Текст книги "Вершинные люди"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Он пригласил меня сесть.

Я немного помолчала, а потом медленно и спокойно рассказала о себе, кем являюсь и как сюда попала, подчеркнула, что я молодой специалист, только что с университетских аудиторий, и мне нужна работа всего на два года. Поведала все наши с мужем беды и скитания, попросила помочь.

– Я все ваши грехи отмолю, клянусь. Только помогите, и вам все простится, – сказала я под конец, не подозревая, что этот аргумент оказался наиболее сильным из всех прежних.

Грехи у Григория Ивановича были, и он, как человек высокой нравственности и большого сердца, мучился ими и о них не забывал. Не хочу повторять то, что знаю не из первых рук. Скажу лишь, что эти тайны теперь, с дистанции времени, кажутся смешными и нелепыми, но тогда, когда участники событий были молоды и еще только росли и утверждались в жизни, любая мелочь имела значение. А тем более не мелочь, такая, например, как внебрачный ребенок.

– Вы давно в Костополе? – насторожился Григорий Иванович, видимо, полагая, что я что-то слышала о нем, что-то знаю и на что-то намекаю, коль говорю о грехах.

– Со вчерашнего вечера.

– Отлично, – он с облегчением вздохнул. – Что вы умеете делать?

– Если честно, то практически ничего, хотя по идее должна уметь писать формулы, объяснять другим сложные научные теории и немного чертить.

– Вы могли бы работать в конструкторском бюро?

– Думаю, да. Как раз этому я успела научиться в очень солидном учреждении.

– А преподавать в техникуме?

– Это точно смогу.

– К сожалению, техникум у нас маленький и полных ставок в нем нет. Все преподаватели работают исключительно по совместительству.

– А кто требуется?

– Преподаватель сопротивления материалов и теоретической механики, – сказал Григорий Иванович, – ну еще немного мы бы доплачивали за заведование. Нам нужен заведующий по учебной работе, – пояснил он. – Никто не хочет заниматься писаниной и составлением отчетов. Взялись бы?

– Да, и с большим воодушевлением.

– Тогда… – Григорий Иванович что-то прикинул про себя, взял трубку, кому-то позвонил… Продолжил: – Вы можете подойти к концу дня? Часика в три, например? Мне надо посоветоваться.

Несмотря на то что я вышла с предприятия еще без определенного ответа, у меня появилась надежда на положительное решение моего вопроса, и мне было что рассказать мужу. Я направилась к нему на КПП.

В три часа я попала то ли на небольшое совещание, то ли на смотрины. В кабинете Григория Ивановича собрались, как я позже узнала, начальник конструкторского отдела, директор техникума, заместитель директора по производству и начальник отдела кадров.

Все произошло очень быстро: меня попросили еще раз представиться, а потом Григорий Иванович спросил присутствующих, согласны ли они с его решением взять меня на работу в конструкторское бюро и по совместительству в техникум на должность завуча и преподавателя сопромата и теормеха. Все были согласны.

– Так вот, – сказал Григорий Иванович, обращаясь ко мне, – мы зачислим вас в конструкторский отдел, он у нас располагается в корпусе механического цеха, на втором этаже. Завтра выходите на работу, на проходной вас встретят и проводят. Завтра же и заявление напишете. А сейчас не теряйте времени, бегите домой обустраиваться.

Я поблагодарила все и вышла.

Полтора года, проведенные в этом коллективе, были прекрасной песней. Всех своих тамошних сотрудников я помню с большой симпатией, вижу их милые лица, улыбки, помню их шутки. Они не просто приняли меня хорошо, но были искренне внимательны, дружелюбны, пытались помочь, разделить трудности временного пребывания в чужом краю.

Ну вот только один пример их радушия: на следующий день меня встретили на проходной и провели в КБ, а там уже все собрались и ждали встречи со мной. Начались расспросы: кто я, откуда, как мне тут показалось, и так далее. Выслушав мой рассказ о первом вечере в их городе, о том, как я в пальто обметала стены квартиры веником, как воровала ведро и дрова, как голыми руками засыпала уголь в печку, а потом умылась снегом посреди ночи, старший инженер отдела, его имя Александр Михайлович, нахмурился и задумался. А к концу дня принес совок и кочергу – только что изготовленные в механическом цехе, еще теплые.

