Текст книги "Семь цветов страсти"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
Через два дня активных деловых действий и хождений по кабинетам с устрашающими названиями я получила красивый гербовый документ на владение поместьем Вальдбрунн, состоящим из строения середины XVIII века с павильонами, земельными угодьями. и т. п. и т. д. Были и счета на мое имя в швейцарских банках. Причем, через слово этого длинного документа указывалось, что я владею лишь половиной имущества завещателя на паритетных началах с мсье Артемьевым, гражданином РФ.
Да пошел он к черту, этот господин Артемьев! Не нужны мне его пятьдесят процентов и его тараканья жизнь, его признания и скрипичные страсти… Хозяйка Вальдбрунна сумеет устроить себе веселую жизнь! Доказывая это, я затеяла вкуснейший пирог – просто так, потешить себя-любимую.
Длинно и настойчиво зазвонил телефон. Я поняла, кто может пробиваться в Париж издалека, но ошиблась.
– Дикси, это ты? Голос очень бодрый – поздравляю. Случайно узнал о завершении твоей бумажной волокиты. Ты теперь что, баронесса?
– Чаки, спасибо, дорогой, можешь звать меня маркизой. Маркизой де Сад. Ты где?
– В данный момент в Гонконге. Но послезавтра буду в Вене – целых три дня! Вырвал отпуск у режиссера из-за тебя. То есть, из-за вас, маркиза! Не терпится взглянуть, как живут австрийские аристократки. Встретимся в Вене, Дикси, пожалуйста!
– Уговорил. Тем более, мне необходимо появиться в там для завершения последних формальностей. Устроим маленькую вакханалию в замке. Позвонишь мне в гостиницу, да, как всегда, в «Сонату», я не изменяю привычкам.
«А не дурно все начинается! Вальдбрунн приманил Чака. И вовсе неплохая идея отпраздновать новоселье в собственной усадьбе, пригласив ближайших „друзей“ – завистников, и тех, кто плевал в тонущую Дикси, кто шептал гнусности за ее спиной, – пусть порадуются. И, конечно, Чака, Сола, Рут и Алана. А еще Скофилда и супругов Артемьевых!» – я демонически рассмеялась и подумала, что неплохо было бы порыдать, промочив подушку – выплакать всю накопившуюся горечь и с облегчением перевести дух.
Не удалось облегчиться в рыданиях: опять телефон. На этот раз Ал.
– Детка, я отснялся. Завтра утром улетаю. Ты бы не хотела попрощаться со мной? – Его голос звучал осторожно, будто предчувствуя отказ.
– Ал, я сегодня получила наследство и должна срочно навестить тетю, требуется ее подпись на документе, – с лету наврала я. – Приглашу тебя прямо в свое поместье, как устроюсь, обещай не отказываться.
– Понимаю, понимаю, – пробурчал Алан. – Ну что ж, привет тете!
Я вскочила от трели таймера и вытащила из микроволновки чудесно подрумяненный слоеный пирог с осетриной и шампиньонами, но едва успела поставить его на поднос, как заурчал радиотелефон, брошенный на кухонном столике. Положительно, я сегодня именинница.
– Будьте добры, попросите к телефону мадемуазель Дикси, – его угрожающе одичавший английский звучал издалека, будто с другой планеты.
– Майкл? Ты где?
– Я в Москве, Дикси, мои на даче. Саша отлично сдал экзамены. Едет на гастроли с ансамблем в Бельгию… Я покрасил автомобиль.
– Спасибо, что звонишь. Можешь меня поздравить. Только сегодня получила бумаги на владение наследством. Они ждут подтверждения с твоей стороны.
– Странно – значит, это все не сон… Дикси, меня мучит… Нет, не то. Что ты делаешь?
– Пирог с осетриной. А вообще – снялась в эпизоде. Сыграла русскую женщину, провожающую на войну мужа. Кстати, вместо той актрисы, что ты вспоминал. Она запоздала с визой. Меня даже снимали без грима.
