Текст книги "Первая заповедь блаженства"

Автор книги: Людмила Дунаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава 11. Разлука

– Спокойно, мужики, спокойно, – сказал Дядя Фил, бросив деревянную лопату в пустую тачку.

Развернув тачку, доктор покатил её прочь от навозной кучи. Тачка сильно грохотала по неровному асфальту, так что, больше доктор ничего не сказал, пока мы все вместе не вошли в конюшню. Дядя Фил остановился у ближнего денника и открыл тяжёлую дверь, на которой висела табличка: «Паладин. Добрый – Плясунья. Орловская рысистая порода».

В открытую дверь сразу же выглянула приветливая серая морда. Поэт рассеянно погладил коня и спросил:

– Так это правда, или нет?

– Неправда, – услыхали мы уже из денника.

– Но Эс… то есть, доктор Томмсааре сказал, что…

– Доктор Томмсааре в последнее время неважно себя чувствует и поэтому немного погорячился, – сказал Дядя Фил, сгребая лопатой грязные опилки. – Пока что нас никто не закрывает…

– Вы сказали «пока что»! – прицепился Юра. – Почему?

– Тебе-то какое дело? – проворчал Дядя Фил, вываливая в тачку полную лопату навоза. – Тебя уже выписали!..

– Мы волнуемся за Илью! – заявили Миша с Васей.

– Да, Каарел прав, вы уже поправились, – вздохнул Дядя Фил.

Он бросил лопату и встал в дверях денника во всей красе: потное лицо, всклокоченные волосы, в бороде – соломинки. Зеленоватый медный крест на толстом гайтане качался поверх застиранной тельняшки. Галифе в заплатках, кирзачи в дырочках. Из кармана, естественно, торчал запасной – пугательный – ремень.

– В общем-то, вы не зря за него волнуетесь, – признался Дядя Фил. – У нас действительно появились проблемы. И если лечебницу закроют, тех, кого не заберут родители, отправят в обычный интернат…

– Это плохо? – насторожились друзья.

– Чего уж хуже! – криво усмехнулся доктор. – В интернатах работают выпускники таких же интернатов, сами неудавшиеся вундеркинды. Вы представляете себе, что это такое?

Мы не представляли.

– Но кому вдруг понадобилось закрывать лечебницу? – спросил Миша. – Разве мы кому-то мешали?

– Значит, мешали, – буркнул доктор. – Мир, к сожалению, таков, что, если кто-то где-то живёт счастливо, это обязательно кому-то мешает…

Дядя Фил вздохнул и потёр руками и без того красное лицо.

– Но вы не переживайте, – сказал он. – Мы сделаем всё возможное, чтобы Илья не попал куда не следует. Конечно, это будет сложно, но мы постараемся… Ладно, идите-ка домой. Только умоляю, не терзайте расспросами Каарела: он и так места себе не находит…

Мы не стали никого терзать. Мы сидели и ломали головы, изобретая способ избежать полной разлуки. Но так ничего и не придумали. Друзья, конечно, оставили мне свои электронные адреса, но скорее просто так, на добрую память: связаться по Сети у нас не было никакой возможности.

– Интернаты не входят в общую Сеть, – просвещал нас Юра, – поскольку являются принудительно-исправительными учреждениями, как и тюрьмы. Допуск в их локальную сеть может быть разрешён лицам, достигшим совершеннолетия и только по очень веским причинам…

– А если не вы мне, а я вам позвоню? – спросил я.

– Обратная связь действует только при наличии доступа, – вздохнул Юра. – Мои родители отключили его ещё вчера, сразу после звонка Ольги Васильевны. Они до смерти боятся, что кто-нибудь случайно узнает, где я был, поэтому постараются замести все следы. Мне велено говорить, что я поправлял здоровье на озере Байкал в гостях у троюродной бабушки…

Юра достал из кармана дискету и показал нам.

