Текст книги " Жизнь Ленина. Том 1"

Автор книги: Луис Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

К этим объективным факторам можно прибавить и некоторые субъективные: с.-д. партия Германии, благодаря разлагающему влиянию компромиссов военного времени, больше не была той партией, которую знал Бебель. В конце войны ее вожди стояли перед непреодолимым соблазном разделить власть с буржуазией. И, наконец, одиннадцать месяцев большевистской диктатуры в России отбили у социал-демократов и у Каутского еще остававшийся у них вкус к революции. Большевизм нуждался в коммунистической Германии, но сделал ее создание невозможным.

Ленин делал все, чтобы коммунистическая Германия стала возможной. За словесными нападками на Каутского последовали хорошо замаскированные дела. 22 октября Ленин впервые выступил публично после того, как на него было совершено покушение. В своем сорокаминутном докладе на объединенном заседании ВЦИК, Московского совета, фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов, он отметил многочисленные признаки революции в Европе. Цитируя сообщения итальянской буржуазной газеты о поездке американского профсоюзного вождя Самюэля Гомпер-са по Италии, он сказал: «Итальянские рабочие ведут себя так, что, кажется, они позволили бы ездить по Италии только Ленину и Троцкому». В Германии, утверждал Ленин, создание советов и укрепление левой линии в Независимой социалистической партии являются верными признаками назревающей революции.

К Ленину, по-видимому, вернулись силы. Ободренный перспективой международной революции, он выступает каждый день на двух-трех митингах. На одном митинге, 6 ноября, он сказал: «Германия, как вы знаете, выслала нашего посла из Берлина, ссылаясь на революционную пропаганду нашего представительства в Германии. Германское правительство как будто раньше не знало, что наше посольство вносит революционную заразу. Но если раньше Германия об этом молчала, то потому, что она была еще сильна, что она не боялась нас. Теперь же, после военного краха, мы стали ей страшны».

Ленин знал правду: это была не зараза, а организованная подрывная деятельность. Советский посол Адольф Иоффе покупал вооружение германским революционерам и финансировал их пропаганду. Много лет спустя я услыхал об этом от него самого. В 1927 году, в Москве, я услыхал от общего знакомого, Георгия Андреичина, советского коммуниста болгарского происхождения, что Иоффе хотел бы со мною встретиться. Я раньше никогда не встречал Иоффе, но он слыхал о моей работе над книгой по советской внешней политике и, по-видимому, хотел поговорить с посторонним – для истории Только позже мне стало ясно, почему он хотел говорить со мной: 17 ноября 1927 года, через несколько недель после нашей встречи, Иоффе покончил с собой в знак протеста против политики Сталина. Он был не в силах предотвратить наступление новой эры репрессий и мог лишь своей смертью показать, что отказывается принять ее. Мне он сказал, что политика Сталина глубоко его огорчает. И, без всякого перехода, но как бы для того, чтобы указать, что он был воинствующим коммунистом и именно поэтому не мог терпеть Сталина, медленно встал с постели (он был болен) и вынул из своих бумаг отчет о деятельности советского посольства в Берлине в 1919 году. Посольство, утверждал Иоффе «было главным штабом германской революции. Я покупал тайную информацию у германских чиновников и передавал ее радикальным деятелям»,– которые были большей частью членами Независимой социалистической партии,– «а те использовали ее в своих речах и статьях, направленных против правительства кайзера. Я заплатил 100000 марок за оружие для революционеров. Тонны антимонархической и антивоенной литературы печатались за счет нашего посольства. Мы хотели свергнуть монархию и прекратить войну. Ваш президент Вильсон преследовал ту же цель иными средствами. Почти каждый день, после наступления темноты, независимые социалисты тайком приходили в посольство, чтобы со мной посоветоваться». Иоффе был испытанный заговорщик. Социалисты приходили за его советом, за деньгами, за руководством. «В конце концов,– сказал он с сожалением,– мы осуществили мало. Для значительных перемен, для успешной революции у нас не хватало сил». Подумав минуту, он добавил: «Но, кажется, мы сократили войну на месяц и спасли много жизней».