– Да, я знаю. То есть, я хочу сказать, что вы очень похожи. И ты хорошо умеешь играть.
– Эй, дядюшка, у тебя трудности с языком, а ведь ты обещал усиленно заниматься.
– Здесь много проблем с моей деревянной скулящей подружкой. Готовлю новый репертуар.
– Когда ты приедешь?
– Не знаю, как получится с документами – архивы пока молчат. Может, я вообще окажусь не тот Артемьев. А венок бронзовый привинтили к ограде. Я там был. Все на месте. Наши выгравированные имена совсем рядом. На века.
– Спасибо, даже если ты другой Артемьев.
– Будь счастлива, Дикси… Я… я… немного скучаю.
– Я тоже.
Связь оборвалась. Я осталась одна, как на опустевшем перроне… Ну зачем он только звонил! Тьфу! Обожгла руку о пирог, разбила тарелку…
Что-то случилось в атмосфере – мой телефон буквально обрывают первосортные поклонники. Вот! Еще один!
На этот раз оказался Сол.
– Детка, я у твоего дома. Промок до нитки. Нет, не в реке. Ты что, не заметила, что на улице льет, как из ведра? Не стал бы навязываться, но я проездом и срочное к тебе дельце имею… Спасибо. Что-нибудь прихватить? Это уже приобрел.
С плаща Сола действительно капала вода, лишь букет, купленный за углом, был сух и кожаная сумка, которую он умудрился засунуть под плащ.
– Э, да у тебя здесь Версаль! Вот, что значит разбогатеть! – Оценил он с порога мои ремонтные успехи.
– Решила устроиться по-человечески. Нахватала долгов. Но теперь могу все раздать.
– Не ожидал, кстати, что Артемьев вернет тебе деньги.
– Откуда ты знаешь?! – преградила я Солу вход в гостиную, но он отстранил меня, – «Потом» и тут же расплылся в улыбке при виде пирога: – Здесь кого-то ждали. Сумасшедшй запах!
– Ну что там у тебя, Сол? – приступила я к делу как только Соломон подсел к столу. – Надеюсь, ты привез бумаги для расторжения контракта с твоей «фирмой»? Баронессе Девизо не к лицу повадки мелкой авантюристки. Опускаем занавес, дружище.
– Дай мне проглотить кусок. Я же с дороги. А пока выпей и подумай: если фирма заинтересовалась скомпрометировавшей себя звездочкой, неужели она выпустит из своих клешней баронессу?!
– Что значит «не выпустит»? – оторопела я.
Ах, Дикси! – Сол наконец-то дожевал, вытер скомканной салфеткой рот и сделал трагическое лицо. – Ты не представляешь, детка, как я тебя отстаивал! Предлагал другие кандидатуры, твердил о твоих душевных недомоганиях, нежелании продолжать игру, но они вцепились как акулы!
Кулаки сжались сами собой. У меня было такое ощущение, что дело дойдет до драки. Во всяком случае, нам придется крепко схватиться.
– Садись поближе к лампе. Лучше рассмотришь цифры. – Он протянул мне бумагу.
– Что это?
– Чек на 10000 долларов от фирмы за отснятый материл.
– Они же признали сцены с Чаком мурой.
– Зато оценили кое-что другое. Где у тебя «видак»? – Сол протянул мне кассету и предупредил. – Копии, естественно, у них есть.
Я нажала кнопку и на экране тут же засиял наш островной Эдем. Молодчина, Сол, справился так, будто торчал все время чуть ли не между нами.
– Красиво, черт побери, красиво! – с причмоком прокомментировал он сцену на коряге. – Каково мне было это снимать? – Сол развел руками, показывая на вспухшие в паху брюки. – По-моему, у всей комиссии тоже стояло (у кого вообще может), но они вопили, что сыты эротикой по горло, тем более, «приморско-пляжной». А вот это смотрели с чувством.
