Текст книги "Семь цветов страсти"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
У небольшого бутика с трепещущими на стойках косынками и шарфами Майкл остановился.
– Нам необходимо знамя. Я мигом.
Через пару минут он вернулся, неся в поднятой руки, наверное, самый большой, самый яркий и самый дорогой платок, оказавшийся там.
– Ого! – Я рассмотрела золотую метку на уголке с монограммой KD. Ты выбираешь лихо.
– Я точно знал, что нам надо. Здесь много алого и золотого, а целый угол – чистая лазурь. Специально, чтобы вписать наш девиз. – Майкл бойко вписал «мерседес» в поток автомобилей.
– А что будет запечатлено на нашем гербе?
– Пиши. – Майкл бросил мне на колени фломастер. – Грация + Комедия + Фантазия + Героика + Искусство = Любовь… Еще тогда на здании оперного театра меня поразили богини искусства. В их союзе явно скрывалась формула любви. Смотри: Грация одаривает влюбленных тонкостью, нежностью, деликатностью, Комедия – весельем и доброй насмешливостью. Фантазия наделяет умением изобретать, преодолевать банальность и скуку магией обыкновенного чуда. Героика поднимает на пьедестал, делая любого пигмея смелым и сильным… Гармония искусства возносится над алгеброй бытия с ее незыблемым сводом жизненных правил.
– Оказывается, все так прост – собираем все самое лучшее, что можно отыскать в человеке, да нет – в тысячах людей, сливаем с одну посуду – и любовный напиток готов!
– Нет, девочка моя! Кухня здесь не поможет. Все это произрастет само собой и рванется к жизни как весенний луг, стоит лишь взойти к солнцу. Солнцу настоящей любви.
Увлекшись своей теорией, Майкл вел машину настолько уверенно, словно совершал экскурсию по Москве.
– А капелька благоразумия разве помешает? При всем масштабе сразившего меня великолепного безумия я сознаю, что мы едем не на дачу Артемьевых. И, конечно, не в Вальдбрунн.
– Ох, верно! Мне тоже показались странными эти указатели на дорогах. Пишут не разберешь что… – Майкл покосился на меня. – Ну, теперь-то ты веришь, что я в самом деле свихнулся? Никогда не молол столько выспренной чепухи… Не знаешь, это Героика или Искусство?
Майкл недоуменно огляделся:
– Куда мы попали, Дикси?
Мы выехали за город совсем в другом месте. Потом долго петляли в поисках нужной дороги, заправляли бак, разворачивались и крутились на одном месте. Гоняли блестящего шустрого жучка с откинутым капюшоном ребристой крыши и плещущим у ветрового стекла «знаменем» через канавы, железнодорожные мостки, и внезапно остановились, уткнувшись в стаю белых гусей, с гоготом и всплесками крыльев переходящих деревенскую улицу.
Гуси прошли, покрикивая где-то сзади, а мы продолжали стоять, словно застывший на киноэкране кадр. Майкл уткнулся лбом в брошенные на руль кисти, я расслабилась в высоком кресле, устало закрыв глаза. Над нами шумела листва, какая-то велосипедистка, затормозившая у обочины, громко рассказывала приятельнице про наглость продавщицы.
– Это не к вашим ногам, фрау, говорит она мне и убирает голубенькие туфельки с бантиками. Вообрази, – она решает про мои ноги!
Покосившись в сторону, я увидела тяжелый, обтянутый шортами зад, поглотивший сидение приткнувшегося к тротуару велосипеда и спину в цветастой трикотажной майке с глубокой бороздой от врезавшегося в телеса бюстгальтера. У сторожившего перекресток клена оказалась медно-бурая листва. В тон отросших кудряшек Артемьева.
– Микки, – тихо позвала я, коснувшись детского завитка на его виске. – Хочешь, я поведу машину?
– Поцелуй меня… – прошептал он, не повернув головы.
