Текст книги "Вершинные люди"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Раздел 2. Вершинные люди

1. За старой границей

Начальник отдела кадров 13-й Армии Прикарпатского ВО

Заканчивалась студенческая жизнь, университет прощался с нами, подходила пора получать распределение и начинать трудиться профессионально.

Странную, а на самом деле классическую университетскую специальность «механик» – механик-теоретик – можно было применить в академической или отраслевой науке и на преподавательской работе, что считалось наилучшим вариантом трудоустройства из всех возможных.

Но более широко она требовалась в прикладной деятельности – так сказать инженерной, производственной, где создавалась передовая и сложная техника. Тут университетских механиков называли проще – расчетчиками или прочнистами, а распределяли в конструкторские бюро для выполнения расчетов на прочность новых механизмов, машин и сооружений. Делалось это по ГОСТам – хорошо отработанным и утвержденным методикам. Скучноватая это была работа, не творческая, хотя и ответственная. С нею вполне удовлетворительно справлялись выпускники с троечными дипломами, для остальных же заниматься такой рутиной представлялось обидным. Сегодня рассказ об эпохе, когда можно было пренебрегать некоторыми видами отличной кабинетной работы – удобной, спокойной, стабильной, привычной – и стремиться к еще более привлекательным перспективам, кажется сказкой. Но так было в то изобильное счастьем время.

Правда, ввиду ограниченной потребности в прочнистах, университетских выпускников нашей специальности иногда, в качестве исключения, распределяли и на конструкторские должности, брали инженерами-конструкторами. Это была более престижная, высокооплачиваемая и сулящая продвижение в профессиональном росте деятельность. Хотя в нашем университете инженеров-конструкторов готовили на специальном факультете – физико-техническом, физтехе, и нашему брату конкурировать с ними на поприще инженерии было тяжело и рискованно, но все же парни на такие распределения соглашались с удовольствием.

А мне стоять у кульмана и загрязняться грифельной пылью от постоянно затачиваемых карандашей не хотелось, тем более что черчение у нас читалось только один семестр – чисто ознакомительный курс, и я его знала не достаточно хорошо. Да и не я одна считала конструкторскую работу мужской, а работу по выполнению расчетов женской – по сути, так оно и было.

Зная об отсутствии элитных распределений, большинство из нас готовилось начинать свой путь в профессию с нуля, где-нибудь в престижном КБ. Готовилась к этому и я, хотя в тайне и мечтала о работе в вузе, о преподавании полюбившихся предметов.

А вот в отношении Юры у нас были иные планы, амбициозные, но оправданные его общим кругозором, знаниями и дарованиями, а также опытом научной работы, накопленным во время преддипломной практики и работы над дипломом, да и вообще качествами характера, наклонностями, темпераментом. Выпускники, творчески проявившие себя в обучении, показавшие неординарные способности и выполнившие студенческие работы с выходом на практический результат, имели право поступать в очную аспирантуру без обязательной двухлетней отработки в народном хозяйстве.

У Юры, как ни у кого другого на нашем потоке – старосты группы, отличника учебы, защитившего солидный научный результат по проблемам фотопластичности материалов, – имелись все предпосылки воспользоваться таким правом. Конечно, на этом пути были и препоны – например, существовал конкурс по льготному набору. Мы планировали подстраховаться – взять распределение и для Юры, и тут же прорываться в науку. В случае неудачи – поступать на заочное отделение, где ограничений не было.

Однако нам поставили такую подножку, которая выбила почву не только из-под надежд на Юрино поступление в аспирантуру, но из-под любой возможности иметь приличное распределение на работу: все парни на потоке увернулись от армии, а мы влипли как говорится всеми четырьмя. Юру единственного призвали на двухгодичную действительную службу в качестве командира мотострелкового взвода.

