лучше всякой грелки. В какой-то статье Света вычитала, что у тех пожилых людей, которые держат либо котов, либо собак, либо каких других домашних любимцев, инфаркты случаются намного реже.
Как ужасно, что их Грэй так глупо погиб именно тогда, когда Свете надо было уезжать. Сейчас она уже почти не сомневалась: ее надежда на то, что он придет в себя, оказалась призрачной. И окостеневший трупик никогда не шевельнется (при мысли об этом сердце ее сжалось). Правильно ли она сделала, что не сказала ничего бабушке? Сейчас у нее не то здоровье, чтобы сообщать ей такие вещи. Может быть, и в самом деле лучше, если она будет думать, что стремление к свободе и независимости оказалось для кота сильнее привязанности к ним.
Ближе к вечеру, когда бабушка села перебирать «волшебный сундук», Света, не домыв посуду, вышла из дома, достала лопату и похоронила Грэя под яблоней. Ей и в голову не приходило тогда, что смерть Грэя вовсе не случайность.
Глава 3
Задвигались стулья, мольберты. Все заговорили как-то разом.
Света, очнувшись от воспоминаний, которые унесли ее далеко отсюда, поняла, что сеанс окончен. Не глядя по сторонам, она зашла за ширму, оделась и собралась уходить, но ее остановили Маша и Валентин, должно быть, угадавшие, что она чувствует сейчас.
– Спасибо, дорогой товарищ, – шутливо-торжественно, глядя на нее доброжелательными карими глазами, проговорил Валентин и протянул руку.
– Ты действительно нас выручила, – проникновенно заметила Маша, тоже тряхнув ее ладонь. И, наклонившись к уху, добавила: – У тебя действительно необыкновенная кожа. После того как ушел Мэд Макс, я все время билась только над «светопроникновением». Трудно, но страшно интересно...
Света посмотрела ей в глаза:
– У меня... бабушка художница, – ответила она с едва заметной улыбкой на губах, – меня подобные вещи не смущают.
– Вот и хорошо, – радостно улыбнулась Маша, махнув ей на прощание рукой. – До следующего раза.
Остановившись на ступеньках лестницы, Светлана посмотрела вверх. Начинало моросить. Она раскрыла старенький зонт и задумалась: в какую аптеку ей лучше пойти, чтобы успеть передать лекарство с проводницей до отправления поезда, налево или направо? Куда получится ближе? Дождь припустил сильнее. И она пыталась развернуть зонтик, который то никак не складывался, то вдруг упрямо не желал разворачиваться. «Можно выступать в цирке с номером «укрощение зонта», – усмехнувшись, думала Светлана, стоя у края тротуара...
В это время Максим сидел в своей машине. Он не любил ездить по Москве и сам садился за руль только на автобанах, где можно развить приличную скорость. В центре же водители постоянно торопятся, нарушая правила, выскакивают перед носом, обгоняют там, где это не положено. Поэтому, чтобы не раздражаться, Максим предпочитал устраиваться на заднем сиденье.
– Нам куда? – спросил шофер. – Направо или налево?
Максим медлил с ответом. Петр покосился на шефа и увидел, что тот сидел, глядя перед собой. Вернее, не перед собой, а на девушку, что спустилась по ступенькам к тротуару и остановилась. На ней был бежевый пиджак и бежевая юбка. Золотистый ореол волос, которые она подобрала обручем, словно нимб, окружал ее лицо. Ореол и задумчиво-отрешенное лицо помогли Максиму вспомнить, почему у него с первой минуты возникло ощущение, что он ее где-то уже видел. Ну конечно, Макс вспомнил картину американского художника, которая так и называлась: «Золотая девушка». Это был портрет реальной девушки, которая выступала в каких-то дешевых кабаре со своими номерами, потом ее заприметили, предложили контракт, и вскоре она стала одной из ведущих театральных актрис. Художник написал ее портрет, когда она уже достигла славы, удачно вышла замуж. Но ему удалось передать ощущение беззащитности и в то же время... внутренней силы. И этот мягкий золотистый свет, который исходил от нее, был как намек на будущую славу, на тот ореол обожания, который окружает хрупкую актрису, исполняющую трагические роли. Та же стойкость и уязвимость угадывалась и в облике студентки, оказавшейся в его группе... Максим запомнил, что ее зовут Светлана. Главное – свет.