Я прикоснулась губами к уху, шее под ним, скользя по колючей щеке к носу и испуганно вскрикнула, охваченная кольцом его рук.
– Пожалуйста, не оставляй меня. Ни на минуту не оставляй… Я никогда так не боялся, Дикси…
Я зажала его рот губами и мы провалились в другое измерение, отгоняя сопутствующий счастью страх потерь…
Есть две категории полицейских – покровителей и преследователей влюбленных. Этот оказался из первой. Деликатным покашливанием вернув нас к реальности, он рассмотрел права Майкла и со значением козырнул, возвращая их. А затем подробно объяснил мне дорогу. Отъезжая, я видела в зеркальце, как он сгреб затылок, сдвинув на лоб фуражку – ну и озадачили мы его: русский за рулем новенького «мерса» в компании французской красотки, катит в бывшую баронскую усадьбу, спутав начисто направление.
В доме хозяев ждали. У ворот навытяжку, руку под козырек, встречал машину начальник охраны, а у парадных дверей замка стоял Рудольф в праздничном мундире. Было около семи часов вечера и солнце едва сдерживалось, чтобы не скрыться за холмы, одарив нас последними лучами. Я окинула взглядом знакомый пейзаж, отметив перемены: лужайки пострижены, на клумбах пышно цветут малиново-розовые кусты бегоний, лестницы очищены от бурьяна, а по лесам, покрывавшим холмы прошлось дыхание осени, оставив тут и там желто-бурые мазки.
– Смотри, какой странный закат… Словно солнце прячут в черный ящик, – сказал Майкл, встав рядом. – А оно сопротивляется, приветствуя нас.
Темная, тяжелая туча, распластавшаяся над горизонтом, давила солнце, стремясь загнать за верхушки холмов. И в последний прощальный момент оно послало отгоревшему дню пучок ярких, протянутых нам лучей. Золотые полосы веером лежали на сизой туче, пронизывая воздух каким-то ненастоящим, театральным светом.
– Как на картинке, – деликатно заметил Рудольф. – Извольте следовать в большую столовую, ужин ждет. Багаж поднят в комнаты хозяев.
Мы переглянулись, – неужто и впрямь безумие продолжается?
В нарядном зале с четырьмя высокими окнами преобладали винно-вишневые тона. Шелковые обои, бархатные шторы и обивка мебели, очевидно, недавно обновлялись, сохранив изначально заданный стиль. Стол под белой скатертью длиной не менее трех метров накрыт на две персоны. Искрящиеся серебром и хрусталем приборы возвышались на противоположных концах вытянутого прямоугольника, по центру которого шла соединительная линия из вазонов с гранатовыми георгинами и пятисвечными подсвечниками. Прямо над столом насквозь играла алмазным сиянием тяжелая гроздь люстры.
Майкл остановился в дверях, растерянно оглядев парадное великолепие своей столовой.
– Пожалуй, мне стоит переодеться, – наконец заметил он.
– Мне тоже. Только придется попросить радиотелефон, чтобы хоть как-то переговариваться во время трапезы.
…Я заняла комнату, уже знакомую по предыдущему визиту. Майклу были отведены апартаменты рядом. Мы чинно разошлись по своим покоям, обменявшись за спиной Рудольфа тоскливыми взглядами.
Я раскрыла дорожную сумку. Собственно, кроме ночного белья, плаща и нарядной блузки, у меня ничего не было. Но блузка претендовала на многое. Возможно, она взяла бы на себя смелость заменить вечернее платье в шикарном ресторане, если бы представилась такая необходимость. Черный обтягивающий бархат закрывал левую руку и плечо, оставляя праву часть обнаженной. Игривая асимметрия, намекающая на незавершенность процесса раздевания. Правда, моя узкая юбка из плотной шерсти не очень подходила к верху, но не будем же мы, право, танцевать…
Расчесывая волосы и подкрашивая губы, я избегала смотреть в глаза своему отражению – так же, как и Майкл, я боялась потерять вселившееся в меня безумие.
