Текст книги "Последние километры (Роман)"

Автор книги: Любомир Дмитерко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Часть вторая
СИЛЕЗИЯ

1

На следующий день, сидя в виллисе и кутаясь в спасительную бурку, Иван Гаврилович вспоминал события прошлой ночи.

В щедро натопленном доме владельца паровой мельницы, который горячо доказывал свое чешское происхождение, было тихо и уютно. Может, и в самом деле Ганса Кубке звали когда-то Яном Кубкой, который в молодые годы отправился из перенаселенного Оломоуца на заработки в Восточную Германию и тут осел, женившись на вдове шваба-мельника. Все может быть. Ведь он сам позвал к себе советских воинов на постой и предупредительно проявлял славянское гостеприимство. Ему помогала жена – седая немка с двумя рядами вставных зубов, грузная женщина, намного старше своего мужа.

На сковородке шипела яичница, в четырехугольной зеленой бутылке ждал своей очереди самодельный шнапс. Узкая шейка бутылки была обтянута аккуратным разноцветным веночком из пористой резины. Капельки спиртного из начатой бутылки всасывались в резину и не пачкали скатерть.

– Выпьем, чтоб дома не грустили, – промолвил Березовский, налив рюмки.

Выпитая рюмка не развеселила, а наоборот, навеяла еще большую грусть. Ивана Гавриловича не переставало мучить то, что его нигде никто не ждет. Разве лишь сестра Настя, если осталась в живых…

Вадим Георгиевич пожаловался: давненько не было писем от жены, возвратившейся из эвакуации в освобожденный Днепропетровск. Как там поживает его Элеонора, как ведет себя сын Валерик, какова причина перебоев в переписке: задержка полевой почты в связи с частыми передислокациями или, быть может, одинокая женушка нашла себе кого-то, кто пригрел ее в холодном, неуютном городе? Что делать, если это так? Списать за счет войны? Пропади она пропадом, эта проклятая война! Даже с его оптимизмом волком взвоешь!

Вдруг инженер-майор вспомнил о записке в кармане. Будет комбриг рад или нет, в этих деликатных делах трудно заранее угадывать, но его долг – выполнить обещание, данное женщине. И Вадим Георгиевич провозгласил тост:

– За тех, кто ждет встречи с нами!

Шнапс был чистый, не отдавал ни сивухой, ни свеклой, как это часто бывало в польских селах, – во всем проявлялась немецкая аккуратность.

Березовский невесело сказал:

– Меня никто не ждет.

– Это еще неизвестно, – возразил Никольский. Он с улыбкой дернул свою рыжую клинообразную бородку, на полном лице заиграла лукавая усмешка. – А вдруг кто-нибудь да ждет?

– На что вы намекаете?

– На это. – Инженер-майор вынул из планшета маленький бумажный треугольник, объяснил: – Разыскивая вас, натолкнулся на санроту сто двадцатого стрелкового полка и встретил медсестру Пащину.

– Машу Пащину? Что она там делает?

– Очевидно, проходит службу.

– А рука? Ей ведь должны были ампутировать руку.

– Я такого не заметил. Она об этом не пишет?

– Нет. Просит лишь о встрече.

– Вот видите, я отгадал!

В санроте было относительно спокойно. Сто двадцатый полк не принимал участия в битве за Оппельн, три его батальона заняли оборону на правом берегу Одера, четвертый находился в резерве. Боевые операции сводились к артиллерийской дуэли через реку. Старых раненых уже эвакуировали в тыл, новых было немного, лишь те, кто зазевался во время артогня.

Разместилась санрота в помещении больницы, растянувшемся вдоль реки селения Шварцфельд, на южной окраине которого находилась мельница Ганса Кубке. Насмешил их утром этот Ганс Кубке, то бишь Ян Кубка, как он себя упорно называет. Когда Березовский уже собрался в дорогу, мельник подошел к нему и подобострастно начал просить дать ему справку о том, что он, Ян Кубка, является «порядочным человеком». Вот где коренилась причина его любезного гостеприимства!

Комбриг торопился, переговоры о «справке» в шутку поручил завершить Никольскому, который оставался на месте до новых распоряжений.

