Текст книги "Я люблю тебя, алло..."

Автор книги: Людмила Бержанская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

6

Будильник мобильного визжал, как ошалелый. Семь часов. В восемь двадцать – автобус на Судак. Наташа хотела в течение дня решить все вопросы, а вечером успеть вернуться в Симферополь. У нее не было никаких дел в городе. Просто, не любила спать в новых местах. В общем-то, она всегда командировки в Крым составляла так, чтобы ежевечерне возвращаться.

Утро, рассчитанное по минутам, закончилось в вальяжном «Мицубиси». В такую рань его наполнили те, кто прибыл поездами, и тут же разъезжались дальше по Крыму.

В утренних горах было что-то сказочное. Они призывали мечтать, может быть, обдумывать. Но уж, равнодушными, точно, не оставляли.

Полуусевшись, а скорее, полулежа, в остатках дремоты она вместе со всеми двинулась в путь. С одной стороны – хотелось доспать, с другой – неумолимый думательный процесс не давал заснуть.

В общем, вчерашний вечер не произвел никакого душевного впечатления. Мальчик оказался красноречив, все, что он рассказывал, независимо от темы, было приятно слушать.

Себя же слушать Наташа любила всегда – был грех. Но почему грех? Ведь, как всякий интеллигентный человек, она старалась рассказывать собеседнику то, что на ее взгляд, было интересно, и очень редко ошибалась. Не имела привычку прерывать разговор комментариями, задавать выуживающие вопросы, возвращаться воспоминаниями к не самым приятным моментам жизни. Но и говорить о продуктах, тряпках, кулинарных изысках и бесконечной экономии не любила.

Вообще, в нашей стране гордость за сэкономленные «5 копеек» в разговорах была велика. Зачастую, это не от нищеты в кошельке, а от другой нищеты – душевной. Нечем больше самоутверждаться, нечем гордиться.

Наташа умела быть интересной людям самого разного возраста. Но, пожалуй, молодые слушали с наибольшим интересом. Во-первых – естественная жажда познания, во-вторых, еще нет точно сложившихся приоритетов, уложенных в душе и голове по полочкам. Молодость – это губка, поглощающая с удовольствием и благодарностью любую привлекательную информацию. А старость? Ну, зачем же так – не старость, а возраст полной зрелости. Чем же характерен он? Транжиры становятся жадными, мужчины, больше всего в жизни ценившие свободу, оказывается, тяжелей других переносят одиночество. С умными и самодостаточными родителям дело тоже обстоит тяжеловато. Если ребенок вырос средним, не активным, то все, что передают родители, возьмет с радостью, и с этим багажом пойдет по жизни дальше. Но если личность – тут возникает противовес: долгие годы желания доказать собственную значимость. Нежелание воспользоваться всем, что предлагает семья. Да просто, злость по любому поводу, когда родители оказались правы, когда их жизненная позиция оказалась надежней.

Витя был из таких. К счастью ли, к сожалению, но факт оставался фактом. Все сам. До всего сам. Наташе казалось, что, когда человеку под тридцать, это даже выглядит по-детски. Были споры, были обиды, были слова, очень ранящие. Иногда она молчала, иногда доказывала, иногда объясняла. Ну что ж, малые дети спать не дают, а большие – жить. Все как у всех. Бывало, что высказанная жесткость суждений болела много дней. Вот тут она молчала. Что сделать с материнской любовью, с обожанием своего единственного? Прощать, из последних сил пытаться понять. И она пыталась, стараясь, как могла. Единственным успокоением в этих спорах, доказательствах, обидах была любовь сына. Он ее любил.

Наташа понимала, что вот-вот уже закончится у Вити возраст, когда главные авторитеты в жизни: друзья, приятели, сослуживцы. Заканчивается время, когда в их мнении его интересов было меньше всего, и он этого не понимал. Еще год-два и по жизненным стандартам должна была появиться «его» женщина: семья, мать его ребенка, хранительница очага. И вот тогда – ее приоритеты, ее мнение, ее взгляды, ее интересы станут самыми важными, самыми нужными станут его личными интересами. А пока он был в стадии перехода: мнения друзей уже не столь ценны, а семьи, ради которой нужно жить, еще нет.

