Текст книги "Я люблю тебя, алло..."
Автор книги: Людмила Бержанская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
21
Прошло время, но разговор о деньгах заставлял и заставлял вернуться к нему памятью. Продолжать спорить, продолжать доказывать и объяснять. Она знала, что споры, доказательства и объяснения имеют очень маленький коэффициент полезного действия.
Есть простое слово «воспитание», то есть, программирование личности. И этим словом очень многое, конечно не все, объясняется. В понятие «воспитание» входит интеллигентность, образованность, начитанность. Такие близкие и такие разные понятия. Они предполагают в жизни человека заполненную душу. Пожалуй, только это. Правда, еще и религия. А все остальное – из серии наказаний.
– Что нужно воспитывать? – думала Наташа, – Чтобы слово «честь» стало главным? Но ведь, институту государства это совершенно, категорически не нужно.
Она объясняла когда-то сыну, что морально-нравственные нормы устанавливаются очень просто: убирается недоказанность и ненаказанность. Она говорила ему о справедливости, о свободе и равенстве. Но забыла сказать, что сочетание их невозможно. И еще, что жизнь – это очень много поражений и очень мало побед.
Когда-то ей сказали, что в слове «победа» слышится торжествующий топот дураков. Запомнила, но поняла только недавно.
Наташа очень много времени, сил и знаний уделяла воспитанию сына. Потом, когда он стал совсем взрослый, поняла, что хорошо воспитанию поддаются те, кто в нем не нуждается. Она объясняла, что культурный человек не тот, кто много прочитал книг, а тот, кто много понял. В ее понятие «воспитание» входило и объяснение чувства ответственности, личной ответственности. Она так и говорила: «Человек краснеет один».
В понятие «воспитанный человек» входит, конечно же, и терпимость. Пожалуй, это одно из тех качеств, которое появляется попозже – в зрелом возрасте. Встретить терпимость у 25 – 30 летнего мужчины почти не возможно.
Кирилл в этом вопросе был как все. Его представления о человеческих взаимоотношениях, о недавнем прошлом страны, о вере и безверии, о праве и справедливости – полны резких противоречий. О чем бы он ни говорил: первое – критика, второе – осуждение. А вот желание понять где-то между пятым и десятым местом. Возможно, критика и осуждение те столпы, на которых зиждется созревающая личность. То, на чем она самоутверждается.
Именно это нетерпение молодости больше всего раздражало Наташу. Правда, если быть справедливым, то в отношении Вити все обстояло значительно мягче. Что ж, сын – не любовник. Даже, если они ровесники. Наташа, любившая собственные монологи, с удовольствием слушала многочасовые излияния Кирилла. Но чем больше он открывал душу, тем больше зияющая пропасть между ними раскрывалась перед ней. Нет-нет. Совсем не потому, что и у него, и у нее с монологами было лучше, чем с диалогами. К счастью – они воспитанные люди и умеют слушать.
Для него самое интересное – это ее жизненные впечатления обо всем: о поездках, о встречах, о людях, о событиях. Все, что Наташа рассказывала, сводилось к фактам и впечатлениям – старалась без навязчивых комментариев.
Для нее интересны позабытые подходы и объяснения событий, реальность, произносимых вслух планов, отношение к людям: родным, знакомым, друзьям и не очень.
Кирилл все больше и больше открывал душу. Как у всякого любящего человека, было непреодолимое желание рассказывать о себе, о тех, кто рядом, о тех, с кем хорошо и с кем плохо. О том, что интересовало вчера и интересует сегодня. О выводах, которые были сделаны после сложных ситуаций. Об отношении к прочитанному.
Наташа вспоминала себя 25 летней, сравнивала его с сыном, понимала, что дело не только в возрасте, дело в другом: она общалась с человеком из другой страны.
Даже такая простая вещь, как телевизионные передачи отличались одним: у сегодняшних было человеческое лицо. Жаль, что правды и объективности это не очень коснулось. Особенно резко Кирилл комментировал религиозные телепередачи. Странно, ведь времена всепобеждающего атеизма прошли без него. Пока росло это поколение, снисхождение к религии, желание разобраться в ней, понять и даже поверить приобретало все большую актуальность.
Необходимость всепрощения вызывала у Кирилла резко отрицательную реакцию.
– Я не понимаю самого термина «всепрощение», – говорил он, – а если душа не в состоянии прощать, значит нужно насиловать душу? Нет, прощать нужно тогда, когда душа этого хочет.