– Моя легенда. Передали через Ольгу Васильевну. Велели выучить наизусть до отъезда. Вся информация о бабушке и о местности: география, флора, фауна… Даже песня про «Славное море, священный Байкал»…

– А я жил в Санкт-Петербурге, – Вася вынул точно такую же дискету. – В городе великих писателей. Посетил, разумеется, все театры… Да, похоже, придётся как следует напрячь мозги…

– Надо же, – тоскливо усмехнулся Миша, похлопывая себя по карману. – Мы с тобой, Вась, оказывается, земляки. Я вот из Эрмитажа практически не вылезал. Придётся сделать кучу набросков…

Идиотские задания отняли у нас несколько дней дружбы! Несколько последних дней… В день прощанья мы с Эстонцем стояли у калитки и смотрели, как повозка, запряжённая серым Паладином, катится прочь по широкой аллее. На козлах угрюмо скрючился Дядя Фил. Заплаканные ребята махали мне до тех пор, пока повозка не скрылась за поворотом…

Я вцепился в забор, чтобы не броситься вдогонку.

– Я самый несчастный человек на свете! – в отчаянии всхлипнул я.

– Хм, – сказал Эстонец, как мне показалось, с сомнением.

Я гневно обернулся… Доктор стоял с закрытыми глазами и держался рукой за горло, словно у него там что-то застряло. Потом он повернулся и, пошатываясь, побрёл в корпус. Кое-как вскарабкавшись на крыльцо, споткнувшись на пороге и чуть не упав, он скрылся за дверью.

Поздно вечером, когда все пациенты уже легли спать и видели десятый сон, я сидел за кухонным столом, роняя слёзы в давно остывший чай. Напротив меня сидел Эстонец. Неподвижный, словно замороженный. Мы сидели так с самого ужина. Молча.

Но, когда часы пробили одиннадцать, Эстонец вдруг подал голос.

– Никогда к этому не привыкну, – сказал он.

Я его понял. Невозможно привыкнуть к расставанию. Я никогда не привыкну к тому, что друзья больше не сидят рядом со мной за столом, я не смогу смотреть на их пустые кровати… Мои распухшие глаза зажмурились сами собой, выдавливая слёзы: они закапали в чай с новой силой.

– У меня тоже были друзья, – промолвил доктор спустя ещё четверть часа.

«Да, я что-то такое слышал», – хотел ответить я, но не смог и просто кивнул. Доктор снова замолчал. Я поднял голову. Эстонец держал в руках листок плотной бумаги и смотрел на него своим отрешённым взглядом. Под горестным отупением во мне слегка шевельнулось любопытство. Доктор поманил меня к себе, и я пересел на стул рядом с его креслом.

– Это всё ваши друзья?! – воскликнул я, увидев на сравнительно небольшой фотографии целую толпу народа, человек пятьдесят, не меньше.

Эстонец кивнул и начал рассказывать о каждом по порядку. Я не очень вникал в его рассказ: понял только, что здесь были и европейцы, и американцы, и даже японец. Имена всех народов мира текли мимо моих ушей негромкой музыкой, сливаясь с тиканьем старинных часов.

Я подумал, что мне тоже надо сделать бумажные копии наших с ребятами фотографий. Тогда не нужно будет то и дело бегать к компьютеру. И я смогу увидеть друзей когда захочу… Да и потом, мы же расстались не навек! Рано или поздно я вырасту и выйду из лечебницы. Я найду ребят, и мы снова будем дружить…

– А вот Тийна, – сказал Эстонец, и я встрепенулся; на снимке сестрёнке доктора было не больше десяти лет.

Маленькая Тийна, широко улыбаясь, обнимала за талию темноволосую девушку, стройную и красивую. Впрочем, на этой фотографии все – и юноши и девушки – были стройны и красивы как на подбор. Но ни на ком взгляд Эстонца не задержался так долго, как на старшей подруге Тийны.

– Настенька, – прошептал доктор.

– Это и есть она… ваша девушка? – осенило меня.

Наверно, я сказал что-нибудь не то. Эстонец замолчал и спрятал фотографию за пазуху. Потом доктор встал из-за стола, делая вид, что хочет налить себе чаю.

– Очень хорошая фотография! – я ринулся исправлять положение. – Удивительно, я не думал, что у человека может быть столько друзей… А почему вас на ней нет?

– Я фотографировал, – не оборачиваясь, буркнул Эстонец.

– Вы… не сердитесь, – попросил я: мне вдруг снова стало тоскливо. – Пожалуйста…

Эстонец оставил в покое чашку и повернулся ко мне.

– Мне стыдно, – заявил он, избегая моего взгляда. – Я не умею держать себя в руках. Тебе, наверно, это неприятно. Я был излишне эмоционален.

