Текст книги "В лагере Робинзонов"
Автор книги: Лябиба Ихсанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
3.
Вдруг в лицо мне ударил горячий ветер, послышался какой-то свист, потом все разом осветилось, заиграло радугой. Каменные стены загорелись разноцветными огнями, да такими яркими, что смотреть больно. И слышу, кто-то тихо зовет меня сзади:
– Шаукат!
Нужно бы обернуться, а я все смотрю, как играют разноцветные огни на стенах, и не могу оторвать глаз. А сзади опять:
– Шаукат... Шаукат...
Чей же это голос? На мамин не похож, и у Хамита не такой голос, и у Салиха – другого моего друга тоже не такой. Да и вообще не человеческий это голос. Какой-то металлический, вроде как у робота в кино.
Вдруг я понял, что это Хозяин Горы. Испугался, хотел вскочить и убежать, но он меня остановил:
– Шаукат, не беги, если не хочешь навсегда здесь остаться. Только я могу спасти тебя. Я Горный орел. Я унесу тебя высоко-высоко...
И вдруг, я вижу, и правда: огромный орел сидит на камне. А хвост как у павлина. И вовсе не радуга светит в пещере, а огромный этот хвост.
– Садись ко мне на спину,– сказал орел,– садись, не бойся. Сейчас полетим.
Я посмотрел ему в глаза. А глаза у него голубые, точь-в-точь как у Салиха, а возле клюва такие же, как у Салиха, веснушки. Я и не заметил, как оказался на спине у птицы. Она взмахнула крыльями, и мы полетели.
Поднимаемся выше и выше. Навстречу плывут облака, ветер бьет в лицо. Здорово! Я посмотрел вниз. Вижу – наша речка Песчанка, как змея, извивается внизу.
Ветлы стоят на берегах. А птица летит. И оказывается, можно управлять ею. Захочу вправо повернуть – даю ей кусок мяса. Захочу влево – даю воды из бутылки. И вдруг вижу, что у меня не осталось больше ни мяса, ни воды. Птица стала слабеть, спускается прямо на середину Голубого озера. А озеро бушует. Что же делать? И тогда я хватаю ножик и от собственной ноги отрезаю кусок мяса...
Я проснулся от сильной боли в ноге. Пощупал ногу, и под руку мне попал камень с кулак величиной. Свалился откуда-то и стукнул меня по ноге. Я обозлился, отшвырнул этот камень. Он громко стукнулся в темноте обо что-то и от этого звука проснулся Хамит.
– Ох, как есть хочется,– сказал он.
Я, как услышал это, сразу почувствовал, что тоже проголодался. И тут же вспомнил про ломоть хлеба, который мне мама дала. Пошарил за пазухой. Цел хлеб. Ура! Правда, раздавил я его, пока катился в эту яму. Он как лепешка стал. Я достал его, начал разворачивать газету. Хамит услышал шелест бумаги, зажег фонарик.
– Это что у тебя?
– Хлеб с маслом.
– А ну, дай сюда,– Хамит протянул руку.
Я отдал ему хлеб, он опять завернул его и сунул в карман.
– Ты что делаешь? – крикнул я.– Я хотел разделить по-братски...
– Рано.
– Что рано?
– Есть рано. Придет время, разделим и съедим.
– А когда же?
– Не знаю. Вот когда будем совсем умирать от голода, тогда и поедим. А сейчас еще и потерпеть можно.
– А когда мы умирать будем?
– Не знаю. Может через день, может через неделю. А пока будем терпеть.
– Ладно,– согласился я,– потерпим. А молока выпить можно?
– Молока? – удивился Хамит.– А у тебя и молоко есть?
– Вот,– сказал я и достал бутылку из кармана. Она каким-то чудом не разбилась. Я думал, что он и бутылку сунет в карман. Но он вытащил пробку, протянул мне бутылку и сказал:
– Молока немножко можно. Пей. Только не увлекайся. Два глотка, не больше.