Когда Витя был маленьким, ее сопровождало чувство частной собственности. Он – ее собственность. Самая нужная, самая любимая. Но похоже, сейчас они поменялись местами. Теперь она стала его собственностью.

Наташа ловила себя на том, что мысли о сыне как будто ставили крест на ее собственной жизни: на интересах, предпочтениях, да и просто возможности распоряжаться собственным временем. А много ли ей в жизни доставляло удовольствие? Книги, театр, общение. Нет, пожалуй, общение все меньше и меньше грело душу. А еще – вареная кукуруза, клубника со сметаной и сахаром. Что еще? Процесс собирания грибов лесу. Лучшей психотерапии, пожалуй, не придумаешь. Она вспоминала, как медленно – медленно шла по опавшим листьям по лесу еще полному жизни, высматривая шляпки грибов. Ее в эти часы не покидала мысль: может, это и есть рай? А если нет? Тогда, какой он? Чем он лучше того, что сейчас вокруг?

Но только по лесу люди ходят по-разному. Одни – с удовольствием смотрят вниз: на траву, цветы, грибы, ягоды, опавшие листья. Другие – вверх: на кроны деревьев, птиц. Третьи – вперед: на уходящие тропинки. Четвертые – на плывущие облака. А куда смотрят пятые? А пятые ничего этого не видят, не могут увидеть и не хотят видеть.

Мысли и равномерно движущийся автобус привели к дремоте. Может, это был сон? Не очень глубокий, под стук колес. Под равномерное движение, которое вызывало в спящем мозгу чувство полета.

Ей снилась огромная женщина, как Земля. Она стояла на возвышенности (груди) – возвышенности любви. А на другой – какой-то мужчина, которого она никогда не видела. Одному из них нужно было спуститься, чтобы, просто, близко-близко подойти друг к другу и слиться. И она полетела в потрясающем состоянии полета. Потом, во сне, это состояние продолжалось в другом – она плыла. Плавание тоже было приятным и ассоциировалось с тем, ушедшим, чувством полета. Она плыла, но желание подняться и парить над Землей в ней продолжало жить.

Мы живем в трехмерном пространстве. А какое измерение у сна? В каких измерениях находятся мысли и чувства?

Что такое сны? Ей снились дома, города, горы, люди, которых никогда не видела. Она разговаривала, общалась, решала проблемы, отчаивалась, убегала и не могла, физически не могла, бежать. Летала. Но ведь, такие сны и у других людей? Кое-кто откровенничает, рассказывает. В них то же самое: дома, города, горы, полеты, беседы, проблемы.

Что это? Еще одна наша жизнь? То есть, их две: одна – днем, другая – во сне. Может, засыпая, мы душой перелетаем во вторую жизнь? Тело и мозг спят, отдыхают, а душа переносится во вторую жизнь? Зачем? Ей там комфортней? Это входит в ее обязанности? Она никогда не отдыхает: ни ночью, ни днем? Может, днем у нее одни функции, а во сне другие? Как же она, бедняга, без отдыха? Столько лет? Столько жизней? На сколько же ее хватает? Одно было понятно: душа умеет летать. Тело не умеет, а душа…

Наташа во сне летала далеко-далеко.

7

Солнце ярко светило – прямо в глаза.

Интересно, который час? – подумал Кирилл, – пора вставать. Завтра нужно будет уехать первым автобусом. Кажется, он в шесть пятьдесят. А что делать сегодня целый день? Для начала – позавтракать.

Быстро вскочил, сделал разминку (на зарядку никак не тянуло) и в душ.

Выйдя на улицу, направился быстрыми шагами в то же кафе. Ему хотелось еще раз посидеть там, в той ауре.

Официантка принесла меню.

– Не надо. Курицу с гарниром, капустный салат, блинчики с творогом и чай.