Никому из тех, кто сидел перед мольбертами, не удалось передать одновременно и ее хрупкость, и ее несгибаемость. Она сидела, отрешенно глядя в окно. Золотистый свет волос окружал ее как нимб. И изысканной формы нежная грудь с розовым, как бутон, соском...
«Совершенно не в моем вкусе», – подумал Максим. Его никогда не привлекали такие фигуры. Но желание, охватившее его тогда, отозвалось и сейчас во всем теле. Будто расплавленный металл. Он тряхнул головой, словно хотел отогнать наваждение.
– Так нам куда? – переспросил Петр.
– А вот куда она повернет, в ту сторону мы и поедем, – загадал Максим, усмехнувшись.
Петр еще раз взглянул на девушку, которая пыталась раскрыть зонт. Она была явно не из тех, кто мог заинтересовать Максима. Какая-то могучая тетка, проходя мимо нее, злобно толкнула ее локтем. Не потому что Светлана мешала ей пройти – она стояла на кромке тротуара, у самого поребрика. Это был жест раздраженного жизнью человека, которому мешает все на свете и который хочет излить свое недовольство на кого-то другого.
Светлана покачнулась, взмахнула руками, пытаясь удержаться, но все же не сумела, и шагнула на мостовую. Женщина продолжала идти широким шагом, расталкивая тех, кто двигался ей навстречу. Светлана проводила ее чуть-чуть удивленным взглядом. Но ни обиды, ни злости, ни ответного раздражения в нем не вспыхнуло. Только легкое недоумение и все.
– Вот же тварь какая, – досадливо поморщился Петр. – А если бы машина ехала? Могла бы и под колеса столкнуть. Что у нас за народ стал такой злой...
– Могла бы, – буркнул Максим. У него почему-то возникло ощущение вины, словно все произошло из-за него.
Но Светлана, кажется, наконец решилась и зашагала – вправо от них по ходу машины. Ее неагрессивность вызвала у Максима странное чувство досады: ну нельзя же позволять, чтобы с тобой так обращались. Хоть бы одернула эту дуру, подумал он.
Петр мягко тронулся с места. Ехать с ним в машине было все равно, что плыть на корабле с парусами, надуваемыми попутным ветром. Когда Максим хотел расслабиться и не думать о дороге, он вызывал Петра. В последнее время это случалось все чаще и чаще.
Неторопливо набирая скорость, Петр выехал на дорогу и двинулся следом за девушкой. Она быстрым шагом направлялась к троллейбусной – без навеса – остановке. Резкий порыв ветра дернул зонт у нее из рук. А когда она попыталась удержать его, вывернул спицы в обратную сторону. Дождь продолжал моросить. Она стояла с сосредоточенным видом, снова пытаясь выправить зонт.
Петр вопросительно посмотрел на пассажира. Водитель не видел ничего предосудительного в том, что Максиму приглянулась молоденькая студентка. Шеф ведь далеко не старик. Подумаешь, тридцать один год. А эти девицы только на вид такие недотроги. На самом деле многие из них прошли через такие огонь, воду и медные трубы, что иной мужик за всю жизнь повидать не успеет. Но Максим, сердито сдвинув брови, молчал.
Они не двигались. Впереди образовалась пробка. Водитель стоявшей перед ними машины, должно быть, тоже обратил внимание на девушку. Дверца машины распахнулась. Водитель – молодой парень – предложил подвезти ее.
Вот сейчас она обрадуется и сядет в машину, подумал Максим с некоторым чувством облегчения. И ее готовность воспользоваться чьими-то услугами позволит ему избавиться от какого-то беспокойства и томления, вызванных встречей в аудитории. Флер улетучится, и очарование развеется.
Максим внимательно следил за ее выражением лица и видел, с каким недоумением Светлана покачала головой, по-прежнему сосредоточенно думая о чем-то своем.
– Да я так подвезу, без денег, не волнуйся, – шутливым тоном продолжал водитель. – Мне по пути.
От таких приглашений девушкам бывает труднее всего отказаться: нахальный уверенный тон вызывает опасения, а в голосе парня звучало дружелюбие.
– Спасибо, вон мой троллейбус, никак не может подъехать к остановке, – так же дружелюбно отозвалась Светлана и подняла голову, глядя перед собой.