Такую вопиющую несправедливость, такое надругательство над лучшим студентом потока трудно было даже представить и невозможно предположить, что подобное возможно! Фактически это была расправа прогнившего связями окружения с русским парнем из простой семьи, рискнувшим претендовать на достойное место в жизни. Ко всему он еще ускользнул от женихоискателей и женился по любви на безродной девочке из села. За это готовы были мстить и завидующие сверстники, продающиеся во влиятельные семьи в качестве мужей глупых или уродливых дочек, и старшие люди, подыскивающие мужей для дочек с признаками вырождения – много тут было таких, пока не уехали… кто куда. Таким образом, Юру лишили права на гарантированное обеспечение работой по окончании обучения – после демобилизации он должен был трудоустраиваться сам.

Фактически что получалось? Выпускники университета мужского пола получали две профессии – гражданскую и военную. Так вот Юру единственного из нашей группы в приказном порядке распределили по военной профессии – его направили служить Родине с расчетом, что он может там остаться. Вот поэтому второго распределения, если ему вздумается увернуться от кадровой военной службы, ему не полагалось.

Местом службы ему определили одну из мотострелковых частей 13-й армии Прикарпатского военного округа. Штаб армии находился в Ровно, а сама часть располагалась в Изяславе, Хмельницкой области.

В очередности на распределение я стояла в начале списка. Впереди меня, вернее, вне очереди, оставались только те, кто договорился о целевом направлении, – блатные. Так что я имела возможность выбирать место работы из наиболее полного списка. В нем меня привлекала Дубна Московской области, институт, где работал Леня Замримуха, мой земляк и муж школьной подруги. Именно вслед за ним я пришла в университет, на специальность «механика». Но... туда стремилась уехать Оля Короткова, и ее мама очень просила меня уступить ей это место.

– Ты замужем, – говорила Олина мама, пригласив нас с Юрой в гости, – и тебе все равно надо будет открепляться и ехать к мужу. Два года не быть вместе – это риск, тяжелое испытание для молодой семьи. А Оле желательно сменить обстановку. Понимаешь, здесь круг ее знакомых уже устоялся, в нем ей не выйти замуж, там же появится шанс. Помоги нам.

Оля одна из нескольких сокурсниц оставалась незамужней, хотя была из хорошей семьи: папа – доцент вуза, мама – медсестра. Ее родители не зря тревожились по этому поводу: весьма скромная Олина внешность – гренадерская, как посмеивались парни, – и неуспешность в науках вызывали к ней лишь сочувствие, мало помогающее в вопросе создания семьи.

А я к Оле относилась хорошо, она была свидетельницей на нашей с Юрой свадьбе. Но в моем решении перевесило иное соображение: я понимала, что институт в Дубне по существу не отличается от тех, что имелись в составе знаменитого днепропетровского Южного машиностроительного завода. Он был тоже отраслевой, тоже закрытый... Конечно, в Дубне привлекала близость к Москве, но для образа жизни, складывающегося у сотрудников закрытых учреждений, это почти ничего не значило. Зато в Днепропетровске рядом находились наши родители. Короче, я отказалась от Дубны и выбрала закрытый автозаводской институт «Ипромашпром» – заведение, куда никто не хотел идти. Мне ведь на самом деле было все равно, я не собиралась оставлять Юру одного на два года тяжелейшей и неустроенной военной жизни и в самое ближайшее время планировала взять открепление и ехать к нему.

Юра, конечно, волновался, что его планы нарушились и дело приняло неожиданный оборот. Мы не знали, как его успокоить и подбодрить. Помню, моя мама при встречах то и дело приговаривала: «Не волнуйся, Люба не оставит тебя. Она поедет за тобой куда угодно» – словно этот факт мог восполнить неудачи и гарантировать все блага дальнейшей жизни.