В машине Березовский еще раз перечитал давнишнее Машино письмо, полученное в польском феодальном замке. Пащина писала тогда о ранении в руку и просила непременно заехать к ней поговорить. О чем? Хотела восстановить прежнюю добрую связь? А как же лейтенант-артиллерист? А он… Это верно, что письмо пришло очень несвоевременно: как раз готовилось наступление, и комбригу никак невозможно было вырваться с КП и разыскать польский городок Соколув и полевой госпиталь в нем. Однако можно было связаться по телефону или послать Сашка Платонова, или, по крайней мере, написать несколько слов. Нет, не отсутствие времени, а дикая ревность стискивала ему, седеющему дураку, сердце.

Сейчас он увидит ее. Военфельдшер – старый, бывалый солдат – вытянулся перед полковником и пообещал, что медсестра Пащина «мигом появится здесь». Побрел за нею по длинному хмурому коридору, где остро пахло йодом, хлоркой, карболовой кислотой. Березовского раздражали эти специфические запахи. Слишком уж много госпиталей выпало на его долю, слишком много ран, операций и торопливых перевязок, когда с тебя вместе с бинтами и засохшими струпьями сдирают кожу.

Вышел на свежий воздух, сел на очищенную от снега и уже подсохшую скамью, прилепившуюся к больничной стене. На верхушке гибкого ясен я ритмично покачивается и самозабвенно каркает ворона – чувствует приближение весны…

Маша бежала стремглав, на ходу срывая с себя белый халат, нерешительно остановилась и тихо произнесла:

– Здравствуйте, Иван Гаврилович.

Почти механически комбриг среагировал на это «здравствуйте» вместо ожидаемого «здравствуй».

– Здравствуй, Машенька, – ответил он и, тревожно взглянув в ее ласковые глаза, на побледневшее, настороженное лицо, обеспокоенно добавил: – Идем отсюда, простудишься.

– Идем, – согласилась Маша, хотя никто из них не знал, куда им идти.

Один лишь взгляд комбрига, и от машины уже бежал Сашко Чубчик, неся черную кавказскую бурку.

Маша впервые видела Платонова, как и он ее. Ординарец у Ивана Гавриловича недавно, с тех пор как тот стал полковником и начальником штаба бригады. Зато бурка была хорошо ей знакома. Девушке стало неловко, на бледных щеках густо выступил румянец, она снова стала похожей на ту, прежнюю, – пригожую станичницу с Донского края.

Березовский накинул на Машу бурку, накрыл с головой. В этом шатре девушке было тепло, и они присели на скамью. Убаюканная собственным карканьем, ворона умолкла, размеренно покачиваясь на тонкой верхушке, словно акробат на трапеции. Чубчик возвратился в машину. Они снова были вдвоем.

– Как твоя рука? – спросил комбриг.

– Еще побаливает.

– Хорошо, что не ампутировали.

– Ага.

– Как же ты была ранена?

– Во время бомбежки.

Березовского встревожил лаконизм ее ответов. Что с нею? Вот выбежала, казалось, обрадовалась встрече, а нет в ее тоне, ее поведении того, на что он надеялся, чего ждал. Зачем же писала, приглашала к себе?

Лишь теперь до его сознания дошла деталь, на которую он вначале не обратил внимания. Ведь и письмо ее, и записка были слишком лаконичны, официальны, и обращалась она в них тоже на «вы»… Да и об ампутации… Явно ведь выдумала. Не для того ли, чтобы он непременно приехал?

Времени в обрез, его ждут в Обернигке, поэтому спросил напрямик:

– Маша… ты хотела меня видеть?

– Очень хотела, Иван Гаврилович.

– Значит, не забыла?

– О нет. Вы для меня будто родной отец.

Следовательно, так и есть: злосчастных пятнадцать лет, лежащих между ними, не переступить никогда. Вот почему появился на их пути артиллерийский лейтенант. Не был бы он, был бы кто-нибудь другой.