Его короткие комментарии по этому поводу заставляли Наташу вздрагивать. Чего только стоило: Христос и Будда были бездельниками – для небольшого количества истин им понадобились годы, наверно, они были не самыми способными.
Когда она пыталась воспротивиться его резкости, то звучал ошеломляющий ответ: не был Иисус ни всезнайкой, ни всеумельцем.
– Я не хочу сегодняшней своей жизнью расплачиваться за чьи-то прошлые грехи, – не унимался Кирилл, – пусть мне кто-нибудь объяснит эту божественную справедливость.
Остановить его не возможно. Наташа не соглашалась с такой резкостью, но слушала с удовольствием.
– Не могу понять два словосочетания: «любовь к Богу» и «вера в Бога». Удивляет обязательность любви и веры. Хотя бы потому, что любовь – это всплеск, зачастую, совсем не к идеалу. Любовь – это труд. А к Богу? Чего вдруг? Что он сделал такого, чтобы вызвать это чувство? А вера? Ее нужно заслужить. Верностью, преданностью, порядочностью. А может, тут другая вера? Вера в нереальную силу, в нереальные возможности?
Наташа понимала, что остановить этот поток сейчас не возможно. Можно только смягчить резкость высказываний.
– Знаешь, Кирюша, говорят, что Бог видит человека свободным, потому что только свободный может выбрать веру, а не тот, кто рассчитывает на милость или страшится божьей кары.
Помолчала и добавила: «Просто, тогда вера становится сделкой».
Наташа вспомнила этот разговор в электричке. Они ехали на дачу к Татьяне. Складывалось впечатление, что он то же его вспомнил: потому что вдруг, без предисловий, спросил: «Что Богу важнее: чтобы мы грешили или просили прощение за содеянное? То есть, унижались?
– Не знаю. Ведь по большому счету, любой шаг можно назвать грехом.
– Может, ты мне объяснишь, что Богу важнее: вера людей или вера в людей?
– Возможно, в людей.
– Интересно.
– Понимаешь, он каждому из нас дает лестницу, ведущую вверх. Одни ее не видят, вторые не знают для чего она, третьи не знают, что с ней делать, четвертые опускают ее вниз, пятые поворачивают ее вправо, шестые – влево. А седьмые поднимаются. Но только у каждого своя высота, свой предел, свое небо, свои звезды. Но самое главное, при подъеме не забывать оборачиваться назад.
Наташа боялась людей, которые всегда правы. Ей когда-то говорили, что в Новом Завете написано: слыша, не слышат, видя, не видят. Может, не стоит с такими бросаться в диалог? Может, у них вырабатываются такие жизненные традиции, которые не дают им психической возможности слышать другого, понимать другого, соглашаться с другим? И таким образом, ни в чем не отступать от себя.
– Неужели, он и взрослым будет таким нетерпимым? – подумала она.
– Понимаешь, Наташа, ведь не с Богом разговаривает верующий, а со священнослужителем, то есть, с посредником. Человек придумал Бога и сам же не достоин его, не достоин собственной идеи.
– Ну, почему же? Человек говорит с Богом. Это молитва.
– А Бог говорит с человеком?
– Говорят, что это откровения. Ты же видишь, как одни утверждают, что жизнь единственная, а другие – успокаиваются тем, что душа будет продолжать жизнь в другом теле, ничего не помня о предыдущем. Человеку нужен успокоительный миф о бессмертии. Ну, не хочется уходить в вечность навсегда. Не достаточно оставлять на земле детей, внуков, правнуков. Хочется и себя лично, хоть малой частичкой, под именем «душа» сохранить в бессмертии.
Оба молчали. Наташе показалось, что все ею сказанное ему не интересно. Скорее, не своевременно. Ведь знала, что молодость думает и ведет себя так, как будто у нее никогда не будет старости.
– Как же успокоить Кирилла? – думала она.
– Понимаешь, с одной стороны, Иисус – сын Божий или человеческий. Говорят, и то, и другое. С другой – Бог есть любовь, есть время, есть природа.
– Но когда есть все, может, тогда же есть и ничего?
