Текст книги "В лагере Робинзонов"

Автор книги: Лябиба Ихсанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

6.

Есть мне тоже, конечно, хотелось, но не так мучительно, как прежде. А вот пить... Язык стал большим и противным, как старая варежка. Во рту высохло, как будто наелся вареной картошки без масла. Глоток бы воды!

А еще лучше оказаться бы сейчас у Семи родников... Лег бы там на травку и пил бы из одного родника, из другого... Пил бы до тех пор, пока от холодной воды не начало ломить зубы. Ох, и вкусная же вода в этих родниках!

Я закрыл глаза. Хотел представить светлый день, голубое небо, зеленую травку, серебряные озерки воды... Но ничего у меня не вышло. Сколько ни закрывал глаза – ни одного светлого пятнышка. Только черные камни, сталактитовый лес...

«Ладно,– решил я,– глаза не обманешь. Попаду еще и к семи родникам. Конечно, красиво там, но пока хватит нам и подземной красоты. Тут ведь тоже такое мы видели, что на всю жизнь хватит вспоминать».

Я зажег фонарик и посмотрел на Хамита. Он уселся на страшную лапу «Владыки Тьмы» и куском камня бил его по зубам.

– Зачем? – спросил я.

– Да вот зубы у него хочу выбить. Возьмем с собой, дяде Кадыру покажем...

И вдруг, как в цветном кино, встали передо мной Семь родников. И мальчишки ногами нарочно мутят воду, палками секут высокую траву...

Как интересно: когда хотел представить все это – ничего не вышло. А тут все само встало перед глазами.

И я как-то сразу понял, что нужно беречь красоту и там на земле, и тут под землей... Везде.

– Перестань,– крикнул я,– без зубов какой же он будет владыка? Приведем ребят и показать будет нечего.

– Пожалуй, ты прав,– согласился Хамит.– Да только уж больно красивые кристаллы у него во рту.

– Есть же у нас кристаллы. А мало тебе – поищи под ногами.

Хамит соскочил с ноги чудовища, нацелил фонарик вниз и ногами стал ворошить пыль. И, надо же, ему сразу повезло. Такой красивый камень выкопал из пыли, что просто загляденье! Белый-белый, с гладкими ровными гранями. Как будто самый лучший мастер его обтачивал.

Хамит посветил на него, камень заиграл сразу всеми цветами радуги и вдруг опять стал белым, как зубы у Фаузии.

Мне захотелось найти такой же камень и сделать из него брошку для Фаузии, или просто на ниточке повесить ей на шею. Вот бы здорово получилось...

Я вскочил и стал рыть ногами пыль. Она черными клубами поднималась все выше и выше. Но мне, как на зло, ничего не попадалось: только куски глины, обломки тусклых черных камней да еще какие-то ракушки, закрученные спиралью. Маленькие, чуть побольше пятака, тоже в общем-то красивые, но мне хотелось не ракушку найти, а белый кристалл.

– Позавидовал? – спросил Хамит.—Я отдам его в музей.

Очень мне хотелось сказать Хамиту, для чего мне кристалл нужен. Но я не сказал. Скажешь, а он подумает что-нибудь... Друг-то он друг, а подразнить тоже может.

– Ладно, пойдем,– сказал я, а про себя подумал, что брошку можно сделать и из тех кристаллов, которые лежали у меня в кармане. И из ракушки можно. Только бы выбраться отсюда. Сколько времени мы тут блуждаем?

Два раза мы спали. Значит, уже двое суток мы под землей? Кто знает. Часов у нас нет, солнце здесь не всходит и не заходит, дня не бывает. Одна бесконечная черная ночь.

И опять вспомнился дом. Сколько времени нас ищут? Мама плачет, конечно. И Фарида плачет. Думает, наверное, что могла бы и сама сходить за теленком. И мама тоже не может себе простить, что послала меня к Семи родникам. Думает: «Не хотел он идти, а я его насильно прогнала... На гибель послала сыночка...»

Я задумался и носом уткнулся в спину Хамиту.