Слова Иоффе подтверждаются его выступлением в печати, которое я позже нашел на страницах советского журнала^{535. Там Иоффе писал, что более десяти газет}

Независимой социалистической партии выходило под надзором советского посольства в Берлине и на его деньги. При этом, как категорически утверждал Иоффе, советское посольство всегда работало в тесном контакте с германскими социалистами, когда велась подготовка революции.

Ленин придавал большое значение присутствию Иоффе в Берлине. Об этом свидетельствует не меньший авторитет, чем Карл Радек: «Независимцы требовали от нас отказа от взноса дани, предписанной нам Брестским миром. Владимир Ильич сопротивлялся этому.– Стоит уплатить за то, чтобы Иоффе мог еще оставаться в Берлине,– говорил он. И мы золото послали». В это время, осенью 1918 года, Ленин отправил Радека в Германию руководить революцией. Восемь лет спустя Радек опубликовал воспоминания о своих похождениях в Германии^536.

Хотя Карл Радек сопровождал советскую делегацию в Брест-Литовск, он никогда не занимал должности в советском правительстве, он был только публицист, лучший в России, а, может быть, в период своего расцвета,– и во всем мире. Он был дьявольски остроумен и феерически уродлив. Густые, курчавые, растрепанные черные волосы, которые он, по-видимому, расчесывал полотенцем, а не гребешком; смеющиеся близорукие глаза за толстыми стеклами очков; выпяченные влажные губы; безусое лицо с бакенбардами, сходившимися под подбородком, и нездоровой желтоватой кожей. Но острый язык Радека блеск его юмора и достоверность сообщаемой им информации заставляли забыть о его внешности. Его комнаты – сначала в Кремле, потом в закопченном правительственном доме на набережной Москвы-реки – были загромождены кипами газет со всех концов мира. Он читал газеты и журналы с молниеносной быстротой, в то же время разговаривая с посетителем, комментируя прочитанное, пошучивая и ругаясь. В начале двадцатых годов, когда я еще плохо знал русский язык, мы разговаривали по-немецки: Радек был польский еврей, воспитанный в Германии. Позже мы перешли на русский язык. Иногда я звонил ему по телефону. Отвечала его жена и назначала мне визит от имени мужа. Иногда отвечал сам Радек. «Товарищ Радек»,– говорил я. «Товарища Радека нет»,– отвечал он. Тогда я называл себя, и он обыкновенно назначал мне время приема. Я находил его лежащим на постели под грудой капиталистических газет, почти скрывавшей его, нече-санным и, по-видимому, немытым, с опухшими глазами. Радек любил поговорить. В начале визита в нем происходила заметная борьба между желанием поговорить и желанием продолжать чтение. Когда первое желание побеждало, его невозможно было остановить. Если это бывало после моего возвращения из Америки, Германии, Англии или Испании, он задавал вопрос, к примеру, об экономической политике Рузвельта, но не успевал я открыть рот, как он уже сам отвечал на свой вопрос. Меня это удовлетворяло вполне. Я знал, что я знал, я хотел знать, что он думает. Начинал он революционным энтузиастом, кончал – циником, не верящим ни в кого и ни во что.

Однажды, в своей квартире в Кремле, он угощал меня чаем, китайским чаем, который ему прислал из Китая «христианский» генерал Фын Ю-шань с приветом «от младшего брата революции Старшему Брату Революции»,– Радек досконально изучил Китай и стал ректором московского университета имени Сун Ят-сена. Вдруг зазвонил его телефон. Во время телефонного разговора послышался щелчок, и Радек сказал своему собеседнику: «Какой-то шпик подключился. Ну, и черт с ним!» – и продолжал, как ни в чем не бывало, ругать сталинскую администрацию. Неизбежным вознаграждением за это поведение послужила ссылка в Сибирь. Позже, раскаявшись, как остальные троцкисты, он вернулся в Москву и присоединил свой громкий голос к какофонии культа личности. Тем не менее, Сталин посадил его на скамью подсудимых во время второго из знаменитых московских процессов, в январе 1937 года. Радека приговорили к тюремному заключению. О судьбе его ходили фантастические слухи: то будто его задушили соседи по камере за доносы на товарищей; то будто во время Второй мировой войны его освободили и послали в Польшу для ведения коммунистической пропаганды; то будто он снова стал советником Сталина; и т. д. и т. д. Все эти легенды отражают общее мнение о его необыкновенной личности. В советском издании, напечатанном в 1961 году, указывается, что он умер в 1939 году, по-видимому, во время отбытия приговора.