Наташа много читала, много думала об этом. Ничего не брала на веру, стараясь углубиться и разобраться. Почему вера так глубока и так поверхностна? Может, потому, что к ней множество дорог? Но ведь, должна же быть одна – главная. А все остальные? Они обходные? Или ведут не туда? Почему смерть – это другая, лучшая жизнь? Тогда, почему карают смертью? Что общего между душой и телом? Душа рвется в небо, а тело в землю. Даже при жизни тело не может оторваться от земли. А смерть их разлучает навсегда? И еще. Ведь, есть люди, которые хотят быть Богом для других. Иные даже готовы быть распятыми, надеясь на воскрешение. Интересно, как у них с верой?
У Наташи это не безбожие, подразумевающее отрицание, не приятие, борьбу. Это, скорее, поиск присутствия Бога.
– Ты говоришь, что человек ищет истину, что человек слаб и ему нужен Божественный лик, как поддержка. Так зачем же он распинает на кресте сына Божьего, а потом надламливает этот крест, превращая в свастику? Скажи, какими буквами, цифрами, рисунками изображают надломленную душу? – спросил Кирилл.
Чувствовалось, что он устал от этого разговора. И они замолчали.
От станции до дома, было, минут 15. По лесу, по деревне. Как назло, встречали всех соседей. Впрочем, это ничего не решало – у всех открыты окна.
– Будут допытывать Татьяну – не удобно. Она девочка умная: уверена, уже сегодня, когда давала ключи, придумала объяснения.
В доме было зябко, включили камин и электрочайник.
Наступило замешательство.
– Ты ужинал?
– Нет
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Будем ужинать. Сейчас возьму у нее в погребе картошку, соленья и вино.
– А самогон? – съязвил Кирилл.
– Не поняла?
– Я пошутил.
Когда Наташа вернулась, стол уже был накрыт.
– Как он поместил всю эту роскошь в небольшой спортивной сумке? – подумала и промолчала, а потом попросила: «Возьми ведро, принеси воды».
– Где она?
– Во дворе.
Чайник закипал. Общий утомляемый голод начал опять их сближать. Говорить не хотелось. Молчание становилось тягостным. Кирилл налил вина, встал, подошел к Наташе и нежно-нежно поцеловал. Как только она обняла его, в ту же секунду, ужин закончился.
– Выключи свет, – почти закричала она, – там все видно, нет, задерни шторы.
Не было трех недель, не было папиных похорон – ничего не было. Они опять вдвоем, опять рядом, опять близко. Так близко, что стук сердец перебивает дыхание. Ни какие слова не могли заменить или объяснить эти всплески чувств. Уставшая Наташа шептала «хватит». В ответ слышалось только одно слово «нет».
Этой ночью было полнолуние. Даже через шторы луна ярко и настойчиво наблюдала за ними, возбуждая их чувства со всей полнотой своего «лунного» воздействия. Похоже, у нее получалось это неплохо. Ужин продолжился в два часа ночи, плавно перейдя в завтрак.
Наташе казалось, что Кирилл успокоится только тогда, когда выскажет ей свои взгляды на все интересующие его вопросы.
– Интересно, что же будет потом? Может быть два варианта. Первый – отношения начнут потихоньку гаснуть, второй – обговоренные проблемы поднимут следующие вопросы и интересы. Тогда еще долго будет продолжаться удовольствие и горечь общения, – подумала она.
Зашел разговор о Советской власти. Он не понимал изначально все, что связано с революцией. Его удивляли аристократы-декабристы. Советское восприятие их не лезло «ни в какие ворота». Никогда, нигде богатый и знатный не только не поймет, но и не захочет понять бедного и униженного. Только сейчас стало понятно, что дело было совсем в другом: одни хотели власти, другие – влияния, а у третьих чувство чести и ответственности не совпадало со сложившимися обстоятельствами в стране. Ни бедный и несчастный был для них важен, а не совсем законный царь. Вот, что волновало руководителей восстания.
– Это же надо было такое придумать: декабристов превратить в тех, кто любит и жалеет бедных? – возмущался Кирилл, – А как тебе, говоря сегодняшним языком, террористы-народники?
– Чем же они возмущают?
– Наташа, ну, подумай сама: убить царя и этим решить все проблемы? Будет следующий – у него, ведь, полным полно наследников. Понимаешь, ну, не могу я понять этот образ мыслей.
– Вообще-то, похоже на то, что убийство Александра Второго организовали из его окружения.
– Да? Я этого не знал. Чем же он был так плох?
– Отказался от рабства.
– Какого?
– Крепостного права.
– Да, без рабов неудобно, – съехидничал Кирилл, – что еще?
– А еще вторую жену, бывшую любовницу Екатерину Долгорукую, хотел сделать императрицей.
