Текст книги "Обмен мужьями Правдивая история нестандартной любви (ЛП)"
Автор книги: Луиза Леонтиадес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Сегодня у Елены будет вечеринка, – медленно произнёс он, оглядывая комнату и великолепную просторную кровать.
– Так вперёд! – ответила я.
Конечно, полиамория, это про любовь. Для многих это именно так и только так. Но полиамория это отсутствие границ. Она также означает эксперименты. И азарт.
Так, тем вечером группа гламурных людей, большинство которых при тех или иных обстоятельствах оказывались вместе в постели, собралась в знаменитом и очень дорогом лондонском ночном клубе. И среди них была я. Только прибывшая в Лондон. И готовая атаковать жизнь со смаком.
– Сегодня, – сказала я Мортену. – Сегодня ночью я буду сдвигать свои границы.
– Как ты предлагаешь это делать?
– С ней, – сказала я, показывая пальцем, что мне всегда запрещала мать.
Он проследил мой взгляд и сказал:
– Знаешь, я когда-то занимался с ней сексом.
– Я знаю, – ответила я. – Именно поэтому я и показала на неё. Я знаю, что она не является угрозой. Я знаю, что ты в её вкусе. Так что давай ей предложим.
– Предложим ей что? – спросил он с игривой улыбкой. – Секс втроём?
– Нет! – слишком быстро ответила я. – Пока нет. Предложи ей поцелуй. Прямо здесь, в танцевальном зале. Так чтоб я могла видеть, как вы будете это делать.
– Ага, если это то, чего ты хочешь.
Из-за моей спины появился Жиль.
– Что происходит, – с любопытством спросил он.
– Мортен собирается попросить у Тани поцелуй. А я собираюсь смотреть, – ответила я, сжимая бокал водки с тоником.
Жиль приземлился рядом со мной и взял мою руку.
– Это может оказаться болезненным. Мы с Еленой делали такое на прошлой неделе. Она попросила меня близко пообщаться с кем-нибудь, в то время, как она будет смотреть. Это причинило ей боль. Правда, потом последовал фантастический секс. Это как у Ницше… наслаждайся болью, так как это всё, что у нас есть.
Ах, Жиль. Философ.
Тут подошла Елена, говоря:
– Это может быть болезненным. Но мы тут, рядом с тобой, – она села с другой стороны и взяла меня за другую руку.
Так мы и стояли рядышком, приготовившись к своего рода вуаеризму. Я была благодарна за поддержку. Я видела, как Мортен заговорил с Таней и взмахнул рукой в мою сторону. Я видела, как она посмотрела на нас. И рассмеялась.
Они пошли танцевать. Совершенно предсказуемо, что это оказалась медленная песня. Её руки змеились вокруг его шеи и переплетались с его волосами. Он наклонил голову и начал целовать её. Глубже и глубже. И звучала песня…
Я молилась, чтоб он закончил,
Но он продолжал…
Извлекая мою боль из струн,
Пропевая мою жизнь,
Нежно убивая меня своей песней.
Мне казалось, что я умираю. Он вернулся через две минуты адских мук. Мне было больно, но боль разожгла мою страсть. И всё, что я хотела, это поцеловать его. Снова заявить свои права на него, в то время как его щетина пахнет её косметикой. Это было безумным. Первобытным. Я не помню, чтоб я когда-нибудь была настолько живой. Или настолько полной желания. Наши поцелуи были быстрыми, ими управляло наше отчаянное желание воссоединения.
Клуб закрылся через час и вечеринка переместилась в отель. Елена с Жилем поехали домой. А мы, вооружившись запасом шампанского, всемером отправились в отель. Уже подходя к лифту, мы знали что произойдёт. И наши мозги уже взрывались. Таня и Сэм, Брэд и Дессика, и ещё один. Аарон, чужак. Он был частой птицей на подобных вечеринках, но всегда только смотрел. Он был знаменит этим.