– Осторожнее,– сказал Хамит и вдруг схватил меня за руку. Мы ясно услышали звук текущей воды. Значит, дошли все-таки!

– Ура! Сейчас напьемся! – крикнул я

Хамит обнял меня за плечи и сказал:

– Это подземная река. Слышишь? Где-нибудь выходит же она на землю. Значит и нам нужно идти по течению. Так и выйдем.

– Точно,—сказал я.– Река нас выведет.

Мы взялись за руки и побежали. Прямо на звук воды.

7.

Мы, мальчишки из Текэяра, больших рек никогда не видели. Видеть-то, впрочем, видели. И Енисей, бегущий среди гор, и Аму-Дарью с ее мутной водой, и Амазонку с крокодилами, и Голубой Нил. Мы и океаны видели, и белые айсберги, и громадные ревущие волны... Видели в кино и по телевизору.

А вот постоять на берегу большой настоящей реки, искупаться в проточной воде, половить рыбу, покататься на «Ракете» или на белом теплоходе – об этом мы только мечтали.

Когда в прошлом году дядя Кадыр рассказывал нам о реках Татарии, все наши мальчишки решили стать капитанами.

Мы с Хамитом, конечно, завидовали мальчишкам, выросшим на берегах больших рек. Говорят, там у всех мальчишек есть настоящие моторки. Захотят и поедут на рыбалку. Наловят щук и сазанов. Для них ничего не стоит за полчаса наловить целое ведро рыбы.

А мы, бывало, с утра до ночи сидим на берегу Песчанки и если наловим десяток мальков в палец длиной, считаем, что у нас богатый улов. А теперь пусть попробуют мальчишки с большой реки задирать носы. Таких-то, как у них, рек тысячи на земле. И все их знают. А подземной реки никто из них никогда не видел, да скорее всего и не увидит. Разве что мы еще придем сюда, снимем свою реку на пленку и покажем в кино...

В неярком свете фонариков видны темная, как нефть, неторопливо бегущая вода, низкий берег, усыпанный галькой и черной глиной. Ни травы, ни камышей. Неизвестно – глубокая эта река или мелкая. Даже палки нет у нас, чтобы измерить глубину. Вода холодная. Даже стоя на берегу, мы чувствовали этот холод.

Чтобы потеплее было, мы тесно прижались друг к другу. Потом, черпая воду горстями, стали пить.

– Хорошая вода, вкусная.– сказал Хамит.– Не хуже, чем в Голубом озере.

– Слушай, Хамит,– испугался я,– а вдруг она не на землю течет, а прямо на дно нашего озера. Тогда как?

– Плохо тогда.

– А если нырнуть, а там, в озере, выплыть?

– Как пушкинские черти, что ли? Так ведь Балды– то нет, чтобы нас встретить. Был один Балда в Текэяре, да и тот под землей теперь.

– Это ты о ком?

– О тебе, о ком же еще.

– Сам ты Балда. Выбираться-то нужно как-то. Не назад же возвращаться. А хоть бы и вернулись, все равно не подняться нам.

– Вот если бы акваланги,– вздохнул Хамит.

– Если бы да кабы... Нет у нас аквалангов. Подожди, а ведь ныряют же без аквалангов искатели жемчуга? Я читал где-то, что по три минуты они остаются под водой, и даже больше. Трех-то минут хватит, чтобы вынырнуть?

– Трех-то минут хватит, только мы по три минуты не выдержим.

– А давай попробуем.

– Давай. Только как мы время узнаем?

– Проще простого. И...раз, и..два, и...три. На каждый счет по секунде.

– Ну, давай, считай.

Хамит закрыл рот, защемил пальцами нос, а я стал считать:

– И...раз, и...два, и...три... четырнадцать, пятнадцать... сорок... пятьдесят... шестьдесят один.... шестьдесят два...

Хамит с шумом выдохнул воздух. Надышался вдоволь и сказал:

– Давай теперь ты. Только свет погаси. Считать и в темноте можно.

Я погасил фонарик и перестал дышать.

