Текст книги "Последние километры (Роман)"

Автор книги: Любомир Дмитерко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Любомир Дмитерко
ПОСЛЕДНИЕ КИЛОМЕТРЫ
Роман

Предисловие

Вышка у Бранденбургских ворот. Широкая магистраль, затененная изумрудными кронами кленов и лип, – геометрическое продолжение задумчиво-притихшей Унтер-ден-Линден, центральной улицы города-гиганта на Шпрее.

Тиргартен…

Тишина, покой, зеленое царство природы. На границе его – темное, понурое, будто приплюснутое сверху здание рейхстага, западноберлинский магистрат снял с него аварийный купол.

– Давайте поедем туда, – указав рукой в сторону замершей магистрали, предложил мой давний друг Иван Гаврилович Березовский. Теперь на его погонах звезды генерал-полковника. Обращаясь к седому, как и мы оба, человеку с моложавым и приветливым лицом, не то утверждает, не то спрашивает:

– Думаю, представитель посольства не возражает?

Тяжелая, неуклюжая «Чайка» сворачивает на боковую улицу. Проехав два квартала, останавливается перед контрольным постом британской зоны – будкой и шлагбаумом в стене границы, пересекающей город. Грузный офицер, чем-то похожий на мистера Пиквика, узнает посольскую машину. Взглянув на наши документы, он козыряет, дает знак часовому – пропустить. Заработала система сигнализации. Сфотографирован номер машины, передана информация в комендатуру зоны.

Еще несколько метров – и мы в другом мире.

Кипит, бурлит огромный город. Яркие витрины магазинов, показное, мишурное благополучие, шумная реклама, кричащие контрасты, циничное искушение, и над всем этим – тевтонский культ гигантизма: длинная, устремившаяся в небо стрела «Телефункена», ребристый хаос невообразимого кубического чудовища – дом-скала филармонии.

Но в неистовстве этой стихии есть неприступный для нее островок. Туда пролегает наша извилистая дорога.

Скульптурный ансамбль в Тиргартене. Памятник советским воинам. Навстречу седому генералу выбегает юный командир подразделения, лицо которого мне показалось очень знакомым.

– Товарищ генерал-полковник! Подразделение советских войск на посту Тиргартен, выполняя задание командования, несет караульную службу! Докладывает старший сержант Бакулин!

– Бакулин?!

Иван Гаврилович лукаво улыбается. Видно, он нарочно подготовил для меня этот сюрприз.

– Да, Бакулин Петр Петрович, сорок пятого года рождения, сын Петра Бакулина и Галины Мартыновой.

Комбат Бакулин… Телефонистка Мартынова… Так вот почему его лицо я словно бы уже видел ранее.

Молча пожимаю руку юноше…

Погостив немного в микрогарнизоне, возвращаемся назад. Снова тот же офицер, снова звонят сигналы: черная «Чайка» покинула британскую зону.

Унтер-ден-Линден. Советское посольство. Скромное, малозаметное здание. Сюда в июне 1941 года звонили с Вильгельмштрассе, 3: ведомство Риббентропа вызывало советского посла, чтобы сообщить о разрыве дипломатических отношений и начале войны.

Дальше иду пешком.

Посольства, государственные учреждения Германской Демократической Республики, университет Гумбольдта. Возле его темных древних стен – огромная толпа. Гомон полемизирующих, взмахи рук. Митинг, демонстрация, необыкновенное уличное происшествие? Нет, диспут. Свободный обмен мнениями между студентами Восточного и Западного Берлина.

Сворачиваю в сторону, хочется побыть наедине.

Узенькая, неказистая Бендерштрассе. На месте Новой имперской канцелярии – аккуратно подстриженный травяной ковер. В центре его конусообразный пригорок – стальной бункер Гитлера.

Тихо спускаются вечерние сумерки. Издалека доносится гомон дискутирующих. В соседнем дворе шумят-резвятся ребятишки. Играют в «рай» и «ад». Эти слова для них – только игра…

Рай – это и в самом деле нечто призрачное и условное.

А вот ад я видел. Здесь, в Берлине. Четверть века назад.