Я опрокинул бутылку, жадно глотнул два больших глотка и с удовольствием облизнулся. Ух, и вкусное было молоко! Я в жизни такого вкусного не пил. Знал бы я, что оно такое вкусное, захватил бы целую четверть. Только четверть наверняка разбилась бы.
Потом Хамит пальцем наметил, сколько ему пить, чтобы поровну вышло, тоже глотнул и тоже облизнулся.
– Вот и позавтракали,– сказал он.– Когда теперь обедать будем?.. Слушай, Шаукат, а откуда у тебя молоко?
– Откуда, откуда... От верблюда. Вспоминать не хочется, откуда.
– А ты вспомни все-таки,– сказал Хамит и посмотрел на меня так, что я сразу сдался.
– Ну, поссорился вчера с мамой из-за теленка из-за этого. Обиделся, разозлился и со зла сунул эту бутылку. Кабы знать, я бы целую четверть прихватил...
И вдруг я вспомнил и маму, и Фариду, и папу... Фарида, наверное, пошла меня встречать. Потом всю деревню подняли на ноги – нас искать, а мы тут сидим и молочко попиваем. Ой, лучше и не думать! Да ведь памяти не прикажешь. Как на зло, вспомнились все наши приключения, все наши разговоры. И как Хамит под окном у меня свистел, и как он про свет говорил, все вспомнилось. И захотелось вдруг подразнить его.
– А где же твой свет? Давно рассвело, наверное, а света никакого не видно.
– А я не мудрец, чтобы одни истины изрекать,– огрызнулся Хамит.– Да и мудрецы тоже иногда ошибаются, верно?
– Ладно, мудрец,– сказал я и улыбнулся, первый раз с тех пор, как мы провалились,– ты скажи, мудрец, что дальше делать будем?
– Надо идти,– подумав, ответил Хамит.
– Куда?
– А это мы сейчас посмотрим.
– Много ты тут увидишь,– сказал я и описал лучиком фонаря широкий полукруг.– Что-то не вижу я нигде стрелки с надписью «Текэяр».
– Не так смотришь,– сказал Хамит.
Он набрал горсть песка, поднял повыше и разжал пальцы. Песчинки сразу упали вниз, а пыль еще долго стояла в воздухе. Хамит направил на нее луч фонарика и долго смотрел, как медленно садятся пылинки, яркими звездочками сверкающие в свете фонарика. Они медленно-медленно отклонялись как раз в ту сторону, куда я ходил на разведку.
Все-таки здорово у Хамита работает голова! Раз отклоняются пылинки, значит, и воздух идет в ту же сторону. Это и малышу ясно. Пусть медленно, а все равно движется воздух! Значит, есть там какой-то выход!
И мы пошли.
Шли долго-долго, взявшись за руки. Где дорога почище – шагали смело. Где камни навалены – осторожно ощупывали ногами дорогу. А впереди, как веселый щенок, бежал светлый кружочек – луч фонарика. Иногда он расплывался в широкий круг, мгновенно взлетал по стенам, пробегал по потолку. Обежит все кругом и снова, сжавшись и посветлев, путается под ногами. Эго хорошо, что путается... Только долго ли ему путаться? Батарейка-то не вечная!
Не успел я подумать об этом, как Хамит точно прочитал мои мысли.
– Нужно экономить свет,– сказал он.– Давай так: посветим вперед, а потом пойдем в темноте. А потом опять посветим.
– Давай,– согласился я.
Так мы шли уж и не знаю сколько. Уже и ноги начали уставать. То я, то Хамит частенько спотыкались, и тогда высокие облака пыли взлетали вокруг нас. Веками лежала тут эта пыль непотревоженной, а теперь вот лезла в нос. И очень противный был этот запах веков. Вроде прелой муки...
Чем дальше мы шли, тем уже становился наш подземный зал. Стены постепенно сходились все ближе и ближе. Скоро мы оказались в узком высоком коридоре, прошли еще немного и увидели два прохода.