Радек сочинил множество политических анекдотов, этой нелегальной валюты тоталитаризма. Два примера этих анекдотов приведены ниже:

1. Сталин пригласил ведущих коммунистов посоветоваться о том, как можно легко, быстро и дешево сделать народ счастливым. Радек прошептал что-то соседу, быстро прикрывшему рот рукой, чтобы скрыть смех. «В чем дело, Радек?» – спросил Сталин. «Нет, нет, это просто шутка, вам не понравится». Сталин попросил рассказать, пообещав, что Радеку ничего не будет. «Самый простой, быстрый и дешевый способ осчастливить людей,– сказал Радек,– это повесить вас на Красной площади». 2. Рабинович рассказывает Ленину о своей новой работе: он будет сидеть на высокой башне и смотреть на запад – следить, когда загорится мировой пожар. «Зачем тебе такая работа? – спросил Ленин.– Разве за это хорошо платят?» «Платят плохо, но работа постоянная».

В восемнадцатом году, однако, Радек еще не утратил своей веры. Назревание кризиса в Германии наполняло его революционным воодушевлением: среди русских он был «немец № 1». Как советник Ленина по германскому вопросу, он пользовался огромным авторитетом. В начале своих мемуаров о германской революции Радек пишет: «Меня вызвал к Юзу наш полпред Иоффе: только что получил сведенья, что германское правительство решило обратиться к союзникам с предложением перемирия и мирных переговоров... Я, само собой понятно, немедленно передал сообщение правительству. Оно подействовало на нас, как весть об освобождении. Положение в последние месяцы очень ухудшилось. Сведения нашей разведки указывали на то, что кольцо на шее Советской России затягивается с каждым днем все больше». Бухарин, находившийся в Берлине с «торговой миссией», сообщал в Москву о растущем брожении среди рабочих. 23 октября 1918 года был освобожден из тюрьмы Карл Либ-кнехт. «Мы почувствовали,– пишет Радек,– что германская революция имеет вождя». Вскоре вспыхнула революция в Австрии (Радек, по крайней мере, думал, что это была революция). «Ильич и Свердлов приказали мне писать воззвание.– Но где же мы его напечатаем? Наборщиков уже нету.– Будут,– сказал Бела Кун.– Дайте только хлеб и колбасу. И он отправился немедленно с учениками венгерской партийной школы искать военнопленных наборщиков».

На другое утро весть об австрийской резолюции вызвала рабочую демонстрацию перед зданием московского совета. Рабочие шли волна за волной и совсем заполнили площадь. «Вдруг понесся крик, который рос, как ураган,– вспоминает Радек.– Мы догадались, что Ильич не выдержал в Кремле и первый раз после своего ранения выехал. Мы выбежали в нему на встречу с Куном. Лицо у него было взволнованное... До позднего вечера шли шеренги рабочих, работниц и красноармейцев. Пришла мировая революция. Народная масса услышала ее железный шаг. Наше одиночество кончилось».

Эта австрийская «революция» произошла 12 ноября 1918 года, когда монархия была заменена республикой. В толпе перед венским парламентом горстка коммунистов выкрикивала лозунги своей партии. Кое-где стреляли солдаты-коммунисты. Но волна демократической революции потопила их.