На мой взгляд, он был не более эмоционален, чем обычно, то есть, чуть живее, чем мраморная статуя. Я не знал, что сказать, поэтому промолчал. Несколько минут протекли в тишине. Потом доктор снова достал фотографию, взглянул на неё и бережно спрятал обратно.

– Они все погибли, – сказал он.

…

Оказывается, рояль может плакать так, словно у него есть сердце! Странно, что я не замечал этого раньше, хотя меня заставляли слушать музыку даже во сне… Я стоял под дверью, прижав ухо к замочной скважине, и моя решимость крепла с каждым мгновением. Проникновенный заключительный аккорд окончательно убедил меня в том, что я был прав, придя сюда. Я постучал в дверь.

– Илья? – удивилась, вставая из-за инструмента, Анна Стефановна. – Вот так встреча!.. Ну, здравствуй, заходи. Ты просто так или по делу?

Я промолчал. Я стоял и смотрел на госпожу Майер, потому что мне вдруг снова показалось, что мы были с ней знакомы давным-давно, ещё до больницы. Но ведь этого не могло быть! И тем не менее… Анна Майер… Откуда я вас знаю?..

– Что же ты молчишь? – удивилась Анна Стефановна.

Я стряхнул с себя оцепенение и, решив, что загадки подождут, перешёл к делу.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал я. – Знаете, мне пришла мысль, что я, наверно, просто не умею играть. Пожалуйста, научите меня!

Совершенно неожиданно лицо госпожи Майер утратило приветливое выражение. Анна Стефановна выпрямилась и скрестила руки на груди.

– Это тебе зачем? – весьма прохладно спросила она.

Я опешил. Я ожидал совсем иной реакции…

– Видите ли, – растерянно забормотал я, – мне приходится играть балеринам, но у меня ничего не выходит. Все недовольны, и Ка… то есть, господин Томмсааре тоже, хоть он и молчит. Я, конечно, могу всё бросить, но другого концертмейстера у него нет… А я очень хочу ему помочь. Я понимаю, это для вас неожиданно, ведь раньше мне было всё равно, но теперь…

– Это правда? – Анна Стефановна всё ещё смотрела на меня недоверчиво.

– Анна Стефановна, ну что вы на меня так смотрите?! Вы же психиатр! Неужели, вы не видите, что я не вру?! – взмолился я.

– Я не психиатр, Илюша, – Анна Стефановна, вроде, немного успокоилась. – Я музыкант. В нашей лечебнице настоящих врачей двое: Ольга Васильевна и доктор Кузнецов. А я, как и многие другие, имею лишь свидетельство об окончании курсов первой медицинской помощи…

Я был потрясён.

– А доктор Томмсааре – неужели, он тоже не врач? Но как же он смог нас вылечить?

– Чудом, – улыбнулась Анна Стефановна; я не понял, шутит она или говорит серьёзно. – У нас тут много чудес происходит… Ну что, будем заниматься?..

Как оказалось, я пришёл очень вовремя. В тот же день господин Томмсааре объявил мне, что кружок хореографии откроется уже через неделю. Вид у доктора бы похоронный – как обычно, в последнее время. Я тешил себя мыслью, что он воспрянет духом, когда услышит мою новую потрясающую игру…

Но Анна Стефановна что-то не торопилась восторгаться моими успехами.

– Илья, о чём ты думаешь, когда играешь? – спросила она на одном из уроков. – Такое впечатление, что у тебя перед глазами не ноты, а Сертификат Гениальности!

Сертификат Гениальности… Давненько я не видел Шоу Вундеркиндов!.. Когда-то я был уверен, что рано или поздно приму в нём участие, а теперь так удивился, что не сразу нашёлся с ответом. Анна Стефановна истолковала моё молчание по-своему.

– Так-так! – нахмурилась она. – Я, всё же, была права! Вы пришли ко мне не потому, что хотели помочь господину Томмсааре…

– А почему? – удивился я.

– А потому, – буравя меня взглядом, ответила госпожа Майер, – что узнали: нашу лечебницу… скажем так, пригласили принять участие в ежегодном Шоу Вундеркиндов. Вот только интересно, кто же из врачей проболтался об этом пациенту?!

– Анна Стефановна! – воскликнул я. – Вот вы же и проболтались! Я впервые об этом слышу!

