Текст книги " Жизнь Ленина. Том 1"

Автор книги: Луис Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

В обществе Горького Ленин посетил неаполитанский Национальный Музей, окрестности Неаполя, развалины Помпеи, взобрался на Везувий. Они также ходили вместе удить рыбу и беседовали. Фотография показывает Горького и Марию Федоровну Андрееву, сле-

дящих за шахматной партией между Лениным и Богдановым на террасе виллы Горького, на фоне красот Капри. Ленин в огромном котелке, скрывающем его «сократовский» лоб и большой череп. Партию Ленин проиграл и, «проигрывая, сердился, даже унывал, как-то по-детски», по замечанию Горького. Помимо шахмат, Ленин и Богданов не померились силами. Однажды Ленин сказал: «Вы мне объясните в двух-трех фразах, что дает рабочему классу ваша «подстановка» и почему махизм – революционнее марксизма?» Богданов начал объяснять, но Ленин вскоре прервал его: «Бросьте!»

«Поездка не принесла, конечно, примирения с философскими взглядами Богданова,– пишет Крупская.– Ильич потом вспоминал, как он говорил Богданову, Базарову – придется годика на два, на три разойтись... Было много народу, было шумно, суетно, играли в шахматы, катались на лодке. Ильич мало как-то рассказывал о своей поездке. Больше говорил о красоте моря и о тамошнем вине, о разговорах же на больные темы, бывших на Капри, говорил скупо: тяжеловато это ему было. Опять засел Ильич за философию»

Большевикам, которые и сами все еще были фракцией РСДРП (наряду с меньшевиками, латышской партией, еврейским Бундом, троцкистским центром и т. д.) теперь угрожал раскол на две фракции – на философской почве. Философия Маха бросала вызов философии Маркса. Богданов, Базаров, Луначарский и многие иные большевики были махистами. Они считали себя в то же время и марксистами. Ленин ругательски ругал их. Но для того, чтобы разгромить их, требовалось более солидное знание философии Маха, да и вообще философии. Ленин читал кое-какие философские работы Маркса, Энгельса, Фейербаха, Плеханова и Канта. В 1906 г. он прочел книгу А. А. Богданова «Эмпириомонизм». Прочтя ее, он пишет Горькому: «Озлился и взбесился необычайно: для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем, не марксистским»^{69 70}. Ленин стал писать в ответ книгу. В 1908 г. он еще пуще «озлился» на Богданова из-за политических расхождений. «Время было трудное,– утверждает Крупская.– В России шел развал организаций. При помощи провокатуры вылавливала полиция наиболее видных работников... Массы ушли в себя. Им хотелось осмыслить все происшедшее (т. е. революцию 1905—1906 гг.– Л. Ф), продумать его, агитация общего характера приелась... На почве этого настроения имел известный успех отзовизм» *. Отзовисты хотели отозвать социалистических депутатов из Думы и бойкотировать ее, как сам Ленин настаивал в 1905 г. Теперь Ленин считал, что Думу необходимо использовать. Богданов примкнул к отзовистам. Это удвоило неприязнь Ленина к его философии. «Чувствовалось,– пишет Крупская,– что в большевистской фракции нет уже прежней сплоченности, что надвигается раскол, в первую голову раскол с Богдановым»^{71 72}.

Ленин собирал материал для книги, направленной против махистов, со свойственной ему энергией и энтузиазмом. Но некоторых публикаций в Женеве не было, «да и склочная эмигрантская атмосфера,– как пишет Крупская,– здорово мешала Ильичу работать, поэтому он поехал в Лондон, чтобы поработать там в Британском музее и докончить начатую работу»^73.