Часть первая
ОДЕР

1

В просторном классе польской сельской школы метельным зимним вечером 1945 года командующий фронтом вручал ордена и медали группе награжденных офицеров. В комнате стояла настороженная тишина, проникнутая тем нервным напряжением, когда малейшее движение или шорох привлекают общее внимание. Авторитет маршала, сила воинской субординации невольно делали свое дело.

Глиняная печь с ободранной штукатуркой жарко полыхала.

На противоположной, еще не просохшей стенке – школа несколько дней подряд стояла пустой – в одинаковых ясеневых рамах висели портреты Сталина и Осубки-Моравского, тогдашнего премьер-министра Польши.

Привычно, размеренным шагом, подходил маршал к офицерам, вручал награды и хрипловатым, простуженным голосом произносил поздравительные слова. Церемония вошла уже в определенный ритм. Гвардии полковник Березовский, преодолев в себе первое волнение, спокойно ждал очереди. Возле него стоял худой, высокий узбек со скуластым лицом. Большая курчавая голова Березовского едва доставала его костлявого плеча.

Маршал подошел к узбеку:

– Капитан Абдурахманов, – прохрипел, подавляя кашель, маршал, – Военный совет фронта наградил вас медалью «За отвагу».

Приколол медаль к вылинявшему кителю, который висел на худой груди капитана, будто на палке, протянул руку. Но рука повисла в воздухе. Все, стоявшие поблизости, заметили, что правый рукав кителя капитана пустой.

Минутная тишина. Даже слышно, как трещит раскаленная печь, как с холодной стены падают на пол и звенят капли.

– На плацдарме?

– Так точно, товарищ маршал!

Командующий фронтом задумался. Ох этот сандомирский плацдарм, ключ к Варшаве! Крепким оказался орешком. Нужно было во что бы то ни стало захватить и удержать его…

Он обратился к адъютанту майору Борисенко:

– Орден Красного Знамени. Мигом!

Боевой орден с яркой багрово-белой лентой сверкнул на кителе безрукого капитана рядом с медалью.

– Спасибо за службу, товарищ капитан.

– Служу Советскому Союзу!

Маршал глянул куда-то мимо капитана, на стены обшарпанной ветрами и дождем школы. Увидел бесконечную фронтовую дорогу, черные силуэты пожарищ. Услышал голоса павших друзей. И, будто оправдываясь перед ними или перед тяжело раненным воином, обронил:

– Такова уж наша солдатская доля…

Сделал еще два шага, и взгляд его серых, будто перетлевший пепел, глаз остановился на Березовском.

Они видели друг друга впервые.

Путь прославленного маршала к этой встрече шел сверху, молодого полковника – снизу. Приняв боевую купель еще в водовороте гражданской войны, бывший крестьянин-батрак так и не снял с себя военной одежды. Закончив Академию имени Фрунзе, занимал различные штабные должности, а войну начал на посту командующего одним из фронтов, которые тогда часто перегруппировывались и меняли названия.

Березовский попал на передовую линию человеком сугубо гражданским. Учитель математики из пропахшего чабрецом и рутой подольского села, он в военных школах и академиях не учился, о военной службе не мечтал. В грозную годину, как и миллионы других, он взял в руки оружие. Бои, снова бои, ранения, медсанбаты, госпитали, тоска в резерве, курсы переподготовки и новые бои, но уже наступательные! Снова ранение, снова награды, высшая из них – Золотая Звезда за форсирование Днепра; новые знания и должности. И вот он – полковник, начальник штаба Отдельной гвардейской танковой бригады…

Орден Отечественной войны 1-й степени рядом с другими наградами уже ярко сверкал на гимнастерке гвардии полковника, а маршал почему-то дальше не шел и не отрывал пытливого взгляда своих пепельно-серых глаз от чуточку неуклюжей фигуры Березовского.

«Почему бы это? – подумал полковник. – Может, какие-нибудь претензии к нашей бригаде?..»

Словно бы в подтверждение догадки командующий сказал:

– Товарищ полковник, зайдите завтра ко мне. В одиннадцать тридцать.