Она не кокетничала, не пыталась изобразить из себя недотрогу. Такое впечатление, что она сразу же забыла и о машине, и о водителе. Она жила в своем мире, в который ей не хотелось допускать других. Это право надо было заслужить.
Дверца захлопнулась. Машина ненамного продвинулась вперед, Петр проехал мимо остановки. Троллейбус занял освободившееся место, и Светлана скрылась в салоне. Пробка рассасывалась медленно. И троллейбус двигался следом за «фордом» Максима почти вплотную. Через две остановки Светлана вышла, и Максим увидел, что она забежала в аптеку.
– Наверное, за противозачаточными таблетками, – усмехнулся Петр, тоже невольно наблюдавший за девушкой.
– Прижмись к тротуару, – попросил Максим, сам не зная зачем.
Он заметил это золотое сияние над головой девушки, когда пришел на предпоследний экзамен. Глядя прямо перед собой, она рисовала с таким видом, словно сидела не на экзамене, а где-нибудь на лоне природы и наслаждалась тем видом, что открывался перед ней. Ей доставлял удовольствие сам процесс. И было видно, что в эту минуту она не волнуется, не боится провалиться. Мысли были заняты только рисунком. Он прошел за ее спиной и отметил удачное композиционное решение. Девушка, не шелохнувшись и не глядя по сторонам, продолжала увлеченно рисовать.
– Какие оценки у этой абитуриентки? – спросил Максим у куратора своей группы Евгения Тихоновича.
– Одни пятерки, – ответил тот, проверяя список, который вел сам. – Очень талантливая девушка. Жаль, что из провинциального городка. Будут сложности с общежитием.
– Зачислите ее в мою группу, – коротко бросил Максим и, как ему показалось, забыл о случившемся.
Сегодня он нечаянно получил возможность разглядеть ее от кончиков ногтей до макушки. И снова встреча с ней вывела его из привычного состояния, в котором он пребывал последнее время. Врачи назвали бы это депрессией. Он же считал, что просто устал, раздражен. Что день-два – и все пройдет. Но груз, навалившийся на плечи, не становился легче. Скорее – привычней. И трижды это устало-раздраженное настроение исчезало. На смену ему приходило то удивление, то восхищение. И, наконец, гнев.
Да, именно гнев его и удивил. Почему? Ему всегда нравились зрелые, сочные женщины, страстные, темпераментные, бурные. И тем не менее, вопреки всему, он пережил момент такого острого, мучительного желания, что удивился и рассердился. Если женщины в последнее время и вызывали у него какие-либо чувства, то это было скорее раздражение, глухое недовольство, наступавшее после того, как он утолял сексуальный голод. Голод заглушить удавалось. А вот недовольство, скука и раздражение не исчезали. Они возвращались вновь. Быть может, потому, что вокруг него в последнее время вились существа, которые постоянно норовили что-то урвать. За славу и богатство тоже надо расплачиваться, думал он с иронией, расставаясь с очередной любовницей. И время, которое он проводил с каждой из них, становилось все короче и короче. Совсем не потому, что он так страстно любил свою жену и до сих пор не мог пережить ее смерть в той нелепой аварии...
Да, в первые годы он страшно ревновал ее, боялся потерять. Но скорее от самолюбия – она была старше и опытнее в любовных делах, чем он. Это и возбуждало, и... ранило. Ему казалось, что она сравнивает его с теми мужчинами, с которыми имела дело, и сравнение оказывается отнюдь не в его пользу. А потом, когда он осознал, что Рина никогда и не была увлечена им настолько, чтобы терять голову, пришло спокойствие. Просто у нее был цепкий глаз, она умела рассчитывать на два шага вперед и сделала ставку на него. Ставка оказалась более чем удачной. И ей доставляло удовольствие видеть, как он барахтается изо всех сил, чтобы оказаться достойным ее. Это тешило ее самолюбие. Так же, как тешило его самолюбие то, что другие мужчины провожают Рину взглядом, когда она, покачивая бедрами, проходит мимо. Чувственная и расчетливая, красивая и хищная, властная, но так, что он почти не ощущал ее острых коготков, запрятанных в подушечки, – Рина вела корабль к выбранной цели: благополучие, достаток, слава, окружение, которое она могла подбирать, ориентируясь не только на личные пристрастия, но и на моду.