– Не верю! – Анна Стефановна скрестила руки на груди и отвернулась. – А, впрочем, всё к лучшему. Мне велено прислать на Шоу своих учеников. Новеньких брать нельзя, старых жалко. А ты вполне подойдёшь. Ты играешь, как механическое пианино. Так что, на шоу, среди других одарённых деток, ты придёшься ко двору!

Ух, как же я рассердился! Наверно, мои чувства очень ярко отражались на моём лице. Даже доктор Томмсааре при виде меня вышел из оцепенения и спросил, в чём дело. Я рассказал. Эстонец, выслушав меня, вскочил с кресла, чуть не опрокинув обеденный стол, ринулся к себе в комнату. Я услышал, как он вызывает по сети Анну Стефановну.

– Майер, вы не посмеете! – услыхал я его гневный голос. – Я никуда не пущу Илью!

– А я, Томмсааре, ни за что не пущу Наталью! – огрызнулась в ответ Анна Стефановна. – Зачем вы её выбрали?!

– Вы знаете распоряжение!

– Между прочим, лучшая в вашем классе вовсе не Наталья, а Тийна!

– Не трогайте мою сестру! Её это не касается!

– Как это не касается?! – вмешался грозный голос включившейся в дискуссию главврача Ольги Нечаевой. – Касается, ещё как! Мы не можем рисковать! Вы же знаете: мы висим на волоске! Мы должны доказать, что имеем право на существование! И мы пошлём лучших из лучших!

– НЕТ!

– Мы ничего не сможем доказать! Они уже решили нас закрыть! Мы просто выставим бедных детей на посмешище!..

– Ещё ничего не известно! Это наш последний шанс! Между прочим, ко мне поступило распоряжение прислать на шоу вас, Анна Стефановна, и вас, Каарел, и вас, доктор Кузнецов!

– Я-то тут причём?! – раздался голос Дяди Фила. – Идите вы, не поеду я никуда!

Врачи разругались до того, что перестали друг с другом разговаривать. Через недельку-другую они, конечно, помирились, но лучше от этого не стало. Словно тяжёлая чёрная туча нависла над нами. Даже погода изменилась: похолодало, зарядили мелкие, унылые затяжные дожди…

Анна Стефановна, разобравшись, наконец, в чём дело, чуть ли не со слезами просила у меня прощения. Говорила, что просто нервы не выдержали.

– Но неужели я действительно так плохо играю? – уныло поинтересовался я.

Она вздохнула:

– Ты не расстраивайся, в конце концов, не это в жизни главное…

Тийна так не считала.

– Мы должны отстоять нашу лечебницу, – говорила она. – И на этом шоу мы должны быть лучшими!

Все ребята, которых отобрали для поездки на «позорище» (так Анна Стефановна называла Шоу Вундеркиндов), были согласны с Тийной. И чем больше падали духом наши учителя, тем сильнее становилась наша жажда доказать им нашу любовь, а там – кто знает! – может быть, и победить…

Глава 12. На гастроли в преисподнюю

Условленный день настал. Рано утром мы, те, кто должен был ехать, стояли вместе с толпой провожающих перед Главными Воротами и ждали врачей. Они появились через четверть часа. Мы с удивлением глазели, как из повозки, запряжённой серым Паладином, выходит красивый мужчина в смокинге и подаёт руку прекрасной даме в вечернем платье. Минуту спустя мы признали в этой паре доктора Кузнецова и Анну Стефановну.

Дядя Фил, аккуратно причёсанный, с ровно подстриженной бородкой, казался не то графом, не то академиком. Анна Стефановна, сверкающая драгоценностями, выглядела по меньшей мере герцогиней. А вот господин Томмсааре каким был, таким и остался, разве что сменил свой затрапезный балахон на новый, без заплаток.

У главврача Ольги Васильевны были откровенно заплаканные глаза. Она не стала выходить из повозки. Госпожа Нечаева, наверно, хотела произнести напутственную речь, но вместо этого снова заплакала.

– Вот, посылаю вас, как овец к волкам, – произнесла она, вытирая слёзы совершенно мокрым платком.

– Да ладно тебе, Оленька, – проговорил Дядя Фил. – Не бойся. Не такие уж мы и овечки!..