Я никогда не была любительницей оргий и группового секса. И к тому моменту я мало экспериментировала в этой области. Мортен знал об этом. Знал и не торопил меня. Он был сосредоточен на мне и только на мне. Он медленно, осторожно гладил меня, мои волосы, моё лицо и целовал меня. Я ощущала неослабевающий ритм музыки и движение приливов и отливов. Голод был таким явным, что казалось, что все мы на краю пропасти. По моим венам струились алкоголь и адреналин. Желание нарастало так плавно, что я едва заметила, что мы добрались до края и, нырнув вниз, оказались в свободном падении. Я выходила за все границы, которые когда-либо знала, потаённое вырывалось наружу.
Каждая пара слилась, и какое то время мы не обращали друг на друга внимания.
Всё это время, Аарон смотрел на нас, покуривая косяк.
Полчаса спустя, я лежала на кровати полуодетая, а Мортен смотрел на меня. Я слышала глубокое дыхание, стоны и вздохи вокруг меня, сливавшиеся в своего рода стерео. Ко мне прикасалась обнажённая плоть. Точные осторожные движения, но с такой плотской силой. Дым косяка разлетался по комнате, одурманивая меня. Это было похоже на симфонию. Странную. Вдохновенную. И чудесную. Мортен пригубил шампанское и поцеловал меня, позволив ему попасть в мой рот. Оно играло на моих зубах и языке. Его язык последовал вниз и он поцеловал мои груди. Двумя руками он взялся за мои трусики и медленно потянул их вниз.
Когда он вошёл в меня, я взлетела ввысь. Было ли это на самом деле? Было ли это от травы? Было ли это от любви? Сошла ли я с ума? Трудно сказать.
И на меня смотрел Аарон. Смотрел, как я извивалась, плакала и теряла себя. Он смотрел, как меня трахали, сначала мягко, а потом всё более и более по животному.
Моя голова была на краю кровати и чужак был надо мной. Я встретилась с ним глазами, когда Мортен раз за разом двигался во мне. Аарон вдыхал и выдыхал, дым струился и углы закруглялись, а я не могла оторвать от него глаз. Руки Мортена. Тело Мортена. Мортен, целующий мою шею и глаза Аарона, трахающие мой мозг. Он смотрел, как я кончала. Тёмный незнакомец, полностью одетый, в кресле около кровати. Смотрящий на меня. Желающий меня.
Это продолжалось всю ночь. Взгляды, ожидание и прикосновения. Мы все закончили и некоторые из нас начали снова. Ласки, вздохи возбуждение во всём вокруг. Мы воспламенялись от страсти других людей и двигались по сексуальным спиралям. Не было ни стыда, ни смущения и не было никаких масок.
Полиамория это любовь. Это много разговоров. Это много конфликтов. Но это ещё и фрикции. И это прекрасно.
Инцидент с баклажаном
– Похоже, она хочет быть королевой улья, – сказал мой терапевт, и я посмотрела на него одновременно восхищённо и потрясённо. Он сказал именно то, что я думала. Не считая того, что предполагается, что терапевты никогда не высказывают мнений. Так что в данном случае он сделал прямо противоположное тому, что я ожидала.
Он задумчиво продолжал:
– Само по себе это не плохо, но это противоречит тому, что вы рассказывали о вашем виденье полиамории. Это более иерархично. Как свора собак.
Да. Это точно так и было. И я была сукой.
Остальные подталкивали меня обратиться к терапии, для того, чтоб понять откуда растут проблемы, с которыми я сталкиваюсь с Еленой. Ряд, казалось бы, мелких инцидентов, породил у меня такую неприязнь к ней, что её едва ли можно было скрыть. Чем сильнее я пыталась спрятать её, тем хуже она проявлялась. А когда я пыталась рассказать о том, почему она так сильно меня раздражала, я так сильно сердилась, что получалась только ещё худшая ругань.
Последний визит к терапевту стал необходимостью после того, что Жиль назвал “Инцидент с баклажаном.”