4.
Мы остановились на перепутье. Как в сказке – куда идти, налево или направо?
А как выберешь? Две дороги. Вроде бы обе одинаковые. Только одна ведет к спасению, а другая, может быть, к гибели. Всего и разницы!
– Пойдем по правой,– сказал Хамит.
– Пойдем,– покорно согласился я.
– А может по левой?
– Пойдем по левой...
– Ты что попугай? – рассердился Хамит,– Что я ни скажу, то и повторяешь!
– А мне все равно. Я устал и есть хочу.
– А выбраться отсюда не хочешь?
Ох, как мне захотелось позлить Хамита и сказать: «Не хочу». Но подумал, что мы и правда можем заблудиться и навсегда здесь остаться, и у меня мороз пробежал по спине. «Хочу, хочу!»– сказал я про себя. Потом вслух:
– Конечно хочу. Только давай отдохнем немножко.
– Давай,– согласился Хамит.
Мы сели прямо в вонючую пыль. Очень мне хотелось напомнить Хамиту про хлеб. Но я решил так: пока он терпит, и я выдержу. Что я, хуже его, что ли? Про хлеб напоминать не стал, а бутылку из кармана вытащил.
– Вот, кстати, и пообедаем,– сказал Хамит,– самое время.
Он опять пальцем отметил, сколько ему пить и сколько мне, и сам первый выпил половину молока, оставшегося в бутылке. Даже может быть немножко поменьше, чем половину.
– Допивай,– сказал он и передал мне бутылку.
Я спорить не стал и допил молоко до последней капельки. Оно уже прокисло немного, но от этого, по-моему, стало еще вкуснее. Я взял бутылку за горлышко, как ручную гранату, размахнулся...
– Да ты что, очумел, что ли? – крикнул Хамит, вырвал у меня из рук бутылку и сунул в карман.
– А зачем она тебе? – спросил я.
– Пригодится.
– Да зачем?
– А я откуда знаю? Мало ли зачем?
Я опять решил не спорить. Пригодится так пригодится. Тем более, что теперь не мне ее нести.
– А куда же все-таки пойдем-то? – спросил я.
– А как по-твоему?
– Пойдем по правой. Правая сторона всегда лучше. Правой рукой здороваются. И машины по правой стороне ездят. Когда я с Фаридой поругаюсь, она всегда говорит: «Ты что, с левой ноги встал, что ли?» Где правая сторона – там и удача.
– А мне бабушка, если я рубашку на левую сторону надену, всегда говорит, что это к радости.
– Что она понимает, твоя бабушка. Старушечья примета.
– А у тебя не приметы?
– Не нравятся приметы, давай опять у пылинок спросим.
– Давай,– согласился Хамит.
Но пылинки ничего нам не подсказали. И в правый и в левый коридор их тянуло одинаково и тянуло гораздо быстрее, чем там, на нашей груде песка.
– Ладно,– сказал наконец Хамит.– Отдохнули. Пойдем направо.
Мы опять зашагали. Разговаривать не хотелось. Не знаю, о чем думал Хамит, а мои мысли незаметно, как те пылинки к выходу, опять потянулись к дому. Вспомнилась мама. Она-то, конечно, тоже сейчас думает обо мне. Наверное, все глаза проплакала. Я, как вспомнил о ней, сам чуть не заплакал и, чтобы больше не думать о маме, о Фариде, о папе, стал думать о своей соседке, нашей однокласснице Фаузии.
Я уже говорил о ней. Откуда только такие девчонки берутся? Длинная, худая. Ноги у нее как спички, глаза как прожекторы, а язык без костей. Задира она страшная и всюду со своим языком выскакивает вперед. И за словом, как говорится, в карман не лезет.
Вот недавно встретил ее на дороге. Она воду несла.
Я хотел ей помочь, спрашиваю:
– Куда воду несешь?
– Как куда? – говорит она.– Тебе на голову вылить хочу!
– Зачем?