Джон Стрэчи, лейборист, член английского парламента и писатель, записал рассказ своего друга, актера Майлса Маллесона: «В двадцатых годах Мал-лесон посещал читальный зал Британского Музея. Он был страстным социалистом левого толка и помнил, что Ленин, как Маркс до него, занимался здесь... В библиотеке был старый хранитель, проработавший там более тридцати лет, и Маллесон был уверен, что этот хранитель служил и при Ленине. Желая услышать что-нибудь об этой грандиозной фигуре, он обратился к хранителю: «Помните ли вы, как Ленин приходил читать здесь?» Хранитель был озадачен: «Ленин? Нет, я не припомню господина с таким именем». Маллесон сказал: «О, может быть, он тогда не употреблял своего партийного прозвища, может быть, он дал свое настоящее имя, Ульянов? Не помните ли вы г-на Ульянова, приходившего сюда?» Хранитель тотчас же ответил: «Конечно, я помню г-на Ульянова, обаятельный господин, маленького роста, с острой бородкой. Господин очень приятный в обращении. Я прекрасно его помню. Не скажете ли вы мне, сударь, что с ним сталось?»¹

Результатом исследований Ленина была напечатанная в 1909 году книга «Материализм и эмпириокритицизм». Критические заметки об одной реакционной философии^{74 75}. Она содержала защиту философии исторического материализма Маркса-Энгельса и грубые нападки на русских махистов.

Эрнст Мах (1838—1916), австрийский физик и философ, пытался, с целью «экономии мысли», уничтожить дуализм между психическим и физическим при помощи монистической теории о том, что физические предметы, стол, яблоко, не существуют помимо их чувственного восприятия человеческим опытом. Стол не имел бы твердости и цвета, а яблоко – вкуса, если бы не человеческое восприятие. Иными словами, Мак подчинял материю мышлению. Материализм Маркса и Энгельса постулировал первичность предметов, материи, среды, физического мира. Материалисты объявляли, что физический мир определяет сознание. Мах перевернул материализм вверх ногами, утверждая, что именно сознание определяет свойства материи: цвет, вкус, размеры, форму и т. д.

Ленин ясно изложил свои взгляды в книге «Материализм и эмпириокритицизм»: «Материализм в полном согласии с естествознанием берет за первичное данное материю, считая вторичным сознание, мышление, ощущение, ибо в ясно выраженной форме ощущение связано только с высшими формами материи (органическая материя)». Под высшими формами Ленин подразумевает и человека. Разумеется, доказывали марксисты, материя существовала до человека. Деревья, камни, моря, животные и т. д. существовали еще до того, как на Земле появился воспринимающий их человек. «Бытие», т. е. среда, или материя были первичны. Поэтому «сознание вообще отражает бытие», пишет Ленин, повторяя основной принцип марксистского материализма. Ощущения человека отражают окружающий его мир. Это было важным пунктом, из него следовала основная посылка исторического материализма, которую Ленин формулировал следующим образом: «Общественное сознание отражает общественное бытие». Материализм имеет дело со взаимоотношением между материей и личностью, исторический материализм – со взаимоотношением общества и человека. Отношение личности к обществу возникает не изнутри, не само по себе, а отражает «социальное бытие», т. е. социальные условия. Социальные же условия меняются. Они различны для капиталиста, для рабочего, для крестьянина. Таким образом, доводы Ленина вращаются вокруг классовой борьбы, вокруг революции.

Богданов, со своей стороны, настаивал, что без сознательности социальность невозможна, и что, таким образом, социальная жизнь во всех своих проявлениях есть жизнь сознательно психическая. Человеку недостаточно было появиться на Земле. Он должен был иметь побуждение к общественному существованию. Отсюда следует, что общество является проявлением «сознательно-психической жизни». Таков был «эмпириомонизм», или «эмпириокритицизм», творцы которого задавались целью соединить материю и мышление в одно целое, но с мышлением в главенствующей роли.