Зайдя на свою кухню, чтоб приготовить мусаку для всех нас четверых, я провела десять минут в поисках совершенно необходимого и столь же отсутствующего ингредиента, после чего недоумённо спросила Жиля: не видел ли он баклажан. Как будто бы он регулярно устраивал в нашей квартире прятки. Не то, чтоб я очень надеялась получить ответ: Жиль был безразличен ко всему, происходящему на кухне, а продукты интересовали его только когда они оказывались переколдованы в еду для него.
– О, Елена приготовила его для меня после нашей утренней пробежки: омлет и баклажан.
– Какого чёрта предполагается, что я смогу приготовить мусаку без баклажана? Почему ты не сказал мне об этом, чтоб я могла заменить его?
Моя жизнь вышла из под контроля. Мои отношения вышли из под контроля. Бессильная ярость, ежедневно копившаяся внутри меня, трепала мои внутренности с лихорадочной энергией. Ей требовался выход. И он нашёлся. Мой голос становился громче, а лицо – краснее.
Привычно развалившийся на диване Жиль смотрел на меня с удивлением. Кто эта женщина? – говорило выражение его лица. “Почему ты так сердита?" – спросил он у меня с таким выражением, как будто у меня выросли две головы. "Это всего лишь баклажан.”
– Но я распланировала еду на всю неделю! – застонала я. – Сегодня должна была быть мусака, и я не разморозила ничего другого.
– Вау! Я никогда не думал, что увижу день, в который я не смогу съесть что-то из собственного холодильника, не спрашивая разрешения, – саркастически произнёс Жиль.
Я больше не могла его видеть. Я ненавидела всё, что видела. И сердилась. Как бы это ни было нелогично. Я швырнула на пол собранные ингредиенты, разбив в процессе несколько яиц.
– Я никогда не говорила, что ты должен спрашивать ёбаное разрешение! Но я бы предпочла, чтоб Елена не приходила в мой ёбаный дом и не готовила мои ёбаные продукты по крайней мере не сообщив мне, чтоб я могла заменить их. Ты, бля, по магазинам не ходишь. Я планирую ёбаную еду, я покупаю ёбаные продукты и готовлю еду, бля. Как ты смеешь изображать мученика и делать вид, будто я скупая?
Я материлась редко. В отличие от отца Жиля. И если было что-то, что его бесило, то именно это. Он закричал в ответ:
– Как ты смеешь заставлять меня почувствовать себя несостоятельным и как будто я тебе что-то обещал? Я знать не знаю, что ты готовишь и что мы едим.
На этом он отвернулся обратно к телевизору и мне показалось, что меня пнули в живот. Я так много делала для того, чтоб быть уверенной в том, что у него есть любимая еда и хороший дом. Это было продолжение моей любви к нему. Я не хотела благодарности. Я хотела, чтоб он любил меня, как этому следовало быть.
Я ушла в спальню и залилась там слезами, изолированная в своей печали. Жиль вёл себя как упрямый подросток, а Елена приходила в мой дом когда хотела, и делала в нём, что хотела и как хотела.
Когда я разговаривала с Мортеном, он холодно произнёс:
– Жиль рассказал Елене, а Елена рассказала мне. Мне кажется, тебе нужна терапия. Так сильно сердиться из-за баклажана – не нормально.
Нас было четверо. И, мне казалось, что, как и принято при демократии, мы с Еленой проводили кампании для того, чтоб привлечь в наших конфликтах мужчин на свои стороны. Игра Елены требовала, чтоб Мортен и Жиль принимали на себя часть ответственности и вины. Пока чаша весов склонялась в её сторону, ей было удобно считать, что она виновата на двадцать пять процентов. А я была самой неправильной. В таком случае голоса распределялись как три против одного. Инцидент с баклажаном был отличным примером. Вина представлялась полностью моей.
Не только в чрезмерной реакции, но и в очевидных проблемах с баклажанами.
Когда я попробовала ещё раз объясниться, Жиль отмахнулся от меня переделанной цитатой из Весёлой компании: “Луиза, я устал этого Инцидента с Баклажаном. Не выпендривайся.” Это прозвучало так бессмысленно и самодовольно, что я почувствовала себя униженной.