Через несколько дней, продолжает Радек свои воспоминания, «меня известили по телефону из германского посольства, что Берлин нас вызывает». Радек с Чичериным поехали в посольство. Сначала они разговаривали по прямому проводу («по Юзу», как тогда говорили) с Оскаром Коном, независимым депутатом Рейхстага, а потом с Георгом Гаазе, «вторым председателем правительства народных уполномоченных» (Радек не употребляет выражения «совет народных комиссаров», когда говорит о тогдашнем правительстве Германии.– Примеч. пер). Гаазе выразил благодарность за советское предложение посылки хлеба, но отклонил его: «Зная, что в России – голод, мы просим обратить хлеб, который вы хотите пожертвовать для германской революции, в пользу голодающих в России... Президент американской республики Вильсон гарантировал Германии получение хлеба и жиров, необходимых для прокормления населения зимой».

«Вождь германской революции Гаазе получает от вождя американской плутократии Вильсона хлеб и сало. Ему не нужна помощь русской революции. Второй раз... Иуда из Кариота совершил предательство»,– комментирует Радек.

Через несколько дней пришла телеграмма из Берлина: советскую делегацию приглашали на съезд германских советов. Была составлена делегация из Иоффе, Раковского, Бухарина, Радека и Игнатова. «Мы собрались с Ильичем и Свердловым переговорить о линии поведения на съезде. После разговора Ильич задержал меня...– Начинается серьезнейший момент. Германия разбита. Путь для Антанты в Россию очищен.– Вряд ли,– отвечал я,– войска, стосковавшиеся по миру, захотят пойти против нас.

– Перебросят цветные войска. Как вы будете агитировать среди них?

– Будем агитировать картинками. Но вряд ли цветные войска выдержат наш климат. Если революция не придет скоро в страны союзников, и они смогут послать свои войска в страну революции, то эти войска здесь разложатся,– ответил я.

– Посмотрим,– был ответ Ильича...»

«Он начал меня инструктировать на случай, если я останусь в Германии:

– Помните, что вы будете действовать в тылу у врага. Интервенция неминуема, и от положения в Германии будет много зависеть.

– Германская революция – чересчур большие события, чтобы ее рассматривать, как диверсию в тылу у противника,– ответил я настороженно». Но Ленин думал только о безопасности самой России.

Радек, Игнатов и Бухарин отправились на запад, к германскому фронту. Там происходили стычки между немцами и Красной Армией. Немцы отказались пропустить советскую делегацию. Радек связался с Свердловым, Свердлов посоветовался с Лениным, и Радек получил разрешение ехать в Германию нелегально, чтобы представлять русских коммунистов на германском съезде советов.

Воображение находчивость, смелость и энергия помогли Радеку избежать все ловушки и преодолеть все преграды на пути в Берлин. Наконец, он приехал. «Грязный, запачканный, покупаю «Роте Фане»» – газету германских коммунистов. Найдя адрес редакции, Радек сейчас же встретился с Фанни Езерской, Розой Люксембург, Карлом Либкнехтом, Паулем Леви и другими руководящими коммунистами. «А как дело обстоит в берлинском совете?» – спросил их Радек, как только улеглось удивление, вызванное его неожиданным приходом в редакцию.

«– Мы там не имеем никакой организованной силы.

– А сколько у нас организованных сил в Берлине?

– Только что собираем силы. Когда началась революция, то мы собрали в Берлине не больше 50 человек».

В тот же вечер Леви повел Радека в рабочий кабачок. «Спор вертелся в первую очередь вокруг террора. Розе было больно, что главою ВЧК является Дзержинский: «Ведь террором нас не задавили. Как можно надеяться на террор?»

«Ставка наша – на мировую революцию,– доказывал Радек.– Надо выиграть несколько лет времени. Как же тут отрицать значение террора?» Его подержал Либкнехт. Но Роза Люксембург не успокоилась: «Может быть, вы правы. Но как это Юзеф^{537 может быть таким жестоким?» Она никогда не была ортодоксальной коммунисткой и расходилась с Лениным по многим вопросам.}

Наблюдательный Радек быстро оценил положение. Кучера в кабачке сказали ему: «Вильсон хороший парень. Он заставил бежать эту сволочь кайзера. Снабжает теперь Германию хлебом. Он даст хороший мир».