Я подалась вперед, застонав от возмущения: мы с Майклом катим по железной конструкции, потом, бранясь, покидаем ее и – крупный план – он зализывает мое поцарапанное колено! Боже, ведь я не заметила тогда его глаза! А Сол заметил, и запечатлел: зажатую, скрученную и от этого еще более острую страсть!
– В Оперу я тогда не попал, но вы ведь не шалили в ложе? А потом чуть не потерял вас из виду. Поймал уже в Пратере.
– Но я даже не чувствовала, что ты рядом.
– Не так уж и рядом, Дикси. Меня вооружили такими штучками! Можно снимать Президента Штатов из Москвы.
Потом на экране мы невинно жевали гамбургеры и проталкивались к Ниагаре.
– Классный эпизод – прямо Феллини! – заметил Сол, с удовольствием просматривая водную эпопею.
Он сумел заснять все: наши воровские касания, взгляды, и как Майкл вытащил меня на руках и демонстрировал ликующей публике – мокрую, в разорванном до бедра черном платье, с тяжелой гривой волнистых волос.
– Прелесть, Анита Экберг! А господин Артемьев – просто новая кинозвезда, – масса обаяния в непосредственности и нелепости. Чего стоят эти бицепсы! Да он в отличной форме! А вот теперь будет очаровательный эпизод – сплошная лирика, высокий класс!
Я не отрываясь, смотрела сцену в Гринцинге. Жадно сметающего закуски Майкла, а затем его страстный монолог.
– Эх, это бы озвучить! Голос у меня тоже записан, но надо специально чистить, – заметил Сол. – Ты здорово приодела парня. И у него замечательные руки – так бы и снимал. Очень выразительно!
Кисти Майкла на деревянном столе, нервно барабанящие пальцы, мои протянутые к нему ладони, его испуг и, наконец, – наши слившиеся руки, а глаза…
– Ну, разве это само по себе не более эротично, чем с Чаком, а?
– И несравнимо более подло. – Я нашла в себе силы выключить телевизор. – Соломон, ты же поклялся мне, что сумеешь прекратить все это? Ты же обещал! – Я вскочила, тараща глаза на свое отражение в зеркале: И – ди – отка! Доверчивая дрянь…
Соломон схватился за голову, будто собираясь в отчаянии вырывать остатки волос.
– Мерзавец, трусливый кретин! Ну что я мог сделать, детка? Пытался отвертеться, но ничего не вышло – у меня точно такой же контракт, как и у тебя, только немного покруче… Эх… Ну, в замок я с вами не ездил, а в Москву, извини, меня прост выперли, до самолета довезли, визу в зубы – и кленом под зад… Если честно, не знаю, что это он им так сдался, этот господин Артемьев… Есть конечно, версии, но жиденькие. – Он снова включил видак. – По-моему, эти сцены кое-что объясняют. – Он включил экран.
– Сразу предупреждаю – сумел снять только «концерт» на кладбище и кусочек обеда на даче. Потом вы ушли в дом… Надеюсь, русские не склонны к любви втроем.
– Мы просматривали детские фото… Жаль, что без звука… – Я смотрела «немой» концерт у обелиска капитану Лаваль-Бережковскому. Сол снял и типажей из «публики» и меня – да что тут говорить, замершую от восхищения.
– Серьезно ты в него втрескалась, Дикси! Такие глазища! Камеру не обманешь. Вот – крупный план, почти слезы, почти рыдания! Разрыв сердца – натуральная Джульетта! Тронула ты их всех за живое, достала. Вот в этом-то, я думаю, все дело.
Меня хватило бешенство. Вдруг стало ясно, что подглядывать гадко, и что есть более интимные, более личные вещи, чем половой акт под южным солнцем. А от того, что какие-то сволочи, считающие себя рафинированными эстетами, балдели от моих сумасшедших глаз, глядевших на Майкла с собачьей преданностью, стало совсем плохо. Я выключила экран и закрыла глаза, изо всех сил стараясь сдержаться.