– Вы действительно сердились по поводу баклажана? – спросил мой терапевт, понимая, что это не так. Это, разумеется, было то, что баклажан символизировал.
– Разумеется, дело не в этом чёртовом баклажане. Проблема в том, что я, похоже, застряла в материнской роли, а тем временем мой муж со своей девушкой делают всё, что им, бля, угодно. Я не чувствую, чтоб кто-нибудь из них принимал во внимание мои чувства. Они говорят, что заботятся обо мне, но на самом деле, они заботятся только о себе. Меня они принимают как данность. Я хожу на работу и зарабатываю деньги, пока она строит великую любовь с ним, я же чувствую себя вытесненной с этой картинки. У меня остаётся после работы так мало времени, что мои отношения с ним не могут соревноваться с их отношениями. Я хочу быть его женой. Но он не относится ко мне, как к своей жене.
– А вы не считаете, что это компенсируется вашими отношениями с Мортеном? – спросил терапевт, заранее зная ответ.
– Ох! – ответила я с отвращением. К удивлению меня прошлой, эти отношения принесли лучший секс… но не что-то похожее на брак. Брак это близость и обязательства. И забота. Я не чувствовала, что получаю это.
– Не слишком похоже на то. Елена, определённо, его жена, несмотря на то, что их сексуальная жизнь практически прекращена. Когда бы она не захотела, от тут же всё бросает и бежит к ней. И, похоже, он даже не осознаёт, что она катается на нём, свесив ножки. Она тратит все его деньги, а потом уходит и проводит всё своё время с моим мужем.
– Похоже, Вы считаете, что Елена с Мортеном не занимаются сексом, – заметил терапевт.
– Да, я так считаю. Я думаю, что она занимается сексом только с Жилем. Она превратила его в своего основного партнёра. Но это мой основной партнёр.
Был. Он был моим основным партнёром. Но уже несколько месяцев это было не так.
– Так что получается, что у неё два основных партнёра?
– Да, – сказала я, со внезапным осознанием, – именно так это и выглядит. А у меня нет ни одного. Мне следует довольствоваться урывками.
– Итак, что хорошего приносят Вам эти отношения?
– Они когда-то приносили мне счастье. Они принесли мне свободу. Они приносили мне надежду на то, что мы с Жилем сможем остаться вместе, несмотря на ослабевшую страсть.
– Но что хорошего приносят Вам эти отношения сейчас?
– Они заставляют меня учиться? – произнесла я, пытаясь нащупать правильный ответ, как если бы я отвечала на вопрос учителя.
– Определённо, – согласился он, – жизнь, конечно, это учёба, но это ещё и забота о себе. Достижение собственного счастья. Вы счастливы?
– Нет. Я постоянно чувствую тяжесть в груди. Как будто я жду следующего конфликта. Просто следующей ситуации, в которой я не получу того, что хочу, потому, что мы делаем то, что захотят Елена и два её партнёра. И я окажусь единственной, кто этого не захочет. И когда я не соглашусь с тем, что она захочет, что они захотят, они скажут мне, что со мной одни неприятности. Они действительно могут отлично обойтись без меня. Я чувствую себя бесполезной запасной частью.
Чем больше я сердилась по поводу складывающейся ситуации, тем я становилась менее уверенной и более собственнической по поводу моей жизни и моего дома. И моего баклажана. И того, что символизировал баклажан. То есть, конечно, моего мужа.
Бойцовский клуб
Мои отношения с Еленой были непросты с самого начала и ухудшались по множеству причин. И чем хуже они становились, тем труднее мне было прятать мои настоящие чувства. И тем хуже становились мои отношения с Мортеном. Он любил свою жену и моё негативное отношение к ней было для него болезненным. По мере того, как я всё лучше понимала его позицию, я начала медленно осознавать, что его тоже принимают как данность и что он не замечает этого, ослеплённый любовью. Наш разговор на следующее утро превратился в ругань всего за десять секунд. И это явление становилось совершенно обычным.
– Привет, милый. Славные туфли. Но мне казалось, что ты хотел каштановые.