Маша не до конца понимала, что творится в душе Березовского, потому что воспринимала события не так, как он. В шестнадцать лет стройная, физически зрелая казачка добровольно пошла на фронт, не задумываясь над катаклизмами истории. Трещали границы, исчезали с лица земли города, села, памятники культуры, менялась карта Европы… Девушка знала другое: ломаются установившиеся нормы, вчерашние ценности сегодня становятся мелочью, сама жизнь человека фатально обесценилась. Каждый день она видела раны, боль, огонь и смерть. В этом страшном хаосе она и сама искала забвения и хотела уделить капельку счастья другим. Ее любили, влюблялась иногда и Маша, но все менялось в гигантском калейдоскопе: бои, санроты, медсанбаты, живые люди, которые через минуту становились мертвецами.

Она была счастлива с Березовским. Счастлива, давая счастье тому, кого вырвала из небытия, кто выделялся среди других умом, вежливостью, образованностью. Когда же на пути ей встретился тот – молодой, сильный, красивый, девушка почувствовала, что это нечто совсем другое, настоящее, единственное. Она не подсчитывала лет поседевшего Березовского, не взвешивала, не размышляла, а просто безоговорочно кинулась на зов сердца.

Теперь они сидели рядом, вдали от тех звезд, под которыми зажглась и погасла их зыбкая любовь. Каждый думал о своем, понимая и не понимая другого.

– Зачем же ты хотела меня видеть?

– Иван Гаврилович, помогите…

– В чем?

– Разыскать Колю.

«Колю? Кто он? Ее брат?»

– Какого Колю?

– Его… Журавлева. Николая Зосимовича. Говорят, он где-то здесь, поблизости, в артиллерийской части. Его видели в Польше, возле Вислы.

Исчезли остатки надежды, но не вспыхнули ни ревность, ни гнев. Скорее – глухая боль.

– Он покинул тебя?

– Нет, нет! Коля тоже меня ищет.

– Откуда ты знаешь?

– Сердце подсказывает.

– Маша!..

– Что, Иван Гаврилович?

– Ничего. У тебя чуткое сердце, дай боже, чтобы оно не ошиблось.

– Вам легче найти Журавлева. Он уже капитан, командует дивизионом. В каком-то корпусном артполку. Но в каком, не знаю.

– Если он в корпусном, узнать нетрудно. Корпусной артиллерии не так уж много.

– В корпусном, это точно. Мне бы только номер полевой почты…

– Ты долго будешь здесь, в санроте?

– Наверное, уже до конца.

– Хорошо. Сделаю все возможное.

– Спасибо.

Когда встали, она прижалась к его груди, прикоснулась мягкой щекой к подбородку, прошептала:

– Прости меня, Ваня.

Выскочила из бурки, подхватила скомканный халат и исчезла в черном тоннеле коридора.

Трудно сказать, чем занимались жители Обернигка в мирное время. Город сохранился полностью. Однако не видно в нем ни промышленных предприятий, ни административных зданий. Одни лишь коттеджи, веселые стайки аккуратных коттеджей под черепичными крышами среди вечнозеленых елей и пихт.

Кто здесь жид? Что делал, куда девался народ?

Все коттеджи, за исключением занятых отделами штаба армии, пустовали под белыми флагами. Лишь на одном из них развевался красный флаг, а на двери виднелась прибитая гвоздями пятиконечная звезда. Но пуст был и этот коттедж.

У шлагбаума на посту стоял приземистый сибиряк-автоматчик в полушубке и валенках. Ночью, правда, приморозило, но сейчас припекало солнце, и часовой в своей таежной одежде выглядел неуклюже. Он, наверное, чувствовал это и сам. Встав посредине улицы так, что его медвежья фигура загородила проезд, сибиряк поднял левую руку вверх, а правой сжимал автомат, стараясь придать своему лицу серьезное выражение.

Сашко Чубчик сразу узнал в нем фронтового новичка.

– Эй, парень, открывай ворота, принимай гостей!

Часовой не ответил, лишь взял автомат наизготовку.

– Остановите, – велел комбриг Наконечному. Сняв бурку, он выскочил из машины и подошел к солдату: – Давно служите?

Сибиряк растерялся. Устав караульной службы диктовал неумолимые параграфы, но полковничьи погоны…

– Первый день, товарищ гвардии полковник.

«Это хорошо, – подумал комбриг. – Значит, прибыло пополнение».

– Молодец! – вслух похвалил Березовский. – Как зовут?

– Рядовой Барских, товарищ гвардии полковник, Иван Мокеевич.

