Текст книги " Жизнь Ленина. Том 1"

Автор книги: Луис Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Эта резолюция объясняет выступление Ленина 14 мая. Вопрос о войне и мире, заявил Ленин, «висит в воздухе», «...нам приходится прибегать к тактике выжидания, к медленному собиранию сил, когда объективные обстоятельства не дают возможности делать призыв ко всеобщему беспощадному отпору» – к мировой революции. Русский рабочий класс был слаб. «Не наша воля, а исторические обстоятельства, наследие царского режима, дряблость русской буржуазии,– вот что сделало то, что этот отряд оказался впереди других отрядов международного пролетариата, и не потому, что мы этого хотели, а потому, что этого потребовали обстоятельства. Но мы должны остаться на своем посту, пока не придет наш союзник – международный пролетариат». А пока приходилось спасать «оазис». «Мы оборонцы после 25-го октября 1917 года,– заявил Ленин.– Мы защищаем отечество от империалистов. Мы защищаем, мы победим. Мы не стоим за государство, мы защищаем не великодержавность: от России ничего не осталось, кроме Великороссии,– не национальные интересы, мы утверждаем, что интересы социализма, интересы мирового социализма выше интересов национальных, выше интересов государства. Мы оборонцы социалистического отечества». Так Ленин отвечал на обвинения в русском национализме и чрезмерной озабоченности судьбою русского советского государства.

Т. 1. С. 98-99.

² Там же. С. 99-100.

1957. Т. 1. С. 119-204.

«Мое время истекло,– сказал в заключение Ленин,– и я позволю себе окончить прочтением телеграммы, полученной нами по радио, от посла Советской Республики в Берлине, товарища Иоффе». Германское верховное командование заверило Иоффе, что «никаких дальнейших продвижений больше не будет... Германия согласна содействовать нашим мирным переговорам с Киевом и Гельсингфорсом... Официально заявляется Германским Правительством: Германия... желает жить в мирных отношениях с нами, никаких агрессивных планов не имеет...»

На этой театральной ноте оптимизма Ленин окончил речь.

Эта речь и прочитанная «под занавес» телеграмма вызвали бурю. С содокладом от левых эсеров выступил Б. Камков, призывая к разрыву Брестского мира и вооруженной борьбе с немцами на Украине. За ним выступил представитель правых эсеров Э. Коган-Бернштейн, который требовал устранения «бессознательного революционера Ленина» и призывал к восстановлению Учредительного Собрания. Ю. Мартов заявил, что меньшевики не доверяют Ленину, и, требуя созыва Учредительного Собрания, закончил свою речь возгласом: «Долой диктатуру, да здравствует республика!»³⁹⁰

Подавляющим большинством была принята резолюция Ленина.

Пропагандисты не стесняются повторять свои доводы снова и снова. На Московской областной конференции РКП 15 мая 1918 г., во время прений по внешнеполитическим вопросам, Ленин не сказал ничего нового, а только защищал свою тактику лавирования. Но, возражая левым коммунистам в вопросе о государственном капитализме в промышленности и торговле (левые настаивали на социализации производства), Ленин пояснил, что «в мучительном переходе от капитализма к социализму... главная забота – отстоять промышленность и только путем крупной организации ее, какая в настоящее время возможна только при государственном капитализме, можно наладить производство...» В пример Ленин привел кожевников, которые ввели рабочий контроль в частных предприятиях.

Большинством 42 против 9 была принята резолю-

ция, в основу которой были положены тезисы Ленина...¹

Но 10 мая 1918 г. Иваново-Вознесенская окружная партийная организация, выслушав доклад Бухарина, приняла большинством 12 голосов против 9 при 4 воздержавшихся левую резолюцию, требовавшую активного сопротивления Германии^{391 392}.

Левые коммунисты и левые эсеры не могли примириться с ленинской программой отступлений, компромиссов и идеологических уступок. Несмотря на это, 14 июня 1918 г. Москва подписала мирный договор с монархическим правительством Украины. Это оставило дурной вкус во рту у многих большевиков и неболь-шевиков, все еще входивших в советы. Для Ленина договор был всего-навсего возможностью обезопасить один из уязвимых флангов.