Не знаю, как было Юре это слышать, а меня мамины слова весьма обязывали стать для него защитой и опорой. Мама очень любила Юру, что мне нравилось и добавляло отваги и ответственности за мужа. Тем более что я понимала больше. Я понимала, что с талантливыми парнями такие сюрпризы случаются неспроста. Это война, вызов пятой колонны. Юра все годы учебы выделялся из толпы, был авторитетным человеком, старостой группы. Он готовился заниматься наукой, был одним из настоящих, а не дутых отличников – подтверждением служила его серьезная дипломная работа, имеющая практическую ценность. И этот призыв в армию, два выброшенных года, а за ними – перспектива оказаться на улице без нормального вузовского распределения на работу…

Это все напоминало чудовищное истребление умов, расправу с русскими людьми, сознательное уничтожение неугодных, которое мы уже проходили, пока не нашлось человека с ледорубом. Исходя из объективных предпосылок, я видела, что ничто не должно было помешать Юре в достижении своих целей. Но раз помешало, значит, это была сознательная вредительская акция, дискриминация, диверсия неких сил, издавна существующих на нашей земле и любыми методами истребляющих здоровую часть народа, гордость нации. Теперь они, получив подкрепление и передышку под Хрущевым, умножили свои ряды и плотнее сгруппировались.

Они обо всех знали все, потому что были везде. И не позволяли любому человеку выйти за пределы своей среды. Россказни о чудесах, когда будущих популярных артистов находили на улицах, когда простого-рядового принимали во ВГИК, МГУ, МГИМО, Киевский университет и равные им по статусу вузы – сказки для обалдуев.

Моих родителей страшило место будущей Юриной службы, находящееся за старой границей. Они были наслышаны о послевоенных зверствах тамошних жителей, приверженцев оголтелого национализма – категорически чуждого нам явления. Но я спокойнее относилась к слухам. Казалось, что на третьем десятке нашей Великой Победы примкнувший к нам западный народ оценил преимущества социализма и принял его всей душой. Но зато я чувствовала присутствие других сил, более грозных и неукротимых… стоящих буквально у каждого порога. Предполагала, что они будут отравлять нам жизнь всеми силами, ибо для этого и воспитаны тут, на месте. И не ошиблась – через пятнадцать лет они проявились.

– Теперь там тихо, – говорила я, и мои родители соглашались и успокаивались.

Я готовилась к трудной судьбе, видя, что наше окружение раскалывается на две части с противоположными целями.

И вот настали студенческие каникулы, предоставленные после окончания учебы. Мы получили последнюю стипендию и решили воспользоваться ею, чтобы съездить и изучить места будущей Юриной службы и ту обстановку, где ему уготовано прожить два года из лучшего возраста жизни. Долго мы не собирались, надумали – и тронулись в путь, налегке, ничего с собой не взяв.

Дурные были, отчаянные… Плохо знали жизнь, ничего не понимали о сезонных трудностях с билетами, об отпускных страстях с поездками то на юг, то с юга. Надеясь только на себя и на удачу, купили два плацкартных билета на киевский поезд – верхние полки около тамбура, где постоянный стук и жуткий запах, – и поехали до Фастова. Как и чем добираться дальше – не представляли. Лишь по приезде в Фастов расспросили в справке и узнали, что нам предстоит очень долго ехать электричкой до Шепетовки, а дальше, другой электричкой, – до Изяслава.

На каком-то из этих отрезков нас везла электричка «Жмеринка–Жмеринка» – название маршрута и населенного пункта нас сильно позабавило, было в нем что-то необычное, не наше для слуха. Мы всю дорогу смеялись. Но и немало удивлялись трудному восстановлению западных городов и диковатости людей, убогости во всем, оборванности. По всему чувствовалось, что в этих краях так долго властвовала нищета и так сильно она угнетала людей, что прошедших лет со дня присоединения к советскому государству оказалось мало для исправления положения.

Хорошо помню вокзал в Фастове, где почти до вечера пришлось ждать посадки на нужную электричку. Меня все интересовало, по сути я впервые была так далеко от дома, впервые видела отличные от наших края и других людей. Киев не в счет, ибо все города – это города. Я с удовольствием разговаривала с пассажирами в зале ожидания, расспрашивала об интересующих меня вещах, о возможных неожиданностях в нашей поездке, о людях, об Изяславе, о бытующих там нравах. Я словно тренировалась и примерялась к ситуации, готовясь к разговору, ради которого осуществлялась эта поездка. Все мне было интересно и все люди нравились. Они принимали нелукавое участие в наших хлопотах – рассказывали, объясняли, сочувствовали и советовали. Юра впервые видел, как я общаюсь с незнакомыми людьми и, кажется, удивлялся, открывая во мне новые качества. Он так не умел, более того – ему не приходило на ум, что от совсем случайных людей можно получать помощь и поддержку, что-то от них узнавать и чему-то научаться.