Таков был глас народа. Да и сам Либкнехт говорил Радеку: «Кто бы попытался говорить о защите революции против Антанты, толпа бы его съела». Первый съезд Германской коммунистической партии разочаровал Радека: «Я не чувствовал, что здесь уже передо мною партия».

Замышлять пролетарскую революции в Германии при таких обстоятельствах было вершиной безответственности. Ленин грубо переоценил обстановку: его предсказания были фантазией. Своих германских товарищей он убеждал произвести путч, захватить власть с помощью переворота. О народном восстании и поддержке масс не могло быть и речи. В Кремле простовато надеялись на то, что по одному лишь требованию русской революции, мечта превратится за границей в реальность, но одна рота не могла победить в Германии целую армию. На одних надеждах в истории далеко не уедешь.

После убийства Розы Люксембург и Карла Либк-нехта Радек увидел на улице плакат, назначающий награду тому, кто укажет место его пребывания. Он снял комнату в квартире у вдовы военного врача и там писал революционные воззвания и брошюры. 13 февраля в его комнату ворвались с криком «Руки вверх!» полицейские агенты и увезли в Моабитскую тюрьму. Радека заковали в цепи.

Допрос продолжался долго и был весьма неприятен. Радек не знал, не линчуют ли его на месте рассерженные солдаты, сторожившие тюрьму. Допрос, наконец, кончился, но Радека не выпустили. В Москве были взяты немецкие заложники и завязались переговоры об обмене. Пока, Радеку разрешили принимать в тюрьме посетителей. Его камера превратилась в политический салон. «Одним из первых гостей был Талаат-паша и его военный министр, герой защиты Триполиса, Энвер-паша,– вспоминал Радек.– Я уговаривал их ехать в Россию, что Энвер-паша позже и сделал»^{538. (Талаат-па-шу 15 марта 1921 года убил в Берлине армянин.)}

Далее Радек пишет: «Без всяких предварительных переговоров пришел Ратенау». Вальтер Ратенау, председатель правления германской Всеобщей электрической компании, впоследствии – министр иностранных дел Германской республики, писатель и мыслитель, уже при первом свидании, по словам Радека, проявил свои «основные качества: большой абстрактный ум, отсутствие всякой интуиции и болезненную самовлюбленность. Заложив ногу на ногу, он попросил разрешения развить свой взгляд на мировое положение. Он говорил больше часа, вслушиваясь в звук своего голоса». Радек, любивший поговорить, не терпел других говорунов. «Вопрос состоит в том,– развивал свои мысли Ратенау,– сумеете ли вы создать новый строй. Советская Россия не будет побеждена. Весь мир стоит на перепутье. Возвращения к старому капиталистическому строю нет. Пойдет ломка социальных отношений, но рабочая масса умеет сама только разрушать, созидательная работа это дело мозга; только возглавленный аристократией духа рабочий класс сумеет создать новое общество. Это не будет общество равенства, ибо равенство невозможно... Маркс дал только теорию разрушения. В моих работах вы получите теорию конструктивного социализма.

«Увидев улыбку на моем лице,– пишет Радек,– он стал разглагольствовать дальше:

– В Германии на долгие годы победа революции невозможна. Германский рабочий – филистер. Вероятно, через несколько лет я к вам приеду в качестве техника, и вы, советские вельможи, будете меня по старому знакомству принимать в Кремле, ходя в шелковых платьях.

– Почему в шелковых? – спросил я его.

– Потому что, после многих лет аскетизма нелегальных революционеров, вы захотите, победив, насладиться жизнью».

Пришел к заключенному и Максимилиян Гарден, радикальный журналист, Радек буржуазной Германии. «Социально он представлял смесь Карлейля с Ницте»,– позже отзывался о нем Радек. Сила Гардена как публициста заключалась в том, что он выступал против правительства кайзеровской Германии. Самому Радеку изменило перо, когда он продал его Сталину.

