Текст книги "В лагере Робинзонов"
Автор книги: Лябиба Ихсанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Семь дней под землей.
1.
Кто первый раз приедет к нам, тот наверное подумает, что это не деревня, а плодовый сад. Особенно весной, когда все в цвету. Издали не только домов, и зеленой листвы на деревьях не увидишь. Одни цветы – белые, желтые, сиреневые...
Если бы меня спросили, я бы нашу деревню назвал Гульбахча. Цветущий сад. Но меня, конечно, никто не спрашивал, и назвали деревню Текэяр – Крутой берег.
Стоит наша деревня на самом краю обрыва. Так что, в общем-то, правильно ее назвали. Выйдешь на кручу, посмотришь вниз, а там почти отвесный глиняный склон, прошитый нитками колючих трав, да торчат кое-где из красной глины большие белые камни. За камнями растут кусты черемухи да низкорослого можжевельника, увешенного черными ягодами. Притаились, будто в прятки играют.
Если задумаешь спуститья по склону, тогда не зевай! Комья сухой глины обрываются из-под ног, пыльной лавиной катятся вниз. Оступишься, не удержишься – и сам полетишь туда же. Впрочем, это не так уж и страшно: синяков, конечно, набьешь, а утонуть не утонешь. Воды под нашим «берегом» нет.
Обычно под такими обрывами, как наш, текут речки. Ну, пускай не речка, а уж ручеек-то обязательно течет. В другом и воды-то воробью по колено, а все равно есть где побарахтаться гусям и уткам. Да и мальчишкам веселее: искупаться не искупаешься, а штаны замочить можно.
А у нас и ручейка нет. Рассказывают, правда, что речка Песчанка протекала когда-то под нашим обрывом. А потом взяла да и ушла далеко вправо. Учитель географии объяснял нам, что это не сразу случилось. Во время весенних паводков река понемногу подмывала правый берег и с каждым годом все дальше уходила от нас. Да так и ушла к самому лесу. А старое русло давным-давно затянуло илом и песком, и теперь от нашего обрыва до сосновского раскинулся ровный зеленый луг.
Словом, ушла наша речка. Ну и пусть! Назад ее все равно не воротишь. Раз выбрала себе новую дорогу, пусть по ней и течет, на радость сосновским мальчишкам. Им ведь тоже хочется пошлепать босыми ногами по воде, забраться по щиколотку в ил и наловить руками вьюнов кошке на обед.
А у нас зато есть большое, голубое, как море, чистое озеро. Там и скотину можно напоить и белье выполоскать. Можно и искупаться не хуже, чем в речке. И воду для поливки садов тоже оттуда берут. В жару, бывает, и день и ночь стучит движок и качает воду. А вода в озере не убывает!
Хорошее у нас озеро! И название у него красивое. Впрочем, по-другому его и не назовешь. Раз увидишь и сразу скажешь: Голубое озеро.
Но только не думайте, что наше озеро всегда тихо лежит среди лугов, как голубой платок, расшитый серебряными блестками. Иной раз и оно почернеет, зашумит волнами. А весной, в половодье, а то и летом, когда ливни пройдут, вода в озере поднимается, выходит из берегов и заливает все вокруг. Если на сенокос придется такой разлив, тогда плохо. Приходится ждать, пока обсохнут луга. А бывает и хуже: нанесет с водой красного ила. Тогда сколько не жди, все равно косить нечего.
Вот и в этом году так разбушевалось наше озеро, что чуть кукурузное поле не смыло.
Председатель колхоза на собрании сказал тогда:
– Пора нам за озеро браться. Довольно ему своевольничать. Будем дамбу строить.
Многие поддержали председателя. Особенно старики.
– Давно пора,– говорили они,– да рук не хватает. Вот разве после сева...
В общем, совсем было решили строить дамбу. По тут взял слово дядя Кадыр.
– Дамба нас не спасет, Хамит-ага,– сказал он.– У воды силы много. Она любую дамбу смоет. Тут подумать нужно, что делать.