Хамит громко считал. Когда он дошел до двадцати, у меня уже зазвенело в ушах. Когда произнес «тридцать», у меня уже голова кружилась, но я еще держался. А потом почувствовал, что нет больше сил, выдохнул воздух на сорок третьей секунде и задышал часто и глубоко, как Хамит.

– Даже минуты не набрал,– сказал Хамит.– Ничего у нас не выйдет. Не нужно бы нам с того места уходить. Кричали бы там день и ночь. Обязательно услышали бы нас... Знаешь что? Давай бутылку с запиской бросим в воду!

– Ой, и правда! – обрадовался я.– Если ее в Голубое озеро вынесет, ведь найдет же ее кто-нибудь? Ей-то дышать не нужно. Доплывет а вынырнет как миленькая. А на чем писать?

– А газета на что?

– А чем?

– Черную пыль разведем в воде. Из газеты трубочку скатаем, вроде кисточки.

– А что напишем?

– Нарисуем план, пометим место, где мы провалились. Потом наш маршрут изобразим и напишем, что вышли к подземной реке.

– Годится,– сказал я.– Давай газету.

Так мы и сделали. Хамит разгладил газету, я свернул тоненькую трубочку. Прямо на камне, в углублении, мы развели в воде черную пыль. А уж чертить-то для нас самое легкое дело. Сколько мы планов и чертежей с Хамитом начертили для школы и для кружка.

Мы свернули наше послание, засунули в горлышко бутылки. Оторвали кусочек рубашки, сделали пробку. Хамит заткнул бутылку и швырнул в воду.

Мы не видели, как бутылка поплыла. Слышали только всплеск. Но все равно знали, что плывет наша бутылка. И надежда на спасение окрепла в наших сердцах. И силы прибавилось.

– Пошли дальше? – спросил Хамит.

– Пошли!

И мы опять зашагали вдоль берега реки.

Идти было удобно: ни камней под ногами, ни пыли. Идешь как по асфальту, только часто приходится светить. А то еще оступишься и загремишь в речку. Идем, чуть ли не бежим. И рядом, как верный друг, бежит река. Кажется, что теперь нас не двое, а трое.

Кое-где река разливалась пошире и тогда текла медленно, плавно, а кое-где каменные щеки сжимали ее, и в этих местах вода бурлила, мчалась как бешеная. Местами шире становилась каменная дорога, а иногда так сужалась, что мы едва могли пройти, не замочив ног. Но мы все-таки шли, неизвестно куда, пока не дошли до такого места, где каменная стена подошла вплотную к реке.

Мы решили перейти реку вброд. Я осторожно шагнул в ледяную воду. Оказалось, что тут не очень глубоко, чуть повыше колена, и я на своих длинных ногах без всякого труда перебрел на тот берег. А вот Хамиту не повезло: он прошел почти всю речку, но у самого берега поскользнулся и плюхнулся в воду. Я успел схватить его за руку и вытащил на сухое место.

Вид у него был жалкий. Повязку с головы смыло и унесло водой. Но это ничего. Рана у него подсохла и не гноилась. Но зато сам он был весь мокрый. Вода ручьями стекала с него. Он весь дрожал с головы до ног, зубы у него стучали.

– Вода как лед,– с трудом выговорил он.

– Раздевайся скорее,– сказал я и стал стаскивать с него рубашку. Он разделся и стал прыгать на берегу, чтобы согреться.

Он прыгает как сумасшедший, а я стою как истукан и не знаю, чем ему помочь. Наконец догадался – разделся тоже.

– Одевайся,– говорю,– в сухое.

А сам стал искать место, куда бы повесить посушить его одежду. И как на зло не могу найти ни одного камешка, ни одного выступа на стене... Прошел немного вперед и увидел еще один огромный зал.

8.

Мне приснился сон, будто зима на дворе, а я сижу у печки, прислонился к ней спиной, согрелся.

Проснулся. Никакой печки, конечно, нет, зато спина у Хамита горячая, как печка.

Я разбудил его, спросил:

– Что это, жар у тебя?

– Пить,– сказал он,– пить...