– Сол, скажи, как друг, сколько я должна заплатить, чтобы выкупить у «фирмы» эту пленку?
Он опустил голову и не глядя на меня, вздохнул:
– Не отдадут.
– Ты же не пробовал.
– Я это понял после того, как позавчера побывал в гостинице в номере Алана Герта.
Перемотал запись, Сол остановился на том эпизоде, где мы клубком катались под ногами обескураженного официанта. А в углу кадра, прямо на моей задранной ноги в темном чулке мигали желтые цифры – дата съемки.
– Видела? Попросили везде метить время.
– Зачем им Алан Герт и его похождения? – Пролепетала я, начиная соображать, что здорово влипла.
– А просто для того, чтобы в случае, если Дикси начнет артачиться, показать эти картинки господину Артемьеву… Там, на фирме, сидят тонкачи, Дикси. Не надо меня убеждать, что тебе будет совершенно безразлично, если Майкл увидит это кино… Ведь ты ублажала Герта после того, как в ночном Венском лесу разглядывала светлячка в ладони Микки… У русских, знаешь, особое понимание прекрасного… А что такое шантаж, знает даже ребенок. – Сол налил себе стакан виски и разом выпил, обтерев тыльной стороной ладони горестные еврейские губы.
Когда он ушел, я открыла начало своего дневника. «Записки мадемуазель Д. Д.»! – какая гаденькая радость дорвавшейся к наслаждениям эротоманки запечатлелась в этих писаниях! Ни капли осмотрительности, ни грана уважения к себе! Удачный контракт, деньги, яхта, «неутомимы фаллос» Чак… – все, что было надо той, вытащенной из бездны Дикси для «безумного счастья».
Кровью писать я не стала. Золотое вечное перо из массивного дедовского чернильного прибора, покоившегося на его письменном давно заждалось работы. Обмакнув его в элегантный тюбик краски для губ, я вывела на первой страничке новое заглавие:
«Записки Доверчивой Дряни». Вот так-то, «красивая, нежная, богатая…»
5В Вене светило солнце. Дикси и Рут сидели у распахнутого балкона номера отеля «Соната». Вокруг, в пронизанных лучами послеполуденного солнца кронах каштанов шумно возились воробьи. Одетая к выходу, они ждала звонка Чака.
– А славно, что ты меня вытащила, – щурилась разомлевшая Рут. – Так потянуло на травку!
– Меня тоже тянет… только вот не пойму к чему… – Дикси старалась избавиться от мерзкого «послевкусия», оставленного встречей с Солом. Ее бесило не столько то, что господину Артемьеву станут известны детали ее интимного времяпрепровождения. Если уж на то пошло, было бы даже приятно отомстить родственничку за ночь на московской даче. Но шантажисты, уверенные, что бьют по больному месту, что по горло втянули безалаберную дуреху в свои скотские (в этом уже не было сомнения – скотские) махинации, вызывали у нее омерзение.
Больное место они вычислили точнее, чем сама Дикси. Подметили под защитной броней наигранного цинизма кусочек живого мяса – ее личного, спасенного во всех передрягах достояния, которым Дикси не собиралась делиться ни с кем. Прятала даже от Майкла… Тот взгляд на концерте у мраморного обелиска, обращенный к скрипачу с восторженной жаждой чуда, с готовностью следовать за ним без оглядки, тот беззащитно-нежный взгляд, пойманный на лету в мертвые тиски «стоп-кадра» – выдал Дикси. Дикси, которую не должен был знать никто.