– Выходит, мы тезки, я тоже Иван.

Солдат улыбнулся широким, скуластым лицом, дернул веревку, и шлагбаум поплыл вверх.

Иван Гаврилович искренне завидовал юной наивности сибиряка, его полному радужных надежд будущему. Другое дело, конечно, что завтра этот коренастый красавец может пасть на поле боя – от этого не застрахован никто. Зато любимая девушка его не оставит и родным отцом не назовет.

Прежде всего он заехал в артиллерийское управление. Отыскал знакомого майора, с которым пришлось хлебнуть лиха еще в Восемнадцатой, и попросил его узнать и сообщить в санроту сто двадцатого стрелкового полка медсестре Марии Пащиной, в каком дивизионе корпусной артиллерии проходит службу капитан Журавлев Николай Зосимович.

Командарма застал в кабинете, на втором этаже одного из коттеджей у полудужия гор. Над входом в помещение ощерилось зубастое рыло дикого кабана, в вестибюле красовалось во весь рост чучело оленя с гигантскими ветвистыми рогами. Видимо, особняк принадлежал заядлому охотнику, потому что не было здесь недостатка и в медвежьих, и в волчьих, и в лисьих шкурах.

Генерал-лейтенант Нечипоренко сидел за столом в одной шелковой майке и сноровисто пришивал к полевой гимнастерке белый воротничок. Он так увлекся этой работой, что сначала не заметил Березовского. Поднял голову, когда тот поздоровался.

– А, это вы. Садитесь.

Ивана Гавриловича ничуть не удивило занятие командующего. Отличительная черта кадрового офицера: всюду, при всех обстоятельствах оставаться солдатом.

– Та-ак, – наконец заговорил генерал, явно удовлетворенный результатом своей работы. Перекусил нитку, положил иглу в футлярчик пластмассового медальона, кончиком большого пальца провел по шву – нет ли узелков. Еще раз убедившись, что работа чистая, привычно накинул гимнастерку на рыжий, с проседью, чуб и резко рванул ее вниз. Многочисленные ордена и медали позванивали, когда он на ощупь застегивал пуговицы.

– Товарищ командарм, – не выдержал Березовский. – Что означает ваш неожиданный вызов?

Покончив с последней пуговицей, командующий вздохнул:

– И для меня это неожиданность.

– Мы сегодня были бы на левом берегу.

– Будете в другой раз.

– Когда? Война заканчивается.

– Что?! – командарм раскатисто захохотал. – Спасибо, что рассмешили. А я был лучшего мнения о ваших стратегических способностях. – И сразу же стал серьезным: – Что, тянет за Одер, на Берлин? Совершенно закономерно. Но ваш Майстренко, хотя и поэт, однако не бог, а фронтовые базы – за Вислой. Дороги раскисают с каждым днем, автотранспорт поглощает астрономическое количество горючего. Железнодорожные пути не подведены, не забывайте о разнице в ширине колеи. Их необходимо либо перешивать, либо перегружать все в польские и немецкие составы. К тому же люфтваффе базируется на бетонированных берлинских аэродромах Иоганишталь, Шенефельд и других и поэтому покамест имеет преимущество в воздухе. Командующий группой армий «Висла» Гиммлер получает все новые и новые дивизии из разных районов Европы. По тем же причинам еще более сложная обстановка создалась на соседнем фронте. Что вы на это скажете, товарищ стратег?

Не дожидаясь ответа, командарм быстро подошел к карте на стене и продолжил свои объяснения:

– Гитлеровцам отступать некуда. Соотношение сил и конфигурация фронта диктуют им единственный выход: отсечь армии соседнего фронта, которые выдвинулись вперед, двумя встречными ударами – с севера на юг, из района Арнсвальде в Померании, и с юга на север, из района Глогау в Силезии. Реально?

Сама карта давала исчерпывающий ответ на это. Две стрелы угрожающе нацелились: одна, из Восточной Померании, – вниз, другая, из Нижней Силезии, – вверх.