Я, не раздумывая, бросился к реке. Чего-чего, а воды у нас теперь сколько угодно! Вот только в чем принести ее? В горстях не донесешь, посуды у нас нет никакой... Была одна бутылка и ту отправили с письмом. Пришлось намочить край его рубашки и выжать прямо ему на лицо.

Он облизал губы, открыл глаза и сказал чуть слышно:

– Кажется, я захворал, Шаукат. Голова разламывается и дышать трудно.

Я приложил мокрую рубашку к его голове. Он закашлялся и закрыл глаза.

Вот когда пришла настоящая беда! Встать он скорее всего не сможет. Бросить его одного здесь я тоже не могу. Нести на себе – сил не хватит. Я и сам валюсь с ног. И идти надо. Пока есть свет, пока осталось хоть немного сил надо идти вперед. Вот отдохну немножко и в путь! А пока – спать.

Я прижался спиной к горячей спине Хамита, и мысли сразу понеслись куда-то, закружились, как в хороводе. То мамино лицо мелькнет, то Фаузия сверкнет своими зубами, то дядя Кадыр строго посмотрит в глаза. А потом все стало безразлично. Даже думать не было сил. Ничего не надо, ничего не хочется. Только бы не двигаться, не шевелиться... Нет, спать нельзя, погибнешь!

Меня будто током ударило. Я вскочил и стал тормошить Хамита:

– Вставай, Хамит. Слышишь, вставай! Если так будем лежать, погибнем оба!

Не знаю, слышал ли он мои слова. Ничего не сказал в ответ, только простонал протяжно. Полежал минутку и вдруг заговорил вполголоса:

– Мама, мама, да укрой ты меня. Укрой потеплее, мама. Холодно мне. Мама, укрой меня...

Он весь дрожал, и кожа у него покрылась пупырышками, как у гуся. Ему, наверное, правда, было очень холодно. Но как-то не верилось в это, потому что сам он был горячий и жар от него валил, как из духовки.

– Хамит, встань, встань, пожалуйста. Пойдем отсюда,– просил я.– Пойдем и сразу согреешься.

Говорю, утешаю его, уговариваю, а самому плакать хочется.

Все-таки поднял я его. Он уткнулся мне в грудь горячей головой. Стоит, чуть пошатываясь, как будто собирается с силами. Дышит часто-часто и горячим дыханием обжигает мне лицо.

Я испугался, что сейчас он шагнет, упадет и ударится о камни. Обнял его. Но он, как мешок, сполз вниз и растянулся у моих ног.

Я понял, что Хамит идти не сможет. И решил – пройду немножко, проверю дорогу, а потом вернусь, перетащу Хамита. Так мы, конечно, очень медленно будем двигаться, а все же это лучше, чем оставаться здесь на месте, без всякой надежды на спасение.

Я накинул на голову Хамиту мокрую рубашку, зажег свет и осмотрелся. Черные тусклые камни, черная пыль... Я погасил фонарик и снова обступила меня темнота, такая густая, что казалось, будто и она отлита из черного камня.

И надо идти в эту темноту.

Я пошел. Кругом нигде ни искорки, ни лучика.

Зимой, бывало, как злился я на солнечные лучи. Утром мама будит меня, а я лежу с закрытыми глазами, сон досматриваю. Вот тут-то и пробьется в окошко солнечный лучик. Натянешь одеяло, а он и под одеяло найдет дорогу...

Сюда бы сейчас такой лучик! Уж я бы не прятался от него.

Я размечтался, споткнулся и больно ударился коленкой об острый камень. Нет, не годится так в темноте идти. Чего доброго, шею сломаешь!

Я зажег фонарик и заметил, что он уже не так ярко горит, как прежде. Но все равно кружочек света бежит передо мной, как футбольный мяч. А я веду, веду... Опять споткнулся и выронил фонарик. Он скользнул в сторону.

Я подобрал его, осмотрел камень. Странный это был камень. Длинный, тонкий. Никогда не приходилось мне видеть таких камней. На что-то он похож... Ага, на ружье он похож, вот на что А может, это ружье и есть? Я осмотрел его со всех сторон. Нет, камень, обыкновенный камень, только снаружи похожий на ружье.