В столовой незнакомый стройный официант суетился над нашими приборами, переставляя их в центр стола.
– Благодарю, вы очень любезны, – двинулась я к фрачной спине и остолбенела, – из «декора» крахмальной белой рубашки и фрачной пары с надлежащими деталями атласного жилета и белой «бабочки», на меня смотрело лицо Майкла. Сумасшедшего Микки. До смешного, до хохота, до спазмов в животе мне нравилось это носатое лицо в живописных бронзовых кудрях, эти дрогнувшие и замершие губы и глаза! У Микки были каштановые глаза увидавшего свою хозяйку сеттера.
– Да что с тобой? – усадив меня на диван, Майкл принес стакан воды, а я все не могла остановиться, хохоча и утирая слезы. – Это мой концертный фрак… Я всегда так одеваюсь… К американским гастролям сшил новый…
– Во-волосы! – не унималась я, пытаясь взъерошить аккуратную укладку. – Ты похож на Дастина Хоффмана в фильме «Тутси», когда он изображает даму!
– Отличный малый, я видел этот фильм. Но ты же сама запретила стричься. А я расчесал их мокрой расческой.
– Глупый, глупый, сумасшедший, дурной, невозможный Микки. – Я крепко держала его за уши. – Я обожаю твои невероятные локоны (я чмокнула его в лоб), твои преданные глаза (чмокнула в глаза), твой умный нос и… (Майкл подставил губы, но я ухитрилась попасть в «бабочку») – и все твое фрачное великолепие!..
Рудольф, по-видимому, все это время стоявший за дверью, вошел сразу после моей финальной реплики, как лакей в хорошо отрепетированной сцене с объявлением: «Кушать подано!».
Милый старик, он собирался прислуживать нам, представив бутылки вина сказочной коллекционной ценности, хранимые старым бароном для особо торжественных случаев. Наш случай был именно таким и мы поспешили продегустировать напитки, путаясь в тостах и ролях. Как это, действительно, понимать? Хозяева поместья, мужчина и женщина, сидят рядом, словно под электродугой, боясь прикоснуться друг к другу и рассеянно ковыряя предлагаемые блюда. Проще было бы, действительно, разместиться по концам стола, перебрасываться любезными репликами и, позевывая, делать вид, что мечтаешь о сне.
– Рудольф, мы благодарны вам за внимание. Поверьте, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы этот дом процветал… – дипломатично начала я, но заметив искру иронии в глазах старика, тут же добавила. – Вы можете быть свободны до завтра.
Дворецкий положил на стол связку ключей, снабженных костяными табличками.
– Здесь указаны названия всех жилых комнат. Дубликаты хранятся только у меня, как и ключи от остальных помещений…В котором часу подавать завтрак?
– Мы завтракаем просто – кофе, тосты. Я предупрежу вас, как только проснусь. Пока еще рано говорить о четком распорядке дня, – продолжала я роль хозяйки. – Все определится чуть позже.
Но как только за Рудольфом закрылась тяжелая дверь, мы бросились друг к другу, будто не виделись целый год.
– Госпожа! – Майкл поднял над головой связку ключей. – Пойдем?
Словно привидения, вернувшиеся в родные стены из другого, далекого мира, мы начали обход замка. Темные анфилады комнат, затянутые чехлами сумеречные люстры, лаковый глянец картин в полумраке, десятки дремлющих вещиц, которые предстояло рассмотреть и приласкать. Мы пытались основать целовальный ритуал, знаменуя объятием каждую новую комнату, но вскоре поняли, что нерационально тратим время.
– А где здесь прячется тот старичок-клавесин? – огляделся Майкл.
– Это на втором этаже, бежим, я знаю! Интересно, вспомнит ли ноты сраженный безумием Микки?