Помолчал.

– Только с начала маленькую чашечку очень крепкого кофе.

– А хлеб?

– Обязательно.

Кирилл ел медленно-медленно, как бы в перерывах между мыслями. Он возвращался к вчерашнему разговору. Хотелось поговорить о многом другом и поспрашивать еще о Египте. В мыслях, как-то само собой, произносилось имя Наташа, а не Наталья Леонидовна. Сам того не замечая, он «про себя» советовался с ней, расспрашивал, спорил. Но главное, все мысли были о ней. Ему хотелось ее общества, он ждал еще одной встречи, искал повод.

Выйдя на улицу, направился в небольшой сквер. Внимание привлекла группа из 8-10 человек, которые очень мягко, почти ненавязчиво призывали задуматься над словом Божьим.

Он так и не понял: были ли это Свидетели Иеговы или представители других обществ, никак не поделивших Бога. По большому счету, вопрос веры и безверия не в сфере его интересов, бывало, иногда догоняли на улицах и очень настойчиво, без прелюдий, начинали рассказывать и доказывать чистоту и правоту своего учения. Иногда, когда усталость не давала возможности сопротивляться, он, молча долго-долго слушал, почти не вникая в смысл, но не желая обижать. В общем, под настроение. А иной раз, эта же навязчивость вызывала раздражение и озлобление. Но и в том, и в другом случае впечатление на него не производило. Одни говорили, что Сатана правит всем и мы, бедолаги, сопротивляемся во главе Христомкак можем. Другие – что Бог на небе, а Дьяволу, опять же, отдана Земля. Третьи о загробной жизни, четвертые – о том, что ее нет. А главное, все сыпали цитатами, перечисляя псалмы и откровения, произносились имена Матфея, Иоанна, Иова и Петра. Все это подтверждалось какими-то цифрами, видимо, номера глав и пунктов. Одни говорили, что надо бы бояться гнева Божьего. Другие, что ад – это место не Бога, а Сатаны. Одни говорили, что наступление смерти – это начало другой жизни, другие – возмездие за грех. Был, правда, маленький нюанс – умирают все: люди, животные, растения, птицы, планеты. Если перечень человеческих грехов был известен, то со всеми остальными – непонятно. А они-то за что? Может, это естественное движение вперед? Рождение, жизнь, смерть. Все просто и понятно.

Чего все они хотели Кирилл так и не понимал. Всеобщего страха? Равноправия мыслей и поступков? Отсутствие ошибок? Отсутствие отрицательных мыслей и дел? Все одинаково добрые, отзывчивые, ласковые, трудолюбивые, честные. От такого однообразия в душе становилось тоскливо. Ведь известно, любовь и добропорядочность редко идут обнявшись. Кстати, в списке положительных и, таким образом, обязательных качеств должна быть любовь к человеку, к Богу, к природе. А к себе? Интересно, тот, кто призывал любить всех и вся, любит себя?

Группа тех, кто любил и понимал учение Бога, вела себя так, как будто разыгрывался маленький спектакль, в котором выполнялись сразу две роли: актеров и зрителей.

Желающих слушать их было немало.

Кирилл постоял, послушал и присел на скамейку, явно получая удовольствие. Вопросы и ответы, с какой-то непонятной периодичностью, повторялись. Полное ощущение неплохо подготовленного спектакля без костюмов, без декораций, на свежем воздухе.

Он не заметил, что рядом присела пожилая женщина – лет 70. Очень ухоженная, аккуратная. В костюме, шляпке, в перчатках и с сумочкой. Было совершенно не понятно: ей это интересно или нет

– Вы верите всему этому? – обратилась она к Кириллу.

– Нет.

– Вы атеист?

– Нет. Меня, просто, не интересует этот вопрос. В жизни есть очень много других интересных вещей.

– Вы читали что-нибудь Николая Бердяева?

– Нет. Но о нем много слышал.

– От кого?

– От знакомых, по телевизору.