Ленин протестовал: «Материализм вообще признает объективно реальное бытие (материю) независимое от сознания, от ощущения, от опыта и т. д. человечества. Материализм исторический признает общественное бытие независимым от общественного сознания человечества». Бытие и сознание не едины, утверждал Лентж, они независимы и поэтому плюральны. Нельзя отказаться ни от одного основного положения марксизма, прибавляет Ленин-доктринер, без того, чтобы пожертвовать объективной истиной и впасть в буржуазно-реакционную фальшь. Попытку махистов объединить материю и сознание он называет «примиренческим шарлатанством». Сами махисты, пишет Ленин, «жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направление». Махисты считают, что их точка зрения выше материализма и идеализма, в то время, как «на деле все эти господа постоянно уклоняются в сторону идеализма и ведут непрерывную борьбу с материализмом». Выражение «дипломированные лакеи фидеизма», утверждает Ленин, лучше всего подходит к Маху, Авенариусу и их школе.

Философия Маха приводила марксистов в ярость, потому что она угрожала их социализму, их революции. Марксист хочет изменить материальные условия, экономические и социальные учреждения, государство. Махист считает, что все эти физические предметы существуют лишь в восприятии человека. Человек сам – бытие, человек не как кости, плоть, кожа и органы, но человек как сознание и восприятие. Материалист называет эту концепцию идеализмом, полной и враждебной противоположностью материализму, поповщиной, капитулянтством, изменой революции.

Потугин, герой тургеневского «Дыма», написанного в 1866 г. (Ленин хорошо знал этот роман), говорит: «Тут я обозвал его идеалистом, и уж огорчился же он! Чуть не заплакал. Я должен был его успокоить и обещать ему, что не выдам его товарищам. Заслужить название идеалиста – легко ли!»

Под идеализмом подразумевали тенденцию приносить реальность в жертву иллюзиям, мистицизму. В словаре определенных кругов интеллигенции XIX века идеализм означал упадничество. Идеализм порождал мягкотелых мечтателей, суеверных мракобесов, врагов прогресса и науки.

Чтобы разгромить махистов и их русских собратьев, Ленин проделал колоссальную работу, как показывает его книга, которую, несмотря на сравнительно более поверхностный подход, можно сравнить, в основных чертах, с «Анти-Дюрингом» Энгельса. Он много цитирует из Беркли, доказывая, что Мах в 1872 г. пла-гиаризировал английского епископа XVIII века: «Чистый плагиат из Беркли». Он штудировал Юма, Гекели, Гегеля, Дидро, Фихте, не только Маха и его ментора Авенариуса, но и целый ряд второстепенных комментаторов их работ, не только Богданова, Базарова и Луначарского (впоследствии советского наркомпроса) *, но и работы десятков менее значительных русских махистов, которые давно были бы забыты, если бы Ленин не вписал их в историю своим желчным пером. Не было яблока раздора, на котором Ленин не оставил бы следа своих зубов. Теперь все это кажется лишь бурей в эмигрантском стакане чаю. Ленин сам признавался, что ссорились из-за философии потому, что при создавшемся в России положении другого дела не было. Вся полемика Маркс-Мах, Ленин-Богданов отражала патологическое состояние маленькой партии, возглавляемой талантливым забиякой, который был совершенно нетерпим к оппозиции и вдобавок разочарован неудачами своей организации, увядавшей вдали от родной почвы. Шум, поднятый Лениным в Париже или Женеве, всегда был обратно пропорционален эху, доносившемуся из России.

Ленин и Крупская сняли квартирку в Женеве и стали вести хозяйство. С ними жили приехавшая из России Мария Ильинична и мать Крупской. Зиновьев и Каменев тоже обосновались в Женеве, «...все тосковали в этой маленькой тихой заводи – Женеве,– пишет Крупская.– Хотелось перебраться в крупный центр куда-нибудь. Меньшевики, эсеры перебрались уже в Париж. Ильич колебался: в Женеве-де жить дешевле, лучше заниматься. Наконец, приехали из Парижа Лядов и Житомирский и стали уговаривать ехать в Париж. Приводили разные доводы: 1. можно будет принять участие во французском движении;

2. Париж большой город – там будет меньше слежки. Последний аргумент убедил Ильича»^{76 77}. Большевик Давид Житомирский был шпионом царской охраны.