Полулежа в кресле, она старалась избавиться от навязчивых мыслей, вспоминая запечатленные бесстрастной камерой эпизоды игры с Чаком. Но виделось лицо Майкла в подвижной тени кладбищенского клена: сосредоточенно-торжественное, прислушивающееся с полуопущенными веками к пению немой скрипки… Взлетев последний раз, смычок замирает. С кивком, рассчитанным на буйную шевелюру, Майкл опускает скрипку и поднимает взгляд. Он смотрит прямо перед собой, подарив воровскому объективу то, что предназначалось только одной Дикси: короткую вспышку преданности и восторга, – безоглядной преданности пса, нашедшего своего хозяина…
– Как я выгляжу? – Рут изящно поднесла к вишневым губам папироску в длинном мундштуке. Она любила менять имидж от небрежно-мальчишеского, до изысканно стильного. Сейчас она изображала персонажа из какой-нибудь экранизацией Скотта Фитцджеральда. Дикси встряхнулась, прогоняя наваждение.
– Неотразима. Развратная аристократка, а, может, и робкое дитя, едва покинувшее пансион для благородных девиц… В твоем обществе я выгляжу просто горничной, собравшейся на пикничок с офицером.
Конечно, хозяйка поместья явно скромничала. Легкий сарафан из набивного шелка от «Нино Риччи», державшийся на драпированном «хомутике», позволял любоваться плечами и совершенно открытой спиной. Необъятный подол напоминал о цветущих лугах и пасторальных радостях под летним небом. К тому же она щедро украсила себя иранской бирюзой. Бусы, браслет, крупные серьги из едва обработанных камней, придавали глазам неправдоподобную яркостью.
– Ах, Дикси, ты просто Скарлетт О'Хара нашего времени. Я очень кстати прихватила соломенные шляпки, чтобы бродить по лугам в соответствующем оформлении… И знаешь, сдается мне, что девушки чересчур уж хороши для одного Чаки… Скорее всего – он вообще не появится. – Рут испытывающе посмотрела на подругу.
– Успокойся, крошка, у «баронессы» Девизо таких накладок не бывает! Ну вот! – зазвонил телефон и она небрежно сняла трубку, подманив пальцем Рут.
– Дикси, я уже полчаса торчу внизу. Спускайся живо, детка. Соскучился и приготовил тебе сюрприз, – голос Чака, звонившего из холла, звучал как по репродуктору, так что можно было и не разворачивать трубку в сторону Рут.
– Вот видишь, подружка, меня не бросили, как ты уже надеялась. Напротив, американский разгильдяй проявил английскую пунктуальность!
Подхватив сумки, дамы спустились вниз, где среди уютного, в плюшевом бюргерском стиле декорированного вестибюля, возвышался славный герой в драных джинсах и пропотевшей насквозь майке. С преувеличенной горячностью он бросился обниматься:
– Как тебе мой «парфюм», Дикси? Пот и бензин – настоящий мужской букет!
– Не хватает вонючей американской сигареты, – оттолкнула она Чака и представила ему Рут. – Моя подруга художница. Будет консультировать по поводу восстановления «жилого строения середины XVIII века».
Рут сделала книксен, протягивая руку в тонкой перчатке. Чак осторожно взял ее за пальчик и поднес к губам:
– Не ожидал такой компании. Боюсь, мой сюрприз окажется совсем некстати.
Они вышли к автомобильной стоянке, где Чак продемонстрировал дамам новенький «Лендровер», заляпанный грязью по самые окна.
– Гоню из Мюнхена без остановки. Приобрел специально, чтобы колесить Европу. Вот, собственно, мой сюрприз… хотел похвастаться.
– А я думала, ты принимал участие в «Кэмел-троффи». Или тебя напугала запущенность моего имения? Подъехать к Вальдбрунну можно и на кадиллаке.
– Ну, я же пижон, детка! – саданув себя кулаком в грудь, прохрипел Чак. – Не мыт, не брит, до женщин охоч! Берегитесь, крошки!