– Вам было это интересно?

– Да.

– Так вот: Николай Бердяев говорил, что атеизм это дорога к Богу с черного входа.

– Здорово.

С одной стороны, Кириллу интересно смотреть и слушать верующих ребят, с другой – разговор со старушкой вызвал тоже интерес. Быть к ней невнимательным не хотелось

– Обратите внимание: у них через слово – слово «любовь».

– Обратила. Это же естественно.

– Почему?

– Помните у Эммануила Канта?

– Что?

– Человека интересуют только две вещи: собственная души и звездное небо над головой.

– Ну, с небом понятно: там Бог. А в душе любовь?

– Конечно.

– В общем, и религия права, и великий Кант прав.

– Может, они, просто, говорят об одном и том же?

– Интересно, какая любовь больше всего интересовала Канта?

– Наверно, к науке, к философии?

– А к женщинам?

– Мне кажется, не очень. Он, ведь, ни разу в жизни не был женат.

– Вы считаете, что брак и любовь – это синонимы?

– Совсем нет. Просто, у многих любовь вызывает желание брака и продолжения рода.

Кирилл молчал. Разговор о любви с женщиной, которая годилась в бабушки, был для него странным. Но у женщины, явно, проглядывалось желание побеседовать на эту тему – тему любви. Тем более, что она уже почувствовала, совершенно необъяснимо, то ли женским чувством, то ли всепонимающей мудростью, что в этом молодом человеке просыпается любовь. Он еще не знает, а она уже чувствует. Чужой человек. Что же в женщине есть такое, что чувство любви в себе и в другом она улавливает почти на подсознании? Она, как всякая женщина, знала, что любовь возвращает мысли назад, желая повторить все еще раз: каждое слово, каждый жест, каждый взгляд.

– Мне кажется, вы влюблены.

Кириллу показалось, что его обожгло. Впервые в жизни обожгло слово. Он вздрогнул.

В выражении лица старушки читалось смущение и извинение.

– Извините.

– За что?

– За не деликатность.

– Простите, но я не понял вас.

– Понимаете в вашем взгляде, в повороте головы, в улыбке сквозит любовь. Вы меня не поняли?

– Нет, не понял.

– Как же объяснить? Я, видимо, дожила до того возраста, когда интуицией чувствую зарождение любви в другом человеке.

– Как это?

– Не знаю, не могу объяснить.

Лицо Кирилла выражало крайнее удивление. Женщина не могла объяснить ему простые вещи: продолжение любви – это воспоминания, это нестерпимое желание воспоминаний.

Может быть, у любви, пока человек жив, и нет конца? Она, просто, плавно переплывает из одного состояния в другое, изредка меняя предмет привязанности. Что же в любви есть такое? Где, в чем ее несгибаемая сила? Почему ни огорчения, ни расставания, ни разочарования не убивают ее окончательно? Она бывает счастливой и грустной, глубокой и не очень, страстной и сдержанной. Одна любовь полна планов, другая – воспоминаний, третья – надежд.

– Любовь в человеке видна, – подумала старушка, – выражением глаз, манерой говорить, а главное, направленностью мыслей.

Кирилл молчал. Уверенный в себе молодой мужчина оторопел. Не знал, что ответить, как реагировать.

И вдруг собеседница заговорила о другом. То есть, говорила она о любви, но как будто о другом.

– Вам не приходилось читать рассказ «Нежность»?

– Назовите автора.

– Не помню. Помню только, что западноевропейский писатель: то ли Анри Барбюс, то ли Анна Зегерс. Не помню.

– Чем же так примечателен этот рассказ?

– Четыре стадии любви.

У Кирилла опять появилась заинтересованность.

– В общем, в двух словах: рассказ состоит из четырех писем. Первое написано на следующий день после расставания навсегда.

– Кто кому пишет письма?

– Женщина мужчине. В первом письме она говорит о том, что не представляет жизни без него, что ничего не хочет знать, слышать, видеть. Что у жизни нет смысла. Что душа умирает.