– Да у тебя вся голова горит. Не чувствуешь, что ли? – и захохотала.
А я виноват, что у меня волосы рыжие? Я обозлился.
– А ты,– говорю,– цапля длинноногая, и голова у тебя как у цапли. Ничего поумнее и придумать не могла своей птичьей головой.
– Ой,– говорит она,– правда, как у цапли? Вот здорово! А я и не знала. А у тебя, Шаукат, голова точь-в-точь как яичко у чибиса.
Это она про мои веснушки. У чибиса яичко все в крапинках.
Я не стал больше спорить с ней. Ее все равно не переговоришь. Взял ведра и понес к ее дому. А она идет сзади и напевает?
– У дороги чибис...
Вот такая она девчонка. А всем нашим мальчишкам почему-то нравится. Да если честно признаться, и мне тоже нравится. А почему, не знаю.
Вот я и стал думать, что же в ней такого хорошего?
Вдруг Хамит схватил меня за руку.
– Шаукат, смотри, что это?
Я так и ахнул. Впереди, там, где в темноте пропадал свет фонарика, стояло мутное пятно вроде дневного света.
– Ура! – крикнул я и побежал. Хамит за мной.
Мы оба, не сговариваясь, решили, что теперь-то совсем недалеко выход, и бросились вперед, на этот свет.
Сколько мы бежали, не знаю. Хорошо еще, что не споткнулись нигде в темноте, не налетели на камни, никуда не провалились.
Потом я чувствую: не могу больше бежать. Но все равно бегу, не сдаюсь. И Хамит, слышу, бежит. Потом я не выдержал и остановился. И Хамит тоже остановился. У меня сердце бьется как птичка, вот-вот выскочит и дышать нечем. И Хамит, слышу, пыхтит, как меха на кузнице у дяди Искандера.
Наконец мы отдышались, посмотрели вперед, а там темно. Тогда Хамит зажег фонарик и все впереди засветилось ярким волшебным сиянием.
Мы сразу забыли, что нужно беречь свет, и стали шарить фонариками по стенам, по потолку... И всюду, куда падал свет наших фонариков, сразу загорались тысячи ярких огоньков – зеленых, красных, желтых, фиолетовых... Точь-в-точь как в моем сне. И я бы, наверное, ничуть не удивился, если бы увидел сейчас огромного, говорящего орла с павлиньим хвостом.
Но, конечно, никакого орла здесь не было. Мы подошли поближе к стене и сразу поняли, в чем тут дело: и стены и потолок подземного зала, в который мы вошли, были сплошь усеяны большими и маленькими кристаллами. Стоило только чуть-чуть осветить их, и они сразу загорались отраженным светом, преломленным в их гранях. Чуть-чуть изменишь направление света, и сразу все меняется: те кристаллы, которые только что казались фиолетовыми, становятся красными, те, что светились желтым светом, загораются зеленым, и от этого казалось, что огни на стене кружатся в каком-то волшебном хороводе.
Я увидел один большой кристалл, похожий на граненый кубок с острой крышкой. Хотел отодрать его от стены, но он так прочно сидел на месте, будто корни пустил. Они все, как влитые, держались на своих местах, а отковырнуть их нам было нечем. Но все-таки несколько не очень больших кристаллов мы отломали и рассовали по карманам.
Потом мы еще раз оглядели всю эту пещеру.
– Слушай, Шаукат,– сказал Хамит.– Ведь мы с тобой первооткрыватели. Значит, нужно как-то назвать этот зал.
– Давай назовем «Павлинья пещера»,—предложил я.
– Какая же это пещера? Это ее часть.
– Ну, давай назовем «Павлиний зал».
– А причем тут павлин?
Я вспомнил, что Хамит не знает о моем сне, и промолчал.
– Давай назовем «Огненный замок»,– сказал Хамит.
– Это что-то вроде печки получается,– не согласился я.– Давай лучше так: «Замок холодных огней».
– Хорошо! – торжественно произнес Хамит, и мы двинулись дальше.