– То есть, наследницей престола?
– Конечно. И не только ее, а и общих детей.
– Такая любовь?
– Да. Это одна из самых замечательных любовных историй.
– Может, она приукрашена?
– Наверно. Как все в истории.
– Как идея равноправия?
– Ну, это совсем давно. Еще утописты этим баловались.
– Они-то баловались, а дедушка Ленин вoплотил.
– В том-то все и дело, что идея воплощалась тщательно и жестко, а в результате – никакого равноправия.
– Это ж надо было такое придумать?
– Что?
– Землю – крестьянам, мир – народам, заводы – рабочим. А главное, поверили этой ахинее.
– Самое грустное, что дальше было еще больше ахинеи, а верили еще больше.
Кирилл перепрыгивал с одной темы на другую, через десятилетия и столетия. Он демонстрировал знания и выводы, сделанные из этих знаний. Опять критиковал, опять объяснял свою точку зрения, делая это с азартом и удовольствием. Казалось, что главным желанием было: загнать Наташу в тупик, не понимая простой вещи: его точка зрения была так далека от обсуждаемых событий. Это точка зрения человека 21 века. Человека, прожившего немного в 20 веке, но много о нем знающем. То есть, того, кто уже знал, что случилось потом, после 19 века. Как ударили его ошибки и во что вылились его удачи.
Кирилл еще не знал, что смотреть сверху вниз так приятно, так удобно и почти всегда правильно. Ему нравилось говорить резкие, часто не совпадающие с общими представлениями, мнения, которые, что греха таить, изредка попахивали циничностью. Как нравилась эта игра то ли в интеллект, то ли в критиканство, то ли в раздумья, то ли в безнадежность.
– Мне кажется, что все революции организовали не известные нам вожди, а какие-то тихие организации, которые поняли, что существование того порядка вещей, тех отношений, того уклада уже исчерпало себя, – продолжал Кирилл.
– Но в общем-то, уже известно, что русская революция, в первую очередь, была хорошей финансовой сделкой, а уж потом великой, справедливой идеей.
– Ты имеешь в виду господина Парвуса?
– Не только. Такие финансовые аферы решаются на уровне государства.
– Какого?
– Германии.
– Это я понимаю. Интересно Парвус был знаком с Лениным?
– Не знаю. Знаю только, что связь их держалась на Якове Ганецком.
– Вот тебе и великие идеи, и великие потрясения, – не унимался Кирилл, – а поднять народ на «правое» дело проще всего. Он всегда недоволен. Известно ведь, что недовольство прекрасный инструмент для манипуляций.
– Мне хочется представить себе 1917 год в жизни обыкновенного, среднего человека. Он, как и мы сейчас, знает цену царю и его окружению. Правда, не знает цену тем, кто горланит и обещает. Представляешь, Кирюша, пошли митинги, забастовки, перестрелки. Куда спрятаться от всего этого? Где найти спасенье? Где, просто, заработать на хлеб? Не представляю, как люди выживали в этой сумятице.
Наташа замолчала. Ей вспомнилась история бабушки ее первого мужа, Витиного отца. Ее родители были евреями-революционерами. Их организация называлась «бундовской». Кстати, именно бундовцы организовали 1 съезд РСДРП в Минске в 1898 году в маленьком, незаметном домике, и обратили внимание на Ленина.
Отец и брат бабушки Зины участвовали в покушении на одесского губернатора. Их судили и повесили. В покушении участвовал и русский студент, сын купца первой гильдии. Его тоже приговорили. Отец просил о помиловании самого царя. Но безуспешно. Ее мама и сестры получили тюремное заключение, где, практически, все погибли. А ей во время суда не было 16 лет. То есть, не хватало трех недель до 16. Поэтому поехала наша бабушка, пятнадцатилетняя белокурая, голубоглазая красавица, в Сибирь, на поселение. Там встретилась с теми, кто был причастен к восстанию лейтенанта Шмидта, кто устроил восстание в Варшаве. Она вернулась с мужем-революционером и дочкой – Наташиной свекровью в конце 20 года. К счастью, он умер в 1929 году. К счастью, потому, что не дожил до 37. Но, зато, до этого страшного года дожил ее второй русский муж, крупный обкомовский деятель. А дальше все, как у всех. Расстрел. Но не она, гражданская жена, а официальная, с которой он давно расстался, поехала с дочерью по этапу в Казахстан.