– Таким образом, гитлеровцы будут стремиться зажать нас в котле. Это был бы колоссальный триумф для них. Но произойдет наоборот: мы устроим котел им. И не один, а два. Наши соседи в Померании, а мы в Силезии. Вот здесь: район Глогау – Губен. Тут противник организовал оборону группы южносилезских городов. Наша пехота ведет тяжелые бои. Города расположены близко друг от друга, местность густо покрыта шахтами и заводами, изрезана десятками шоссе и железнодорожных линий. К тому же леса, перелески, речки, каналы, яры. Не местность, а черт знает что! Фашисты надеются отсидеться там до судного дня. Вот мы и устроим им судный день! Так-то, дорогой товарищ!

Нечипоренко показал на карте, как будет закрыт силезский котел.

Вокруг карих глаз комбрига собрались мелкие морщинки – он приценивался, анализировал. Первый успех, давшийся так легко, невольно родил иллюзии: еще один-два рывка и – Шпрее, Берлин. А теперь поворачивай оглобли.

Неслышно – звериные шкуры скрадывали шаги – вошел член Военного совета генерал-майор Маланин.

– Не помешаю?

У Андрея Викторовича, как всегда, было бодрое настроение. Он поздоровался с Березовским как со старым знакомым.

– Воюете? – И смеясь добавил: – На карте бить фашистов легче, правда?

– Не всегда, – ответил Нечипоренко. – Ивана Гавриловича от этой карты тошнит. Офицер связи догнал его на берегу Одера, когда он готовился к броску.

– А это верно, – признался комбриг. – Как говорится, видит око, да зуб неймет.

– Ничего, все еще впереди, – заверил член Военного совета. – Зато какая миссия возлагается на вашу бригаду.

– Знаю, Силезия.

– А точнее?

– Район Глогау – Губен.

– Это общее направление операции, которую осуществит армия, – уточнил командарм. – А задача вашей бригады – Глейвиц.

– Это название вам ничего не напоминает? – спросил комбрига Маланин.

– Крупный промышленный город, железнодорожный узел, важный порт на Глейвицком канале…

– И все? – Андрей Викторович пришел на помощь. – Про Сараево помните?

– Сербский город, где в четырнадцатом году был убит наследник австро-венгерского престола Фердинанд и его жена. Это стало формальной причиной первой мировой войны.

– Вот-вот. Приблизительно такую же роль во второй мировой войне сыграл Глейвиц. Гитлер тогда еще побаивался беспричинно напасть на Польшу, с которой Англия и Франция заключили договор о взаимопомощи. Фюреру нужен был формальный повод. Поэтому группа немецких уголовных преступников, переодетая в форму польских жолнежей, под командованием эсэсовского генерала Отто Скорцени тридцатого августа тридцать девятого года напала на этот пограничный немецкий городок, подняла стрельбу и разгромила радиостанцию. А в ночь на первое сентября…

– Это уже и мои ученики знали, – закончил Березовский. – Немецко-фашистские войска перешли границу Польши.

– Следовательно, ваша миссия в самом деле историческая.

Командарм смотрел на Березовского с еле заметной иронией: упоминание о гражданской профессии, чрезмерная эмоциональность казались ему странными.

А член Военного совета продолжал:

– Герхарта Гауптмана читали?

– А как же. «Ткачи», «Потонувший колокол».

– Вот и хорошо.

– Что, подтвердилось? – спросил Нечипоренко.

– Да. – В голосе Маланина звучала взволнованность. – Живой. Есть данные, что, хотя Гитлер афишировал профашистские настроения писателя, старик потихоньку писал антигитлеровские стихи. Вот бы нам их раздобыть! – Он снова обратился к Березовскому: – Я уже звонил Терпугову… Это был бы серьезный козырь в работе с местным населением.

– А где сейчас Гауптман?

– В Силезии, на вашем участке наступления. Село Агнетендорф, вилла «Визенштейн». Запишите. Вы должны сделать все, чтобы гитлеровцы не успели насильно эвакуировать выдающегося писателя или чтобы он не погиб во время возможного боя.

– Задача почетная, – согласился комбриг. – Но я буду просить…

– Что там еще? – прервал Нечипоренко.

– Нужна мотопехота.

– Нет.

– А сибиряки?

– Какие сибиряки? – На лице Нечипоренко была святая невинность. Член Военного совета улыбался прищуренными близорукими глазами.

– Откуда эта информированность? – подтрунивал командарм.