– Я хотел, но Елена запретила мне. Она велела мне купить коричневые, так как они лучше подходят к чему угодно. Не стесняйся сказать, что меня подавляют, – добавление было ненужным и злым.
– Ну, главное, чтоб они тебе нравились. Просто меня расстраивает то, что ты не можешь даже купить туфли, которые тебе нравятся.
– Но она права. Они лучше подходят к чему угодно.
– И что? Разве это критерий при покупке? Если ты хотел каштановые, надо было купить их и носить на здоровье. Ты не её кукла. Ей не следует одевать тебя как Кена для её Барби.
– Проще купить коричневые, которые ей больше нравятся, чем устраивать спор, так что мы оба счастливы. Это называется компромисс.
– Это не называется компромисс. Это называется издевательство. Ты у неё под каблуком.
– Она не издевается. Ты думаешь так потому, что ты очень чувствительная, у тебя неадекватное восприятие критики и ты чрезмерно реагируешь на мельчайшие вещи.
– Если я чувствительна, то я горжусь этим, потому что это означает и то, что я уважаю чувствительность других людей.
– Ну, я не хочу быть чувствительным. Это хреново.
– Думаю, ты бы предпочёл, чтоб я была равнодушна к последствиям своих действий, – возразила я.
– Думаю, ты считаешь прекрасным то, как твои деньги утекают как вода между пальцев Елены и равнодушен к тем проблемам, которые это создаёт в твоей жизни.
– Елена знает о своей проблеме с деньгами. Она пытается справиться с ней. Она снова отдала мне свою кредитку на следующий день. Сама.
У меня больше не осталось ни самоконтроля, ни эмоциональной сдержанности. Я сказала ровно то, что думала со своей точки зрения. А моя точка зрения находилась в очень болезненном месте. Всё время.
– Она относится к тебе как к родителю, – издевательски сказала я.
– “Папочка, возьми мою кредитку. Я непослушная девочка.” Ты отдашь её обратно, как ты делал уже тысячу раз.
– Ты должна понимать, что всё плохое, что ты ей делаешь, ничуть не улучшает твоих отношений со мной. Ты выглядишь жалкой. Жалкой неудачницей.
– Ты прав. Я неудачница, особенно в этих отношениях. То, что я так близко общаюсь с кем-то, настолько слепым к реальности, сводит меня с ума. Ты думаешь, что когда Елена управляет событиями вокруг себя, вместо того, чтоб дать людям возможность быть собой и делать то, что они хотят, это нормально. И, знаешь что? Если ты от этого счастлив, ладно. Но я от этого несчастна. И я не собираюсь иметь к этому никакого отношения.
Я сражалась достаточно. Я сражалась с Жилем. Я сражалась с Еленой. И теперь я сражалась в Мортеном. И не только о наших отношениях. Потому, что участие в четвёрке, очевидно, означает, что вы сражаетесь в чужих боях. Жиль с Еленой ругались ужасно. Множество и множество ссор. Они расставались каждые несколько месяцев.
Так или иначе, вначале я поощряла Жиля воссоединиться с ней.
Я даже выступала в качестве посредника между ними. Все, кроме Жиля видели, как хорошо он сочетается с Еленой, когда они вместе. Не то, чтоб у них тогда не было споров, их отношения были страстными и взрывными. Но Жиль вылез из своей раковины и теперь у него было с кем пободаться. С кем-то, кто не баловал его, как я. С кем-то, кто давил не него и вынуждал занять позицию. Жиль становился мужчиной.
После их третьего расставания, во время которого Елена пыталась нанести себе рану, но не преуспела в этом (хотя цветочная ваза оказалась не такой счастливой), мы с Мортеном встали в стойку. Их расставания с каждым разом затягивались всё дольше и дольше. Вначале это было несколько дней, потом продлилось до недели, а далее и до нескольких недель.
Во время этих первых трёх расставаний, мы с Мортеном почти не виделись. Мы были слишком заняты, поддерживая наших основных партнёров. Это становилось предопределённой рутиной. Мой основной партнёр был сердит и поглощён отрицанием. Он рычал и хлопал дверями шкафов, забавно приговаривая по французски: “Eh merde!”