– Это вам, – смущенно сказал он, – чтобы вы не засыпали уголь в печку руками. Я знаю, что такое приехать из городской квартиры в дом без удобств. Всего сразу ведь не купишь, – от растроганности у меня на глазах чуть не выступили слезы, не знаю, как я превозмогла себя.

В костопольский период жизни у нас с мужем многое было впервые. Впервые мы жили отдельно, в своей квартире, однажды впервые вызвали такси и поехали в Ровно, чтобы пойти в ресторан и поесть цыплят табака, впервые купили холодильник – «Саратов», самый маленький. Но как мы ему радовались!

После полугода работы я впервые пошла в бухгалтерию и взяла справку о заработной плате – хотелось купить телевизор, пусть и в кредит. Мы с Юрой страдали, находясь в окружении чужой культуры, скучали по дому, любимой атмосфере, по толстым литературным журналам. Конечно, мы были заняты неустроенным бытом, да и работа забирала много времени: все вечера я проводила то в техникуме, то за подготовкой к занятиям, а Юра пропадал в нарядах, приходя же домой, старался восстановить силы. И все же каждый день удавалось бы хоть на полчаса включить телевизор и почувствовать себя по-настоящему дома. Дома! Мы долго выбирали, какой взять, наконец, купили симферопольский «Крым» – цветной. С необыкновенным трепетом включили его, и сразу же на экране возникла Мария Пахомова и зазвучала ее песня «Ненаглядный мой». Телевизор стал для нас ниточкой, связывающей большой мир с этим лесным уголком, отгороженным от всех и замкнутым на самом себе – так нам казалось в той изоляции.

Впервые мы гуляли на свадьбе у моего сотрудника – в полесской глуши, где пили пшеничный самогон и ели домашние колбасы. Дома в тех хуторках отступали друг от друга метров на триста, да и собирались малыми группами – по несколько штук. Раздолье было – невиданное!

Впервые мы были в лесу, где видели и собирали анемоны, которые местные жители называли коноздрями. Мы встретили там живую лису, еле уклонились от укуса ядовитой змеи медянки, познали вид и вдыхали запах цветущей земляники. Позже собирали ее, а также чернику и грибы. Из черники мы наварили целебного варенья, а потом не смогли забрать с собой и оставили соседке. Впервые мы с Юрой заблудились в лесу и бродили почти целый день, пока неизвестно как вышли на околицы Костополя. И Юра тогда успел вечером заступить в наряд, хотя падал с ног от усталости.

Впервые я говорила со старушками, пережившими войну, и они показывали мне свои спины, превращенные в сплошные рубцы, – так их били бандеровцы, выходящие из схронов еще и в начале 50-х годов и требующие еды и одежды.

– Бандиты это были, детка, сущие бандиты. И не верь никому, если скажут, что их поддерживал народ, – говорила теща одного старшины из роты химзащиты.

– Скольких мужчин они загубили, еще подростками угнав в лес и исковеркав им судьбу! Будь они прокляты, – сокрушалась санитарка в стационаре гинекологии, где мне пришлось лечиться.

И в Костополе я впервые забеременела, приняв эту новость с сильнейшим огорчением. Придя домой от врача и рассказав мужу о случившемся, я всю ночь напролет проплакала, прорыдала навзрыд. Из опыта жизни в родительской семье, когда там появилась моя племянница, покончившая с моим отрочеством и молодостью моих родителей, когда подростком мне пришлось жестоко недосыпать и нянчить ее, я очень хорошо представляла, сколько сил и времени заберет от меня ребенок, теперь уже навечно, навсегда, неизбавимо, неисправимо, неотвязно навешенный на меня. А мой любимый муж при этом будет жить прежней жизнью, и чувствовать себя брошенным. О нет, нет! В моем воображении вставали виды нашего города, широких улиц, тенистых скверов, залов кинотеатров, ночных огней, которые мы наблюдали из окон общежития, когда занимались в читальном зале, и я понимала, что с появлением третьего существа это все отдалится от меня, будет похоронено под пеленками, поносами и ором. Исчезнет единение с мужем, улетучатся все мечты, и я навсегда-навсегда буду прикована к обязанностям, которые даже называть не хотела.

Говорят, что подобная реакция на беременность возникает у многих женщин. Их в это время надо успокоить и умело подготовить к новому будущему. Обычно это делают близкие родственники. Но с нами никого не было, а мой муж был слишком молодым, чтобы справиться со своей ролью. Да и как он мог справиться, если нам с ним никого не надо было, мы еще не надоели друг другу, не нарадовались друг другом, не заскучали вместе и не стремились к тому, чтобы кто-то или что-то вмешивалось к нам?!