Но Березовский был настроен решительно.

– Рейд обеспечиваю, а освоение территории – нет.

– Хорошо! – сказал командарм. – Дадим автоматчиков. Но с одним условием: скажите, откуда узнали о сибиряках?

Пришлось рассказать о сценке на дороге. Командарм насупился, а Маланин добродушно рассмеялся:

– Меня самого чуть было не задержали. Строгие ребята!

Попрощавшись, комбриг неслышно ступал по мягким, как сухая трава, шкурам, и не знал – радоваться ему или огорчаться? Задание важное и почетное, но… Другие тем временем пойдут на Берлин!..

2

Командный пункт бригады немедленно перебазировался в Гейнцдорф – силезский городок под веселыми черепичными крышами, затерявшийся в типично немецком лесу. Идеально прочищенные междурядья и просеки, каждое дерево проштамповано, имеет свой номер, записано в книге. Развернув ее, лесничий видит, какое дерево следует подкармливать или лечить, а какое – выкорчевать, дабы на его месте посадить другое. Лес от такого ухода в большом выигрыше, но в то же время он много и проигрывает. Ибо что же это за лес без единого перекошенного ствола, поваленного дерева, цветущего куста, ореховых зарослей, сказочного царства папоротника! Стоит он и вытянутыми участками молчаливых деревьев напоминает вымуштрованных солдат.

Белые полотнища капитуляции еще развевались над Гейнцдорфом, а Семен Семенович Майстренко уже распоряжался здесь, будто у себя дома. Он радостно доложил комбригу, что в селе все в порядке: три четверти населения – поляки, встречают советских солдат как освободителей и братьев.

Освоившись в отведенном ему доме, Иван Гаврилович сразу же позвонил майору Тищенко: необходимы разведывательные данные. Вместо Тищенко ответил капитан Осика: Степан Иосифович заболел, лежит в инфекционной палате. Аглая Дмитриевна подтвердила: у майора Тищенко болезнь Боткина. Состояние серьезное.

Поговорил с Майстренко и Никольским – вечные вопросы снабжения в бою, преодоление вражеских фортификаций, связался с Соханем. Штабной чародей уже договорился с Корчебоковым относительно мотопехоты. Авиаторы, несмотря на нелетную погоду, обещают штурмовики. И за это спасибо.

Вошел Терпугов с письмами. Снова эти печальные похоронки! Родителям старшего лейтенанта Коваленко, семьям других погибших. Сколько он еще подпишет их до конца войны?

После этого вызвал Осику, длинноногого, горбоносого капитана, который замещал Тищенко на время его болезни. Задание разведчикам: немедленно раздобыть информацию о позициях противника на данном участке, раскрыть его замыслы.

Звено ночных бомбардировщиков У-2, которым командует Инна Потурмак, после спешных приготовлений взлетело в ночное небо. Десант разведчиков – капитан Осика, сержант Непейвода и рядовой Лихобаб – разместился в трех самолетах позади летчиц на штурманских местах. Втиснуться в узкие сиденья с громоздкими парашютами было нелегко. К тому же каждый из них кроме автомата с запасными дисками имел еще и дополнительный груз: Осика – радиопередатчик, Непейвода – ручные гранаты, Лихобаб – пакет с сухим пайком на всех. Оделись в черные суконные униформы, теплые куртки, черные береты – обычную одежду силезских горняков.

Замысел был такой: перелететь линию фронта, приземлиться на парашютах (самолеты возвратятся назад) на территории заброшенной шахты «Мациола-3», которую никто не охранял.

Эти данные получены в Гейнцдорфе от хозяйки квартиры, где поселился Осика. Матильда Бжезская, по происхождений полька, девичья фамилия Офярек, сама пришла в штаб и рассказала о себе, о своем муже, Казимеже Бжезском, которого фашисты замучили в Освенциме, и брате Болеславе Офяреке, который живет по ту сторону фронта в селении Мациола Дольная, уезд Глейвиц. Рация ее брата не раз подавала сигналы советским самолетам еще тогда, когда фронт проходил на восток от Львова. Разведчики помогли пани Матильде связаться по радио с братом. Болеслав ждет.

Иного выхода у них не было. Перейти фронт по сильно укрепленной немцами территории невозможно.