Объективные обстоятельства не благоприятствовали. Отрезанная от хлебородных областей Украины, Дона и Кубани, Великороссия голодала. Ленин обратился с письмом к питерским рабочим. Ему описали, говорит Ленин, «чрезвычайно тяжелую картину голода в Питере», в Москве и «в целом ряде промышленных губерний». «А рядом мы наблюдаем разгул спекуляции хлебом и другими продовольственными продуктами». Хлеб есть, утверждает Ленин, но его прячут «богачи, кулаки и спекулянты». «Кто не работает, да не ест»,– цитирует Ленин и задает вопрос: «Как провести это в жизнь?» Он предлагает, во-первых, государственную хлебную монополию, «т. е. безусловное запрещение всякой частной торговли хлебом, обязательную сдачу всего излишка хлеба государству по твердой цене...» Во-вторых, «строжайший учет всех избытков хлеба и безукоризненно правильный подвоз хлеба из мест избытка в места недостатка...» в-третьих, «правильное, справедливое» распределение хлеба между всеми гражданами, «под контролем рабочего, пролетарского государства».

Ленин знал, что оппозиция читает и помнит его книги. Поэтому он счел нужным сейчас же ответить на возможные возражения: «Достаточно хоть капельку подумать над этими условиями победы над голодом, чтобы понять всю бездну тупоумия презренных пустомель анархизма, которые отрицают необходимость государственной власти... для перехода от капитализма к коммунизму, для избавления трудящихся от всякого гнета и всякой эксплуатации»¹. «Государство и революцию» можно было сдать в музей.

Ленин призывает рабочих создать продовольственные отряды и послать их в деревни и села за зерном. Эту идею осудили делегаты большого заседания в Москве. «Ваши отряды,– указал один из докладчиков,– которые идут собирать хлеб, они спиваются и сами превращаются в самогонщиков, в грабителей». Ленин признал, что это бывает часто: новый социалистический человек не рождается в один день. Но надо что-то предпринять. «У нас нет полиции, у нас не будет особой военной касты, у нас нет иного аппарата, кроме сознательного объединения рабочих»^{393 394}. Продотряды были, по мнению Ленина, единственным оружием против голода. В поисках зерна им предписывалось прочесать земледельческие уезды, натравливая бедноту на кулаков, создавая комитеты бедноты и добывая от последних сведения об утаенном зерне и т. д.

Левые эсеры заревели от ярости. Ленин метнул факел войны классов, гражданской войны, в деревню, на которую опирались и левые и правые социалисты-революционеры. Результатом этой войны будет не хлеб для городов, а аграрная междоусобица и падение урожаев.

20 июня, в Петрограде, правый эсер Сергеев выпустил шесть пуль в Володарского, члена ЦК большевиков и петроградского комиссара печати, пропаганды и агитации. Володарский умер в тот же день.

Это было сигналом тревоги. Социалисты-революционеры взялись за свое старое оружие – террор. Взрыв казался неизбежным. Эсеры были яростными и непримиримыми врагами ленинской политики мира с Германией и войны с крестьянством.

В этой грозовой атмосфере, 4 июля 1918 г., в Москве собрался Пятый Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и красноармейских депутатов. Среди делегатов с решающим голосом было 745 большевиков, 352 левых эсера, 14 максималистов, 4 анархиста, 4 с.-д.-интернационалиста, 1 поалейцион, 1 левый Дашнакцутюн, 1 правый эсер и 10 беспартийных. Левые эсеры в самом начале съезда обвинили большевиков в искусственном увеличении числа своих представителей. Это была увертюра к фейерверку.

При обсуждении повестки дня лидер левых эсеров Мария Спиридонова предложила выслушать доклады с мест об условиях в провинции. «Наша фракция,– говорила Спиридонова,– предлагает всем, кому декреты кололи спину и резали шею, всем голосовать за то, чтобы правильно была поставлена информация с мест». Речь шла о декретированных принудительных поставках зерна. Другой левый эсер – В. Карелин предлагал обсудить вопрос о смертной казни, «позорном явлении, наследии царизма и коалиции». Оба предложения были отвергнуты¹.

Большевики были правы, не давая слова докладчикам с мест. Небольшевистские газеты были полны сведений, крайне не удобных для большевиков. Восстания потрясали равнины. В апреле матросский продотряд попал в засаду в деревне Тишанке Бобровского уезда. Засаду организовали крестьянские депутаты местного Совета. 19 верховых из продотряда было перебито. В том же месяце 4 продармейца были при таких же обстоятельствах убиты в Шлыковском уезде Пермской губернии. В газете Максима Горького «Новая жизнь» за 18 мая 1918 г. сообщались подробности о вооруженных столкновениях между пензенскими крестьянами и членами карательных продотрядов из больших городов. 6 июня в «Новой жизни» описывался такой инцидент: около 300 безоружных крестьян собрались на станции Ешемля Северной железной дороги и остановили поезд № 119, везший хлеб в Петроград. Просившие хлеба мужики были перестреляны и переколоты охраной поезда. Засвидетельствованы десятки подобных случаев^{395 396}. Стычки вспыхивали и когда возмущенное население требовало справедливых выборов в Советы. Власти препятствовали баллотировке всех кандидатов, кроме коммунистов и левых эсеров^397.