На самом деле это был звоночек о проблемах со здоровьем, воочию проявленный в виде страха перед дополнительными нагрузками, в виде нежелания их. Организм, который чувствует свою уязвимость и невозможность справиться с ними, именно таким образом от них и защищается. Через неделю сильного горевания, которому я предавалась, у меня появились признаки приближающегося выкидыша. Потребовалась срочная медицинская помощь. В Костополе квалифицированно оказать ее не смогли или не захотели, а только еще хуже навредили.

И я позвала на помощь родных. Ко мне приехала сестра с мужем. Благодарно вспоминаю, с какой заботой они отвезли меня к родителям. Там меня в течение двух недель спасали в стационаре. Заодно обследовали и растолковали, что беременеть мне категорически противопоказано – у меня оказалось слишком слабое сердце. Увы, это лишь подтвердилось со временем. Только к слабому сердцу присовокупились и простуженные почки. Был момент, когда мы с мужем посчитали возможным завести детей, но опять и опять и опять это оказывалось мне не по плечу. Любые попытки заканчивались неудачей и стоили мне здоровья. Наконец, я отказалась от них, поняв, что становлюсь не крепче, а слабее.

Описывать всю одиссею ни с первой беременностью, ни с последующими не хочу, ограничусь итогом о костопольском периоде – я избавилась от тяжести и возвратилась в Костополь обновленная. Все плохое осталось позади!

Жена моего сотрудника Александра Михайловича, работающая продавцом книжного магазина, тоже поддерживала нас, правда, по-своему. Спрос на печатное слово в Костополе не был столь ажиотажным, как в Днепропетровске, и книгочеев было несравненно меньше, а книги поступали хорошие, редкие. Иногда они даже залеживались. И вот, узнав нашу с Юрой приверженность чтению, собиранию библиотеки, эта женщина при получении нового товара звонила нам и приглашала приходить за покупками. Благодаря ей мы привезли домой бесценные издания, достаточно назвать, такие как: "Дорога исканий" Доры Бреговой – книга о молодом Достоевском, «Спасенная красота» Савелия Ямщикова – о реставрации картин, «Передвижники» Элеоноры Гомберг-Вержбинской, «Окно в минувшее» Киры Корнилович – о древнерусской станковой живописи, «Пелика с ласточкой» Анатолия Варшавского, «Рыцарь без меча» Марии Дмитриенко, "Семь дней" и "Зеленое дерево жизни" – повести об искусстве Леонида Волынского, и другие редкости, которых даже посейчас нет в электронном виде.

А когда мы уезжали домой, в Днепропетровск, одна из знакомых, с которой я познакомилась в больнице, подарила нам – ни много ни мало – полсотни махровых полотенец, бывших тогда в большом дефиците. Ими-то мы и отдарились перед всеми родственниками, ими же до сих пор пользуемся.

На второй или третий день работы на ДСК ходатайствами сотрудников мне выписали и привезли домой машину древесных обрезков (чурочек) для растопки, и с тех пор мы не знали беды с дровами. А перед Юриной демобилизацией – изготовили, наверное, с десяток добротнейших ящиков из ДВП, куда мы сложили книги и вещи, чтобы не повредить при транспортировке в контейнере. Так что назад мы возвращались гораздо комфортнее, чем ехали из дому.

Лет десять спустя, когда Юра уже имел ученую степень, Александр Михайлович был в нашем городе в командировке, и мы случайно встретились в кинотеатре. Сколько было радости и воспоминаний! Он мне сообщил приятную весть, что Григорий Иванович Конаш стал директором комбината, защитил кандидатскую диссертацию, получил звание Героя Социалистического Труда.

Наверное, не одна я молилась за него.

2. Красный директор

Я узнала его уже в пожилом возрасте, когда он имел довольно неказистый вид, уменьшился в росте и погрузнел, а кривоватые ноги перемещали его по земле шаркающей походкой. Лицо, которое нельзя было назвать ни красивым, ни просто привлекательным, хоть и безобразным оно не было, с годами одрябло и больше годилось старой разрыхлевшей бабке, расписанной морщинами, чем мужчине. Жидкие прямые волосы блекло-бесцветные или пегого цвета – не понять, – всегда казавшиеся немытыми, не держались кучи и рассыпались, ибо в короткой стрижке неподобающе торчали, поэтому он носил их сравнительно длинными. Умные, когда-то сверкающие почти по-орлиному глаза, что я видела на фотографиях его молодости, угасли и не очень любили смотреть на собеседника, не находя ни в ком для себя отрады. Бесформенные губы отблескивали влажностью. Таков его портрет.