– Вот ты, Кадыр, и подумай,– ответил председатель.– Подумай да подскажи нам. Ты человек ученый.
Дядя Кадыр – это наш учитель географии. Я уже говорил о нем. Он и правда ученый человек. Родом из нашей деревни. И учился в нашей школе. А потом еще в Казани учился, в университете, а когда выучился, приехал назад в Текэяр и теперь нас учит. По-моему, он все на свете знает.
После того собрания дядя Кадыр сказал нам:
– Вот вы подумайте, ребята, и прикиньте, много ли воды из снега натает или дождями выпадет? Да и та чуть не вся утечет в Песчанку. Откуда же в озере такие подъемы воды? Это раз. А еще подумайте, почему даже в засуху не мелеет наше озеро? Это два. Почему в нем вода всегда прохладная и чистая? Это три. Выходит, что озеро у нас особенное. Скорее всего, оно соединяется с какой-то полноводной рекой. А вот где эта река, далеко ли она, по каким подземным путям . приходит вода в наше озеро – это все пока загадки. А разгадки, по-моему, прячутся где-то в наших пещерах.
Пещер у нас много. Есть маленькие, есть такие, из которых бьют холодные ключи, есть глубокие пещеры, которые уходят куда-то под землю. И есть еще одна пещера, которая называется Горной. Название есть, рассказов о ней сколько угодно, а вот где эта пещера – никто не знает.
Если верить старикам, в Горной пещере прятались когда-то конокрады-разбойники. Украдут в Башкирии лошадей, загонят туда, а потом потихоньку выводят и продают.
Рассказывают, что в старину по утрам, на самой зорьке, из-под земли слышно было ржание краденых коней. Но войти в Горную пещеру все равно никто не решался, и где вход в нее, тогда тоже не знали. Но потом все-таки кто то нашел ход и рассказал о нем губернатору. Губернатор послал туда солдат, чтобы они переловили разбойников. Но и у солдат ничего не вышло: разбойники встретили их ружейными залпами, и солдатам пришлось отступить. Тогда солдаты решили посторожить у входа. Думали так: не век же сидеть там конокрадам? Выйдут когда-нибудь. День сторожили, два дня, неделю... Не вышли конокрады. Тогда солдаты разожгли у входа костер, напустили дыму в пещеру, но конокрады и тут не вышли. А потом, когда дым рассеялся, послали в пещеру разведку. На этот раз в солдат никто не стрелял, а конокрадов все равно не нашли.
Потом, рассказывают старики, много споров было об этой неудаче. Одни считали, что тут непременно было какое-то колдовство. Без колдовства куда же деться конокрадам вместе с конями? А другие говорили, что у Горной пещеры, как в норе у барсука, не один, а несколько выходов.
Не знаю, сколько правды в этих рассказах, сколько выдумки. Дело давнее.
А вот о партизанах это уже точно известно. Есть еще у нас глубокие старики, которые помнят, как в наших местах партизаны дрались с колчаковцами. Бои, рассказывают, были жестокие, трудные. Когда партизанам приходилось туго, они скрывались в Горной пещере, а потом неожиданно нападали на врагов.
Мой отец не помнит, конечно, ни партизан, ни колчаковцев. В те времена его еще и на свете не было. Но когда отец был мальчишкой, он находил винтовочные гильзы на местах давних боев, а однажды нашел даже невзорвавшуюся гранату.
Вот такая есть у нас таинственная пещера. И, конечно, каждый мальчишка из нашей деревни с удовольствием заглянул бы туда, да как же заглянешь, если забыли, где вход?
И дядя Кадыр, когда был маленьким, тоже мечтал побывать в Горной пещере. Ему бабка рассказывала про конокрадов и он не раз вставал на зорьке, чтобы услышать ржание подземных коней. Но так ни разу ничего и не услышал, и вход в горную пещеру не нашел.