«Какой черт понес нас в Париж?» – жаловался Ленин, проведя три с половиной года в великом городе (они переехали в декабре 1908 г). Ленин ненавидел Париж, как и Крупская, которая оставила довольно интимные воспоминания о жизни там. «Владимир

Ильич смотрел отсутствующими глазами на всю нашу возню с домашним устройством в новом логовище: не до того ему было. Квартира была нанята на краю города... недалеко от парка Монсури... Была там комната для моей матери, для Марии Ильиничны, которая приехала в это время в Париж, наша комната с Владимиром Ильичем и приемная... Надо было видеть, с каким презрением глядела консьержка на наши белые столы, простые стулья и табуретки. В нашей «приемной» стояла только пара стульев да маленький столик, было неуютно до крайности.

В Париже жилось очень толкотливо. В то время в Париж стягивалась отовсюду эмигрантская публика. Ильич сидел мало дома в этот год. До поздней ночи просиживала наша публика в кафе...

Что касается положения внутри большевистской фракции... разгоравшаяся внутрифракционная борьба здорово трепала нервы. Помню, пришел раз Ильич после каких-то разговоров с отзовистами домой, лица на нем нет, язык даже черный какой-то стал. Решили мы, что поедет он на недельку в Ниццу, отдохнет там от сутолоки, посидит на солнышке...

Заниматься в Париже было очень неудобно. Национальная библиотека была далеко. Ездил туда Владимир Ильич обычно на велосипеде, но езда по такому городу, как Париж, не то, что езда по окрестностям Женевы... Ильич очень уставал от этой езды. На обеденный перерыв библиотека закрывалась. С выпиской нужных книг была также большая бюрократическая канитель. Ильич на чем свет ругал Национальную библиотеку, а попутно и Париж... В конце концов, у него украли велосипед. Он оставлял его на лестнице соседнего с Национальной библиотекой дома, платя консьержке за это 10 сантимов, но, придя однажды за велосипедом, его не нашел. Консьержка заявила, что она не бралась стеречь велосипед, а разрешала только его ставить на лестницу.

С ездой на велосипедах в Париже и под Парижем нужна была большая осторожность. Раз Ильич по дороге в Жювизи попал под автомобиль, еле успел соскочить, а велосипед был совершенно изломан». Ленин поехал в Жювизи смотреть полет на аэроплане – был 1910 год – и на него наехал автомобиль. Владельцем автомобиля был «виконт, черт его побери», писал Ленин матери. Ленин подал в суд и выиграл дело. В другом письме домой он пишет, что посещение музея исторических восковых фигур доставило ему большое удовольствие. В письме к Анне он жалуется на Париж, к которому никак не может привыкнуть. В шахматы он теперь играет редко. Иногда ходит с Крупской на прогулку в Булонский лес. Однажды они поехали на велосипедах в лес под Медоном («Было чудесно»,– пишет он матери). Денег не хватало. Крупская вспоминала, что они ели конину – так было дешевле. Ленин пытался зарабатывать литературным трудом, но часто не мог найти издателя. В таких случаях он брал небольшое пособие из кассы партии. Однажды мать прислала ему осетрины и икры из Саратова. Он рассыпался в благодарностях, говоря, что подарок напомнил ему Волгу.

Летом 1909 г. Ленин со своими дамами отдыхал в деревне Бонбон (департамент Сены и Луары). «В Бон-боне Ильич не занимался и о делах мы старались не говорить»,– пишет Крупская. В их пансионе жили французские мелкие служащие и буржуа, «это мещанство надоедало. Хорошо было, что можно было жить обособленно, по-своему. В общем отдохнули в Бонбоне не плохо».