Кое-как в поздних сумерках мы доехали до Шепетовки. На ночь устроились в привокзальной гостинице. Расположившись, пошли в ресторан поужинать. Не помню, что заказал Юра, а я, тогда еще часто мучавшаяся с печенью, попросила принести молочный суп.

– С чем он? – уточнила я у официантки.

– С макаронами.

– Годится, – обрадовалась я.

Мы сидели в просторном обветшалом зале, с мухами и выцветшими обоями на стенах, в каком-то захудалом, деревенского вида районном центре, и знали только то, что здесь родился Николай Островский, написавший роман «Как закалялась сталь». А вокруг опускалась ночь, стояла тревожная тишина с незнакомыми запахами. Иногда до нас долетали обрывки чужой речи – ведь западные украинцы говорят на польско-галицийском суржике, называемом украинским языком, а не на наречии запорожских казаков и не на литературном украинском, тем более не на русском языке.

– Наш казацкий язык всячески изживают, а ведь он воистину прекрасен – просто песня, – говорила я мужу, вертя головой по сторонам. – Достаточно вспомнить роман «Богдан Хмельницкий» Старицкого. Совсем не то этот польско-галицийский говор. Не зря Николай Островский писал на русском языке.

– Да, – сказал невпопад Юра, видимо, думая о своем, – Василий Лановой гениально сделал роль Павки Корчагина. Так убедительно сыграл, как никто другой бы не смог. В его исполнении преданность идее заражает.

– Этому немало способствует его внешность – мужественная и красивая.

– Актер должен быть красивым, – сказал Юра.

– Эх, помню я школьные сочинения по образу Павки…

– Великие слова написал Николай Алексеевич: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» – Юра произнес эти слова так проникновенно, что я поняла – он сейчас впитал их всей душой, словно заново выстрадал сам, ибо они касались нашей ситуации. Они помогали Юре собраться с силами и мужественно пережить предстоящий период, к которому он не готовился, которого не ждал…

Мы тогда, конечно, не могли предполагать, что где-то в высоких киношных сферах тоже ведутся подобные разговоры. И через пять лет, в 1975 году, они выльются в создание новой экранизации знаменитого романа с совсем другим Павкой Корчагиным. Обаятельным и мягким внешне, необыкновенно притягательным, улыбчивым, но не менее твердым по характеру, сыграет любимого героя нашей юности Владимир Конкин.

– А мне само произведение нравится, – продолжала болтать я, втягивая мужа в дальнейший разговор. – Сколько сочинений я по нему написала! Просто так, на всякий случай. И знаешь, мне кажется, что преданность идее – это что-то абстрактное. Ну что это такое? С чем его сравнить?

– Как с чем? Сравнивать можно с героизмом или трусостью, с верностью и предательством – только цвета тут разные получаются.

– Я бы сказала, что эта книга учит и другим простым вещам, таким как верность долгу. Понимаешь, свое дело всегда надо делать в полную силу и не забывать, что на тебя смотрят люди.

Нам принесли ужин и мы, за целый день оголодавшие, склонились над тарелками.

– Ты чего не ешь? – спросил Юра, заметив, что я вместо махания ложкой что-то вылавливаю из тарелки.

– Странный привкус, – сказала я, плохо скрывая гримасу отвращения.

– Что ты там рассматриваешь?

– Какая-то скользкая гадость в супе плавает, – в этот момент мне удалось подцепить кусочек, который долго уклонялся от ложки. Я взяла его в рот, разжевала и тут же залилась смехом: – Ой, какое варварство – так впрямую все воспринимать! Ой, не могу!

К нам подошла официантка.

– Что-то не так? – спросила она.

– Скажите, а что – вы и молочный суп заправляете жареным луком?