Мортен был на самом краю безумия и пытался управиться с елениным средиземноморским темпераментом. Я тоже пыталась поддержать Елену, прогуливаясь с ней и рассказывая о том, как там Жиль, что он делает и о чём думает. Она отчаянно цеплялась за крупицы новостей, которые могли нести надежду. Но гораздо чаще, чем наоборот, наши разговоры не приводили ни к чему хорошему. Она не могла понять, почему он так сердит, а я понимала всё слишком хорошо. Жиль просто отказывался принять то, что он видел как постоянно возрастающие и неразумные требования. И, будучи непосредственным свидетелем их отношений, я была во многом на его стороне.
Но динамика отношений развивалась сама по себе и, несмотря на переживания, была полезна для них обоих. Ему приходилось вырабатывать точки зрения по разным вопросам, а она меньше проявляла свою неуверенность. Мортену приходилось брать краткосрочные отпуска для того, что приглядывать за Еленой, а я жила упрямой злостью, пронизывавшей весь дом и каждый разговор.
После четвёртого расставания Мортен позвонил мне:
– Я сказал Елене, что не буду поддерживать её в желании вернуться к Жилю. Я просто хочу, чтоб ты знала.
– Я согласна. Это случалось уже слишком много раз. Но, понимаешь, мы ведь не можем помешать им снова сойтись вместе.
– Да, но мы можем перестать поощрять их.
– Ты не понял? Мы будем оказывать на них скрытое давление уже тем, что сами будем вместе. Обычно, когда люди расстаются, они не видят друг друга постоянно, не видят напоминаний о том, что они потеряли. Елена и Жиль видят нас вместе. Это должно быть ужасно
– И что ты предлагаешь? Должны ли мы реже видеться? Или видеться не дома?
– Пожалуй, я не знаю, – сказала я. Я действительно не знала что делать. Где найти инструкцию к нашей ситуации? – Но я думаю, что сейчас лучше всего было бы проявить сдержанность. Я ненавижу это всё также сильно, как и ты.
Мортен от отчаяния потерял своё обычное спокойствие.
– Что не так с этим Жилем? Почему ему надо каждый раз расставаться с нею? Почему нельзя просто поспорить и всё решить?
– Я сожалею, – произнесла я, не чувствуя ни капли сожаления. – Ты думаешь, что проблема в Жиле? Почему твоей жене надо быть так бессмысленно требовательной? Она ничего не может оставить в покое. Всё и всегда должно быть только по ней и никак иначе.
– Но она так часто права . Почему Жиль не может подождать двадцать минут, перед тем, как уходить в зал, чтоб они могли пойти туда вместе? Всего двадцать минут ради той, которую он любит!
Мортен саркастически выделял слова как бы курсивом. А мой защитный инстинкт на каждый этот курсив вставал в углу Жиля для боя.
– Но, Мортен! Это происходит каждый раз и это не двадцать минут. Она никогда не бывает готова к тому времени, к которому он просит. Она не понимает что такое время! Почему он должен каждый раз ломать свой график из-за того, что она не может встать немного раньше? Почему она думает, что ей совершенно необходимо накраситься, для того, чтоб идти в тренажёрный зал?
– Если он поставит тренировки в зале выше неё, это с очевидностью покажет, что он не заботится о ней. Они задают ритм и структуру её дня и выводят её из депрессивного цикла. И это очень символично – это показывает его заботу.
Конечно, он заботился. Но Жиль начал больше заботиться о ком-то другом. О себе. Как я ни была счастлива по этому поводу, это также значило, что Жиль стал совершенно не тем мужчиной, которого я встретила и за которого вышла замуж.