Вскоре он опять с головой погрузился в партийные разногласия. Российская социал-демократическая рабочая партия была расколота на фракции, фракции распадались на группировки. В течение трех недель, с 15 января до 5 февраля 1910 г., в Париже заседала пленарная сессия ЦК партии. Целью сессии было восстановление единства. В письме к Горькому от И апреля 1910 г. Ленин назвал ее «долгим пленумом», «...три недели маета была, издергали все нервы, сто тысяч чертей! К этим серьезным и глубоким факторам, сознанным далеко не всеми, прибавились мелкие, мелочные, прибавилось настроение «примиренчества вообще» (без ясной мысли, с кем, к чему, как), прибавилась ненависть к Большевистскому Центру за его беспощадную идейную войну, прибавилась склока и желание поскандалить у меньшевиков – и вышел ребенок с нарывами.

Теперь вот и маемся. Либо – на хороший конец – нарывы вскроем, гной выпустим, ребенка вылечим и вырастим.

Либо – на худой конец – помрет ребенок. Тогда поживем некоторое время бездетно (сиречь: опять восстановим большевистскую фракцию), а потом родим более здорового младенца»^78.

Ленин рассчитывал на то, что партия в целом перестанет существовать, а останется большевистская фракция, из которой будет позже создана новая партия. Перспективы исцеления «ребенка», т. е. партии, с помощью объединения были и в самом деле весьма слабы. Ленин не терпел компромиссов. Он даже нарочно углублял межфракционные противоречия. Письмо его к Горькому не совсем чистосердечно. Ленин часто писал Горькому, нуждаясь в финансовой, литературной и организационной поддержке последнего. Горький пользовался громадным авторитетом в широких русских кругах, но среди саблезубых публицистов и ораторов, населявших русские социалистические джунгли, он был невинным младенцем. Любовь к труженикам привела его к большевизму, но и догматизм и партийная схизма, побуждавшая Ленина к философской полемике, были ему совершенно чужды. По культуре и по характеру ему были близки Богданов и Луначарский, и он мог понять усилия, прилагаемые ими для того, чтобы примирить марксизм с религией или, по крайней мере, с культурными ценностями. (Горький возражал против опубликования антима-хистской книги Ленина.) Ленин, однако, не хотел терять его. Он искажал истину, когда писал Горькому, что опять восстановит большевистскую фракцию, если партия погибнет. Большевистская фракция существовала, и вождь ее был намерен либо поработить «ребенка» – партию, либо уничтожить ее. Настроения «примиренчества» и единства, высказанные большинством «долгого пленума», меньшевиками и некоторыми из большевиков,– вот что «издергало нервы» Ленину. «Примиренчество вообще,– восклицает он в письме к Горькому,– без ясной мысли, с кем, к чему, как». Сам он примиряться не собирался, предпочитая пожить некоторое время без непослушного, упрямого «ребенка». «А потом родим более здорового ребенка», покорность которого успокоит нервы родителя.

В соответствии с этим, Ленин приступил к искусственному оплодотворению. Произошло это в январе 1912 г. в Праге.

Мать Ленина проводила лето 1910 г. в Финляндии. Он в это время принимал участие в Восьмом съезде Второго Интернационала. Они встретились в Стокгольме – в последний раз. Пробыли вместе десять дней: свидание было нежным. Это была короткая передышка в тяжелой борьбе, в которой главную роль сейчас играли деньги. Ленин как организатор знал цену деньгам. Деньги давали ему возможность печатать газеты и журналы, созывать конференции, содержать партийные школы и учреждения, засылать своих людей в Россию.