Потом, когда дядя Кадыр уже учился в университете, он опять стал искать эту пропавшую пещеру. Вместе с моей старшей сестрой Фаридой облазил все склоны, все долины. Это уж мы точно знаем, потому что младший братишка дядя Кадыра, мой товарищ Хамит, иногда сопровождал их.
Мы с Хамитом учились тогда во втором классе. И я тоже как-то раз увязался с ними. Мы шли по их следам и видели, как они заглядывают под каждый кустик, под каждый камень. Мы тайком шли за ними, но Фарида все равно заметила нас и прогнала домой.
Теперь мы учимся в шестом. Дядя Кадыр называет нас своими помощниками. И наверное не зря он нас так называет. Чуть не половину диаграмм, чертежей и плакатов для кабинета географии в нашей школе мы с Хамитом сделали своими руками.
Мы с Хамитом тоже будем географами. Об этом пока никто не знает, кроме нас, даже дядя Кадыр не знает. Только мы не здесь будем работать, а на Камчатке, там, где извергаются действующие вулканы, где бьют из-под земли горячие ключи, где огромные волны цунами приходят с океана...
Это, конечно, еще не скоро будет. Но мы уже сейчас готовимся к будущей работе. Поэтому по географии у нас всегда одни пятерки, и в географическом кружке мы активисты.
В кружке мы и фотографировать научились, и глазомерную съемку делать. Любого из нас заведи в дремучий лес или сбрось с парашютом в незнакомом месте – если будет карта и компас – дорогу найдем, не заблудимся.
– Так вот, ребята,– сказал дядя Кадыр,– нам с вами придется разгадывать тайну Голубого озера. Как только начнутся каникулы, я собираюсь идти искать пути подземных вод. Поможете мне?
Мы все закричали:
– Поможем!
Нам только предложи какое-нибудь интересное дело – никто не откажется!
– Если согласны, тогда сегодня же и начнем подготовку,– сказал дядя Кадыр.
Мы обрадовались. Думали, что дядя Кадыр велит нам готовить рюкзаки, сушить сухари или еще что-нибудь в этом роде. А он достал из шкафа охапку книг, раздал нам и велел читать и делать выписки.
– Эту всю прочтите,– говорил он,– из этой перепишите заложенные страницы, отсюда перерисуйте схемы и чертежи...
Нам с Хамитом досталось чертить и рисовать. Но мы и прочитать кое-что успели. Все это были книги о пещерах, о горных породах, о подземных источниках. Мы перерисовали и перечертили все, что он нам велел. Думали, что теперь-то и за рюкзаки пора браться, а дядя Кадыр принес еще книжек и опять – читай да черти. Откажешься – не возьмут в поход. У дяди Кадыра порядок строгий: кто не выполнит задание, сразу отстраняется от всех работ.
Опять засели мы с Хамитом за чертежи, за рисунки. А время-то идет! Уже и каникулы начались. Значит, думаем, не сегодня-завтра в поход. Ждем команды. А тут вдруг дядя Кадыр наскоро собрался и уехал в Казань.
– Я ненадолго, ребята,– сказал он на прощание – Не скучайте здесь без меня. Вот это еще прочитайте,– и раздал нам еще пачку книг.
Ох уж этот дядя Кадыр! Сколько можно читать про пещеры, когда вот они, рядом. Не на Северный полюс собираемся! Надели бы рюкзаки да и пошли. Своими глазами посмотрели бы, что это за пещеры. А он все не торопится. Теперь еще и в Казань уехал. А без него не пойдешь. Кто же нас пустит одних, без учителя...
Наконец он вернулся. Приехал веселый, улыбается.
– Ну, ребята, повезло мне,– сказал он, когда мы собрались.– Вот смотрите, какой подарок я вам привез.– И помахал у нас перед глазами какой-то старой тетрадкой.
«Вот так подарок,– подумал я.– У Фариды целый ящик таких тетрадок на чердаке...»
Но тетрадка, которую привез наш учитель, действительно оказалась необыкновенной.