Несмотря на темноту, Сергей хорошо видит Инну. Кожаный шлем, кожаное пальто, вся она в мягкой шевровой коже – такая близкая и такая далекая. Он хорошо представляет ее напряженное лицо, сосредоточенные черные глаза, крепко стиснутые губы и нежные руки, которые уверенно держат штурвал, направляя навстречу опасности свою деревянную, ничем не защищенную машину.

Милые, бесстрашные руки!

Всего лишь несколько минут назад на размокшем черноземе, с которого не мог бы взлететь ни один другой самолет, она нежно взяла в ладони его лицо, и в этом прикосновении было все: любовь, восторг, благословение на подвиг. Хотя сама она совершала подвиг каждым своим вылетом.

Он летит с Инной не впервые. У них было общее, незабываемое приключение. Ему, офицеру связи из кавалерийского корпуса, срочно нужно было добраться на КП соседней стрелковой дивизии. Случайно из авиаполка туда же летела Инна Потурмак. Было это осенью на том берегу Вислы. Противник яростно бросался в контратаки, защищая подступы к великой польской реке. За ночь немцам удалось потеснить дивизию и захватить село, в котором вчера располагался командный пункт. Зелена Гура – называется это село. Это название Сергей будет помнить всю жизнь.

Инна мастерски посадила самолет на изрытое картофельное поле и спокойно выруливала поближе к селу. Сергей уже успел расстегнуть привязные ремни, как вдруг увидел: навстречу им бегут немцы. Времени для разворота машины не было, и летчица, набирая скорость, пошла прямо на фрицев. Всего лишь в нескольких метрах от них самолет оторвался от земли. Гитлеровцы инстинктивно прижались к пашне, а потом застрочили из автоматов, в нескольких местах прошив перкалевый фюзеляж. Но самолет с каждой секундой все дальше и дальше удалялся.

В отличие от Осики два других разведчика не знали даже имен летчиц, которые вели самолеты. Григорий Непейвода впервые в жизни поднялся выше церковной колокольни в степной Очеретовке. До сих пор для него единственной и непоколебимой реальностью была земля – с дворами, долами, реками, лесами и всем живым на ней. И поэтому он сразу почувствовал себя неуютно в таинственном ночном небе.

Леонид Лихобаб летел не впервые, но мысли у него тоже были земные, отнюдь не связанные с небом. Накануне вылета он получил письмо от матери. Евдокия Пантелеевна пишет, что дома все в порядке, дочери растут, все четверо. Про свою жену Нюську пускай не переживает, потому что, если бы она даже и захотела подурить, ничего у нее не выйдет: не только в Верхних Ростоках, но и на всем Алтае путного мужика днем с огнем не сыщешь.

– В бога, в антихриста, в сорок святых! – бормочет Леонид. – Для такой, как Нюра, найдется!

Ему и приятно и в то же время немного страшно, что у него такая приметная жена: ни один мужчина не пройдет равнодушно мимо нее. Поскорее бы все закончилось, чтобы вернуться к ней, и вернуться не как-нибудь, а героем, настоящим героем…

Самолет ревел и содрогался, вибрируя корпусом. Казалось, вот-вот мотор захлебнется и…

На линии фронта их обстреляли, но слишком малая высота и удивительная тихоходность машины и на этот раз ввели в заблуждение пунктуальных немецких зенитчиков. Снаряды взрывались либо значительно выше, либо намного в стороне от неказистых самолетов. Под ними снова простиралась бездонная пропасть. Ни один огонек не нарушал сурового режима светомаскировки.

Ночь, темнота, гул моторов… Наконец в черной бездне что-то сверкнуло раз и еще. В переговорной трубке Осика услышал голос Инны:

– Приготовиться к прыжку.

И через какой-то миг:

– По-шли!

Потом, вдогонку, от всего сердца:

– Счастливо!

«Спасибо, родная!»

Не сказал этого, а только подумал, камнем падая вниз. Осика максимально затянул прыжок без парашюта, чтобы не отнесло ветром. Так он учил Непейводу и Лихобаба, но, к сожалению, это была лишь теоретическая учеба. Сейчас он увидит, пошла ли впрок его учеба, – поняли они, как им вести себя, сумеют ли оправдать надежды, возложенные на них?