Доходы от членских взносов были крошечными. От богатых попутчиков денег тоже поступало недостаточно. Большевикам нужны были крупные суммы, чтобы укрепить свою позицию по отношению к другим фракциям за границей и в России. Большой финансовой удачей большевиков было приобретение шмидтов-ского состояния¹. Николай Павлович Шмидт, племянник Саввы Морозова, русского текстильного магната, поддерживавшего большевиков, был арестован в 1906 г. за ту роль, которую играла его мебельная фабрика во время вооруженного восстания 1905 г. в Москве. В полиции его пытали и, в конце концов, как утверждает Крупская, «зарезали». Бертрам Д. Вульф предполагает, что Шмидт умер «от пыток, или покончил самоубийством», а затем принимает версию о самоубийстве. Леонард Шапиро тоже считает, что Шмидт покончил самоубийством^{79 80}. Крупская пишет, что Шмидт завещал «свое имущество большевикам». Большевикам или партии? Если наследником Шмидта была партия, то деньги следовало разделить между меньшевиками, большевиками и прочими фракциями, а, поскольку партией в то время руководили меньшевики, большевикам досталось бы мало или вообще ничего.

Так как Шмидт умер, не оставив формального завещания, законными наследниками были две его сестры, которым и досталось все состояние. Тогда большевики пошли на смелую авантюру. Один большевик, действуя по указанию центра, женился на старшей сестре, чтобы приобрести таким образом средства для своего начальства. Однако новоприобретен-ное богатство, по-видимому, повлияло на его социальную сознательность, поскольку расстаться с ним он отказался. Угрозами его заставили отдать часть денег в кассу большевиков. Младшая сестра, Елизавета Павловна, еще не достигла совершеннолетия. Член большевистской группировки Виктор Тарату-та, опять-таки по заданию, стал ее любовником. Он устроил фиктивный брак между Елизаветой Шмидт и другим большевиком, товарищем Игнатьевым. На самом деле, пишет Крупская, «Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты»^{81. Отсюда следует, что фиктивный брак, о котором пишет Крупская, был еще и двоемужеством. Большая часть авторитетных источников называет, однако, Та-ратуту «любовником». Какова бы ни была этическая сторона вопроса, махинации увенчались успехом, и большевики, согласно Шапиро, который ссылается на книгу высокопоставленного коммуниста, вышедшую в Советском Союзе, получили 280000 рублей – огромную сумму для такой маленькой организации. Эта операция не могла быть проведена без участия Ленина, руководившего даже мелкими организационными делами.}

Для приобретения добавочных средств большевики в 1907 г. устроили вооруженное нападение, в стиле дикого Запада, на посыльных Государственного банка, везших деньги по улицам Тифлиса в сопровождении конной охраны. Закулисным организатором ограбления был Иосиф Сталин. Добыча досталась сказочная, но большая ее часть была в пятисотрублевых банковских билетах, разменять которые было трудно, потому что их номера были известны иностранным банкам. Лучшие умы партии, в их числе будущий наркомин-дел Максим Литвинов, были мобилизованы на преодоление связанных с этим трудностей, и часть билетов удалось разменять. Спустя несколько лет «оставшиеся пятисотки были сожжены»¹.

Экспроприации сильно повредили репутации большевиков. Антиленинское большинство на «долгом пленуме» в январе 1910 г. проголосовало за примирение и единство, а конкретно за роспуск фракций и группировок. На этих невыполнимых условиях Ленин согласился передать деньги трем немецким попечителям – социал-демократам Карлу Каутскому, Францу Мерингу и Кларе Цеткин. Но так как в действительности фракции остались целы, деньги Ленин удержал. Когда попечители, совершенно заблудившись в лабиринте русской эмигрантской политики, предложили созвать мирную конференцию для объединения враждующих русских, Роза Люксембург, видная немецкая (первоначально, польская) левая социалистка, назвала мирную конференцию «дурацкой идеей» и добавила: «Разумеется, на такой конференции кучка драчунов, живущих за границей, будут состязаться в крикливости, стараясь привлечь внимание и благосклонность немецких попечителей, и ожидать чего-нибудь путного от этих петухов – чистейший самообман. Они настолько погружены в склоки и так ожесточены, что совещание только даст им возможность отвести душу во взаимных оскорблениях старого, старейшего и новейшего производства»^{82 83}.