– Записи в ней,– сказал дядя Кадыр,– делал ученый и революционер Сергей Павлович Павлов. Этим запискам больше полувека. Потому и бумага пожелтела. В те годы за участие в революционной деятельности Павлова выслали из Петербурга в Казань. Он здесь томился, оторванный от друзей, от науки, от революционной работы. Но сидеть сложа руки не хотел. Ходил в небольшие походы, расспрашивал обо всем интересном. Так он узнал, что вокруг нашей деревни много подземных пещер, решил осмотреть и изучить их. Об этом замечательном человеке я и раньше знал, а вот сейчас в одном из архивов нашел его записки. Они очень помогут нам в нашем походе.
Мы сидели тихо, слушали. А самим не терпелось поскорее узнать, про что в этой тетрадке рассказано. Но мы все держались, молчали. Одна Фаузия не выдержала.
– Дядя Кадыр,– сказала она,– почитайте, что там написано?
Мы зашикали на Фаузию, думали, что дядя Кадыр рассердится. А он только улыбнулся и начал читать:
– ... 19 июля 1914 года... получил письмо от В. Пишет, что в Петербурге нарастает революционное движение. За мной и здесь следят. Как избавиться от этой слежки? Разве под землю забраться? И заберусь...
23 июля. Для меня жить в ссылке, не принося пользы,– преступление. Задумал интересное исследование. Нужно готовиться к спуску в пещеру. Если удастся найти что-нибудь интересное, по крайней мере мой труд останется для будущих поколений. Нужно приготовить надежные факелы и запастись теплой одеждой. Там темно и холодно. Матушка Русь! Ты ведь тоже еще такая – темная и холодная.
25 июля. Завтра в путь. Идти со мной согласился Газиз, из деревни Текэяр. Мужик он надежный, бывший шахтер. И язык не распустит. Он повредил руку во время обвала и не может работать на шахте...
26 июля. 7 часов утра. Перед нами холодная, дышащая влагой черная пасть. Вошли. Зажгли факелы. Ну, ладно. В добрый путь!.. Остановились в огромном зале. Здесь оставим часть факелов на обратный путь.
29 июля. 9 утра. Ходим по подземным пещерам двое суток. Газиз держится под землей уверенно и очень помогает мне. Я был прав. Деревня стоит на сплошном известняке. Подземные воды вымыли здесь множество пустот. Впрочем, выводы делать рано. Мы еще в самом начале пути.
1 августа (кажется). Потеряли счет дням. Часы остановились, вероятно от сырости. Газиз простудился, все время кашляет, но держится молодцом. Уверяет, что кашель – это подарок шахты, а не пещеры. Жалко, что плохое освещение. Кругом поразительная красота. Идти трудно, но зато идем по таким местам, где еще не ступала нога человека... Боюсь, что мы заблудились. И факелы скоро догорят. Пора возвращаться...
Ох уж эта Фаузия. Всегда ей не терпится. Не дождалась, пока дядя Кадыр кончит чтение, и перебила его:
– Дядя Кадыр, а они вышли из этой пещеры?
– Не перебивай!– закричали мы.– Такого пустяка сообразить не можешь. Если бы не вышли, кто бы тетрадку вынес? Читайте дальше, дядя Кадыр.
– А дальше в другой раз,– сказал он.– Ступайте, ребята. Скоро мы сами увидим подземные дворцы.
2.
Я сидел у телевизора. В комнату вошла мама.
– Шаукат,– сказала она,– уже смеркается. Пора за теленком идти.
– Сейча-а-а-с!– заорал я.
А на экране шла упорная борьба между командами «Спартак» и ЦСК. Силы были почти равные. И счет равный – 2:2. Я включил звук на полную мощность и мне казалось, что я сижу прямо на стадионе. А тут – за теленком...
Мама этого не понимает.
– Тебе обязательно, чтобы так орали? Голова разламывается от этого крика,– сказала она, уменьшила громкость и пошла на кухню.
Теперь мне казалось, что гул стадиона доносится откуда-то из-за леса, но голос диктора все равно хорошо был слышен. Ладно. И так можно досмотреть.