* * *
Дикси не стала предупреждать дворецкого о приезде. У ворот к подъездной аллее пришлось долго сигналить, пока не появился плотный человек в мундире охраны и не привел сильно прихрамывающего Рудольфа. Поздоровавшись с дворецким, я сообщила ему, что является теперь законной хозяйкой и намерена, не откладывая, обсудить с ним кое-какие вопросы относительно ведения дел. Рудольф церемонно раскланялся и предложил показать гостям дом.
Дикси вновь совершила экскурсию теперь уже по своим владениям, не в состоянии проникнуться чувством собственности, о котором постоянно напоминали гости. Рут долго ахала возле картин, а Чак придирчиво разглядывал рыцарские латы, показавшиеся ему «мелковатыми», но никто не заметил клавесина, приласканного Майклом. Прошли мимо, а он так и остался в безмолвной ненужности – неуклюжий ящик, набитый струнами.
Поскольку Рут планировала на следующий день возвратиться домой, было решено устроить грандиозный ужин при свечах, для которой компания придирчиво выбирала комнату. Они остановили выбор на кабинете – здесь тоже имелся солидный камин, стеклянные двери на огромный балкон, а ряды книг до потолка и портреты солидных джентльменов на стенах вряд ли были способны превратить вечеринку в научное заседание.
– Да, безумная роскошь! – вздыхала Рут, рассматривая поистине музейную экспозицию.
– А как тут насчет удобств? – поинтересовался равнодушный к историческим памятникам Чак. – Мне б помыться…
С помощью дворецкого ванная нашлась, причем шикарная и в безупречном состоянии, не считая отсутствия полотенец и парфюмерии. Но и они появились, доставленные в избытке расторопной девушкой.
– Меня зовут Труда, я была горничной баронессы Клавдии, – представилась она Дикси. – Мне необходимо знать, будет ли хозяйка и ее гости ночевать здесь и где приготовить спальни.
– Спасибо, Труда. Завтра я побеседую со всей прислугой и мы решим кое-какие вопросы. А пока оставим все как есть. Будь добра, приготовь три спальни и немного прибери в кабинете. Мы собираемся там поужинать.
Из ванной доносился шум воды и голос Чака, исполнявшего «Санта-Лючию».
Дикси заглянула к нему.
– Мы с Рут прогуляемся по саду, пока здесь все приберут. Присоединяйся, когда отмоешь бензин, – она полила на взъерошенные волосы Чака шампунь и хотела уйти, но он поймал ее за руку.
– Больше всего в жизни боюсь, когда мыло попадает в глаза. Японская пытка! Но даже в таких обстоятельствах я готов крепко обнять вас, маркиза.
По мученическому лицу Чака стекала мыльная пена, придавая ему сходство с выколовшим глаза Эдипом, а руки крепко ухватили даму. Дикси удалось вывернуться и выскользнуть за дверь.
– Ждем тебя у реки, страдалец.
«Ай, да Чаки! Он из породы тех героев, что предавались любимому делу под рушащимися стенами Помпеи, доставив радостные минуты грядущим археологам. Но что же происходит с тобой, Дикси?» Догадка ослепила ее: конечно, это именно так! Затеянный пикничок – всего лишь «дымовая завеса», скрывающая от ищеек «фирмы» нежную, уязвимую, душераздирающую правду – ее подлинное чувство к Майклу. Вакханалия с Чаком и Рут – пошленькая фальшивка с развратным душком, которую получат мерзкие вымогатели.