Совещание «единства» так и не было созвано. Тем не менее, на Ленина было оказано сильное давление со стороны русской партии и международного, в особенности немецкого, социалистического движения, представителям которого стало известно темное происхождение средств. В связи с этим в июне 1911 г. попечители потребовали, чтобы Ленин передал деньги им. Это требование Ленин частично удовлетворил^84.

РСДРП оставалась в оппозиции к Ленину. В пол-

ном отвращении, он создал большевистскую конференцию в Праге, в январе 1912 г. На конференции присутствовало четырнадцать избранных Лениным делегатов с правом голоса (двое из них были тайными агентами царской полиции). После порядочной дискуссии – даже это маленькое совещание «избранных» обнаружило различия во мнениях – конференция провозгласила себя единственным представителем РСДРП и избрала новый ЦК партии. Конференция также предложила немецким попечителям вернуть переданные Лениным деньги. Все остальные русские социалисты, меньшевики, латыши, бундисты и внефракционная, центристская группировка Троцкого, издававшего в Вене газету «Правда», подняли шум по поводу ленинского переворота. Не внимая их жалобам, Ленин проследовал из Праги в Берлин, за деньгами. Август Бебель, вождь немецкой социал-демократической партии, принял его очень нелюбезно – «смотрел зверем», как сказал Ленин В. Адоратскому, жившему тогда в Берлине. «По поводу Каутского Владимир Ильич отзывался весьма непочтительно»,– пишет в своих воспоминаниях Адоратский (впоследствии один из редакторов Сочинений Ленина)^{85. Так зародилась ненависть Ленина к Каутскому. Уехав из Берлина, Ленин решил взыскать с Каутского деньги судом. Он письмом просил Адоратского найти адвоката. Дошло ли дело до суда, Адоратский не знает. Большая часть денег осталась у попечителей.}

При подобном положении дел Ленин решился на важный ход. Он покинул Париж и поселился в Кракове (тогда Австро-Венгрия). «Почти Россия! – пишет он матери 1 июля 1912 г., извещая ее о переезде.– И евреи похожи на русских, и граница русская в восьми верстах... бабы босоногие в пестрых платьях – совсем как Россия». Осенью он сообщает сестре Анне: «Мы живем здесь лучше, чем в Париже,– отдыхают нервы, больше работы литературной,– меньше склоки. Надеюсь, легко будет и нам повидаться,– если не будет войны, в которую я мало верю». В ноябре 1912 г., в письме к сестре Марии, тоже жившей в Саратове, он упоминает о войне и пишет, что «вероятно, придется уехать в случае войны в Вену» (ему, очевидно, не при-

ходило в голову, что может быть война между Австро-Венгрией и Россией и что ему как русскому подданному пришлось бы быть интернированным) или в Стокгольм

На фотографии^{86 87}, сделанной в 1913 г. в Закопане, горном курорте в Галиции, сорокатрехлетний Ленин производит впечатление старика, вполне оправдывая свою кличку, которой он иногда подписывал письма к товарищам. До славы оставалось десять лет жизни.

Из Кракова и других мест Ленин регулярно писал матери, Анне Ильиничне и ее мужу Марку Елизарову, Марии Ильиничне (третья сестра Ленина, Ольга, курсистка, умерла в С.-Петербурге от брюшного тифа 8 мая 1891 г. Во время своей первой поездки в столицу, 5 октября 1893 г., Ленин написал матери о том, что побывал на могиле Ольги: «На Волковом кладбище был вскоре после приезда: там все в сохранности – и крест и венок») и Дмитрию Ильичу (Мите). Письма эти, краткие, банальные, написанные по родственному долгу, хоть и не лишенные теплоты, вполне заурядны и, с литературной точки зрения, не примечательны. Письмо Ленина от 21 декабря 1912 г. (по старому стилю), из Кракова, матери в Саратов дает хорошее представление о стиле и содержании многих других его писем:

«Дорогая мамочка! Получил сегодня твое и Анютино письмо. Большое мерси. Поздравляю всех вас с праздниками! Желаю веселее встретить их и быть здоровыми и бодрыми! Сегодня получил еще открытку от Маняши с видом Вологды реки. Городишко, по открытке судя, ничего себе... (Мария была сослана в Вологодскую губернию.– Л. Ф). Пишет, что устраивается недурно. Если Митя у вас, ему большущий привет. Марку тоже. Надеюсь, он здоров уже? А Анюта пишет все еще плохо! Вот беда то с пальцем. А у нас все здоровы. Собираемся больше праздновать русские праздники (т. е. Рождество.– Л. Ф), чем здешние. Крепко обнимаю тебя и желаю всего лучшего. Твой В. Ул.»^88.

В следующем письме к матери, с припиской к Анне, он благодарит за большую посылку со «сластями», пришедшую из Саратова в феврале 1913 г. «Вот теперь мы новый год еще раз будем праздновать... У нас чудесная зимняя погода без снега. Я купил коньки и катаюсь с большим увлечением: Симбирск вспоминаю и Сибирь. За границей никогда не катался. Крепко обнимаю тебя, моя дорогая, и шлю большущий привет Анюте. Е. В. (мать Крупской.– Л. Ф) и Надя тоже. Твой В. Ул.».

Ленин был здоров и в хорошем настроении. С Крупской дело обстояло хуже. 3 мая 1913 г. она' пишет матери Ленина из Кракова, перед самым отъездом в Поронин, деревню в окрестностях Закопане, о своей болезни: «Я на инвалидном положении и очень быстро устаю. Ходила я электризоваться целый месяц, шея не сделалась меньше, но глаза стали нормальнее и сердце меньше бьется. Тут в клинике нервных болезней лечение ничего не стоит, а доктора очень внимательны... Мне уж хочется поскорее перебраться в деревню. Хотя живем мы на краю города, против окон огород и третьего дня даже соловей пел, но все же город, ребята орут, солдаты ездят взад, вперед, телеги». Десять дней спустя Ленин извещает мать о том, что у Крупской базедова болезнь, «которая меня немало тревожит...» «Деревня,– добавляет он,– типа почти русского. Соломенные крыши, нищета. Босые бабы и дети... Надеюсь все же, что при спокойствии и горном воздухе Надя поправится! Жизнь мы здесь повели деревенскую – рано вставать и чуть не с петухами ложиться. Дорога каждый день на почту да на вокзал».

Крупская лечилась электричеством и принимала препараты железа, но болезнь ее не проходила. Ленин написал брату Дмитрию, врачу, прося совета. Тот, вынося диагноз издалека, ответил, что не считает операцию необходимой. Но окружающие беспрестанно говорили Ленину, что жена его может ослепнуть или должна будет провести год или полтора в постели без движения. Сообщая об этом матери Ленина, Крупская настаивает, что она вовсе не так серьезно больна и поправится летом. К этому письму Крупской, датированному 25 мая 1913 г., Ленин приписал три строчки: «Дорогая мамочка! Крепко обнимаю тебя и шлю всем привет. Мите большое спасибо за письма. Надю уговариваю ехать в Берн. Не хочет. Но теперь она немного поправляется. Твой В. У.».

В Берне жил профессор Теодор Кохер, швейцарский хирург, специалист по базедовой болезни. Болезнь эта вызывается повышенной функцией щитовидной железы и сопровождается развитием пучеглазия и зоба, вызываемого разрастанием щитовидной железы и шеи, капризным аппетитом, крайней нервностью, пальпитациями и большой потерей энергии. В июне Ленину удалось убедить Крупскую пойти на операцию, и они поехали в Берн. Операция продолжалась «около трех часов – без наркоза», пишет Ленин матери 26 июня. «Пока я была в госпитале»,– отмечает Крупская в своих воспоминаниях, Ленин выступал в Цюрихе, Женеве, Лозанне и Берне с докладами о проблеме национальных меньшинств, которой тогда усиленно занимался. Затем супруги вернулись в По-ронин. Зобом Крупская продолжала страдать и позже.