И вдруг свист за окном. Это Хамит зовет меня. Я его по свисту сразу узнал. Только он умеет свистеть так пронзительно и протяжно. Нужно выходить, а как выйдешь, когда в ворота «Спартака» забили еще один мяч! А до конца и минуты не осталось. Спартаковцы бросились в атаку. Но уже поздно. Проиграли мои любимые спартаковцы. Эх вы, потомки древних гладиаторов!
Опять свистит Хамит, еще пронзительнее. И мама опять со своим теленком.
– Шаукат, встанешь ты или навсегда к стулу прилип? Теленок-то ждет.
– Ну, сейчас.
Не хочется мне идти, но ничего не поделаешь. Нужно, а мама все торопит:
– Шаукат, куда ты пропал?
– Никуда я не пропал. Здесь я. Сейчас!– крикнул я из-под кровати.
Нет, не думайте, что я хотел от мамы спрятаться. Просто вчера вечером, когда я раздевался, у меня выпал из кармана фонарик. Я полез искать его, нашел, вылез, отряхнулся. Совсем было собрался уходить, и тут почувствовал, что из кухни чем-то вкусным пахнет.
– Мам, дай поесть!
– О, боже мой,– удивилась мама,– ты все еще здесь? Скоро Фарида придет, отец. Все вместе и сядем за стол. А ты пока приведи теленка.
– Надоел мне ваш теленок,– проворчал я.– Отдали бы в стадо. А то ходи с ним каждый день. Туда, обратно.
Это я просто так проворчал, со злости, не для того, чтобы мама услышала. Но она все равно услышала.
– Меньше бы смотрел, как пузырь ногами пинают, давно бы дома был...– сказала она.
Вот такая у нас мама. Футбол для нее – «пузырь ногами пинать». Хоккей – «плашку гонять». Только и смотрит гимнастику да фигурное катание. И Фарида тоже. А что тут удивительного? Они женщины. Что они понимают в спорте?
А хлеба, здоровенный ломоть, мама все-таки отрезала и маслом намазала.
– На,– сказала она,– и ступай за теленком.
У меня от злости аппетит пропал. Но я все равно завернул хлеб в газету, спрятал за пазуху, прихватил с окна бутылку молока, сунул в карман, проверил фонарик и вышел на улицу.
Уже темнело. Но это ничего. Темноты я не боюсь. Во-первых, глаза у меня как у кошки, а во-вторых, хоть бы мне их и завязали, к Семи родникам, где пасутся телята, я бы все равно дорогу нашел. И обратно нашел бы. Ведь мы здесь каждый день ходим с ребятами. Все тропинки нашими ногами протоптаны. Они как ременные стали от наших подметок, эти тропинки. Захочешь и то не собьешься с дороги – ноги сами знают, куда ступать. А без фонарика все равно нельзя. В нашем классе фонарик для мальчишек все равно, что флаг для корабля. Есть у тебя фонарик – ты мальчишка. Нет фонарика – и тебя вроде бы как нет.
Словом, сунул я фонарик в карман, вышел и сразу увидел Хамита.
– Здорово,– говорю.– Пойдем, сходим за нашим теленком, а?
– Да что ты? – удивился Хамит.– Память, что ли, у тебя отшибло? У нас же сегодня кружок.
– Ой,– опомнился я,– футбол смотрел и все из головы вылетело. Недаром папа говорит, что у меня голова дырявая. Слушай, а что же теперь делать? На кружок опаздывать нельзя и теленка привести нужно. Давай, знаешь, быстренько сбегаем, пригоним этого Минотавра и на кружок успеем. Пошли?
– Да ну тебя, с твоим теленком. Я и так ногу натер. Один сходить не можешь?
– Могу, конечно, и один,– сказал я,– только я думал, что ты мне друг.
– А что же, если я ногу натер, так уже и не друг, по-твоему?
– Причем тут нога? Не отвалится же она у тебя? Если друг – пошли, а если нет...