И все же Николай Игнатьевич Стасюк, директор Днепропетровской областной книжной типографии, появившись в моей жизни в полном смысле нежданно-негаданно, вне планов, без всякого предварительного расчета, составил одну из прекрасных ее страниц. Последнее, подчеркиваю особо, явилось настоящей милостью свыше, ведь так могло и не произойти. Внезапные изломы мировой линии, резкие перемены судьбы не обязательно балуют интересными встречами и удачами в делах. Но – нет худа без добра. Оказывается, чудеса случаются.

Рассказывать о нем я могу много, потому что рядом с ним проработала одиннадцать лет. Мы вместе встречали горькие перемены и провожали в историю свою любимую Родину, были свидетелями поглощения нашей цивилизации новыми ордынцами, оплакивали горькую участь, постигшую нас вследствие этого. Да и общаться продолжали – правда, менее часто – до самой его смерти.

Но пока что шел лишь 1989 год... – год нашего выхода из Афганистана. В этом году во многих странах Европы свершились бархатные революции, приведшие к изменению общественного строя и политической системы, к ликвидации Варшавского договора, СЭВа и вообще социалистического лагеря. Если исходить из того, что бархатная революция это такая, при которой к власти прорывается некая прослойка, раньше остававшаяся за бортом, то станет ясно, что речь идет о создании в стране гражданского хаоса как инструмента захвата власти, причем всегда при пособничестве внешних сил. Ведь ежику понятно, что никакая элита или агрессивная прослойка населения не в состоянии сама конкурировать с собственным государством на уровне свержения законного правительства.

Динамика событий была довольно насыщенной, она создавала смуту, тревожный событийный фон и атмосферу, не способствующую ни труду, ни отдыху. Вот последовательность некоторых фактов, вселяющих в нас ужас.

24 августа. Правительство Польши возглавил представитель оппозиции Тадеуш Мазовецкий, немедленно приступивший к экономической реформе известного рода – развалу. Позже ее назовут "шоковой терапией". Она проводилась при участии экспертов США и Международного валютного фонда. Этим все сказано.

9 сентября. Правительство Венгрии открыло границу с Австрией. Без комментариев!

18 октября. Глава ГДР и Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) Э. Хонеккер подал в отставку. Новым генеральным секретарем СЕПГ, председателем Народной палаты ГДР и председателем Национального совета обороны страны стал Эгон Кренц – халиф на час. Эту политическую шестерку отыграли невероятно быстро, как и бывает при наскоках, налетах, гоп-стопах, использовав только для решения одной задачи – разрушения партии. Уже в декабре он справится с этим, доведет ее до распада и сложит свои полномочия.

23 октября. В Будапеште вместо Венгерской Народной Республики провозглашена Венгерская Республика, определившая себя как свободное, демократическое, независимое, правовое государство. Исчезновение слова «Народная» из названия государства не зря тревожило. Как и во всех странах, отказавшихся от социалистического пути развития, народ здесь окажется в узком заднем проходе истории.

9 ноября. Совет министров ГДР принял решение об открытии границы с ФРГ и Западным Берлином. Событие это будет встречено народами неоднозначно и протекать бурно, а позже, после долгого судебного разбирательства, Эгона Кренца приговорят к 6,5 годам тюрьмы за причастность к "гибели людей у Берлинской стены". В тюрьме он переквалифицируется в изготовителя протезов. Жаль, что нет протезов для некачественных мозгов.

10 ноября. Глава Народной Республики Болгария и Болгарской компартии Тодор Живков подал в отставку с поста генерального секретаря и члена политбюро. Новым генеральным секретарем БКП избран Петр Младенов – типичный политический выскочка, наемный разрушитель.

17 ноября. Парламент Болгарии избрал Младенова главой Госсовета страны. Он знал, на что шел, 3 апреля 1990 года он инициирует замену конституции и расформирование Государственного Совета. Сам же попытается удержаться на плаву, но недолог век поджигателей, обычно их оставляют сгорать на их же поджогах – Петр Младенов после массовых протестов оппозиции будет отстранен от поста и от политической активности. Удел использованной бумажки.