Барон Георг Ф. В. Б. фон Рейбниц тоже навестил камеру в Моабите. «Рейбниц, коллега Людендорфа по кадетскому корпусу... был первым представителем породы, получившей название «национал-большевиков», с которыми мне пришлось иметь дело». Когда германское правительство выпустило Радека из тюрьмы, он не смог вернуться в Россию из-за дела о заложниках и трудностей, связанных с транзитом, и поселился на квартире у Рейбница. Там он прожил 8 недель. К Рей-бницу приходил полковник Вальтер Бауэр, правая рука Людендорфа, по словам Радека, давший ему понять, что они, т. е. германское офицеры, «понимают, что мы непобедимы и что мы союзники Германии в борьбе с Антантой». Побывал на квартире у Рейбница и адмирал Пауль фон Гинце, секретарь по иностранным делам в правительстве кайзера и верный соратник Людендорфа. «Он,– как вспоминает Радек,– стоял за сделку с Советской Россией».

Радека посадили в тюрьму как международного революционера. Игнорируя эту сторону его личности, посетители Радека нашли в нем представителя национальной державы, потенциального партнера. Это была встреча правых с левыми, тех правых, которые впоследствии уничтожили демократическую Веймарскую республику, с теми левыми, которые ненавидели буржуазную демократию. Несмотря на многочисленные расхождения, левые и правые нашли общий язык, а позже выступали сообща на выборах в борьбе против республики. Радек и приехал в Германию, чтобы поднять революцию. Он остался в Германии как внешнеполитический представитель Советской России. Рапал-льский договор 1922 года и узы сотрудничества между советским правительством и германской армией впервые обозначились в тюремной камере Радека и в гостиной помощника Людендорфа.

Радек уехал из Германии убежденный в том, что «революция, даже в европейском масштабе, будет очень продолжительным процессом». Эту мысль и четыре чемодана политической и экономической литературы (а также «работы Эйнштейна, неизвестные тогда в России») он привез с собою в Москву.

Изгнанный из СССР Троцкий назвал историю германского рабочего движения после 1914 года «самой трагической главой современной истории». Это было субъективное суждение. Глава эта была трагической для него и для Ленина. Для последнего разгром германской революции был роковым разочарованием. В трансформации миссии Радека уже заключалось зерно трансформации всей советской системы. Большевизм был предоставлен самому себе, был вынужден воевать сам за себя и постепенно стал сливаться с матушкой Россией.

23

ЛЕНИН И ГОРЬКИЙ

Когда советское правительство переехало из Петрограда, Ленин поселился в московской гостинице «Националь» на углу Моховой (ныне Карла Маркса) и Тверской (ныне Горького). Позже он и Крупская заняли квартиру из пяти маленьких комнат в Кремле. Гость, пришедший как-то к Крупской и оставшийся к чаю, вспоминал позже, что на все семейство Лениных было две чайных ложки, передававшихся из рук в руки. К чаю подали черный хлеб и масло. Был голодный 1919 год.

Крестьяне – ходоки к Ленину заметили, что в кабинете у него холодно и прислали воз дров.

Ленин ненавидел лишние затраты. Он настаивал, чтобы служащие пользовались телефоном и экономили бумагу. Журналистам: он советовал писать покороче: «Правда», ежедневная газета партии, выходила одним листом, на коричневой оберточной бумаге. Времени Ленин тоже не любил тратить. Заседания ЦК партии назначались на 10 часов утра. Он открывал их ровно в четверть одиннадцатого. Выступающим давалось две минуты, Ленин следил по часам. Е. Д. Стасова, секретарь ЦК рассказывает, что Ленин не допускал растрачивания казенного имущества. Когда А. Д. Цюрупа, ответственный большевик, запустил свое здоровье, Ленин сделал ему предупреждение «за неосторожное отношении к казенному имуществу», к которому, как он говорил, относятся и члены партии. Крупская и сестра Ленина Мария Ильинична жаловались Стасовой, что Ленин плохо спит. Стасова провела в ЦК постановление об отпуске Ленина и сообщила об этом Ленину по телефону. В ответ Ленин сказал «очень сердитым голосом:

– Когда прикажете приступить к отпуску?»

Получив отпуск, Ленин ходил на охоту, собирал грибы и ловил рыбу в окрестностях Москвы *.