Удивительно, конечно, но природа и не такие чудеса творит. Нам дядя Кадыр рассказывал как-то про красноярские Столбы. Это камни такие, высокие, выше двадцатиэтажного дома. А потом он нам диафильм показал. Ну и Столбы! Один на голову старика похож. Он так и называется «Дед». А другой будто веер из перьев. Много там разных удивительных камней. Когда смотришь на них, кажется, что их нарочно скульпторы делали. А сделали их вода, ветер, солнце и время.

А тут солнца нет, ветра тоже, наверное, не бывает, а времени и воды сколько хочешь. И вот они какую штуку сочинили!

Я попробовал поднять это «ружье». Тяжелое. Но все-таки я его поднял и стукнул «прикладом» о камень. И вдруг «приклад» отвалился. Камень стал полегче. Я размахнулся и стукнул им по каменной стенке. И тут случилось чудо: каменная корка рассыпалась на множество кусков, под нею оказался винтовочный затвор, ржавая магазинная коробка, часть ствола. Я опять размахнулся, и снова посыпались камни, а в руках у меня оказался винтовочный ствол с прицельной рамкой, с мушкой на конце. Настоящий винтовочный ствол!

У меня закружилась голова, и я, опираясь на ствол, пошел к Хамиту.

– Хамит! Хамит, открой глаза, посмотри, что я нашел. Это же винтовка. Понимаешь, винтовка! Значит, здесь были люди. Разбойники или партизаны. Были и ушли. Значит, и мы уйдем. Понимаешь, Хамит? Уйдем! Только соберись с силами, слышишь, Хамит!

Я склонился над ним, обхватил его за плечи. Но вместо того, чтобы поднять друга, я сам хлопнулся рядом с ним. Голод и усталость одолели меня.

9.

– Проснулся, проснулся. Слышишь, мама, он шевельнул рукой...

Голос Фариды. Ни у кого больше нег такого голоса. Но почему она здесь, в нашем подземелье? И кто это проснулся? Может Хамит проснулся?

Я пошарил руками справа, слева... За время наших блужданий я уже научился на ощупь узнавать, что под рукой.

Нет, это не камень... и не пыль... Да это же подушка! Самая настоящая подушка. И одеяло на мне. Откуда здесь постель?

И вдруг мамин голос:

– Сыночек, сыночек, очнулся, родненький!

Я открыл глаза. Но по-прежнему непроницаемая темнота окружает меня и мешает увидеть мамино лицо. Значит, мы все-таки в подземелье. И мама пришла сюда. Нашла нас здесь в темноте. И Фариду привела. Вот что значит мама! Я протянул руки, нащупал мамину голову, нащупал лицо. Оно было мокрым от слез.

– Мамочка, мама,– говорю я.– Ну не плачь, слышишь, мама, не плачь. Мы скоро выйдем отсюда.

– Вышли, сыночек, вышли, давно уже вышли.

Мама поднимает мою голову вместе с подушкой и прижимает к груди. От мамы пахнет свежим хлебом, парным молоком и укропом.

И тут я почувствовал такой голод, какого никогда еще не испытывал. Даже там, в пещере, когда мы делили хлеб, я не был так голоден.

– Мам, я есть хочу, умираю есть хочу!

– Сейчас, сыночек, горячего бульона дам тебе.

– И хлеба, и молока, и яблок.

– Нельзя так много сразу, нельзя. Доктор не велел.

Это уже Фарида сказала. Значит, и она здесь. Но почему же я их не вижу? Может быть, ночь сейчас?

– Фарида,– сказал я,– зажгите вы свет.

– Зачем нам свет, дурачок. Солнце и так светит вовсю. Это у тебя глаза завязаны.

– Ну, так развяжи.

– Сейчас. Это мама придумала. Боялась, что ослепнешь от яркого света. Ты же целую неделю не видел солнца.

– Неделю?

– Да. Мы тут сами чуть не ослепли от слез. Искали вас всей деревней.