– Конечно, – официантка посмотрела на меня как на инопланетянку или по крайней мере как на очень невежественную особу и резонно изрекла: – Это же суп.

– А, ну да, тогда все в прядке, – улыбнулась ей я. – Спасибо.

– Я ничего не понял, – сказал Юра, когда я наконец взялась за суп.

– Эти люди считают, что коль блюдо называется супом, то его непременно нужно заправлять жареным луком. Даже если оно сварено на молоке. Просто я не ожидала этого.

Юра посмотрел на меня со странной смесью неверия и растерянности, но потом любезно улыбнулся – все-таки мне надо было это съесть, чтобы восстановить силы.

Утром мы были уже в Изяславе – тихий, больше похожий на село, в повсеместных рощицах городок, довольно ровный, лежащий словно на холмистой ладони. Деревья росли не только традиционно вдоль улиц и подворий, а везде куда ни глянь – то у реки несколько осокорей бросали тень на пологий берег, то мостик густо прикрывали липы и осины, то по бокам роскошной ложбины, раздвигающей постройки по сторонам, виднелись одинокие дубы, словно то были радостно бегущие люди, то вязы стояли группкой неподалеку от жилья, и под ними сразу же возникла скамейка. Больше всего, однако, поражала его просторность – площади перед каждым административным зданием, очень широкие улицы и вместительные людские подворья. У нас землицу использовали экономнее, оставляя под грядки и пашню. А тут явно жили с размахом, с наслаждением, как живут те, кто не особо радеет о достатке, имея его от царя или об бога.

Нашли часть, пришли на КПП и представились дежурному, спросили, можно ли поговорить с командиром.

– Вы по какому вопросу? – довольно приветливо, но официально спросил он.

Юра начал объяснять и тут я с ужасом обнаружила, что он не молчун, каким казался раньше, не малоразговорчивый и экономный в словах человек, а до невероятия косноязычный, просто неспособный к ясному изложению мыслей. Да и не удивительно, ибо мысли его в минуты волнения смешивались, текли путано и нестройно, а сам Юра терялся, говорил не то, забывая главное, натужно и безрезультатно подыскивая слова, мешался в аргументах, комкал предложения и говорил о незначительных деталях, упуская главное. Это было мучительно слушать и невыносимо наблюдать. Катастрофа! – подумала я, – так он никому ничего не втолкует и ни от кого не получит сочувствия и помощи, и вообще сейчас нас прогонят отсюда. Мои нервы не выдержали пытки Юриной речью, и я невольно включилась в беседу, затараторила о нашей проблеме. Внимание дежурного переключилось на меня, и его взгляд потеплел от облегчения – он начал понимать, с чем мы пришли.

Я тогда впервые – ошарашенно, ошеломленно! – обнаружила главный Юрин недостаток – невразумительность речи, фатальное неумение излагать свои мысли в простой и доступной форме, словно он начисто не имел навыков общения и никогда не собирался находить с людьми общий язык. Он всю жизнь учил математику, привык писать формулы, комментируя их короткими фразами. Но это не то, что надо было в жизни! Да и он, наверное, обнаружил и понял в себе этот изъян впервые. Позже, рассказывая о поездке в Изяслав моим родителям, Юра обронил фразу, выдающую его беспощадные самооценки, возникшие по следам тех событий:

– Может, и хорошо, что меня берут в армию – хоть говорить там научусь.

До этой поры наши отношения складывались так, что Юра во всем опекал меня как приехавшую в его город, как новичка, осваивающегося в новом мире, с другим языком и культурой. И это мне очень помогло. Благодаря Юре я адаптировалась, набралась опыта, научилась бороться с трудностями, выработала уверилась в своих силах. Но теперь пришла пора меняться местами, я должна была идти впереди и прикрывать мужа – мягкого и не всегда инициативного человека, совсем не бойца – своей спиной.

Дежурный по КПП благожелательно слушал меня – обнадеживающий знак, что хоть у кого-то из нас получается разговор. Но уже после второй фразы начал улыбаться и кивать головой, словно приговаривая «да, да, понятно», что, как казалось, не сулило успеха.