24 ноября. Под давлением оппозиции и массовых демонстраций в отставку ушло руководство Коммунистической партии Чехословакии. Новым генеральным секретарем партии избран Карел Урбанек, еще один могильщик коммунистической идеи. Как и все персоналии смуты, он просидит в кресле недолго – в 1990 году он проведет решение об отмене положения Конституции, которое давало Коммунистической партии монополию на власть. После этого уйдет туда, откуда вынырнул – в мрак и безвестность.

10 декабря. Уход в отставку президента Чехословакии Г. Гусака. Сформировано новое правительство с некоммунистическим большинством. 29 декабря Президентом Чехословакии избран Вацлав Гавел – писатель, диссидент, правозащитник. Дальше о нем можно не писать, теперь мы все хорошо понимаем, что это означало – зловонное амбре.

22 декабря. В Румынии свергнут и расстрелян вместе с супругой глава государства и Румынской компартии Н. Чаушеску. Президентом Румынии стал лидер Фронта национального спасения И. Илиеску. Это он положил начало опасному прецеденту в новейшей истории, став президентом на крови.

А в самом СССР продолжалась пресловутая перестройка, а по существу «мягкая» революция. Какая же она «мягкая», если взрывом происходил откат назад в историческом развитии, стремительно приближался конец нормальной жизни, стабильности и порядка… У нас разрастался настоящий крах, рвались последние производственные связи, сокращался выпуск продукции, иссякала организационная инициатива и энергия «красных директоров». А на них самих началась настоящая охота с целью психологического отстрела – и не только психологического, иных находили в реках с петлей на шее, ибо они еще удерживали то, что враждебные силы стремились разрушить. То тут, то там люди, подстрекаемые претендентами на роль новых апостолов, выступали против правительства и профсоюзов. Развал экономики приводил к сокращению рабочих мест на предприятиях и в учреждениях. Народ терял почву под ногами, нервничал и вымирал от стрессов. И снова этим пользовались деструктивные силы, чтобы организовывать беспорядки и кричать о вине правительства, о пороках социализма, о продажности коммунистов. Наша страна агонизировала, вступала на тот же пагубный путь, который уже прошли менее устойчивые ее собратья.

Более объективную оценку тогдашним обвальным процессам я для себя сложила позже, когда появилась возможность оглянуться и увидеть их издалека, на фоне других времен и событий. А тогда мы просто жили, видя и понимая, что время планов и поступательных продвижений к намеченным целям закончилось. Нам надо было уцелеть, не утонуть во вспучившейся, кипящей страстями реке из своекорыстия, лжи и предательства. И снова, по словам поэта, «мы диалектику учили не по Гегелю – бряцанием боев она врывалась в жизнь». Мы на ходу учились вписываться в галопирующие перемены, причем учились друг у друга, за неимением других учебников.

Щедрая судьба и тут позаботилась, и очень вовремя подсунула мне прибыльное занятие – торговлю книгами. Как она возникла, я расскажу не сейчас, тут важно другое – благодаря первым шагам в собственном деле я быстро научилась смотреть по сторонам и видеть, что и где можно использовать для пополнения кармана.

Что касается в частности типографии, то мы существовали как бы в тихой заводи, ибо нас не затронули первые превратности. Как и во времена планового хозяйствования, мы выпускали союзные тиражи книг по заказам пяти издательств (это была художественная литература днепропетровского «Проминя», школьные учебники харьковского «Прапора», научная литература киевских «Сельхозкнига» и «Наукова думка» и московского «Недра»). Еще оставалось среди наших постоянных заказчиков и то электротехническое предприятие, которому мы печатали этикетки на батарейки. Были у нас постоянные заказчики и в группе ширпотреба, например, Днепропетровский радиозавод, которому мы поставляли текстурную бумагу «под дерево» для оклейки корпусов телевизоров. Короче, пока что все шло своим порядком. И все же беда надвигалась. А я хотела ее хотя бы задержать и хотя бы локально – для себя.

Как? Для этого надо вернуться к событиям предшествующего этому года.

Много разъезжая по стране, бывая в центральных издательствах, встречаясь с издателями и писателями, беседуя с ними, я убеждалась, что наше благополучие долго не продлится. Конечно, всего будущего ужаса я не представляла, даже помыслить не могла, что в экономике исчезнет плановость и воцариться хаос, но то, что перемены движутся в сторону ухудшения, не сомневалась. Эти настроения уже не оставляли меня.