Новый Микки играл не хуже прежнего, особенно, когда я пододвинула под его фрачный зад специальный стульчик. Я сразу узнала тему из «Травиаты», звучавшую так, будто ее написали для кукольного театра.
– Не понравилось? – Майкл осторожно опустил крышку, встревоженный моей печалью.
– Я не Мари Дюплесси, о которой написал пьесу влюбленный Дюма, и не та певица, чей голос вдохновил Верди… А портрет на стене не мой, а Клавдии фон Штоффен… Дикси нет – одно лишь отражение, эхо, пустой звук…
Майкл метнулся к портрету – лицо Клавдии выступало из романтической мглы, с избытком клубящейся в темных углах картины. Синие глаза смотрели пристально и насмешливо.
– Невероятно! Я бы присягнул, что писали с тебя, подделываясь под исторический стиль.
– Вот именно, подделываясь… А кто напишет меня, для меня?
– Боже мой! Ведь ты же ничего еще не знаешь! Ты ничего не знаешь… – завопил Майкл, победно воздевая кулаки. Схватив связку ключей, он выбрал самый большой, витой, с двойной затейливой бородкой.
– Это от чего?
Я с трудом разобрала почти стертую готическую вязь на костяной табличке: Вайстурм.
Мы посмотрели в глаза друг другу, блеснувшие от зажженных свечей алыми искрами.
– За мной! Я запомнил дорогу. Я все это много раз уже видел! – шепнул он мне с улыбкой помешавшегося Риголетто.
С подсвечниками в руках мы оказались в глухой черноте гигантского столба. По изогнутым стенам метнулись наши длинные тени, пахнуло колодезной сыростью, металлический гул вибрирующих ступеней всколыхнул застоявшуюся тишину.
– Я пойду первый. Дай руку, Дикси. Не бойся, ничего не бойся. Сегодня – наше полнолуние!
Старое вино, о, это старое вино! Как дразнило, как вдохновляло оно игривое безрассудство! Мы летели вверх, оставляя позади черную бездонную пропасть, вспугивая летучих мышей, висящих вниз головой на деревянных балках, оступались, шутливо скользя над бездной. И внезапно вынырнули в осеннюю ночную свежесть. Майкл за руку вытащил меня на поверхность каменной площадки и задрав голову, воскликнул:
– Смотри, луна!
– Где?!
– Сейчас, сейчас будет. Встань здесь, – он прислонил меня к каменному зубчатому столбу. – Стой тихо, задуй свечи и жди.
Огонь погас и почти тут же в темноте вспыхнул звук: ослепительным фейерверком взлетели в бархатное небо снопы рассыпающихся звезд: смычок коснулся струн.
– Это тебе, Дикси. Я написал для тебя прорву чудесной музыки. Я просто любил тебя до исступления, до глухоты и она сама начинала заполнять меня… Слушай, здесь все про меня, про нас, про всех, кто поймет.
Он играл, а я действительно сходила с ума – от огромной, необъяснимой, не вмещающейся в душу мощи этих звуков. Вместе с восторженной и жуткой радостью я чувствовала, как обретаю божественное всеблаженство, всемогущество, всезнание… Величайший из обманов, даруемый только музыкой.
Я ликовала от того, что владею этой ночью, музыкой и ее господином, что мы летим одни во вселенной, в тайне черноты, скрывающей все и всем одаривающей… И сожалела, что не со сцены Карнеги Холла играет мой Микки мою волшебную музыку, и не обрушится к его ногам дождь цветов и аплодисментов.
– Я люблю тебя, Микки, – чуть слышно прошептала я, когда звуки умолкли и все потонуло в звенящей безмолвием черноте.
– Обними меня, Дикси. – Он стоял рядом и, прижавшись к его груди, я услышала стук сердца: – Не так, совсем, совсем…
Наши тела слились в нестерпимой жажде плотского единства, они неистовствовали, стремясь извлечь из слияния то мучительное блаженство, которым исходила скрипка Майкла. Тело, душа, эмоции, разум – все разрозненные частицы существа собрались в пульсирующую огненную точку. Она росла, разгораясь гигантским солнцем и взрывалась мириадами разноцветных звезд.