– Вы совершенно напрасно ехали сюда, – сказал он. – Вопросы перевода военнослужащих из одной части в другую командиры не решают. Это компетенция отдела кадров армии.

– А где он находится? – подавлено спросила я, понимая, что нам придется снова куда-то ехать, пробиваясь сквозь летнюю сумятицу пассажиров и поездов, трудно добывая билеты, беспокоясь о ночлеге и не высыпаясь.

– Вообще-то в Ровно, где и весь штаб армии.

– В Ровно… – глухо вырвалось у меня.

Новый город, незнакомый, где-то далеко... Я сникла. Но, взглянув на Юру, увидела в его синих пронзительных глазах горящую надежду, ожидание чуда, робкую, нарождающуюся веру в меня, в мою способность преодолевать все препоны, а значить и эту. Его взгляд мобилизовал меня, заставил встряхнуться и настроиться на новую поездку, новые встречи и беседы.

– Но вам крупно повезло, – между тем загадочно улыбнулся дежурный. – Начальник отдела кадров, – тут он назвал его звание и имя, которых я не помню, – сейчас находиться у нас, приехал на учения.

– Правда! Что же вы молчите?

– Я не молчу, а радуюсь за вас.

– И что – он может нас принять?

– Не знаю, – дежурный почесал затылок. – Да и нет его сейчас в части, он на полигоне.

– Пусть не сейчас… Мы же издалека приехали, подождем, – я сжала Юрину руку, словно успокаивая его, а на самом деле успокаивала свое забившееся сердце, учуявшее попадание в струю, в полосу удач.

– Да, он обязательно прибудет сюда к трем часам. Будете ждать?

– Конечно!

– Тогда идите в часть, там у нас есть скверик со скамейкой, отдохните, погуляйте. А как только он появится, я с ним переговорю и постараюсь вам помочь. Идет?

– Еще бы! – я улыбнулась. – Конечно, идет.

Это была уже не эфемерная надежда.

– Если бы не собирался помочь, то не обещал бы, – резонно обобщил Юра, когда мы устроились на скамейке в тени старых лип.

В части к нам подходили военнослужащие, рядовые и младшие офицеры, интересовались, кто мы, зачем прибыли. И почти с каждым мне удавалось пообщаться и узнать что-то новое. Я им очень благодарна – ах, если бы можно было сейчас всех запомнить и назвать по именам! Они проявляли большую искренность, были доброжелательны, эти парни, не скрывали правды и советовали то, что на самом деле было лучшим для нас.

– Неподготовленные люди вроде вас тут не выдерживают долго, сходят с ума, – говорили они. – То и дело кто-то стреляется или вешается – замучили постоянные наряды, беспросветность, однообразие. Кажется, этому не будет конца. Тут умирает надежда. Проситесь отсюда в Ровно.

– Легко сказать. Реально ли это?

– Вырывайтесь в большой город. Там вам будет лучше.

Приблизительно такое говорили все, с кем нам удалось побеседовать.

Дежурный на КПП не обманул нас. Скоро после трех часов он нашел нас в сквере и повел к начальнику отдела кадров армии.

– Расскажите все без утайки, – советовал дорогой. – Он мужик правильный, и поможет вам.

Я так и сделала, извинившись, что говорить буду сама.

– Мужу неудобно за себя просить, – сказала я. – Но это ему только кажется, что речь о нем одном. Здесь же и моя судьба решается. Правильно?

– Правильно, – начальник отдела кадров армии не улыбнулся, только пристальнее посмотрел на меня.

Резоны мои были просты и сводились к двум утверждениям. Во-первых, я должна найти работу по специальности, ибо после двух лет болтания по случайным должностям мой диплом просто пропадет. И во-вторых, Юре нужна такая служба, где он имел бы хоть немного свободного времени, чтобы продолжать самообразование и после демобилизации найти достойную работу, коль уж из-за службы в армии он лишен возможности получить место по государственному распределению.