– А Хамит?

– Хамит в больнице. У него воспаление легких.

Я было приподнялся в постели, но Фарида тут же уложила меня.

– Лежи, лежи,– сказала она.– Нельзя тебе вставать. Рано, понимаешь?

– А он поправится?

– Конечно. Доктор говорит, что раз попал к ним, значит вылечат.

Тут мама принесла мне горячий бульон. Я выпил целую чашку и вдруг такую усталость почувствовал во всем теле, как будто опять пришлось разбирать тот завал. Я опустил голову на подушку. Фарида ушла. Мама сказала:

– Спи, сынок, спи.

Но я не спал. В полудремоте я вспоминал последние часы нашей жизни там, в подземелье. Вспоминал и не мог вспомнить. Только отдельные картинки, отдельные кусочки этой невеселой жизни возникали в памяти и снова угасали.

Вспомнилось, как мы остались совсем без света. Сначала один фонарик погас, потом второй. Я дотащил Хамита туда, где нашел винтовку. Если бы не веревка, я бы не сумел этого сделать. В темноте, на ощупь я связал из веревки петлю и волоком тащил за собой.

Я уложил Хамита около стены, а сам, опираясь на ствол винтовки, побрел дальше.

Помню, как я увидел свет. Не свет даже, а отсвет на стене. Я шел как слепой, ощупывая дорогу, спотыкаясь на каждом шагу. По-моему, я и не смотрел никуда. И вдруг впереди увидел какое-то серое пятно. Сначала я думал, что мне просто показалось. Я закрыл глаза, опять открыл. Пятно по-прежнему серело впереди. Хотелось верить, что это откуда-то с воли пробивается настоящий дневной свет. И я пошел прямо на это пятно. А когда дошел, тут только и понял, что нужно идти в обратную сторону. Сюда через узкую щель пробивались лучи. Свет падал на каменную стенку, и она чуть-чуть светилась в темноте.

Я думал, что никогда не дойду до той щели. А когда пришлось взбираться по глиняному откосу, мне показалось, что вот сейчас я умру от усталости здесь, в двух шагах от выхода.

Наконец я добрался до щели, прислушался. Где-то внизу совсем недалеко прогрохотала машина. Я зажмурился, чтобы свет не бил в глаза, и стал увеличивать щель. Руками, ногами, винтовочным стволом я расшатывал и отпихивал в стороны куски глины, камни. Помню, как они с шумом скатывались вниз.

А вот о том, что было дальше, сколько ни старался, я так и не вспомнил...

Сквозь дремоту я услышал тихий шепот Фариды: – Он опять спит, мама.

– Ну и пускай спит,– тоже шепотом ответила мама.– Сон лучшее лекарство.

Вот как бывает в жизни: вчера голодный, черный от грязи я бродил по подземным коридорам, не надеясь уже на спасение. А сейчас лежу в чистой мягкой постели, и все кругом ходят на цыпочках, боясь нарушить мой покой!

А как же Хамит? Скорее бы разрешили мне встать. Сразу пошел бы к нему...

Прошла неделя. Мне уже разрешили вставать. И глаза привыкли к дневному свету, и ел я все, чего мне хотелось. Меня уже выпускали гулять, только недалеко. И дядя Кадыр приходил ко мне, и Фаузия.

Я рассказывал дяде Кадыру о наших приключениях, а Фаузия, как обычно, перебивала меня.

– Жаль,– сказал дядя Кадыр,– что у вас только одна бутылка была с собой. Очень мало надежды, что она найдется. Но если бы нашлась, это было бы событие огромной важности. Мы бы тогда сумели обуздать наше озеро.

– Вот пойду купаться,– вступила в разговор Фаузия,– найду эту бутылку и нарочно разобью и письмо уничтожу. А то эти герои совсем заважничают.

И надо же, в тот же вечер Фаузия бегом влетела в наш двор с той самой бутылкой в руке.

– Держи свою грязную бутылку,– крикнула она.– Только не задирай нос.

А на другой день меня пустили к Хамиту.