Даже в мыслях Максим не допускал, что он может оставить ее, – настолько уверенно она держалась. И наверное, они так бы и дожили до старости: он – заводя легкие интрижки на стороне, она – выбирая себе любовников с таким расчетом, чтобы они не особенно трепали ее имя, – и оба думали бы, что это и есть настоящая семейная жизнь...
После аварии он попытался найти замену Рине, считая, что ему нужна такая же чувственная женщина, какой была его жена. Таких находилось немало. Но после бурных, изматывавших его ночей удовлетворение не приходило. Тогда он, припомнив восемь лет, прожитые с женой, пришел к выводу, что имел дело с умной и властной женщиной, которая избавляла его от необходимости думать, где нанять рабочих для ремонта мастерской, в каком магазине заказать холодильник новой марки, а в какой момент менять мебель в доме. Этот тип женщин тоже оказался довольно распространенным. Но их энергия оказывалась настолько неуемной, что через полтора-два месяца Максим не знал, куда от них деваться. Лучшим способом оказалось отправлять их отдыхать на Канарские острова или на Майорку. В полном одиночестве. Сославшись на срочные дела, когда до отлета оставалось полчаса. Большинство женщин были достаточно умны, чтобы оценить прощальный жест. Как-то краем уха он услышал, как одна подруга рекомендовала его другой: «Хочешь в ссылку на Канары? Тогда – полный вперед».
В последнее время Максим впал в состояние, какое бывает у закованного в гипс человека, когда тот, испытывая острую потребность просто почесать голень или коленку, стучит по жесткому каркасу. Эта девушка задела какие-то непонятные струны в его душе. А ему казалось, что колки на них давно «не держат» за ненадобностью. После приступа гнева в нем проснулась... Нет, не жалость. Девушка вела себя так, что не допустила бы жалости к себе. Но ее беззащитность вызывала потребность встать рядом, обнять ее, уберечь от неприятностей. Снять с нее часть груза. Но какие у этого провинциального воробышка могли быть неприятности? Максим, человек трезвый, давно не позволял себе обманываться романтическими бреднями.
С другой стороны, самолюбие не позволяло ему допустить, чтобы не он сам, а обстоятельства управляли событиями. Конечно, он не планировал эту встречу, не надеялся ни на что и ничего не ждал. Но раз уж он задумался, остановился, то дело нужно довести до конца. В противном случае у него останется неприятный осадок на душе: не хотелось исполнять роль вороны, потерявшей сыр. Хотя и лисицей он не стремился быть. Поэтому, когда Светлана вышла из аптеки с небольшой полиэтиленовой сумочкой, он распахнул перед ней дверцу:
– Садитесь, Литовская, а то промокнете и простудитесь, начнете пропускать занятия. Не могу же я допустить такого... – произнес он на одном дыхании. – Вам далеко?
Света вздрогнула от неожиданности, глаза ее широко распахнулись.
– Садитесь, – повторил Максим сердито.
– Но мне... на вокзал, – растерянно выговорила она.
– Какой?
– Ярославский.
– Нам по пути, – соврал он и сел впереди.
Светлане показалось, что Максим чем-то недоволен или раздосадован. Уж не тем ли, что застал свою студентку позирующей? Наверное, из-за этого, решила она и сжала губы. В таком случае, чем скорее он сделает ей выговор, тем быстрее все кончится. Напряженно выпрямившись, она вскинула подбородок и приготовилась встретить удар. «Выгнать за это наверняка не выгонят, – лихорадочно прикидывала она. – А все остальное – ерунда».
«Ну когда же он начнет?» – напряженно думала Светлана, стараясь не смотреть на Максима, продолжавшего хранить молчание. Ей было неприятно, что разговор состоится в присутствии водителя. Наверняка когда они высадят ее, тот начнет таким же веселым тоном расспрашивать, как она выглядит без одежды. То, что было так естественно в присутствии сокурсников, увлеченных живописью, здесь, в машине, вызывало волну смущения. На щеках ее вспыхнул румянец.
– Во сколько отходит поезд? – уточнил Петр.
Светлана ответила. Он посмотрел на часы и кивнул:
– Успеем с запасом, несмотря на пробки.
Максим наконец связал концы незамысловатой веревочки: позирование – деньги – аптека – вокзал.
– А лекарство кому? – спросил он, не оборачиваясь.
– Елене Васильевне, – ответила Светлана. – Моей... бабушке. Надо передать с поездом.