На этот раз недолго продолжался наш путь. Едва покинув Замок холодных огней, мы вошли в новый вал.
Здесь был холодный, влажный воздух, а с потолка падали капли, звонко ударяясь о каменный пол. Как будто крошечные молоточки все время били по крошечным наковальням: тук-тук-тук...
Мы, как вошли, опять забыли про экономию и осветили все кругом.
В этой пещере все было белое. И стены, и потолок, и пол. Как будто снег лежал повсюду или иней. Или скорее лед, покрытый инеем. Прямо хоть становись на лыжи.
Впрочем, если бы и были у нас лыжи, вряд ли они нам пригодились. Всюду на полу торчали высокие кочки, тоже белые. А кое-где стояли столбы от пола до потолка. Они были похожи на огромные песочные часы: сверху толстые, в несколько обхватов, и внизу такие же, а в середине совсем тоненькие. А некоторые и вовсе как будто были разорваны пополам. Снизу вверх тянется белый конус, а сверху вниз свисает огромная белая сосулька. И с каждой такой сосульки, где почаще, где пореже, падают капли. Кап-кап-кап...
Мы, конечно, знали, что это за сосульки. Недаром мы читали книжки, которые давал нам дядя Кадыр. Мы их даже рисовали, эти сосульки. И надписи делали. Те сосульки, которые сверху висят, это сталактиты, а те, что снизу растут – сталагмиты. Это знали и знали, как они образуются: капли насыщены углекислой известью.
Но одно дело читать и рисовать, а другое – своими глазами увидеть такую красоту. Как посмотришь да подумаешь, что не одну сотню, а может быть и не одну тысячу лет росли эти сосульки, так жутко становится и радостно от того, что ты первый увидел эту красоту. Тут был целый лес этих столбов, один совсем белые, другие с розовым оттенком, третьи с желтым...
Мы бы, наверно, не один час простояли здесь, любуясь каменными сосульками, но Хамит вспомнил про батарейки.
– Гаси свет,– сказал он.
– Сам гаси,– ответил я, но тут же вспомнил, что решил не спорить с Хамитом, и погасил свой фонарик.
– Ну, пошли,– сказал Хамит,– не век же нам тут стоять.
И мы пошли дальше, изредка посвечивая фонариками, чтобы выбрать дорогу в этом сталактитовом лесу.
Мы опять замолчали, и мне в голову опять полезли разные мысли.
Снова Фаузия вспомнилась... Мы сидим в классе, дядя Кадыр рассказывает нам про известковые образования в пещерах. Он объясняет, как образуются сталактиты и сталагмиты, а Фаузия вдруг, ни с того ни с сего, начала петь:
– Сталактиты, сталактиты,
Тра-та-та.
Сталагмиты, сталагмиты,
Тра-та-та…
– Ты что это, Фаузия? – удивился дядя Кадыр.
– А это чтобы лучше запомнить!
– Ну, ну, запоминай,– улыбнулся дядя Кадыр.
И вот всегда так. Другому бы влетело, а ей все сходит. И тут сошло, конечно.
А потом дома, за обедом, я вдруг тоже запел:
– Сталактиты, сталактиты,
Тра-та-та,
Сталагмиты, сталагмиты,
Тра-та-та.
Ну, мне досталось, конечно. И от мамы, и от Фариды.
– Ты что это песни петь за столом вздумал? – спросила сестра.
– А это чтобы лучше запомнить,
– Не болтай глупости! Так не запоминают, а зубрят. Замолчи и ешь…
Я вспомнил эту историю и как живых увидел и Фариду, и маму, и папу. Вот мы сидим за столом. Вот мама ставит на стол горячую кастрюлю...
И тут я почувствовал, что не могу больше терпеть, хочу есть. Вот теперь я понял, что пришел тот час, когда можно умереть от голода.
А Хамит опять как будто прочитал мои мысли:
– Вот, выберемся отсюда, найдем местечко посуше и будем хлеб есть. По-моему, пора?