– А когда написано второе письмо?

– Через год.

– Женщина опять описывает свои чувства?

– Да. Она пишет, что прошел год, а боль не утихает, что душа болит, что жизнь не радует. А главное, год не принес никакого облегчения.

– А третье?

– Третье написано через 10 лет.

– Ну, через 10 лет появились хотя бы первые признаки успокоенности?

– Конечно. Жизнь вошла в свое русло.

– Тогда, о чем четвертое?

– А в последнем письме, через 20 лет, она пишет, что в душе появилась нежность.

– Интересно. То есть, словом «нежность» заканчивается рассказ?

– Нет. Последняя фраза рассказа звучит так: а теперь я признаюсь в главном – на следующий день, после расставания, я покончила с собой, а эти письма присылала моя подруга.

Кирилл сидел потрясенный.

– Чего только не бывает, – сказал он.

– Знаете, когда мне было лет 15. у меня появился первый мальчик.

– Первая любовь?

– Да.

– В 15 лет – это естественно.

– Нет, я о другом. Мне 78 лет, но мне кажется, я никогда никого так не любила.

– Почему?

– Самое главное, любовь была платонической.

– Тогда?

– Всегда. У меня был ни один муж. Любили меня, любила я, но это все не то.

– Почему?

– Я, наверно, старомодна, но, по-моему, настоящая любовь предполагает чистоту, отсутствие прошлого опыта и сравнений.

– Но я слышал слово «платоническая»?

– Да, мы прошли по жизни, не покидая друг друга.

– Как?

– Как нежные друзья.

– Никогда обиды не омрачали ваши отношения?

– Омрачали. Но потом все становилось на свои места.

– В чем же это выражалось?

– Но хотя бы в том, что всю жизнь, каждый год мы поздравляем друг друга с днем рождения.

– Вы обращались за помощью?

– За помощью – нет, за советом – да.

– А почему в прошлом?

– Он улетел со своими близкими.

– Но ведь, связь поддерживать можно?

– Можно.

Старушка замолчала. Взгляд стал потухшим, почти отсутствующим. Видимо, откровения ее расстроили.

Она резко встала, очень холодно распрощалась и пошла довольно бодрой походкой.

Кирилл продолжал сидеть. Ребята все также говорили о любви к Богу, о вере в него и о чем-то еще.

Одна фраза как-то резко выделилась из контекста: Бог поцеловал Россию.

– Интересно, в какое место? – подумал Кирилл.

8

В восемь вечера, стоя у окна, Кирилл увидел подходящую к гостинице Наташу. Уставшую, с тяжелой походкой, которая стала еще тяжелее. Тем не менее, она шла ровно, прямо глядя перед собой. В ее осанке достоинство и что-то еще очень важное, необъяснимое.

– Почему бы ей ни взять палочку? Было бы легче. Наверно, стесняется? Но ведь, все равно видно, что ноги болят. А посоветовать?… – подумал Кирилл.

В девять он тихо-тихо постучал в дверь ее номера. Тишина.

– Второй раз неудобно: наверно устала и уснула.

За дверью послышался шорох и она открылась. Сложилось впечатление: Наташа знала, что это он.

– Добрый вечер.

– Добрый. Входи.

Она, видимо, за этот час приняла душ и полежала. Потому, что выглядела очень бодро.

– Можно?

– Конечно.

– Вы устали?

– Уже нет. Я в Судаке поужинала, в автобусе поспала. Так что, в полном порядке.

– Ужинать не будем?

– А ты хочешь есть?

– Да, в общем, нет.

– Тогда попьем чай с вкусным печеньем и сыром.

– Вы любите сыр?

– Очень. Любой. Без разбора.

– Совсем совсем без разбора?

– Нет, не совсем. Есть более вкусный, есть менее. Но все равно люблю. Иди в ванну, наливай в чашки воду, а я приготовлю кипятильник, чай и сахар.