Не было ничего, кроме этой ослепительно прекрасной смерти и восторга нового возрождения, нового полета в небытие…
– Хватит, прошу тебя. Мне кажется, я действительно теряю сознание.
– Нет, бесценная моя, – рассудок. Просто мы нашли друг друга и потеряли то, что по бедности, скудности, по жалкой своей растерянности, принимали за настоящую жизнь.
Не помню, как мы оказались в моей комнате – я, Микки и его скрипка, уместившись на кровати втроем.
– Поспи, а я тихонечко поиграю. Мне не хватило бы и месяца, чтобы проиграть все «Собрание Девизо» – то есть, «собрание очевидца». И еще пришлось бы пригласить оркестр. Это для большого концерта. Но есть и сонаты, пьесы, опусы, фуги – в общем, всякая мелкота. И вот такая простенькая колыбельная…
Обнаженный Майкл, прислонившись спиной к стене и согнув в колене длинную ногу, склонил голову к скрипке. На фоне бледнеющего предрассветного неба в широком окне я видела его силуэт, словно вычерченный рукой Пикассо…
Мы немного спали и много любили, а когда вернулись к реальности – она оказалась сном: теплая старая комната, сквозящие гранатом тяжелые занавеси, пузатый секретер с чернильницей и торчащим наизготове гусиным пером, разбросанные на ковре в беспорядке вещи и огромный букет у изголовья кровати – листья, цветы, травы, еще поблескивающие росой.
– Это откуда? Невероятно изысканно и все в слезах. – Всряхнула я у лица осыпанную алмазами еловую ветку.
– Это дождь, милая. Всю ночь шел дождь. Я наломал цветы прямо под окнами – ведь это наш сад и наш дождь, – Майкл смотрел на меня с бесконечной печалью и восторгом. И было в его глазах что-то, напоминавшее незадачливого юродивого в женевском парке, считавшего святой шестнадцатилетнюю кокетку.
– Осталось пожелать только одно – кофе в постель. Конечно, без Рудольфа и Труды.
Майкл дернул кисточку звонка и, подмигнув мне, выглянул за дверь, завернувшись в банный халат. – Пожалуйста, с лимоном или молоком?
Он торжественно внес столик и устроил его на постели.
– Хитрюга! Как ты успел все?
– Ну, допустим, господина Артемьева застукали утром в саду, когда хулиган ломал ветки, но он на прекрасном немецком объяснил, что букет для дамы, а завтрак необходимо подать к двери спальни по условному звонку. Только… увы… здесь не хватает…
В дверь тихо постучали. Майкл просунул голову в коридор и вернулся с шипящей яичницей на подносе.
– Ага, значит, поняли правильно, – с ветчиной, как я и заказывал.
– А музыка? Откуда взялась на башне скрипка? Свалилась прямо с неба?
– Не заставляй меня краснеть, детка. Я схитрил… Видишь ли, как только я впервые увидел тебя еще там, в конторе Зипуша, то понял, что стану писать для тебя музыку, даже если ты никогда не узнаешь об этом. А стоило лишь мне оказаться на Башне, – я уже знал: это то место, где мне больше всего хочется концертировать, и…
– Что и?..
– Ты распахивала руки, мечтая о полете, а я сидел у стены с валидолом под языком, так?
– Верно. И уже тогда задумал меня соблазнить?
– А как же иначе, глупышка? Знаешь, ты так выгнулась, стремясь в небо… И мертвый бы не устоял…
– А ты так долго держался. И даже удачно изображал страсть с другой женщиной. – Припомнила я ночь в подмосковной даче. – Дачный сюрприз оказался впечатляющим.