– Ну пошли, пошли, только давай быстрее, а то опоздаем.
И мы побежали к Семи родникам.
У Семи родников вся наша деревня пасет телят. Место это красивое и удобное. Сено там не косят, потому что земля вся в рытвинах и в канавах. А зато телятам – раздолье. Гуляй целый день да щипли сочную травку. Пить захочется – пожалуйста: там действительно семь родничков бьют из-под земли и сливаются в маленькое озеро. К Семи родникам и гусей выгоняют.Они там пасутся, плавают по озерку. Иногда и ночуют там.
Днем здесь полным-полно мелкой скотины. А когда мы в тот раз прибежали, один только наш теленок и остался. Мне его даже жалко стало. Стоит, бедняжка, один среди гусей, скучает. А гуси уже улеглись где поудобнее. В темноте кажется, что это снег лежит в канавках. Тишина такая, что слышно, как вода журчит в родничках.
Не успели мы с горки спуститься, гуси загоготали все разом, подняли длинные шеи. И теленок тоже подал голос. Или мои шаги услышал, или гуси его потревожили, только он опустил голову и жалобно так замычал:
– Домо-о-ой!
– Домо-о-ой, домо-о-ой!– передразнил я.– Сейчас приведу тебя домо-о-ой, ляжешь под бочок к своей маме, согреешься. Тебе-то хорошо, а нам еще на кружок идти. Ну, пошли!..
– Иду-у!– промычал теленок.
Хамит засмеялся.
– А ты, оказывается, и разговаривать с ним можешь. Когда это ты телячий язык выучил.
– Поневоле выучишь. Мы же с ним каждый день по часу разговариваем...
Идти мы решили верхом, напрямик. Если низом идти, там дорога отличная, но приходится делать большой крюк. А прямо, через гору, тут, конечно, придется намного ближе, только ноги обобьешь о камни в темноте и руки исцарапаешь. Теленка придется вести за ошейник. Он еще маленький, ножки у него слабые. Если его в поводу вести, оступится, чего доброго, ногу сломает.
Теленок был привязан веревкой к дереву.
Я отвязал ее, обмотал вокруг пояса, взял теленка за ошейник, и мы втроем полезли в гору.
Хамит торопит:
– Скорее!
А я злюсь: он-то один идет, а я с теленком. Если бы это собака была, она бы от нас не отстала, еще и вперед убежала бы. А теленок не спеша перебирает тонкими ножками, дышит мне прямо в ухо. Ему на кружок не нужно, вот он и не спешит.
– Может мне вперед бежать, а? – спросил Хамит.– Опоздаем.
– Успеем,– успокоил я его.
И вдруг... ни Хамита, ни теленка, ни звезд над головой... Я качусь куда-то, как с высокой горы. Что-то бьет меня по бокам, по голове... Наконец остановился. Чувствую, что лежу, свернувшись калачиком. Руки, ноги вроде бы целы, но за какое место ни возьмись – все болит.
Как-то раз, давно уже, я на спор в одних трусах забрался в кусты можжевельника. Вот тогда так же все болело. По-моему, на мне тогда живого места не осталось. Вот и теперь так же. Нет, пожалуй, хуже: во рту песок, мелкие камешки. Я насилу отплевался. Потом сел и стал думать, что же со мной случилось? С горы сорвался? Да нет, гора тут не такая крутая, чтобы с нее кубарем катиться. Может быть, это волчья нора? Тоже не подходит: уж больно долго я летел. Да и волков у нас нет. Тогда, может быть, пещера? Вот это, пожалуй, правильно.
Вот ведь как в жизни бывает! Сколько раз мечтал попасть в пещеру, а попал – и сам не рад. Чему радоваться? Лежу как побитый, теленок пропал, И Хамит тоже пропал.
Может, он наверху остался? Я хотел крикнуть, по во рту еще столько песку и глины было, что пришлось опять отплевываться. Наконец все-таки крикнул:
– Хамит! Эй, Хамит, где ты?