Летом 1918 года Ленин иногда проводил выходные дни в деревне Тарасовке под Москвой. Он пытался быть один, но безуспешно, так как на даче жило несколько семейств. Кроме того, как пишет его сестра Мария, на окнах не было сеток, и Ленин страдал от комаров. Один раз, безуспешно стараясь заснуть ночью, «Владимир Ильич сбежал с дачи на рассвете в город». Домашняя работница Лениных, А. М. Сысоева, рассказывает: «Бывало, если (Ленин) увидит, что хлеб на столе не покрыт и на него садятся мухи, он всегда обращал на это внимание и напоминал, что от мух не– ^{539 пременно надо все закрывать». Летом 1919 года Ленин иногда приезжал отдыхать в Горки. Там он ходил в лес за грибами «и всегда возвращался очень довольным», как вспоминает его повариха, «в особенности, если корзинка была полна».}

Позже у Ленина и Крупской служила в прислугах Олимпиада Никаноровна Журавлева, раньше работавшая на уральском заводе. «Ильич находил, что у ней силен пролетарский инстинкт,– вспоминала Крупская,– и сидючи на кухне (Ильич по старой привычке любил обедать, ужинать, пить чай на кухне), любил потолковать с Олимпиадой Никаноровной о грядущих победах»^539.

Здоровье Крупской после сделанной в Берне операции все ухудшалось. В начале 1919 года управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич посоветовал Ленину отправить Крупскую из Москвы на длительный отдых.

– Длительный отдых!.. Пойдите уговорите ее. Она и слышать не хочет...– воскликнул Ленин.

– Уговорить ее можете только вы один,– возразил Бонч.– И надо это сделать!..

Зная, что Крупская была активна в области народного образования, Бонч советовал «перевести ее в одну из лесных школ в Сокольниках. Ленину это предложение понравилось, и он послал Бонча в Сокольники «на разведку»: «Никому ничего не говорите, зачем приехали. Запомните получше дорогу... А я попробую предварительно поговорить с Надей».

Бонч нашел, что в Сокольниках Крупской будет удобно. «Надя склоняется поехать,– сказал ему Ленин.– Завтра утром я сказку вам окончательно», «...и он опять углубился в беспрерывную, напряженную, крайне нервную работу, постоянно прерываемую телефонными сигналами: вспыхивали лампочки, жужжали «пчелы», телефонные станции, находившиеся в соседней комнате, сигнализировали вызовы из Петрограда, Нижнего, Курска и других мест. Ровно, спокойно, не повышая голоса, давал Владимир Ильич сотни распоряжений, получал донесения, записывал важнейшее, составлял телеграммы, радиограммы, телефонограммы, посылал записочки и письма с курьерами на мотоциклах – и все так просто и внешне спокойно, ^{540 как будто бы и работы никакой нет. Время от времени быстро подходил он к картам и делал отметки о положении на фронтах, согласно самым последним донесениям»}

«...Наутро, лишь только я вошел к нему с очередным докладом, как он сказал мне: – Надя согласна... Укладывается... Берет с собой кучу работы, а сама еле говорит, еле дышит... Поправится ли?.. Сегодня к вечеру мы поедем, только не надо никому говорить, совершенно никому».

Все сошло благополучно: Крупская поселилась в Сокольниках, Ленин время от времени ее навещал. Однажды Ленин пригласил Бонча с собою на школьную елку – был январь 1919 года. Они купили в складчину конфеты и подарки; магазины в те дни были пусты. На елке веселились: с песнями водили хоровод и играли в кошки-мышки. «Владимир Ильич весь ушел в детский праздник... Смотрите, как увлекательно играет он, не пропуская кота, защищая мышь!» – сообщает тронутый Бонч.