– Пора, пора, давно пopa! – закричал я и прибавил шагу.
Наконец выбрались мы из этого холодного белого леса и зашагали опять по мрачному темному коридору. Выбрали место поудобнее и уселись рядом.
Я держал фонарик. Хамил вынул хлеб, развернул, прикинул глазом и разломил хлеб на два куска. Газету сложил и сунул в карман.
Куски хлеба были ровные, но мне то один, то другой казался больше.
– Отвернись,– сказал Хамит.
Я отвернулся.
– Кому? – спросил он.
Я подумал немножко и сказал:
– Тебе.
– Значит, этот тебе. На,– Хамит протянул мне кусок.
Я схватил хлеб и стал быстро жевать.
Какой только хлеб не приходилось мне есть! И черный, и белый, и сдобный, и сладкий... С чем только я не ел его! И с медом, и с мясом, и с картошкой, и с яблоками... Но этот, конечно, был самый вкусный хлеб за всю мою жизнь. Его можно было и не жевать, он сам проскакивал в желудок.
Но я старался подольше жевать хлеб, так вкуснее получалось. Каждый кусочек я сначала просто сосал, потом жевал как можно дольше и наконец проглатывал.
Но как я ни тянул, все равно пришлось проглотить и последнюю крошечку. Хлеб кончился, а во рту остался только его необыкновенный вкус.
Потом мы погасили фонарики, легли, прижавшись спинами друг к другу, и заснули. Не знаю, как Хамит, а я на этот раз заснул сразу и никаких снов не видел.
5.
Я проснулся от холода. Особенно холодно было спине. Пошарил руками в темноте и понял, что Хамита рядом нет. «Наверное,– подумал я,– во сне он откатился в сторону».
Я зажег фонарик, посветил кругом – нет Хамита. И тогда мне стало страшно. Я решил, что Хамит проснулся раньше, пошел искать дорогу и заблудился. Или провалился в яму. А я тут остался один и теперь-го обязательно пропаду.
– Хамит! – закричал я изо всей силы.
Голос мой прокатился по подземелью, и вдруг где-то посыпались камни. Может быть их мой голос потревожил? Такое, я читал, бывает в горах.
Камни сыпались где-то вдалеке. Грохот, похожий на тихий гром, умолк не сразу. Потом запахло пылью. От пыли защекотало в носу. Я чихнул, потом еще раз чихнул и закричал еще громче:
– Хамит, Хамит!
Никто не ответил мне. Я заплакал.
И вдруг прямо надо мной раздался голос Хамита;
– Шаукат, Шаукат, что с тобой? Успокойся. Ты что, с ума сошел? – Хамит хлопнул меня по спине ладонью.
Только тогда я пришел в себя. Все еще глотая слезы, я сказал с обидой;
– Бросил меня, а теперь еще и дерешься.
– А зачем ты орешь, как ишак? Ничего кроме своею прекрасною голоса слышать не хочешь. Я тебя звал, звал. Да вот, пришлось возвращаться. Ну, пошли.
– Куда?
– Вперед. Там я нашел проход.
Мы прошли совсем немного по узкому коридору и увидели, что проход, который нашел Хамит, завален грудой камней. Над нею еще стояла пыль. Камни наглухо закрыли проход.
– Что же теперь делать? А, Хамит? – спросил я.
– Придется разбирать этот завал,– ответил он и направил кверху лучик фонарика.– Только бы опять камни не посыпались.
– Да разве мы справимся? У нас даже лопаты нет.
– А не справимся, значит здесь и останемся. Надо справиться.
– А если назад пойти?
– Хочешь, иди,– сказал Хамит, подумав, и принялся разгребать камни и глину.
Потом он обернулся ко мне и проворчал сердито:
– Ну, что стоишь, как барин? Давай, помогай. А не хочешь, топай назад. Я держать не буду.
– Это же все равно что иглой колодец рыть,– сказал я,– мы тут целый год прокопаемся.