Бабушка Зина очень любила Наташу и не раз рассказывала всю свою жизнь в подробностях. Но никогда не осуждала большевизм, революцию и Сталина. Скорее всего, она так и прожила жизнь с великой идеей коммунистической справедливости в душе.
– Подумай, как можно было поделить людей одной страны ни на бедных и богатых, ни на умных и глупых, ни на образованных и безграмотных, а на белых и красных? – спросила Наташа, как бы сама у себя.
– Да пока они дрались, серое уже стояло в ожидании победы.
– Понимаешь, Кирилл, у нас почему-то существует мнение, что государством должен руководить особо одаренный человек. А может, просто, грамотный и ответственный?
– Господи, откуда у нас столько жестокости?
– От Сосо Джугашвили.
– Ну, почему он так страшен, Наташа? Только потому, что жил в обозримое время? Ведь, история в его лице повторяется не первый раз?
– С ним связана не только жестокость.
– А что еще?
– Понимаешь, жестокость обязательно ведет к предательству.
– Это же не просто жестокость, – продолжал Кирилл, – это жестокость, облаченная сказочной идеей.
– Да, у нас идея была, как красивая обертка, в которую завернута подлость, жестокость и безверие.
Наташа помолчала и добавила.
– И от этой красивой оберточной бумаги ни существо, ни последствия не поменялись.
– Слушай, а может, большевики специально забрали Бога, чтобы творить и не бояться?
– Во-первых, в нашей стране психика народа травмирована бедностью.
– А во-вторых?
– А во-вторых, и божий дух, и истинная вера, и служители Бога – оказались бессильны перед жестокостью 20х годов. Они не смогли помочь даже себе.
– Но посмотри, как живуча идея равенства и справедливости. Ведь, почти весь 20 век угрохали на нее.
– Да уж, постарались, как могли.
Кирилл, было видно, что-то обдумывал. А потом, перепрыгнув почти через столетие, сказал: «Но ведь, смог же Горбачев поставить точку?»
– Ты считаешь, что он был самым умным и самым понятливым?
– Нет. Мне кажется, что он, просто, оказался последним.
– Понимаешь, Кирюш, у нас не благодарный народ. В стране бесконечно долгого рабства слова «оттепель, гласность, перестройка» превратили в посмешище и презрение, а в их авторах выкопали все худшее, что только было. Просто страшно подумать, что было бы, если бы не было того, что стоит за этими заплеванными словами.
22
Наташе казалось, что очень, очень рано. Можно поспать еще хоть пару часов. Но телефонный звонок напомнил: пора. Пора начинать новый день
– Может, это Витюху?
– Мам, тебя тетя Лида. С утра пораньше.
– Скажи, что я через 10 минут перезвоню. Кстати, который час?
– Восемь нуль-нуль.
– Ничего себе.
– Чего ничего?
– Я думала, что часов шесть.
– Мам, ты последнее время спишь, как младенец.
– А как спят младенцы? Я что, причмокиваю?
– Нет. Отключаешься в одну минуту.
– Да, что ты? Я смотрю телевизор.
– Что ты видела вчера вечером?
– Не помню.
– Я уже несколько дней захожу к тебе, чтобы выключить телевизор и бра.
– Спасибо.
– Большое пожалуйста.
– А что нужно Лиде?
– Не знаю. Что, в самом деле, ей нужно так рано?
– Мне кажется. Ей не терпится начать разговор о квартире.
– Мам, а что ты думаешь по этому поводу?
– Понимаешь, если бы у тебя были деньги, можно взять у нее половину стоимости, добавить и купить тебе однокомнатную. Или мне.
– А может, ей отдать за половину квартиры?
– Вить, да ты что? Где их, сермяжных, столько набраться?
– Ты имеешь в виду деньги?
– Конечно?
– Это мой вопрос.
– Ну, ты даешь.
– Мама, я взрослый мальчик, самостоятельный. Только не в твоих глазах.
– Почему?
– Не знаю.
На каком-то этапе перед Наташей стал вопрос, который относится ко всем, у кого вырос ребенок. Особенно сын. То, чему была посвящена жизнь, закончилось. Что оставила себе? Что еще было важно, интересно, нужно? Работа? Да. А дальше? Есть вечера, есть выходные дни, есть праздники. Уже не нужно ходить в цирк, театр кукол, планетарий. Уже не нужно заботиться, следить и предупреждать ошибки. То есть не «не нужно», а категорически запрещено. У сына наступил возраст, когда есть непреодолимое желание делать в жизни все самому и ошибки в том числе. Когда нет желания советоваться и, тем более, слушать советы, которые не просил.