Ольга Васильевна встревожено посмотрела на него и погрозила пальцем:

– Филипп!..

– А что я? – великолепный доктор развёл руками. – Постараюсь обойтись без жертв и разрушений, так уж и быть… Только пусть они первые не лезут!.. Да вот и Каарел всегда за мной присмотрит…

– Ну ладно! Долгие проводы – лишние слёзы… С Богом!..

Ворота бесшумно разъехались в стороны. Нашим взорам открылась поросшая травой лесная дорога…

– Вот интересно, – сказал я идущей рядом Тийне. – Два года назад, когда меня везли по ней, мне казалось, что я еду в тюрьму…

– А теперь тебе кажется, что ты покидаешь родной дом, – кивнула Тийна.

– Но ведь мы вернёмся! – сказал я. – И всё будет хорошо… Обязательно!..

Мы не спеша шли по лесу. Иногда кто-нибудь, забыв, куда мы идём и зачем, сворачивал с дороги по грибы. Наконец, мы вышли на шоссе. У меня слегка закружилась голова: я совсем отвык от шума и скорости автомагистрали. Неподалёку от того места, где наша дорога выходила на шоссе, стоял небольшой синий автобус. При виде него Тийна вдруг покачнулась и схватилась за меня.

– Что с тобой?! – перепугался я, поняв, что она теряет сознание; я осторожно усадил её на траву.

– Пропустите! – к нам сквозь толпу проталкивались врачи.

Эстонец тяжело уселся рядом с сестрой.

– Может, не поедешь? – с надеждой спросил он.

– Нет, – прошепталаТийна. – Я должна… Я должна, наконец, преодолеть свой страх…

Но, едва взглянув на автобус, она снова побледнела, как лепесток ромашки.

– Ты не поедешь! – заявил Эстонец.

– Пускай едет!

Все обернулись. Из лесу тихо вышла Надежда. Она посмотрела на нас и скорбно улыбнулась Эстонцу:

– А не то, кто же привезёт тебя обратно?

Анна Стефановна вздрогнула.

– Надюша, что же вы нас пугаете? – пролепетала она.

– А вы не бойтесь, – сказала Надежда. – Кирюша у нас святой!..

Сказала – и ушла обратно в лес. Дядя Фил с тяжким вздохом открыл походную аптечку.

– Ехать три часа, – бормотал он, набирая в шприц лекарство. – Сделаю три кубика, пожалуй… Как раз проснётся к приезду…

Эстонец жалобно смотрел на него, а я отвернулся, чтобы не видеть, как игла вонзится в тонкую руку Тийны…

Через пару минут девушка сонно поднялась с травы, и Дядя Фил повёл её к автобусу. Мы пошли следом.

Автобус был чудной: я даже увидел рулевое колесо на том месте, где у обычных рейсовых автобусов располагается бортовой компьютер. Понятное дело: для нас пожалели хорошую машину, послали переделанную из старья…

– Добро пожаловать, сладенькие! – мерзко, по-старушечьи проквакал автобус, и я сразу узнал: то был голос молодящейся ведущей Шоу Вундеркиндов. Раньше, ещё когда я был чудо-ребёнком, этот голос меня не коробил, а теперь аж затошнило.

– Устраивайтесь поудобнее, лапоньки мои, – продолжал автобус. – Напоминаю вам, что в салоне запрещается: бегать, кричать, курить, громко смеяться, громко болтать, петь, танцевать…

– Каарел, ты можешь заткнуть эту дуру? – негромко спросил Дядя Фил.

Эстонец посмотрел на пульт управления – он был закрыт крышкой и запломбирован. Доктор Томмсааре покачал головой.

Наконец, под аккомпанемент мерзкого голоса все пассажиры заняли свои места, автобус закрыл двери и тронулся. Сначала я смотрел в окно, но за ним не было ничего интересного, кроме мчащихся автомобилей и сплошного леса вдоль обочин.

Происшествие с Тийной наполнило мою душу смутным предчувствием несчастья… Остальные пассажиры тоже выглядели встревоженными, а кто-то был явно напуган. Я посмотрел назад. В хвосте салона, на диване, свернувшись в клубок, лежала Тийна. Мне почему-то показалось, что она не спит. Я встал со своего места и перебрался к ней.

Она действительно не спала. Когда я подошёл, она повернула ко мне лицо с крепко зажмуренными глазами.