Он сидел в постели, подложив подушку под спину. К нему еще не всех пускали, только самых близких, но меня пустили. И правильно сделали, что пустили. Уж кто-кто, а мы-то с Хамитом теперь самые близкие люди. Неделю целую спали спина к спине, делили последний кусок, столько раз выручали друг друга...

Доктор не велел мне много разговаривать с Хамитом. А у меня не то что «много», у меня и мало слов не нашлось для этого разговора. Столько хотелось сказать, когда шел к нему, столько хотелось услышать. А вошел, увидел, сел на стул и молчу. И он молчит. Только рты до ушей у обоих.

Я поставил на тумбочку бутылку с сиропом, разложил пирожки, яблоки. Он сказал:

– Вот бы туда нам все это.

– Мы бы и еще недельку там посидели.

– А как мы все-таки выбрались?

– Я еще и сам толком не знаю. Выбрались. Самое главное, что выбрались...

И тут доктор прогнал меня.

– Придешь в другой раз, наговоритесь. А сейчас беги домой.

А как же, в самом деле, мы выбрались? Сам бы я так ничего и не вспомнил. Но мой спаситель, дедушка Фаузии, рассказал мне обо всем, что произошло.

Дед Салахи – пасечник. Свою работу он очень любит, и пчелы его любят, если только так можно сказать про пчел. Они никогда его не кусают, ползают по нему, словно что-то ему рассказать хотят или приласкаться. Все лето дед Салахи живет на пасеке, в небольшом домике. Раз в неделю обязательно приезжает в деревню, попариться в баньке.

В тот день возвращался он из деревни на пасеку, на телеге рядом с ним сидела бабушка Сарби. Хотелось ей наломать свежих веников из ивняка, что был особенно густым у ручья, рядом с пасекой...

Дорога свернула к подножию горы. За несколько метров до самого крутого места вдруг откуда-то сверху с грохотом посыпались камни. Дед остановил лошадь и с удивлением посмотрел вверх. Никогда до этого в этом месте никаких обвалов не случалось.

У бабушки Сарби душа ушла в пятки, и она стала бормотать молитвы. Не иначе это проделки шайтана. Хочет она сказать деду, чтобы гнал поскорее лошадь от этого заколдованного места, да от страха слова вымолвить не может. Деду и самому не по себе. И вдруг он увидел небольшое отверстие. А из него какое-то живое существо выкарабкивается, медведь не медведь, да и на человека не очень похоже... Что-то черное.

У бабушки Сарби никаких сомнений не осталось, она от страха даже молитву позабыла.

Деду самому страшно, но мужчина все-таки. Прикрикнул он на бабку, сунул ей в дрожащие руки вожжи и храбро направился к «шайтану».

– Батюшки! Да это же соседский сын Шаукат! – Он, конечно, ни за это не узнал бы меня, но к этому времени о нашем исчезновении вся Татария знала, а в нашей деревне только о нас и говорили.

Схватил он меня на руки, бережно уложил в телегу, завернул лошадь и погнал ее обратно в деревню. В тот же час люди прибыли к месту происшествия и вытащили Хамита. Много радости было в деревне, да и слез тоже хватило. Это уж наши мамы постарались.

Теперь мы с Хамитом самые знаменитые люди в деревне. Даже как-то неудобно. Не только мальчишки, но и все взрослые расспрашивают нас о подробностях нашего приключения. А некоторые даже сами придумывают то, чего и не было. Прошел даже слух, что к нам в деревню собирается приехать писатель из Казани, написать о нас.

Когда я заикнулся было об этом, Кадыр-абы улыбнулся:

– Если и собирается к нам писатель, то должно быть не о вашем подвиге писать, а о жизни Сергея Павлова.

Мне даже стыдно стало, что я поверил этим слухам. Действительно, только и дел у писателя, что писать о ребятах, которые потерялись. А вот жизнь Сергея Павлова действительно интересная. Я и сам с удовольствием прочитал бы о нем. Тем более теперь, когда и сам побывал в той самой пещере, которую изучал когда-то этот замечательный человек.