Первое расставание
Моя работа представляла собой всё более и более ложную реальность. Предполагалось, что я буду финансовым контролёром, буду руководить командой. Но в своей жизни я была в бесконтрольном свободном падении. В течение нескольких месяцев то, что изображала из себя ту, которой не была, позволяло мне сохранить некоторую степень нормальности. Пока моя личная жизнь не вторглась и сюда. Кольцевая переписка, непрерывная дискуссия и постоянные неправильные интерпретации сводили меня с ума. Всплывающие уведомления от трёх моих партнёров без отдыха появлялись внизу моего экрана. Я выключила их, но лучше не стало. Дамоклов меч готовился упасть, и однажды я предпочла разорвать эту нить самой, чем ждать в бесконечной неуверенности. И я открыла свои сообщения. И из них, как из ящика Пандоры, хлынул ад. На глазах коллег я в бессилии сидела перед экраном. В чинном рабочем окружении мне некуда было деть свои гнев и отчаяние, в то время как я, впервые в этих отношениях поняла, что моя прекрасная утопия… обречена.
“Сандерс пытается урезать операционные расходы. Скоро полетят головы, надо раздуть прогноз процентов на двадцать и, возможно, мы избежим самого ужасного.”
На следующей неделе Сандерс урезал наш бюджет. И я уже знала, что за этим последует. С моей карьерой было покончено. Потому, что несколько последних месяцев было невозможно делать вид, что я сколько-то эффективно выполняю работу, в которой когда-то была так хороша.
Тем вечером я смотрела Бойцовский клуб в кровати с ноутбука и у меня с лица падали слёзы. Я понимала что значит убить часть своей личности. Жить по своей правде оказалось сложнее, чем я думала.
Но я знала и то, что я оказалась в этой ситуации не без причины. Это была та же причина, что и у всего остального другого, что было в моей жизни и, даже возможно в жизнях всех. Желание понять правила и бросить им вызов, впечатанные в мою природу. Страсть учиться и узнавать себя. Мой путь состоял в том, чтоб, насколько это возможно, освободиться от сил, ослабляющих мою рациональность. Мне надо было от чего-то освободиться. Но так же, как наш вопрос когда-то был: Насколько мы можем открыть свои отношения, не потеряв их? – мой вопрос сейчас был: Как долго я могу оставаться в отношениях с женщиной, которую я ненавижу, ради двух мужчин, которых я люблю?
Этим вечером они были очень добры ко мне. Никто из них не понимал, что я прохожу через кризис и как это скажется на нас всех. Так как я лежала в кровати, я, наконец, оказалась в центре внимания. Но не такого, какого я хотела бы. Я слышала обеспокоенный шёпот из гостиной. Некоторые шептали тише, чем другие и, увы, Елена почти всегда была громче всех.
– У неё нервный срыв и она нуждается в приёме соответствующих препаратов.
Мой рот непроизвольно округлился. Лишив меня нормальности, она не удовлетворилась этим и хочет лишить меня ещё и свободы. Я чувствовала себя Макмёрфи из Полёта над гнездом кукушки.
– Да, нам следует отвезти её в больницу, – сказал Жиль.
Угроза госпитализации работала сильнее, чем что-нибудь другое. Я хотела кричать и плакать. Но если бы я сделала это, они бы уверились в том, что я умалишённая. В попытке доказать, что они не правы, я встала и начала готовить ужин, как это сделал бы нормальный человек. И как я делала это обычно. Моя кухня, мой рай.
Но кризис, временно отступивший в тот вечер, несколькими днями позже вернулся усиленным десятикратно. Я больше не могла притворяться.
Мы часто проводили время вместе на диване. В то воскресенье мы все сидели рядком, смотря телевизор, держась за руки как равные, которыми мы не были. Елена, потом Жиль, потом я, потом Мортен. Я размышляла, не чувствует ли себя Мортен брошенным. На краю, только с одной моей рукой в качестве компании, в то время как вторая моя рука была у Жиля. Не слишком похоже на то, чтоб иметь двух женщин, скорее – половину женщины.
Я не хотела предпочитать одного другому и упрямо оставалась в середине, деля между ними своё тело и свой баланс. Тем временем, на Елену накатило игривое настроение и она развалилась на Жиле (полностью одетая).
– Снимите комнату! – рассмеялся Мортен, цитируя Друзей. Счастливый. Не неуверенный и не отверженный.