Сладкое чувство мщения вдохновило Дикси. Она мчалась вниз по выщербленным, поросшим лопухами каменным ступеням, мимо невозмутимо-равнодушных статуй, беседок, увитыми плющом, мимо рядов лохматого кустарника, клумб, сохранивших воспоминания о затейливой фантазии садовника. Ступени, пролеты, вазоны – быстрей, быстрей, спасаясь от мучительных мыслей, жалящих словно осы…
– Эй, за тобою гонится осиный рой? Прихвати-ка меня, красавица! Рут со смехом присоединилась к Дикси и, пролетев решетчатый тоннель, сплошь покрытый ковром вьющихся роз, они врезались в спускающийся к реке луг. Соломенные шляпки на лентах вспорхнули за спинами – они кружились, взявшись за руки, проскальзывая взглядом карусельную панораму изогнутого берега, голубой водной глади, лесов, холмов, июньского бледного неба, уже наливающегося предзакатной желтизной… И рухнули в траву, переводя занявшийся от восторга дух…
– Как здорово, что я прихватила шляпки! Костюм значит так много – создает колорит, настроение, даже меняет что-то внутри… Я чувствую себя героиней Ватто – розовогрудой жеманницей, готовой отдаться козлоногому Фавну – а ведь только от этой атласной ленточки! – часто дыша сообщила Рут.
– А я уже начинаю ощущать ответственность хозяйки, подмечая разрушения. Превращаюсь в этакую мощную старушенцию с усиками, муштрующую по утрам прислугу и каждый вечер пересчитывающую фамильное серебро…
– Богатая, свободная… Пора обзавестись мужем… – размышляла Рут, глядя в небо. – И знаешь, я уже подобрала кандидатуру: кузен, твой русский кузен!
Дикси вскочила, встряхнула ее за плечи:
– Не смей лезть в мою жизнь, слышишь!
– Ох, извини. Оказывается это серьезной. – Поднялась, отряхивая свои шелка, Рут.
– Э– гей, – вот и я, девочки! – размахивая полотенцами, к подругам несся Чак. Он был в одних трусах, явно рассчитывая окунуться. – Вы что, еще не плавали? Зря – место сказочное. Экологически чистое.
В доказательство он расплющил слепня у себя на щиколотке.
Они подошли к воде и замерли от умиления: к овальной запруде спускались каменные ступени, под склоненными ивами, в прибрежной темной воде желтели кувшинки. Не успела Рут сочинить что-нибудь элегическое, как мощное тело Чака, поднимая снопы брызг, разбило зеркальную гладь. Он плавал, нырял, фыркал, не переставая манить дам.
– Ну что, «розовогрудая жеманница», козлоногий Фавн ждет тебя. – Подмигнула подруге Дикси. Вакханалия начинается! Живее в воду, я присоединюсь к вам.
Рут сбросила платье и трусики (в бюстгальтере она не нуждалась) и, небрежно скручивая на макушке волосы, стала медленно входить в воду.
«Ай, да закомплексованная ледышка! – изумилась Дикси, – верно говорят: в тихом омуте черти водятся».
Одним прыжком преодолев расстояние, Чак схватил белокожую речную нимфу сильными волосатыми руками. На мгновение они оба ушли под воду, а когда вынырнули, испуганный визг Рут гласил мирную окрестность.
Дикси присела на деревянную скамью, отполированную до блеска с одного края – видимо, дерево хранило след легкого задика баронессы, любившей посиживать здесь в предзакатные часы. Наследнице Клавдии фон Штоффен сразу стало ясно это, потому что именно отсюда открывался великолепный вид на опускающееся за холмы солнце. Поверхность реки покрылась оранжевыми отсветами, весь воздух насытился почти осязаемой солнечной пылью, вызолачивающей все вокруг – деревья, песок, стены гордо возвышающегося на пригорке дома, сложенные на коленях руки Дикси с наспех собранным букетиком ромашек и тела тех, двоих, что подобно мифологическим персонажам резвились в темной воде запруды. Мокрые волосы покрывали тело Рут до пояса, в маленьких торчащих грудях было что-то девственное, непорочное. Она казалась особенно нежной и чуть ли не прозрачной рядом с бронзовым Чаком.
Игры распалившейся парочки становились слишком занимательными, чтобы равнодушно наблюдать со стороны. А присоединиться к ним Дикси совсем не хотелось.
– Жду вас за ужином! – махнула она букетиком и не оборачиваясь, начала восхождение к дому.