Никакого ответа. Значит, бросил он меня, побежал на кружок. Тоже друг называется. А теленка, интересно, взял он или так на горе и бросил?
– Хамит!– крикнул я еще раз и посмотрел вверх. А там ни звездочки, ни огонька – ничего. У меня, я говорил уже, глаза как у кошки: в темноте я все вижу. А тут будто завязали мне глаза – ничего не видно.
Мне даже страшно стало. Я закрыл веки, пощупал глаза. Вроде все на месте, но ничего не вижу. Может, ослеп? Так и останусь слепым, как дядя Сафар? Но он-то герой, на войне потерял зрение. А я в яму свалился как дурак. И дернул меня черт идти короткой дорогой! Там и днем-то не больно пройдешь. Недаром говорят: поспешишь – людей насмешишь. Насмешил... Хорошенький смех – слепым остался. А может быть и глухим? Я прислушался. Такая жуткая тишина стояла вокруг, что я чуть не разревелся от страха. Там, наверху, никогда не бывает такой тишины. Там то машина где-нибудь пробежит, то трактор тихонько заворчит на далеком поле, то застучит насос на Голубом озере. А тут полная тишина. Я еще прислушался. И вдруг, откуда-то снизу, еле-еле донесся до меня не то голос, не то стон. Может это Хамит? Еще ниже, чем я пролетел?
– Эй, Хамит, где ты? – крикнул я и чуть-чуть подвинулся.
И тут все зашумело вокруг, будто крупа посыпалась. Я поехал куда-то ниже, ниже. Со всех сторон катятся вместе со мной камешки, ползет песок... Я хотел уцепиться за что-нибудь, но кругом, как водопад, шумным потоком несся вниз один густой песок. Как он не засыпал меня, просто не знаю. Повезло.
«Кончится это когда-нибудь?»– успел я подумать и в то же мгновение уткнулся во что-то теплое. Пощупал – вроде человек. Только засыпанный наполовину.
– Хамит, ты? – спросил я почему-то шепотом.– Живой?
Мне никто не ответил, но в подземной тишине я услышал дыхание. Значит, жив Хамит. Ура!
Я поскорее стал разгребать песок вокруг него. Вдруг он чихнул, вздохнул протяжно и сказал:
– Зажги свет, Шаукат, посмотри, голова у меня не разбита?
– Какой свет? Откуда у меня свет?
– А что, у тебя фонарика нет?
Ох и дурак же я! Целый год не расстаюсь с фонариком, а когда он действительно понадобился, я про него забыл начисто. Чем с ума сходить от страха да раздумывать, ослеп я или не ослеп, давно бы зажечь фонарик.
А может быть это и лучше, что я о нем забыл? Когда понесло меня вниз с песчаным водопадом, уронил бы со страху и еще бы хуже получилось.
Я осторожно ощупал все кругом, понял, что падать дальше некуда, достал фонарик и нажал кнопку.
Хамит сидел на песке. Я взглянул на него и мне стало страшно. Над бровью у него была небольшая ранка, вся черная от прилипшего песка. По виску на шею стекала тоненькая струйка крови. Одна щека тоже была в песке. Должно быть, когда он лежал засыпанный, щека намокла от крови и песок прилип к ней.
Я рукавом стер песок у него со щеки, потом дал ему фонарик и прямо пальцами стал очищать рану. Хамит морщился от каждого прикосновения, тихонько стонал, но в общем держался молодцом.
– Надо бы перевязать,– сказал я,– да только чем?
– А ты от моей рубашки низ оторви,– посоветовал Хамит.
Но оказалось, что это не так-то просто оторвать кусок рубашки, В книжках я сколько раз читал: «разорвал рубашку и перевязал рану». Я сам попробовал – ничего не выходит. Ножа нет, а руками, сколько мы ни старались, ничего не получилось. Крепкая рубашка оказалась, не рвется. Наконец я догадался: взял острый камешек, прорезал маленькую дырочку, а там, как говорится, само пошло.