Это было похоже на передачу мыслей на расстоянии. С самого утра Березовский размышлял, как бы ему помимо официальной встречи во время вручения наград побеседовать с маршалом хотя бы несколько минут наедине. И теперь с готовностью отчеканил:

– Есть, товарищ маршал!

Полковник Березовский на скорую поужинал с ординарцем Сашком Платоновым, гармонистом из Тулы, которого все в части называли насмешливо и ласково – Чубчик. Для аппетита выпили по СПГ (сто пятьдесят граммов) разведенного ректификату, который Сашко раздобыл на местном спиртовом заводе. К сожалению, удалось нацедить лишь одну канистру. После налета вражеской авиации завод горел, пламя охватывало цех за цехом, и операцию Чубчик проводил с известным риском для жизни.

Еще одна беда: канистру взял из-под бензина, мыть было некогда. Спирт промыл ее, впитав в себя не только остатки бензина, но и многолетнюю ржавчину, и всякую грязь. Вонючий коричневый напиток был явно непригоден для употребления. Но ловкий туляк не растерялся. Обменял у хозяйки дома, красивой и дебелой пани Ядвиги, концентрат пшенной каши на обыкновенный древесный уголь. Завернув его в бинт из индивидуального пакета, он процедил сквозь него непривлекательную жидкость и добавил к ней необходимую дозу воды. Добытый продукт имел вполне приличный вкус, напоминая эрзац немецкого шнапса, который иногда попадал к ним с трофеями. Закусили размоченными в воде сухарями, американской тушенкой и солеными огурцами, которыми угостила их пани Ядвига.

Хозяйка отнеслась к временным квартирантам весьма приветливо, но от приглашения поужинать вместе с ними отказалась. Не потому ли, что в соседней комнате яростно стучал сапожным молотком ее худощавый, нервный и, наверное, очень ревнивый муж. Отказ пани Ядвиги от ужина огорчил Чубчика, но Березовский не придал этому значения. Недавно он пережил еще одну душевную драму и к женскому полу относился с чрезмерной осторожностью. А главное, гвардии полковник на протяжении всего вечера неотступно видел перед собой коренастую фигуру седовласого маршала с простуженными, а может и простреленными легкими, ощущал на себе его пристальный взгляд…

 
Ой на горі там терен,
Там виріс я сам оден,
Там виріс я сам оден…
 

Будто нарочно, возникла в памяти полузабытая материнская песня и тихо звенит, не угасает.

 
А з-під того терена
Вийшла вдова молода,
Вийшла вдова молода…
 

– Товарищ комбриг!.. – прерывает грусть немой песни – ибо звучит она лишь в сознании полковника Березовского – неунывающий Платонов-Чубчик. Он разлегся на заднем сиденьи незаменимого на занесенных снегом или развезенных непогодой дорогах юркого виллиса. – Товарищ комбриг!.. – Платонову нравится то и дело повторять новый титул своего начальника и кумира. Он словно бы еще и еще раз поздравляет его с высоким назначением и одновременно наивно, почти по-детски, рисуется перед водителем виллиса – немолодым, молчаливым Павлом Наконечным. – Товарищ комбриг!..

– Чего тебе? – неохотно спрашивает ординарца Березовский и, плотнее закутавшись в теплую кавказскую бурку, погружается в песню, как в сон.

Песня помогает ему собраться с мыслями, вспомнить, что же произошло несколько часов назад.

…В назначенное время Березовский не застал командующего фронтом. Тот встречал на полевом аэродроме самолет из Москвы, на котором прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования. Позавтракав, оба маршала долго совещались, видимо, представитель Ставки привез важные новости.

Тем временем Иван Гаврилович насупленно сидел за тесной школьной партой с мастерски выдолбленным католическим распятием. Кто-то продлил концы креста, чтобы он смахивал на свастику. А потом, наверное в последние дни, уже другая рука попыталась совсем уничтожить обезображенную христианскую эмблему. Это ковыряние ножом так и осталось на неподатливом дереве парты как лаконичный след исторических событий, пронесшихся через маленькое мазурское село.

Майор Борисенко, адъютант командующего, невысокого роста, с осунувшимся от хронического недосыпания и усталости лицом, разложил перед Березовским свежие газеты, привезенные из Москвы на самолете Ставки.