Свежий воздух и отдых были полезны Крупской, и она осталась в Сокольниках. 19 января 1919 года, в воскресение, Ленин снова поехал навестить ее. Шофер Ленина Степан Казимирович Гиль, которому тогда было 30 лет, вспоминает^{541 542}: «Зима была в том году вьюжная, Москву замело снегом... В нескольких саженях от Каланчевской площади мы вдруг услышали грозный крик: «Стой!» Кричал какой-то субъект в шинели. Я прибавил ходу... Когда стали подъезжать к Калинкин-скому заводу, на середину дороги выскочило несколько человек с револьверами в руках. «Стой! Машину остановить!» – раздался крик. Я вижу, что по форме это не патруль, и продолжаю ехать прямо на них. Неизвестные повторили свой окрик: «Стой! Будем стрелять!» Я хотел проскочить, но Владимир Ильич потребовал, чтобы я остановил машину...

– Выходите! Живо!

Владимир Ильич приоткрыл дверцу и спросил:

– В чем дело?

Один из нападавших крикнул:

– Выходите, не разговаривайте!

Бандит схватил Владимира Ильича за рукав и резко дернул к себе. Выйдя из машины, Ильич недоуменно повторил свой вопрос:

– В чем дело, товарищи? Кто вы? – и достал пропуск».

Мария Ильинична и их спутник тоже вышли из машины. Один из вооруженных людей обыскал карманы Ленина, отобрал документы и браунинг. Сестра Ленина возмущенно обратилась к ним: «Какое право вы имеете обыскивать? Ведь это же товарищ Ленин! Предъявите ваши мандаты!» «А нам никаких мандатов не надо,– ответили ей.– У нас на все право есть». Гиль, остававшийся за рулем, не посмел стрелять, чтобы в перестрелке не убили Ленина. Налетчики приказали Гилю тоже выйти из автомобиля. Он повиновался. Бандиты уселись в машину и укатили.

«– Да, ловко,– произнес Владимир Ильич,– вооруженные люди и отдали машину. Вот позор! – вспоминает Гиль.– Я понял, что Ильич метит в мой огород, и стал объяснять, что в ответ на мой выстрел бандиты открыли бы огонь... Владимир Ильич подумав с минуту, ответил: – Да, товарищ Гиль, вы правы. Тут силой мы ничего не сделали бы. Очевидно, мы уцелели только благодаря тому, что не сопротивлялись».

Путники отправились в Сокольничевский совет, здание которого стояло тут же рядом, позвонить в Кремль. Часовой не пустил их, потребовав пропуск. Ленин назвал себя и объяснил, что пропуска у него нет, потому что его ограбили. Часовой продолжал сомневаться. Наконец, Гиль показал свои документы, и по ним всю компанию пропустили в здание. В Совете никого не было. В коммутаторной разбудили сонного телефониста, позвонили в Кремль, ВЧК. За ними прислали машину.

Ленин приказал разыскать украденный автомобиль. Дороги из города были завалены снегом, а в Москве большую машину негде было скрыть. В ЧК и уголовном розыске все было поставлено на ноги, и в ту же ночь машина была найдена. Возле машины лежали убитые милиционер и красноармеец. Налетчики скрылись, но в эту ночь было схвачено много преступников.

Весной 1919 года делегация донских казаков приехала в Москву на прием к М. И. Калинину, ставшему после смерти Свердлова председателем ВЦИК. Калинин сказал им, что «Ильич очень интересуется положением на Дону» и приглашает их на завтра, в 3 часа. В приемной Ленина его секретарь Лидия Фотиева предупредила их, «что Владимир Ильич не спит уже несколько ночей и просила допросы излагать короче». В три часа их пригласили в кабинет Ленина. Делегаты были взволнованы, но Ленин быстро рассеял их стеснительность простотой обращения. Он стал задавать вопросы: обеспечены ли семьи красноармейцев семенами, как относится казачество к сельскохозяйственным артелям и коммунам, как казачество идет в ряды Красной Армии и т. п. Ответы казаков не сохранились, но о них можно догадываться. Аудиенцию часто прерывали телефонные звонки с фронтов, с фабрик, со всех концов страны. После каждого звонка Ленин с улыбкой возвращался к прерванному разговору с казаками. Они, как многие другие, прибыли в Москву чтобы получить в различных комиссариатах вооружение, транспорт и т. д. Ленин выслушал их нужды и, прощаясь, сказал: «Идите и стучите. Где вам не отворят – звоните мне». У него было чуткое ухо.