Он вскинул на нее глаза, не понимая, почему вдруг возникла запинка перед словом «бабушка».
– Она осталась одна?
– Если не считать соседей, то да, – по-прежнему смущенно ответила Светлана. – Но у нас много друзей. Они каждый день к ней заходят – и утром, и вечером.
Максим жадно вглядывался в это чистое, не омраченное страстями и пороками лицо. «Может, я начал стареть? – мысленно вздохнул он. – Этим все и объясняется? Перевалило за тридцать и потянуло на молоденьких? Что ж, отвезу ее на вокзал, потом поедем в ресторан, поужинаем и... Наваждение исчезнет, все вернется на круги своя».
Стоя неподалеку от вагона, он смотрел, как Светлана договаривается с проводницей. И снова испытывал странное чувство удовлетворения от того, какую верную интонацию нашла девушка. Проводница, сначала смотревшая на нее с выражением недовольства, смягчилась, дослушала до конца, потом кивнула и... даже улыбнулась:
– Передам, передам. Из рук в руки, – сказала она, принимая билет у очередного пассажира.
Светлана еще раз поблагодарила ее и повернулась к Максиму.
– Спасибо, – сказала она ему. Чуть более сердечно, чем благодарила проводницу. – А до переговорного пункта я доберусь сама. Он рядом с общежитием. – И еще раз улыбнувшись на прощанье, двинулась по платформе к метро.
Максим никак не ожидал, что все закончится так стремительно. Ему казалось, что все только начинается. И ему предстоит провести вечер в ресторане в ее компании, а потом... потом и ночь. Ведь она – взрослый человек. И имеет право распоряжаться собой, не дожидаясь разрешения бабушки.
Но Светлана распрощалась непринужденно и легко, словно едва уловимым движением разрубила узел. У него не осталось неприятного осадка. Напротив, даже чувство легкого восхищения – вот как она оставила его с носом.
Усаживаясь в машину, Максим не удержался и хмыкнул: вот тебе и провинциальная девочка! Петр и бровью не повел, но тоже удивился, отчего это шеф вернулся один: неужто отправил ее в ссылку на поезде? Непохоже. Любопытство грызло его. Но он, разумеется, не стал задавать вопросов, хотя по выражению лица Максима – неожиданно повеселевшего и довольного – понял, что он пришел в наилучшее расположение духа. А значит, скорее всего ему захочется поехать в мастерскую поработать. Так оно и вышло.
Остановившись у мольберта, Максим вдруг приколол чистый лист бумаги и прикрыл глаза, вспоминая, как сидела на подиуме эта «золотая девушка». Прозрачная накидка с одного плеча наискосок падала на бедро. С откинутой головы струились распущенные золотистые волосы. Нежная грудь с розовыми бутонами... Рука его легко и быстро сделала набросок. Максим оглядел его и остался недоволен. Только что он внушал студенту, как важно передать это ощущение света, которое возникает благодаря чистой, нежной коже. А теперь сам не мог справиться с задачей. Это его раззадорило, и он приколол следующий лист. Максиму показалось, что желаемого эффекта удастся добиться, если взять матовый лист или слегка кремовый. Но опять получилось совсем не то, чего он ждал от себя. В каждом новом наброске ему не нравилось то одно, то другое. «Вот бы усадить ее здесь, хотя бы минут на тридцать», – мельком подумал он. И снова почувствовал, как в нем полыхнуло пламя желания, когда он представил эту нежную фигурку у себя в мастерской.
Еще раз поблагодарив Нину Павловну за то, что она согласилась подойти к поезду, Светлана повесила трубку и вышла из кабинки. Впервые за эти последние дни ее настроение было приподнятым. А проходя мимо вахтера, Светлана выудила конверт с таким знакомым почерком бабушки и радостно улыбнулась. Ей не хотелось читать в комнате, поэтому, примостившись в вестибюле на лавочке, она жадно пробежала по страничке глазами: от начала до конца, а потом вернулась к тем строчкам, что привлекли внимание. Елена Васильевна описывала, как накануне проснулась от стука ветки в окно и решила, что это вернулся Грэй. Пошла открывать. Но поняла, что ошиблась. Грэй не мог стучать так монотонно и однообразно. Характер его не такой, как у ветра, хотя он и предпочел вольную жизнь. Нина Павловна, писала дальше бабушка, где-то видела его. Он махнул пушистым хвостом и исчез...