Я стала ещё жёстче, если это было возможно. Явный вызов чувству собственности. Ей недостаточно времени, которое они и так проводят вместе? Может она не делить его хотя бы когда я рядом?
– Твой муж – мой! – кричал мне язык её тела.
– И я счастлив этому! – отвечал язык тела Жиля, его рука выскользнула из моей. Я ещё чувствовала её тающее тепло.
Они спрыгнули с дивана и метнулись в спальню, дабы исполнить великий воскресный послеобеденный сексуальный концерт, который мы отлично слышали и через закрытые двери.
Я не была умна даже задним числом.
Мне представлялись два варианта на выбор:
• Поднять суету, заявить о своих потребностях, быть эгоистичной и сказать, что мне не комфортно. Рисковать быть высмеянной и не понятой, а кроме того испортить трём людям прекрасное воскресенье. Разве ты этого не заслуживаешь?
• Сохранять спокойствие, обсудить свои проблемы с самой собой (что видимо создаст панику внутри тебя), будь выше этого. Живи с этим.
Жить с этим. Конечно, я буду с этим жить. Это мой путь. Потому, что я думаю, что недостойна большего.
На мгновение я увидела свою жизнь наперёд. У Елены два основных партнёра. Её муж и мой муж. Оно монополизирует внимание моего мужа в любой момент, когда ей этого хочется. А я половичок, ожидающий, когда им воспользуются после того, как насытятся. Мне достаются остатки и я должна быть благодарной за них.
Моя будущая роль должна была состоять в финансовой поддержке и страховке для отвергнутых мужей. И, иногда, быть сексуальным партнёром, но только когда это устроит Елену.
Моей природе было свойственно действовать так, как если бы окружающие были неуверенны в том же, что и я. Я хотела делиться, но только с теми, кто чувствовал бы так же , как и я, с кем-то, кому я могла бы доверять, что они будут действовать в соответствии с моими границами, раз я действую в соответствии с их. Моя пассивная английская коммуникация была полна допущений и общественного этикета. Всё это оказалось растоптано.
Но Елена не была неуверенной по поводу того, что её муж был со мной – она была уверена в своём первенстве. Шестнадцать лет лишений это подтверждали. Их любовь проверялась снова и снова. Он оставался с ней несмотря на депрессию, шумные споры и даже недостаток секса. Мортен оставался верен как скала, каким он был всегда.
А мой муж изменился и это было прямым результатом общения с Еленой. Она изменила его и его любовь ко мне. И чувствуя изменения в нём, я сильнее подталкивала этот цикл, сильнее отдаляясь от этого чужого человека. Их отношения разрушили наши отношения. По мере того, как Жиль с Еленой прилипали друг к другу, я становилась узурпатором. Лишней. Не важной. И я так остро чувствовала боль потери и отверженности, мне следовало начать действовать самой.
Происходя из разделённой семьи, моя уверенность и самооценка были травмированы, настолько же, как и у любого ребёнка, бывшего предметом споров родителей и последующего развода. И, возможно, настолько же, как и тех, которые не были. В конце концов, вырастание – занятие неупорядоченное.
Но если ограничения, накладываемые моногамией, оберегали мои страхи, полиамория вытащила их на свет. Мои страхи уничтожали меня. Полиамория для меня была невозможна с людьми, у которых не было представления, желания или понимания того, как можно обходить области моей неуверенности. Возможно, это верно для всех полиаморов. Все партнёры, даже не связанные сексом, должны быть способны к коммуникации, а иначе это не заработает.
Мне следовало избавиться или от своих страхов или от того, что пробуждало их, вызывая так много боли. Мои страхи были со мной с детства. Они были частью меня и мне было совершенно неясно с чего начать. Более того, это не гарантировало прекращение боли. Если я буду работать над собой, боль в обозримом будущем будет необходимой частью моей жизни.
И тут я увидела третий вариант действий. Возможность уйти. Потому, что я чувствовала, что недостаточно хороша для них всех. И я не могла представить, как можно создать свою новую самооценку и изменить свою реальность после года пребывания в саморазрушительном режиме.