Как-то, в очередной раз обходя цеха в плановом порядке, я задумалась о судьбе нашего законного брака. Он возникал повсеместно, то есть почти на каждом технологическом переделе, и покоился в кучах на отведенных местах, дожидаясь отправки на участок, где бумагу резали на лапшу, а затем паковали в огромные тюки и отправляли на бумажную фабрику в переработку.

Я не оговорилась, часть брака действительно была законной – предусмотренной технологическим процессом, и его количество регулировалось специальными нормами по расходованию материалов. В печатных цехах он возникал при подготовке к работе – приправке машин. Так называли установку печатной формы, при которой на листах оставался ровный по интенсивности отпечаток. Иногда тут появлялся и непредусмотренный брак, если бумага не соответствовала стандарту и намагничивалась при трении. Тогда в местах захвата она шла на печать не отдельными листами, а по несколько штук. И хорошо, если на выходе приемщик вынимал и отбрасывал белые листы, и этим все заканчивалось. А бывало и хуже – бумага комкалась прямо под формой и забивала машину. Это приводило и к сбою рабочего ритма, отставанию от графика работ и к перерасходу бумаги. Случался брак и по причине некачественной краски, когда она что называется не ложилась на бумагу, а сворачивалась комками и отбивалась от листа, приводя к возникновению марашек, или не впитывалась и размазывалась по тексту.

Случался брак и на фальцовке, где из отпечатанных листов формировались тетрадки – части будущего книжного блока.

В переплетном цехе были свои нормы брака и предусмотренные или непредусмотренные причины для него. Только тут его возникало еще больше, ввиду обилия процессов, связанных с клеями, подборкой и шитьем блоков, изготовлением крышек и другими операциями.

Отбор в брак шел по нескольким уровням: на местах – самими исполнителями, цеховым мастером по качеству; на выходе готовой продукции и сдаче ее на склад – приемщиком отдела технического контроля; наконец при приеме тиража – заказчиком.

Вот так и получалось, что иногда при некачественной бумаге, красках, клеях или других материалах брака возникало больше предусмотренной технологиями нормы. И это наносило убыток предприятию. Но не мириться же с потерями, не брать на себя расходы по ним! Выход находили либо за счет заказчика, когда менее щепетильно перебирался брак и в тираж отдавались не совсем качественные книги, либо за счет поставщиков материалов, которым писались претензии с предложением покрыть возникший по их вине ущерб. Для регулирования этих вопросов существовала юридическая служба.

Как видно, жизнь на производственном предприятии была неспокойной и разнообразной. Имелось достаточно возможностей злоупотреблять и выпускать внеплановую продукцию, извлекая из этого дополнительную прибыль. Правда, на типографиях этим не пользовались, потому что книги – товар копеечный, а громоздкий, он доставлял больше хлопот, чем пользы. Да для нормального человека и невыгодно было мошенничать. Например, за своевременное выполнение плана мы получали премии, весомо превышающие то, что можно было бы извлечь преступным путем, таким как подпольные допечатки.

Но в новом времени многое начало меняться, в частности, начало исчезать понятие брака, совести, партнерского долга. Это подогревалось тем, что теперь приветствовалась экономическая инициатива, предприимчивость, стяжательство, что позволяло по-другому взглянуть на традиционное положение вещей.

После обхода предприятия я зашла в кабинет директора, видимо, не с таким видом, как всегда. Конечно, я же волновалась, имея намерение произнести совершенно крамольные фразы.

– Что-то случилось? – упредив меня, спросил директор.

– Я только что прошлась по цехам...

– Ага, – безмятежно перебил меня он, – мало там производственники шляются да нервируют рабочих, так ты еще иди добавляй.

Впрочем, его ворчание было не беспричинным. Наш производственный отдел в последнее время получил право принимать заказы на изготовление мелкооптового ширпотреба, минуя директора. Это были визитки, поздравительные адреса, подарочные папки, эксклюзивные календари, всевозможные именные еженедельники, альбомы и прочая канцелярская дребедень. И не то чтобы деньги за выполнение этих заказов шли кому-то в карман, а просто эти работы технологи протискивали вне плана, выбивая все предприятие из графика. А за такое пособничество получали подарки или взаимные услуги от заказчиков. Со временем этим начали грешить и другие сотрудники управления, если кому-то надо было достать мебельный гарнитур, устроиться на операцию или определить своего ребенка на теплое место. Да мало ли у людей забот?! Вот Николай Игнатьевич и обо мне такое подумал, что я хожу по цехам и продавливаю свои заказы из меркантильных соображений… Обидно.