– Читайте, Иван Гаврилович.

– Спасибо.

Сводка Информбюро с фронтов, сообщения о трудовых подвигах в тылу, статьи Алексея Толстого в «Правде», Ильи Эренбурга в «Красной звезде», фронтовой очерк Бориса Горбатова, стихи известных поэтов…

Печаль цепко взяла Ивана Гавриловича за сердце. Как мать, что с нею? Тыл оживал, возвращался к мирным будням, а она одна-одинешенька. Старая, немощная. Только холодный остов торчит там, где был когда-то семейный очаг Березовских.

Подмывало поговорить с Борисенко, посоветоваться: поймет ли его командующий? Разрешит ли на несколько дней съездить в Озерца, пока здесь затишье? Комбриг Самсонов уже дал свое согласие.

Но не спросил Березовский, промолчал: все равно ведь Борисенко ничем не может помочь в этом щепетильном деле.

Командующий вошел неожиданно, закутанный в плащ-палатку, – на дворе моросило. Однако его нетрудно было узнать и в таком наряде. В фигуре маршала, в его походке чувствовалось что-то независимо-степенное и властное, присущее людям, которые привыкли командовать, приказывать, вести за собой других.

Услышав шаги, первым вскочил на ноги адъютант Борисенко, за ним встал и Березовский, сгоряча чуть было не разломав многострадальную ученическую парту. Кивком головы маршал пригласил его в соседнюю комнату, в свой временный кабинет.

– Вот что, – сказал он без предисловий, сбросив на пол намокшую плащ-палатку. Борисенко быстро подхватил набухший комок брезента и вынес его в сени. – Немедленно принимайте бригаду. Мы с представителем Ставки звонили в Москву, получили согласие.

«А Самсонов?» – чуть было не вырвалось у Березовского, но он прикусил язык. Не давала покоя одна лишь мысль: «Итак, мама останется одна. Сейчас не до таких просьб. А что же с Самсоновым? Снимают или дают корпус?»

Маршал подошел к оперативной карте, висящей на школьной таблице. Сегодня вид у него был бодрее, чем вчера. И голос не такой хриплый. Наверное, медицинская служба приняла экстраординарные меры. Желтым от никотина пальцем маршал показал на карте небольшой польский городок.

– Вот здесь, возле городка, старинный дворец каких-то магнатов. Место вашей новой дислокации. Ясно?

Березовский не торопился с ответом. Отдельная гвардейская после боев за Вислу находилась в резерве командующего фронтом. Следовательно, предстоит начинать новую страницу боевой одиссеи… Маршал воспринял его молчание как знак согласия.

– Ставка Верховного Главнокомандования уточнила наши задачи. Во взаимодействии с соседними фронтами мы переходим в наступление.

Теперь Березовский понял, почему прилетел представитель Ставки, и уже окончательно похоронил надежду на краткосрочный отпуск. Глухо спросил?

– Выручаем союзников?

– Угадали. В Арденнских горах, в Бельгии, идут ожесточенные бои. Англо-американские войска панически отступают, неся большие потери. Гитлер лично руководит контрнаступлением в Арденнах. Нужно сорвать его намерение, оттянуть силы.

– Понимаю.

– Только в районе сандомирского плацдарма наступление поведут несколько армий, в их числе танковая. Ваша бригада пойдет как передовой отряд в составе общевойсковой армии Нечипоренко, которая занимает рубежи на ловом берегу Вислы. Направление: Пилица – Нида – Одер. Темп продвижения сорок – пятьдесят километров в сутки.

«Вот это да… – думал обескураженно Березовский. – Вот это темп…»

Маршал словно разгадал его сомнения:

– Свыше ста пятидесяти лет нога иноземного солдата не ступала на немецкую землю. Само собой разумеется, враг окажет сопротивление. Поэтому я и поручаю эту миссию вам.

«Почему мне? Что произошло с Самсоновым?»

– Оперативная задача ясна?