В ванной было еще чуть-чуть парко. Висели мокрые полотенца. Шампунь, мыло, паста были разбросаны. Но главное, он почувствовал в этом маленьком, замкнутом помещении запах ее тела, ее запах. Его пригвоздило. Он стоял не в состоянии расстаться с ним.

Чай пили без остановки: одну чашку за другой. Правда, чашечки были уж очень маленькие. Скорее, большие кофейные.

Кирилл начал первым: рассказал о ребятах, носителях божьего слова, о старушке, о рассказе «Нежность», но ни слова о ее предположениях. Может, забыл, может, не принял всерьез. Ему хотелось сделать ей комплимент.

– У вас такой гордый вид, – и помолчав, добавил, – и недоступный.

Он не знал, что гордый и недоступный вид женщины совсем не говорит о том, что женщина горда и недоступна.

Наташа сидела, задумавшись над его рассказом. Как будто пропустила комплимент.

– Знаешь, я всегда не могла понять, чего хотят от человека: всеобъемлющей любви, все уничтожающей честности? Чего? Быть избранным Богом? Но ведь, быть избранным – очень трудное и опасное занятие. Можно быть повешенным или даже распятым. А главное, это сделает не Бог, а люди, которые не ведают, что творят.

Наташа замолчала, а потом продолжила, но совсем о другом.

– Со мной рядом в автобусе сидела молодая женщина, очень интересная. Нет, скорее, пикантная.

– Ну, и что?

– Она рассказала историю своей семьи. Не помню, почему и как начала этот разговор, но какая-то логика, видимо, была.

Наташа опять помолчала, вспоминая последовательность разговора.

– Ее взяли родители из детского дома в 5 или 6 лет. Так что, она все хорошо помнила. Помнила кашу, картошку, компоты и супы детского дома. Порванные игрушки. Спальню, столовую, комнату для игр и небольшой двор для гуляния. Замкнутый круг. Морально-нравственная детская тюрьма. Потом пришли красиво одетая женщина и мужчина, молча стояли и смотрели на всех подряд. Она сказала ужасную вещь: в пять лет ребенок понимал, что уже большая – такую не возьмут. Нужно, чтобы потом ничего не помнила. Но видимо, она оказалась единственной очень похожей на эту женщину и ее взяли. Она помнила тот день. Прошло несколько месяцев после их посещения. Они почему-то не приходили, а потом ее вызвали и сказали: Зиночка, давай договоримся: у тебя теперь будет красивое имя Инна, а это – твои мама и папа. Одели красивое платье, красивые ботиночки, теплую-теплую шубу и увезли.

– Так в чем история?

– А история такова, что у нее появилась еще и бабушка. Правда, дедушки уже не было. Так вот, дедушка ее был известным хозяином сахарного завода с фамилией Терещенко. Он быстро понял, что «против лома нет приема» и принял советскую власть с открытыми объятиями.

– Так что, другой дедушка, по имени Сталин, не тронул его?

– Видимо, нет. Он умер своей смертью, оставив жену и дочь. Оказывается, до революции, я этого не знала, была такая процедура: люди перекрещивались из одной веры в другую.

– По-моему, она и сейчас есть.

– Наверно, я этого не знаю. Так вот, Инночкина бабушка была стопроцентная еврейка. Выйдя замуж за Терещенко, стала христианкой и поменяла не только фамилию, но имя и отчество.

– Ей это в жизни пригодилось?

– Очень. Началась война. Ты же понимаешь, что человек, у которого отобрали завод, может открыть объятия новой власти, но открыть душу… Поэтому они приход немцев приняли с восторгом. Дочь завела роман с офицером. Так что, в оккупации – не голодали. Кстати, они тоже из Харькова. В 43 году и мама, и дочка с офицером двинулись на запад. Но в Германии возлюбленного ждала официальная семья.

– Что же они делали?

– Не они, а он. Он сдал любимую в публичный дом.

– Ни черта себе!

– Женщины бежали из Германии в Италию.

– А чем в Италии было лучше?