Витя, сам того не понимая, оставил маму наедине с одиночеством.
Сначала она бросалась к подругам, друзьям, знакомым с вопросами, душевной растерянностью, надеясь услышать хоть что-нибудь из того, что облегчает душу. Но в ответ слышала: то ничего не значащие разглагольствования о проблемах взрослых детей, то резкую критику в адрес сына. К сожалению, она была небезосновательной. Но мама есть мама. Тут же в душе находились оправдания, объяснения и вспоминались непривлекательные поступки чужих детей.
Конечно, если бы был муж или хотя бы рядом мужчина, которому она нужна, все было бы иначе. Но, увы…
В такие минуты Кирилл, вообще, не вспоминался. Наташа из тех, кому необходимо чувство заботы о другом. Это ее главное времяпрепровождение и смысл жизни. Теперь этого не стало. Вите не нужно. А больше некому.
Этот внутренний, невидимый разрыв, который, конечно же, был естественным продолжением жизни, привел к такому душевному отчаянию, из которого она не видела никакого выхода. То, что было важно, нужно, необходимо, составляло главную цель, гордость в жизни оборвалось так просто и естественно: сын вырос.
Ее молодость прошла в туристических походах, в театрах, концертах. Это было здорово и интересно. Много людей, много мнений, много впечатлений. Но годы брали свое. Обыкновенная усталость от нужной и ненужной информации, от чужой энергетики, особенно, в большом количестве. Желание уединения все чаще посещало Наташу. Конечно, не совсем уединения, а так, чтобы в комнате рядом был сын. В общем-то, он и был в этой комнате рядом. Но только комната рядом была, а его уже рядом не было.
Еще в молодости, пока Витя рос, в любой трудной ситуации она искала выход, начиная с себя. И это, чаще всего, заканчивалось удачей.
В детстве папа ей говорил, что решение любой проблемы нужно начинать с себя.
А как быть сейчас? С чего начинать? С резкой самокритики? Но она ничего не решает в данной ситуации. Быстренько менять времяпрепровождение? То есть, знакомых, собственные интересы и предпочтения? Чушь. Познакомиться с мужчиной: нужным и интересным? Еще большая чушь. Где? В ее возрасте это мог быть, скорее всего, вдовец. Так что, бежать на кладбище в поисках нужного, необходимого, единственного? И утешать, для начала, его горе? Ну уж, это совсем чушь.
У Наташи не выходил из головы один случай. В общем-то, и случаем его нельзя было назвать. Просто, однажды, проходя по двору в направлении своего подъезда, она остановилась: дворовая собака играла со своим щенком, совсем маленьким.
– Интересно, где остальные? – подумала она, – а может, родила одного? Но такое бывает редко. Она так счастлива – эта дворовая собака со своим детенышем.
А потом он уставший уснул, в одно мгновение. А мама, собака мама, свернулась калачиком вокруг спящего ребенка, и охраняла его сон, очень зорко наблюдая за окружающим. В Наташиной душе от этой картины защемило сердце. От нее, от человеческой женщины, этого уже не требовалось. Ее ребенок вырос.
– Ну, что ж, буду тратить деньги и свободное время на путешествия, – подумала Наташа и успокоилась. На время.
Витя стоял в дверях: начищенный, наглаженный, с хорошей прической.
– Господи, глядя на него, не возможно представить, что творится в его комнате, – подумалось ей.
– Мама, пока. Позвонишь, расскажешь о тетушкиных предложениях.
– Ты уже думал на эту тему?
– Какую?
– Квартиры.
– Конечно.
– С кем-нибудь обсуждал?
– Зачем? Мы с тобой сами можем решить.
– Без денег?
– Ну, ты опять «за рыбу грош»! Я же сказал: это мой вопрос.
Он начал раздражаться.
– Хорошо. Позвоню. Что я должна сказать?
– С начала скажи: алло, я люблю тебя.
– Обязательно. А потом?
– А потом в двух словах ее предложения.
– А может, начать с нашего варианта?
– Не надо. Инициатива наказуема. Ты же знаешь: у нее всегда материальные трудности.
– Но ведь, Жанночке тоже нужна квартира?
– Во-первых, у Жанночки есть мама и папа. О ней есть, кому позаботиться
– А во-вторых?
– А во-вторых, будь более последовательна в своих интересах. Все. Пока. Целую.