Иван Гаврилович задумался. Он не любил стереотипные ответы типа: «Ясно, товарищ командующий!», «Слушаю, товарищ командующий!», «Есть, товарищ командующий!». Учитель в нем еще иногда брал верх над военнослужащим. Ведь его спрашивают, очевидно, не только ради формальности.

– Мое назначение решено окончательно?

Маршал удивленно уставился на него холодноватыми серыми глазами.

– Вы что… возражаете?

Березовский спокойно выдержал этот взгляд, еще не гневный, но уже явно недовольный.

– Если вопрос решен… Хотя мне лично это сейчас… Я собирался просить вас…

– Послушайте, Березовский. У вас, наверное, много свободного времени?

– Времени мало. Но вопрос слишком серьезный.

– Вы до войны были на педагогической работе?

– Да.

– Видно. – Отошел от карты, посмотрел в окно. В приоткрытую форточку влетал свежий, влажноватый ветерок, предвещавший оттепель. Зима была лютая, даже здесь, на берегах Белого Дунайца, термометр не раз падал ниже двадцати, а снега лежали, как в Подмосковье. Но приближение весны чувствовалось с каждым днем все явственнее.

Маршал сел за небольшой стол, выкрашенный в черный цвет, как и вся школьная мебель. Видимо, здесь когда-то размещался кабинет географии – комната и до сих пор была завалена учебными картами, большинство которых уже ничего не стоило: их одним взмахом перечеркнула война.

– Хорошо, спрашивайте.

Березовский пошел напрямик:

– Прежде всего, я хотел бы знать, чем вызвана замена командира бригады. Тем более в такое время…

– Не понимаю вопроса. Неужели вы ничего не знаете?

– Что вы имеете в виду, товарищ маршал?

– Вы когда выехали из бригады?

– Вчера рано утром. Попрощался с Самсоновым и…

– Это было ваше последнее прощание.

– Почему?

– Самсонов убит вчера же, между одиннадцатью и двенадцатью часами дня. Прямое попадание артиллерийского снаряда.

Спазма сдавила горло Березовскому. Он любил Самсонова. Это был прекрасный товарищ и воин. Атлет с лучисто-лазурными глазами. О храбрости его ходили легенды. Что ж, легенды остаются. А Самсонова больше нет.

Иван Гаврилович вспомнил грустный взгляд маршала вчера во время беседы с капитаном Абдурахмановым. Телефонные провода уже тогда донесли до него тяжелую весть.

– Мне понятны ваши чувства. Самсонов был хороший командир. Будьте достойным его преемником. А начальником штаба назначен Сохань.

Командующий встал.

– Желаю вам успеха. А неуспеха быть не может!

 
…Як вона ix родила,
В тихий Дунай пустила,
В тихий Дунай пустила…
 

Виллис забуксовал, и шофер Наконечный прибавил газу. Машина рывком выскочила из ямы, наполненной талым снегом и размятым льдом. Теплый ветерок сделал свое дело.

2

Бригада стояла, выстроенная побатальонно. Ночью в Заглембье подморозило. Мороз, как умелый мастер, аккуратно застеклил лужи, подремонтировал дороги, покрыл землю слюдистым ледяным панцирем. На белом фоне заснеженных полей грозно и торжественно замерли шесть десятков бронированных крепостей, башни которых были украшены еловыми ветками, увиты черными лентами.

Покрытый красным шелком гроб установили на лафете пушки. Под звуки воинского оркестра траурная процессия медленно двигалась мимо боевых подразделений. Экипажи отдавали последний долг погибшему…

Березовский ощущал на себе внимательные взгляды танкистов. С любопытством и настороженностью посматривали они на нового командира.

Иван Гаврилович знал, что ему будет нелегко. Но он с гордостью смотрел на стальные шеренги тридцатьчетверок, на строй автоматчиков мотострелкового батальона, на техническое оснащение рот и батареи.

И вспомнился молодому комбригу первый бой, что навеки остается в памяти солдата.