– А не разгребем – навек останемся,– ответил Хамит и снова принялся копать.
Пришлось и мне взяться за дело. Сначала я не больно охотно ворочал камни, но потом вошел во вкус, и дело пошло веселее. Я уже и забыл, что совсем недавно дрожал от холода. Работа разогрела меня, да так, что рубашка стала влажной, и на лбу выступил пот. А во рту зато пересохло от пыли. Хотелось пить. Но я копал, не сдавался.
И тут я подумал о том, как шахтеры работают под землей. Впрочем, теперь-то главное за них делают машины. А шахтеры ими только управляют. Это я по телевизору видел. А вот в старину, в царское время, шахтеры работали как мы. Это я видел в кино. Лежит человек в темном забое, рубит уголь кайлом. Все черно вокруг, и сам он черный. Только у нас нет никаких орудий.
Мы тоже, наверно, почернели здесь от этой пыли. Я зажег фонарик и глянул на Хамита. Глянул и не смог удержаться, захохотал.
– Ты что? – удивился Хамит.
– Ничего,– сказал я.– Уж больно ты красивый стал, на черта похож.
Хамит тоже посветил мне в лицо.
– И ты на шайтана похож. Тоже красавец.
– А мне все равно,– сказал я,– кроме тебя все равно меня здесь никто не видит.
– А меня кто видит?
– Ладно, берись за этот конец,—сказал я,– здоровенный камень попался. Я хоть и шайтан, а один не справлюсь.
Мы кое-как отвалили большой камень и увидели проход. Узкий, как барсучий лаз.
Хамит полез первым. Я за ним. Вылезли в новый зал и сели отдохнуть. Сил у нас совсем не осталось. Руки болели, пальцы были сбиты в кровь. Пить хотелось смертельно.
Мы сидели молча и тяжело дышали. Я подумал, что если попадется еще одна такая преграда, я сдамся. Пусть будет, что будет. А я не могу больше. Не могу! Я стал про себя прощаться с мамой, и с Фаридой, и с папой. И вдруг вспомнил, как папа мне рассказывал про войну. Там им потруднее нашего приходилось. А они все равно не сдавались, да еще и фашистов били, как бы трудно ни было. А у нас разве это трудности? Покопаться в камнях лишний час, ну, пусть не час, пусть хоть и целые сутки. Неужели не справимся? Неужели не вытерпим? Нужно вытерпеть. И вытерпим. Вот только бы глоточек воды. Тогда бы уж наверняка все вытерпели.
– Шаукат, ты пить хочешь? – спросил Хамит.
Я подумал, что он издевается надо мной.
– А ты? – спросил я.
– А я нашел воду.
– Когда?
– Пока ты спал.
– Где?
– Пойдем, увидишь.
– А что же ты раньше молчал?
– А что раньше времени тебя дразнить?
– А может и сейчас дразнишь?
– Нет, правда, нашел я воду. Пойдем.
Вот ведь как все устроено в жизни! Минуту назад мне казалось, что я и шагу больше не смогу ступить. А как услышал, что впереди вода, сразу и силы откуда-то нашлись. Я вскочил, пошел вперед, да так, что Хамит едва поспевал за мной.
Идем. Каждый раз, когда вспыхивает фонарик, я всматриваюсь в полутьму подземелья, хочу поскорее увидеть этот родник или лужу, уж не знаю, что там нашел Хамит. Да только не видно пока ни родника, ни лужи.
А вдруг Хамит нарочно сказал про воду? Увидел, что я совсем обессилел, и решил обманом заставить меня идти. Так я иногда обманываю теленка. Он, бывает, заупрямится, не хочет идти, а я покажу ему кусок хлеба, и он сразу бежит за мной как миленький.
Усталость расползлась по всему телу, и ноги будто чугуном налились, и холодно стало... Захотелось лечь и не двигаться больше.
– Ну, где же твоя вода? – спросил я уныло.