Оторвал узкую полоску, скатал ее как бинт и перевязал голову Хамита.Он как игрушечный заяц стал: одно ухо завязано, а другое торчит.
Посидели мы с ним, помолчали. Потом я спросил:
– Что дальше что делать будем? А, Хамит? Выбираться надо отсюда. А как?
– Это подумать нужно...
Если дожидаться, пока Хамит придумает что-нибудь, это год пройдет. А мне хотелось поскорее выбраться. Я еще думал, что мы и на кружок успеем. Пришли бы, рассказали, где были. Вот бы удивились все. И дядя Кадыр удивился бы...
– Ладно,– сказал я,– ты сиди думай и отдыхай. А я на разведку пойду.
– Только далеко не уходи.
Он остался сидеть, а я пошел, светя фонариком во все стороны.
Ничего хорошего я не увидел. Справа – крутая каменная стена. И слева такая же, и впереди. И под ногами голый камень, ни травинки на нем, ни кустика. Я посветил назад – там груда песку и на песке сидит Хамит, опустив голову на колени. А откуда тут песок – непонятно.
Тогда я прямо вверх направил луч и у меня ноги подкосились от страха. До этого я хоть и не очень, а все-таки надеялся, что это может быть не пещера, а глубокий овраг или какая-нибудь щель, из которой можно выбраться. А теперь эта надежда рухнула. Над головой у меня висел каменный потолок.
Оказалось, что мы в каменном ящике, только ящик этот огромный, побольше нашего физкультурного зала и гораздо выше. Я поискал глазами дырку в потолке, в которую мы провалились, но не нашел.
Попали как мыши в мышеловку. Кругом камень. И сверху и снизу – камень. Здесь целый век просидишь и не вылезешь. И кричи, не кричи – все равно никто не услышит.
Я вернулся к Хамиту и рассказал ему о том, что увидел. А он ни слова не ответил и даже не посмотрел на меня. Как сидел, опустив голову на колени, гак и остался сидеть.
Я подумал, что может быть плохо ему, может быть голова болит и решил не приставать больше. Сел, спина к спине.
Наверное, Хамит думает, что я во всем виноват. А чем я виноват? Не я же эту пещеру выкопал. И мне ведь тоже невесело здесь сидеть...
А может, виноват я все-таки? Ведь Хамит не хотел идти со мной за теленком. Не хотел, а я его уговорил. А если бы я один пошел, ничего бы и не случилось. Не полез бы я один с теленком в гору. Ночь все-таки. Пошел бы нижней дорогой. А когда друг рядом, тогда ничего не страшно. Вот и завалились мы с Хамитом сюда, в эту чертову яму. Выходит, что я один во всем и виноват. И в том, что сюда угодили, и в том, что на кружок не попали, и в том, что у Хамита разбита голова... Во всем.
– Погаси свет!
Я вздрогнул от этих слов, так неожиданно они прозвучали.
– Слышишь, гаси свет. Заснул, что ли? – сказал Хамит и толкнул меня локтем.
– Заснешь тут,– отозвался я и погасил фонарик.– Сижу и думаю, как отсюда выбираться.
– Плохо думаешь. Хорошо бы думал, поберег бы батарейку. Без света никуда мы не выберемся, пропадем. Давай поспим до рассвета. Утро вечера мудренее. Раз мы сюда попали, значит, и свет попадет. А тогда посмотрим, что дальше делать.
В общем-то он, конечно, был прав. Я решил с ним не спорить. И не потому, что он старше меня. И не потому, что он у нас самый лучший ученик в классе. Он на одни пятерки учится. Ну и что? Подумаешь. Зато я бегаю вдвое быстрее и на голову выше его. Я потому решил с ним не спорить, что чувствовал себя виноватым.
Сижу, молчу. И он молчит. Согрелся я и как-то успокоился. Тишина кругом, слышно только, как Хамит дышит. А он, наверное, слышит, как я дышу. А может быть и не слышит, может быть уже заснул? А я-то когда же засну? Не спится что-то.