– Кто это? – спросила она.

– Это Илья. Можно здесь присесть?

– Только тихо: Каарела разбудишь!

Я взглянул на Эстонца, сидевшего в ногах у Тийны. Он спал, откинув голову на спинку дивана.

– Кому из вас укол сделали? – хихикнул я.

– Не смешно, – отрезала Тийна, не открывая глаз.

– А почему ты боишься автобусов?

– Давай о чём-нибудь другом, умоляю!

Бедная Тийна съежилась ещё больше и прижала ладони к глазам. Ругая себя за глупость, я принялся выискивать повод для разговора и снова посмотрел на Эстонца.

С левой руки спящего доктора свешивались длинные верёвочные бусы – чётки. Обычно Эстонец не выставлял их напоказ, а носил, намотав это странное украшение на запястье. Всё-таки, вы немного пижон, господин Томмсааре. Впрочем, с балетными это бывает… Я вдруг кое-что вспомнил.

– А почему Надежда назвала его Кирюшей? – спросил я.

– Потому что его зовут Кирилл, – отозвалась Тийна. – Мы же сэту. Бабушка крестила нас в православной церкви, у нас обычные православные имена…

– А почему же он тогда Каарел?

– Это его в приюте переименовали. Когда бабушка умерла, нас с ним отправили в приют в Таллин. Мне тогда было полтора года…

– А как же он в балет попал?

– Педагоги пришли в приют, посмотрели детей, и его выбрали… Сказали, что данные хорошие…

– Правда? – недоверчиво произнёс я. – Но ведь он такой…

– Какой? – зевнула Тийна; видимо, наш разговор немного отвлёк её, и она начинала засыпать.

Я не стал уточнять насчёт не очень-то балетной фигуры Эстонца. В конце концов, в детстве он мог и не быть толстым…

– А как твоё настоящее имя? – спросил я.

– Татьяна, – ответила Тийна и заснула.

Глядя на неё, я тоже начал клевать носом и вскоре задремал. Мне показалось, что спал я совсем недолго. Но, когда проснулся, автобус больше не двигался, салон заливал тусклый свет «дневных» ламп. Тийна протирала заспанные глаза.

– Приехали, – сказал, наклоняясь надо мной, Эстонец.

Мы вышли из автобуса и оказались в огромном ангаре, где стояло по меньшей мере пятьдесят роскошных пассажирских лайнеров, среди которых наш казался металлоломом. Оглядев ангар, я сообразил, что мы, скорее всего, находимся под землёй. К нам уже бежал какой-то молодой человек в черном костюме.

К лацкану его пиджака был приколот бутон алой розы. Подмышкой он держал папку-ноутбук.

– Скоренько, скоренько! – кричал он нам. – Строиться! Времени нет!

Подбежав к нам, он завёл за ухо прядь белокурых волос и открыл ноутбук.

– Так, вы у нас идёте последними, – мурлыкал он. – Так сказать, на закусочку… Чудненько! Проведём перекличку.

Когда перекличка благополучно завершилась, молодой человек захлопнул ноутбук и, резво подскочив к Эстонцу, потрогал его волосы. Эстонец отшатнулся.

– Прелестненько, – проворковал молодой человек, – прямо настоящий блондин… Что за красочка?

– Йа ннэ поннимаат, – холодно отозвался господин Томмсааре.

– Прибалт? – молодой человек обернулся к Дяде Филу.

– Причудец, – объяснил тот, не скрывая злорадной усмешки.

– А… прекрасненько! А теперь живенько, живенько, ножки в ручки, все за мной! Внимание, приготовиться, веду последних! – сказал он алой розе.

– На сцене вести себя тихо, – обратился он к трём врачам, уже без сюсюканья, – Метресса сама вас представит. Метресса – Магистр Клуба Знатоков, у неё семь хрустальных сов, она всё про всех знает!

Нас толпой загнали в грузовой лифт, я успел увидеть на табло, что сейчас мы находимся на минус восьмом этаже. Молодой человек нажал кнопку минус третьего.

Когда лифт остановился, нам – детям велели выходить. Дядю Фила, Анну Стефановну и Каарела молодой человек повёз дальше. Мы только и успели, что обменяться отчаянными взглядами, пока дверь лифта закрывалась…