– Я тогда думал, что потерял тебя… До вчерашней встречи был готов отрубить любую часть тела, не выдержавшую соблазна.
– Супружеские объятия не грех, а долг, – съязвила я пасторским тоном. – А твоя жена такая хорошенькая.
– Не-ет! Соблазнила меня ты, ты! Бедная Ната… Эх. Я не должен с тобой говорить о ней. У меня прекрасная жена, которой я очень предан. Она мне и мать, и дочь, и друг… Но… но мы не были супругами уже лет пять… Нет, я не злоупотреблял связями на стороне. И так полно проблем. Просто эта часть бытия как бы отошла на второй план, сублимируясь в музыке. Но вернувшись из Вены после встречи с тобой, я не знал, куда спрятаться… Куда деть то, что вопило о страсти… Ната сделала несколько попыток сближения, решив, что наступила пора супружеского Ренессанса. Но мне нужна была другая… Она поняла это, когда увидела тебя. И тогда, на даче… Представляешь: рядом, совсем рядом, за тонкой стеной – ты, а под боком пышущая желанием женщина… О, это была адская пытка!
– Для меня тоже. Спасибо твоей жене. Слыша ваше «свидание», я поняла, что хочу тебя – именно тебя, – нелепого, рыжего, пугливого, дерзкого – невероятного. А может, это случилось раньше, – в Пратере или в Гринцинге, где ты уверял, что сражен мною…
– Нет, Дикси. Не придумывай простенькую историю. Все не так. Совсем не так. Ты рассказываешь правила, а здесь – исключение, – Майкл нахмурился и отчаянно скрипнул зубами. – Случилось почти невероятное. Нас одарили чудом. Искрой высокопробной Вечной любви. Помеченные ею, всегда узнают друг друга, в любое время, в любых ситуациях и обличьях. Будь ты пастушкой-хромоножкой, а я косым конюхом, будь я самым всесильным правителем в мире, а ты затерянной в глуши монашкой, или наоборот, – все равно мы оказались бы вот так: сжатые, будто ладони в молитве.
– Ты прав, Микки. Я стала зомби после разлуки с тобой. Жила как механическая кукла, которой водила чья-то властная рука… У меня не получалась прежняя радость… Я никогда не была так счастлива, как с тобой. Не знала, что это вообще возможно – такая полнота радости, что можно захлебнуться. Не было со мной такого, Микки. И никогда уже не буду…
– Но ведь у нас еще целых два дня. И вся жизнь.
– Один. Завтра я должна быть в Лос-Анджелесе.
– Ничего нельзя сделать?
– Я же говорила тебе – я выхожу замуж.
Майкл отделился от меня и я осталась одна. Он разглядывал мокнущие за окном деревья, барабаня пальцами по подоконнику.
– Кто он?
– Неважно. Хороший парень.
– Неважно. Это в самом деле совершенно неважно. – Он подошел ко мне. – Значит, всего день. Ты даришь мне целый день? Не мало… Я не отпущу тебя ни на минуту.
Майкл тяжело лег на меня, вдавливая в подушки, и глядя в глаза с такой мукой, словно между его лопаток торчал смертельный клинок.
– Надеюсь, ты оставишь себе мою музыку? Я назвал альбом «Прогулки над лунным садом». Он принадлежит тебе. Пусть кто-нибудь сыграет, если захочешь… В этот дом я приеду не скоро. О делах мы договоримся письменно… А сейчас, а сейчас я буду любить тебя, Дикси. Безумно, как начертано мне на роду.
…На следующее утро мы расстались, обессилевшие, ненавидящие и благословляющие друг друга. Я поняла о чем тогда, при встрече на венском вокзале, толковал мне Майкл. Когда я отпустила его руки, чтобы уйти в секцию рейса на Лос-Анджелес, что-то выпорхнуло из моей груди. Наверно, это ушла моя жизнь. Я даже не смогла обернуться для последнего взгляда, потому что, в сущности, меня уже не было.