…Истрепанная стрелковая рота получила приказ окопаться на юго-восточной окраине села Жабокрич. Был на исходе июль. Прошел месяц с того дня, когда Восемнадцатая армия, приняв на себя первый удар, с боями отступала на восток. Изнуренной и обескровленной, ей крайне нужна была передышка, чтобы собрать воедино разрозненные части, эвакуировать раненых, наладить связь с соседями, подготовить рубеж обороны. Хотя бы на один или на два дня необходимо было удержать Крижополь, Ободовку, Жабокрич – это испаханное бомбами, многострадальное Поднестровье.

В белесом от зноя небе проплыла черная рама «фокке-вульфа», и сразу же заговорила вражеская артиллерия. Огненный шквал накрыл село. А по полю, по неубранным хлебам, медленно, словно чего-то выжидая, двигались шесть немецких танков.

– Приготовиться! – прохрипел вчерашний учитель совсем не тем голосом, каким несколько недель назад предупреждал учеников о начале диктанта. – Стрелять только по моему приказу.

Рота, не насчитывавшая и полного взвода, к тому же плохо была и вооружена: не было у нее ни противотанковых ружей, ни гранат. Все ее вооружение составляли винтовки да десятка полтора бутылок с горючей смесью. Бойцы торопливо связывали воедино по две-три бутылки.

Теперь стало ясно, чего выжидают танки. «Рама» вызывала не только артиллерийский огонь. На маленькую, истрепанную в боях роту летели «юнкерсы» в сопровождении «мессершмиттов». После каждого бомбового удара «юнкерсов» «мессеры» заходили на бреющем полете так, что видны были лица летчиков, и секли, и секли, и секли из пулеметов все живое и мертвое.

Березовский увидел, что танки снова двинулись вперед, но не на их роту, не на притихшие окопчики. Фашисты не хотели рисковать. Они привыкли к войне-параду, войне-прогулке. Танки ползли по золотистой пшеничной ниве, заходя утомленной, измученной, но не сдающейся роте в тыл.

Первой мыслью Березовского было – швырнуть связки бутылок себе под ноги. Смерть, пусть лучше ужаснейшая смерть, лишь бы только не плен! Но в следующий миг он уже думал, как спастись самому и вывести то, что осталось от роты, из вражеского кольца. Этот бой проигран, но он не последний!

…И вот близится час последнего боя. Он грянет еще не сегодня, не завтра, но уже скоро. Где-то там, за сизым, туманным горизонтом – немецкая земля…

– Товарищ комбриг!..

Это Сашко Чубчик.

– Телефонограмма. Передала сержант Мартынова.

«Какая Мартынова?.. – Он медленно возвращался из путешествия в прошлое. – Ах, Галочка, Галя, штабной связист. Что случилось, почему так спешно?»

Посмотрел на скомканный листик бумаги… Мама!.. Старенькая, многострадальная мама! Ее нет… Сколько блуждала эта печальная весть по штабам, узлам связи, пока прибыла сюда, на КП бригады? День, два, вечность? Но, в конце концов, это не имеет значения. Что он может сделать, чем помочь горю? Траурная процессия, траурная музыка Шопена… Кого это хоронят – боевого комбрига или ее, седоглавую мученицу? Маму, которая все пережила: нашествие врагов, прощание с сыном, проводы дочери в неволю, смерть мужа, пожарище на месте родной хаты. И все лишь для того, чтобы в праздник освобождения умереть одинокой, чтобы закрыли ей глаза чужие люди?..

Вчетвером – комбриг Березовский, начштаба Сохань, замполит Терпугов и польский товарищ из сельского самоуправления – сняли гроб с лафета, поставили на мерзлую землю возле могилы. Расставались скупо, по-солдатски.

– Прощай, друг! Пусть будет пухом тебе земля!

Подполковник Сохань уже поднял было руку, чтобы дать сигнал для прощальных залпов, но полковник Терпугов остановил его. Пожилой человек, страдающий одышкой, он с трудом преодолел волнение и крикнул в мегафон:

– Боевые побратимы-гвардейцы! Склоним головы перед светлой памятью мужественного сына Родины, верного большевика-ленинца полковника Самсонова. А лучшим венком на его могилу пусть будет вот это. – Он показал бумажку, будто подтверждая свои слова. – Товарищи воины, вчера, семнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, доблестные войска нашего фронта, во взаимодействии с Первой армией Войска Польского, с боями освободили столицу Польши Варшаву!