– Здесь где-то, близко,—сказал Хамит и остановился.—Да ты что, не веришь, что ли?
– Не верю.
– Ну тогда сиди пока здесь. Отдохни. Я один пойду поищу.
Очень мне хотелось согласиться, сесть здесь прямо в пыль, а еще лучше лечь. Но как подумал о том, что опять останусь один в темноте, под землей...
– Нет, нет, вместе пойдем. Только правду скажи, Хамит, ты придумал про воду?
– Да нет же, тут рядом где-то вода...
Он замолчал, прислушиваясь. И вдруг я услышал тихое, далекое, но ясное журчание воды.
Я побежал вперед. Хамит что-то крикнул вслед, я не расслышал. Да и не слушал я ничего, кроме этого тихого звука. Он с каждым шагом становился яснее. А может быть это я сам себя обманывал? Вот, кажется, уже ясно слышно, как бурлит подземный поток, налетая на что-то. Вот сейчас, сейчас я склонюсь над ним...
Вдруг нога моя провалилась в пустоту, и я кубарем полетел куда-то.
На этот раз катился я недолго и не ушибся даже. Только коленку ссадил немного. А испугался здорово – думал, что упал в пропасть.
Я сел, ощупал руки, ноги. Слышу, откуда-то сверху Хамит кричит:
– Цел? Не ушибся?
– Цел,– крикнул я в ответ.– Полный порядок. Осторожно спускайся, тут крутой откос.
– А то я не знаю! Я же кричал тебе. Куда ты понесся как угорелый?
Он зажег свет и стал осторожно спускаться. Зажег и я свой фонарик, хотел подсветить ему и вдруг увидел какое-то чудовище.
Зверь – не зверь, человек – не человек. Ростом с большого медведя, черный как ночь. На лбу глазища с кулак величиной. Пасть как лукошко и в ней белые как сахар зубы.
Я сжался весь и замер. Мне показалось, что если я хоть немножко пошевелюсь, это страшилище сразу бросится на меня. Сижу, дрожу как заяц.
– Ты что, язык проглотил? – спросил Хамит, садясь рядом со мной.
Я тихонько взял Хамита за руку, сжал покрепче и повернул его в ту сторону, где сидело чудище. Хамит посветил туда, но сразу же погасил фонарик и шепотом спросил:
– Кто это, Шаукат?
– Владыка Тьмы,– сказал я тоже шепотом.
– Иди-ка ты...– на этот раз громко сказал Хамит.—Такое только в сказках бывает.
– Ну, тогда медведь,– прошептал я.
– Сам ты медведь. Откуда ему здесь быть?
– А мы откуда? Провалился, как мы, а сюда пить пришел.
– Ну-ка, посмотрим.
И Хамит снова зажег фонарик.
– Погаси,– шепотом сказал я,– в темноте он не найдет нас.
– Да он и не двигается,– сказал Хамит, продолжая рассматривать «зверя».– Пойду поближе посмотрю, что это такое.
И он пошел. Сделает шаг и обернется. Еще шаг и опять обернется. Но все-таки он шел. Мне стало стыдно. Я встал и пошел за ним. Пропадать, так уж вместе!
Но пропадать не пришлось. Оказалось, что это большой черный камень, влажный от росы. А то, что я принял за оскал белых зубов, оказалось белыми кристаллами. Только и всего.
– Эх, аппарат бы сюда и вспышку,– размечтался Хамит.– Вот бы снимочек получился...
– Слушай, Хамит,– сказал я,– если выберемся, давай приведем сюда ребят? Ладно?
– Конечно приведем,– согласился Хамит.– Дорогу мы теперь знаем.
– И «Зоркий» возьмем. Бумагу, карандаши...
– А главное, хлеба побольше.
– И колбасы, и молока целый бидон, и яиц, и огурцов, и мяса, и яблок...
– Замолчи ты,– оборвал меня Хамит.– И без того в животе волки воют.
– Ты же сам начал,– сказал я и замолчал.