– Не говорила. Только бабушка, рассказывая ей о Венеции, сказала, что ужасней города она в жизни не видела.

– Представляешь. А если почитать, то красота несусветная.

Кирилл заметил, что случайно перешел на «ты» и смутился, но промолчал.

– Город, в котором все гниет: продукты, отбросы, люди. Мама рассказывала ей, что несколько месяцев ночевали под мостом, практически в воде. Было лето 45 года.

– Но я понимаю, что все-таки вернулись.

– Да. Жизнь потихоньку налаживалась. Им дали комнату в огромной коммунальной квартире. В доме «Саламандра». Ты знаешь, где это?

– Да, на Сумской.

– Он такой большой, что двумя подъездами выходит на Рымарскую. Потом ее мама вышла замуж за инженера. Но после такой жизни, видимо, родить уже не могла.

– Мне кажется, в Советское время взять ребенка из детского дома было невероятно сложно.

– Откуда ты знаешь?

– Мама говорила. Какая-то ее сослуживица попыталась, но ничего не получилось.

– Наверно, были какие-то очень серьезные причины.

– По-моему, она была одинока.

– Тогда и квартирные условия имели значение. А тут было другое: биография мамы, ее моральный облик оставлял желать лучшего.

– Интересно, как же им удалось?

– Она сказала, что папа работал на военном заводе, и оттуда было ходатайство.

– В общем, девочке повезло?

– Я поняла, что очень.

– Она не говорила, как сложились отношения?

– Не говорила, но все, о чем шла речь, – все с большим теплом.

Кирилл опять, не обращаясь, случайно перешел на «ты».

– Ну вот скажи, что это за страна, где все тяжело, все, что ни делаешь, где-то в чем-то нужно ломать через колено, идти изнурительными путями?

– Ты, наверно, еще не понял главное в нашей стране.

– Чего?

– Чтобы чего-нибудь достичь, нужно в начале кого-нибудь предать.

– А в других странах?

– Не знаю.

– Зато, мы всегда считались страной равных возможностей.

– От слова «возможно». Возможно – да, возможно – нет.

– Как ты думаешь, Ленин верил, в построение равноправного общества в стране недавних рабов? Неужели, сто лет назад было не понятно, что равноправия не бывает: ни умственного, ни физического, ни психического, ни интеллектуального. Нет одинакового воспитания, нет одинакового мировоззрения. Что делать: добрым и злым, завистливым, неумехам, лентяям, пьяницам, калекам? О равноправии «чего» была мечта? О материальных благах, о возможностях? Ведь, все разные? Что такое «равенство»? Равенство тюрьмы, армии, или сумасшедшего дома?

– Да, Кирилл, ты прав. Предложенные возможности выдвигают вперед совсем не самых талантливых. Они выдвигают самых настойчивых, самых наглых, самых беспардонных.

Добавить было нечего. Оба молчали.

Кирилл посмотрел на часы – половина первого ночи.

– Мне так хотелось поспрашивать о Египте, но это уже в другой раз. Поздно.

– Да, поздно.

– Куда вы завтра?

– Не поеду, буду здесь. Сегодня много сделала. Завтра в турфирме поработаю на компьютере и телефоне.

– Ваша командировка ограничена днями?

– Нет. У меня же нет командировочных. Фирма оплачивает проезд и гостиницу. Остальное – за свой счет.

– Почему?

– Не хотим увеличивать накладные расходы.

– Чтоб не увеличивать стоимость путевок?

– Конечно.

– А налоги на зарплату?

– Ты же знаешь, сейчас зарплата разная. Большая часть – без налогов.

– У вас нет желания поехать со мной на слет?

– А что там делать?

– Слушать песни, стихи, общаться.

– На один день?

– Можно на два.

– Я подумаю.

– Вообще-то, я хотел уехать автобусом на шесть пятьдесят утра.

– Давай договоримся: если надумаю, в шесть буду ждать тебя в холле.

– Не проспите?

– Нет. Поставлю будильник на мобильном.

– Спокойной ночи.

– Спокойной.