– Я не в том смысле, – понимающе сказала я. – Меня интересовал брак. Ведь его можно использовать с большей пользой, чем сдавать в макулатуру.

Николай Игнатьевич поднял голову, с интересом посмотрел на меня поверх очков.

– Это как же?

– Тщательно перебрать, и все мало-мальски пригодное пустить в доработку.

– Сделать левые экземпляры? – язвительно уточнил он, и я покраснела.

– Да, сделать книги, пусть хоть бы и в мягких переплетах, – продолжила, преодолевая смущение. – Сейчас их можно выгодно продать, пока есть спрос. Разве это нам помешает?

– А что там у нас идет?

– «Путь в Версаль» Анн и Серж Голон, заказ из Душанбе, и «Нечистая сила» Пикуля, заказ наш, днепропетровский.

– И что – их читают?

– Читают.

Он задумался. А я тем временем начала быстро соображать вслух, какое количество печатных листов, в принципе читаемых и годных для использования, можно выбрать из брака, как заменить твердый переплет мягким, сколько экземпляров выйдет дополнительно к тиражу и сколько денег получит типография от этой операции.

– А ты понимаешь, что наши заказчики будут возражать против этого? Это же подрыв их рынка! Ты понимаешь, что это скандал? Да и лишние проверки мне не нужны, тем более что мы не имеем права торговать своей продукцией в розницу.

– Все можно урегулировать, – робко возразила я. – С заказчиками можно договориться, право на розничные продажи можно получить.

– Да кто к тебе принесет новый заказ, если станет известно, что ты делаешь пиратские допечатки? Иди занимайся своим делом и не морочь мне голову! Дай дожить до пенсии без стыда и позора!

Так прошла зима, истек год... Настала новая весна, май, цветение садов и парков. Вскорости в райкоме партии состоялся пленум по вопросам идеологического обеспечения нового экономического курса. Вела его Чупахина Раиса Николаевна – бесцветная и нудная особа, незамужняя женщина, типичная учительница начальных классов. Она не была ни мыслителем, ни оратором, ни просто интересным человеком. Однако ее достоинства заключались в уме и порядочности, а это и так много для одного человека. Поэтому ее уважали.

С тоской поглядывая на цветущие за окном каштаны, я вздыхала. Зал был полон и форточек для его проветривания не хватало. Оттого ощущалась духота. Одни тут явно клевали носом, другие читали газеты, третьи рассеянно слушали выступающего на трибуне. Как очевидно он подражает интонациям и темпу выступлений самой Чупахиной! – подумала я. И правда, давно замечено, что старательные люди невольно, зато с удовольствием копируют тех, в чей монастырь пришли. Слово «монастырь», невольно пришедшее на ум, меня словно взорвало, и, улучив паузу, я попросила слова.

– Здесь явно не хватает кислорода, а открыть окна никто не догадывается. Мы даже к себе плохо относимся. Вот вам наша инициатива и творческий подход к делу, – начала я. – Можно я это сделаю?

Я шагнула к ближайшему окну, но, конечно, в зале возникло оживление, и некоторые мужчины кинулись мне на помощь. Заскрипели шпингалеты, глухо ухнули раскрываемые створки окон. По рядам пахнуло свежестью и ароматами цветения.

– Пока мы тут сидим, в жаре и затхлости, да все судим-рядим, как построить новые отношения с поставщиками и партнерами, как остановить скатывание наших производств в пропасть, как поддержать предпринимателей и малый бизнес, за окном проходит весна, возникают необратимые перемены! И другие люди, проворные и энергичные, без скучных разговоров и доморощенных теорий захватывают нашу экономику. Вот что нам надо делать – не отдавать ее в чужие руки! – начала я свое выступление.

Со всех сторон зала послышались вздохи долго сдерживаемого раздражения, трудного молчания от несогласия с услышанными речами, а затем – то ли досадное, то ли нетерпеливое кряхтение и возгласы: «Критиковать легче всего», «Хорошо с трибуны говорить!», «Как?», и другие.