Дернув наконец кольцо и почувствовав, как раскрытый купол резко рванул его и притормозил дальнейший полет, Сергей осмотрелся по сторонам. Один за другим раскрылись в воздухе еще два купола. Орудуя ногами, Сергей направлял полет на слабый огонек мигающего фонарика.

Почувствовал под ногами твердую промерзшую землю. Быстро сложил парашют, прислушиваясь к темноте. Глухо ухнуло за терриконом, приземлился кто-то из двух его товарищей. И вдруг – стон. Приглушенный, но болезненный… Третий, судя по габаритам, Лихобаб, возился, освобождаясь от строп. Неподалеку от террикона мигнул фонарик. Со свернутым парашютом Осика направился туда.

– Кто здесь есть? – спросил по-польски.

– Свои, пан, не бойся.

– Болеслав?

– Нет, Болеслава схватили.

– Кто схватил?

– Гестапо.

– Когда?

– Под вечер.

– Вот это новость!

А голос незнакомого поляка скороговоркой информировал:

– Схватили его прямо на дороге. Но Болеслав Офярек при себе ничего не имел. Ни списков, ни листовок. И он никого не выдаст – кремень. – Говоря это, поляк быстро ощупывал ногу Непейводы. – Обыкновенный вывих.

Непейвода пытался встать.

– Не, пан, сейчас ходить не вольно. Нужно лежать. Подошел Лихобаб, целый, невредимый. «Трам-там-там, в тысячу апостолов!» – насупленно бормотал он. Эта воздушная экспедиция ему явно не понравилась.

– Пан есть один? – спросил Осика.

– А кого я мог взять, когда такое творится? – откликнулся поляк. – Хорошо, что Славик успел меня предупредить.

– Как пана зовут?

– Збигнев.

Поляк крепко схватил сержанта за вывихнутую ногу и резким движением вправил ступню на место. Сразу видно: горняк, имел дело с травмами. Развернул бинт индивидуального пакета и туго затянул ногу.

– Пожондек. Можно спускаться.

– Спускаться?

– Да. Мы не можем идти отсюда. Комендантский час. Збигнев посоветовал действовать так: спуститься в штольню, куда никто из немцев не осмелится заглянуть. Там есть лежаки, вода, харчи. Устроить на день-два пана с поврежденной ногой и самим переждать там до утра. А утром…

Збигнев пошутил:

– Утром, проше пана, прояснится не только в небе. В штольне было неплохо оборудованное укрытие. Засветив шахтерскую лампу, Збигнев нашел все необходимое и сделал еще раз перевязку Непейводе. Использовал для этого две ровные дощечки и обмотку, отрезанную от парашюта. Пока длилась эта процедура, измученный полетом Лихобаб крепко уснул. Вскоре захрапел и Непейвода.

– Будет пан спать? – спросил Збигнев Осику.

– Навряд ли.

Хотелось дышать свежим воздухом, видеть небо над головой, действовать. Нет ничего хуже неопределенности, неизвестности, бездеятельности.

Не менее активным характером обладал и Збигнев. Он вынул сложенную вчетверо бумажечку, развернул ее и расстелил на запыленном деревянном столе. Это была схема шахты.

– Проше пана, наша копальня – настоящий лабиринт. И таких здесь огромное множество. Вся Силезия, или, по-нашему, Шленск. Не смогут фашисты обыскать каждую штольню. Это, пся крев, напрасная затея. Один раз прочистили, а теперь не имеют на это ни времени, ни людей. Разве ж мы не слышим, как бьют орудия? О матка боска, уже совсем близко!

После небольшой паузы он снова наклонился над схемой.

– Ну хорошо, пускай будет так, пойдем дальше. Вот здесь, – указал пальцем, – наша жилая секция Мациола Дольная. Вот домик Болеслава Офярека, куда сейчас, пся крев, и не потыкайся, могут следить, хотя, по правде говоря, у них тут большой переполох, и они растерялись. Славика могли схватить совершенно случайно. Может, что-нибудь недозволенное говорил. Или слишком смело посмотрел какому-нибудь дьяволу в глаза. Они, холеры, этого не любят!.. Какова ваша цель? – спросил без малейшего перехода.