После дружного «ура» прогремели артиллерийские залпы. Как реквием мертвым и салют живым.

Прямо с поля бригада двинулась к месту новой дислокации. В реве дизелей, грохоте гусениц, в едком дыме солярки двигались грозные тридцатьчетверки мимо могилы погибшего командира, мимо нового комбрига и его ближайших помощников.

Первым прогромыхал батальон Героя Советского Союза гвардии майора Бакулина. Почти по пояс высунувшись из люка командирского танка, комбат любовался бронированными крепостями, которые способны пройти огонь и воду, сокрушить врага, снести на своем пути любую преграду.

Природа щедро наделила красотой и силой уральца Петра Бакулина. Высокий, плечистый, с пышной шевелюрой, Петро, однако, не принадлежал к числу легкомысленных людей, и в действующую армию он попал благодаря своей незаурядной внешности и дьявольской дерзости.

Эту историю рассказывал сам Бакулин – сочно, с юморком: о том, как многие месяцы изнывал от тоски в тыловом гарнизоне, как командование несколько раз отклоняло его настойчивые рапорты об отправке на фронт и как, наконец, он прибег к радикальному приему – начал ухаживать за тоскующими гарнизонными молодками. Вот тогда не на шутку встревоженные мужья быстро договорились между собой, и навязчивый ухажер – к тому времени еще младший лейтенант – мигом очутился на передовой. Березовский не очень верил этим побасенкам, но и не опровергал их. В самом деле, неиссякаемая находчивость и необыкновенная отвага были всегда присущи гвардии майору Бакулину.

Второй батальон вел тоже уралец и тоже отважный человек – гвардии майор Чижов. Один из немногих кадровых офицеров, находившихся на фронте с первых дней войны, Василий Аристархович и ныне бросал свой батальон в огневой водоворот боя с таким же азартом и горячностью, как и шесть лет назад, когда он участвовал на БТ-5 в боях против японских самураев на Халхин-Голе.

Далее шел третий батальон горячего абхазца гвардии капитана Давида Барамия. За ним на колесном транспорте – МБА (моторизованный батальон автоматчиков) криворожского рудокопа гвардии капитана Геннадия Осадчего и другие подразделения. Они заполнили весь видимый отрезок дороги бесконечной колонной машин, так что и в открытом снежном поле трудно стало дышать от выхлопных газов их моторов. Колонна передвигалась открыто, от вражеских глаз ее скрывали низкие мохнатые тучи, с которых ласково сеялся на белое поле еще более белый, чистый и нежный снег.

День был нелетный, да и авиация у гитлеровцев теперь уже не та.

3

На новом месте дислокации к Березовскому сразу же зашел замполит Терпугов с письмом к вдове Самсонова.

Печальный долг!

…Иван Гаврилович видел жену и дочь Самсонова лишь один раз. Он познакомился с ними раньше, чем с самим Самсоновым, в их тесной двухкомнатной квартире в районе Садового кольца. Сохранились еще в самом центре Москвы узенькие улочки со старинными названиями – Садово-Каретная, Садово-Триумфальная, Тверская-Ямская. А неподалеку от них – шумная площадь Маяковского, улица Горького, площадь Восстания…

Березовский с трудом отыскал нужную ему дверь в темном подъезде, заставленном бочками с водой – на случай пожара от зажигательных бомб. Обитую войлоком дверь открыла жена Самсонова, имя и отчество которой он уже забыл, кажется, Тамара Демидовна или Денисовна, а может, не Тамара, а Татьяна. Нет, все-таки Тамара Денисовна. Он прочел это сейчас в письме, составленном работниками политотдела: «Уважаемая Тамара Денисовна!» Нетрудно себе представить, как воспримет она страшное известие. Тогда, увидев его танкистскую форму и полевые погоны, женщина сначала радостно воскликнула: «Вы от Миши?!», а потом шепотом спросила: «С ним ничего не случилось?» Он успокоил ее, хотя сам еще в бригаде не успел побывать, лишь получил туда назначение на пост начальника штаба и, узнав о том, что семья полковника Самсонова живет в Москве, считал своим долгом нанести этот визит.