Я, конечно, рассказала, как подло поступили с Юрой в университете, услав одного его – светлую голову, лучшего студента потока – на службу в армию, где его знания просто-напросто пропадут.

– Прошу вас, помогите нам, – говорила я. – Ведь мир не без добрых людей. И добрые люди должны исправлять то, что делают негодяи. Служба здесь погубит нас обоих. Не допустите этого, пожалуйста.

Не знаю, что подействовало на этого человека – мои ли слова, или Юрин удрученный вид, или сам вопиющий факт того, как с нами поступили притаившиеся подлецы. Он не предложил сесть и сам тоже слушал нас, стоя у раскрытого окна. Иногда нервно постукивал ногтями по подоконнику, отходил к столу, перебирал там бумаги. Но потом опять возвращался и слушал, глядя на меня в упор. Думаю, он отлично понял, на что мы напоролись, возможно, и сам сталкивался со скрытой в нашем обществе злой силой.

– Я помогу вам, – сказал он в конце. – Вы молодцы, что приехали заранее. К первому сентября вам, товарищ лейтенант, – обратился он к Юре, – не надо больше ехать сюда, в часть. Приезжайте прямо в Ровно. Там тоже есть мотострелковый батальон, а в нем – танковый взвод. Документы на ваш перевод командиром этого танкового взвода уже будут готовы.

Вот так умели решать дела лучшие советские люди! Без тягомотины и проволочек, с максимальной доброжелательностью.

Как сдержанно и трогательно я благодарила этого человека! Голосок мой дрожал, и я готова была пустить слезу, но сдержалась. Лишь прижимала руки к груди и говорила, что во всю жизнь не забуду его, что буду молиться за него… Я знаю, он мне поверил и чувствовал, что я действительно так делала.

– Оставьте у меня свои документы, – сказал он на прощание. – Езжайте отдыхать и ни о чем не думайте. Все будет хорошо.

Назад мы летели окрыленные. Вечером добрались до Хмельницкого. Именно добрались, измотанные дорогой и впечатлениями, потрясением от удачи.

Хмельницкий мы толком не рассмотрели, попав в него вечером, однако он запомнился тем, что мы долго не могли устроиться в гостиницу: стояли у стойки администратора, видели, что места есть, но нас не поселяют умышленно. И не знали, как столковаться с вредной теткой, сидевшей за стойкой.

– Дайте взятку, – посоветовал проходящий мимо мужчина, видя нашу неопытность, уставший вид и то, как мы мучаемся. Для этого он отозвал меня в сторонку.

– Я не умею, – по большому секрету прошептала я.

– Учитесь!

– А сколько надо?

– Дайте по пятерке с носа. Вам на одну ночь? – Я кивнула. – Ну с лихвой хватит.

Мне было неимоверно стыдно давать взятку, я не знала, как это лучше сделать, куда ее спрятать. Но в конце концов все получилось – это был мой первый опыт уступки вымогателям. Потом, в последующей жизни, я старалась обходиться без таких унижений, а уж если и прибегала к взяткам, то готовилась заранее и избирала самый безболезненный путь.

А вечером мы опять ужинали в ресторане. За наш столик, предварительно спросив разрешения на чистейшем украинском языке, подсел мужчина. Вида он был рабочего, и это сочетание вида и речи заинтересовало меня. Я тут же, улучив момент, пристала к нему с расспросами, кто он, где живет, чем занимается.

– Работаю шофером, вожу начальника средней руки, – охотно говорил наш случайный знакомый. – Живу в Ивано-Франковске. А тут мы с шефом в командировке.

Эта поездка оказалась результативной, хоть и очень трудной без предварительной подготовки, но богатой на впечатления. Мы встретили много хороших людей – простых, от которых ничего не зависело, и начальников с большими полномочиями. И от всех получали помощь и поддержку. Мы поняли, что готовы к жизни, производим хороший вид, вызывает доброжелательность, умеем говорить и договариваться, понимать людей и быть понятными им. Мы словно выдержали испытания в полевых условиях – с честью прошли к решению сложнейшего вопроса путями, никем не подготовленными для нас.

Но впереди было еще больше удивительного.