Березовский повез Михаилу Самсонову коротенькое письмо от жены и дочери. Имя дочери – Валя, это Березовский помнит совершенно отчетливо, потому что так звали его тихую, нежную, неразделенную любовь, которой он не решился открыть свои чувства. Ждал, пока девушка окончит сначала девятый, а потом и десятый классы, потому что неприлично учителю ухаживать за ученицей. Ждал-ждал, да так и не дождался…

«Уважаемая Тамара Денисовна! С глубокой печалью сообщаем…»

Подписал письмо, не сказав ни слова. Полковник Терпугов заверил, что договорился с польскими товарищами об уходе за могилой.

Вошли тыловик Майстренко и разведчик Тищенко. Их вызвал комбриг. Терпугов задержался. Только что подписанное письмо белело у него в руке.

– Докладывайте, – приказал комбриг своему заместителю по тылу.

Семена Семеновича Майстренко все называли поэтом. Казалось бы, тут не до поэзии – бензин, солярка, продснабжение, вещевое обеспечение, финансовая отчетность… Но вот сумел же человек вложить в будничную работу что-то приподнятое, можно даже сказать, лирическое. Именно поэтому один из корреспондентов армейской газеты напечатал о Семене Семеновиче целый подвал под красноречивым заголовком «Поэзия в прозе». Героя очерка недвусмысленно назвали поэтом, и это прозвище закрепилось за ним навсегда.

Не только профессия, но и внешность Семена Семеновича ничего общего с поэзией не имела. Высокий, мускулистый, чем-то похожий на широко известные портреты выдающегося борца Ивана Поддубного, с геркулесовскими бицепсами и шеей, с отполированной, как бильярдный шар, лысиной, с усталыми светло-зелеными глазами и посеревшим от недосыпания лицом, он был интендантом с ног до головы.

– Взвесил, товарищ комбриг, – доложил он лаконично.

– И что же?

– Вытянем.

– Спасибо.

Вот и все. А означало это очень много: служба тыла тщательно продумала все, что касается материального обеспечения наступления, и не подведет.

С этим и ушел интендант Майстренко, чтобы с головой окунуться в заботы своей хлопотной деятельности.

Майор Тищенко внешне мало походил на разведчика. Низкорослый, грузноватый, он скорее похож был на бухгалтера, зоотехника, фармацевта, на кого угодно, только не на представителя романтической военной профессии. Говорил Тищенко то очень быстро, то медленно, даже запинаясь, но всегда заблаговременно и тщательно проверял данные, о которых докладывал.

– Чем порадуете, товарищ майор?

– Ничем, товарищ комбриг. Покамест ничем.

Березовский насупился. Для того чтобы составить план операции, им с Соханем крайне нужны были разведданные. Вот-вот вызовет к себе командующий армией.

– Степан Иосифович, что с вами?

– Ничего.

– «Ничем», «ничего», хорошие слова выбрали вы сегодня для беседы со мной. Не разведана местность, не выяснены огневые средства противника, а вы!..

Иван Гаврилович сорвался с привычной спокойной ноты, но Тищенко почти не слышал его слов – так тяжело стучало у него в висках.

Началось это еще вчера вечером. Чтобы заглушить головную боль, он проглотил таблетку пирамидона, однако и испытанное лекарство на этот раз не помогло. Навалилась стопудовая усталость. Никогда с ним такого еще не бывало.

– Завтра в восемь ноль-ноль жду вас с точными данными.

– Слушаюсь, товарищ комбриг.

4

Снег скрипел под ногами, и это раздражало. Правда, до вражеских позиций еще далеко, но такая уж работа у разведчика: малейший шорох может провалить любую операцию.

В белых маскхалатах, по белому полю, они передвигались медленно, словно привидения. Лишь надоедливое поскрипывание снега выдавало их присутствие. Не помогли и тряпки, которыми разведчики обмотали сверху валенки.

– В господа бога, трам-тарарам! – сердито ругался рядовой Леонид Лихобаб, низкорослый, щуплый, смахивавший на пятнадцатилетнего подростка.