Заседавший в Большом театре V съезд советов, несмотря на протесты со стороны левых эсеров, принял отчет мандатной комиссии и утвердил повестку дня. Следующим пунктом были приветствия от братских партий. От имени левых эсеров Украины, что ни день устраивавших вооруженные столкновения с германскими войсками и отрядами Скоропадского, на трибуне выступил А. Александров. Повернувшись к ложе, где сидел граф Мирбах, он потребовал изгнать германского дипломата из Москвы. Он призвал советское правительство вступить в вооруженную борьбу с немцами плечом к плечу с повстанцами Украины. Попросили выступить Троцкого, к этому времени ставшего народным комиссаром по военным делам. Троцкий требовал принятия решительных мер против элементов, ведущих на пограничной линии агитацию, направленную к срыву Брестского мира, за партизанскую войну против немецких оккупантов. Левые эсеры выражали свое неодобрение громкими криками. Поднялся шум. Троцкий предложил резолюцию, которая поручала военному комиссариату произвести чистку армии от «провокаторов и наемников империализма» и установить революционный порядок. Ему ответил левый эсер Б. Камков, предложивший съезду послать приветствие частям, нарушившим армейскую дисциплину и поступившим по-революционному. Затем левые эсеры покинули зал, и резолюция Троцкого была единогласно принята оставшимися делегатами.

На следующий день, 5 июля, выступала Мария Спиридонова. Ленин, выступивший вслед за ней, назвал ее речь «местами чрезвычайно возбужденной». Он не преувеличивал. Эта молодая 29-летняя женщина находилась в состоянии величайшего душевного напряжения. Семнадцатилетней девушкой в 1906 г., с револьвером в муфте, она ожидала на станционной платформе генерала Луженского, «усмирителя» крестьянского восстания в Тамбовской губернии. Когда он сошел с поезда, она, по приказанию партии, застрелила его. Потом она хотела выстрелить в себя, но бы-

ла схвачена казаками и изнасилована. Ее приговорили к смертной казни. Царь, под влиянием всеобщего возмущения, заменил смертный приговор пожизненным заключением. После И лет в Сибири она была освобождена Февральской революцией и стала во главе партии левых эсеров. В этот день, проведя немногим более, чем год, на воле, она вышла на гигантскую сцену отделанного бархатом и золотом Большого театра и обратилась к V съезду Советов с протестом против большевистской политики, вызывавшей своими реквизициями крестьянские восстания и потом усмирявшей их с помощью карательных отрядов. Одетая в простое, ничем не украшенное платье, с гладко зачесанными назад черными волосами, то надевая пенсне, то жестикулируя им, она казалась воплощением страстной русской мятежницы против царского самодержавия.

«Она явно нервничает. Речь ее монотонна, но когда она начинает горячиться, она приобретает какую-то истерическую страстность, которая не может не произвести впечатления»,– писал Брюс Локкарт, сидевший в тот день в одной из дипломатических лож.

«Ее нападки сосредоточены на комитетах бедноты. С гордостью она напоминает, что вся ее жизнь была посвящена делу крестьян. Взмахивая правой рукой в такт своим предложениям, она с горечью нападает на Ленина, обвиняя его в измене крестьянству, в использовании крестьянства как «средства» для достижения своих собственных целей, в забвении интересов крестьян. Она обращается к своим соратникам: «По теории Ленина, вы всего лишь навоз, всего лишь удобрение»,– восклицает она. В заключение она обращается к большевикам с истерической риторикой. Другие разногласия между эсерами и большевиками временные, говорит она, но по вопросу о крестьянстве эсеры готовы дать бой. Когда крестьян, крестьян-болыневиков, крестьян-эсеров, беспартийных крестьян унижают, угнетают и подавляют как крестьян, «в моей руке будет тот же револьвер, та же бомба, которыми когда-то я была вынуждена защищать...» Конец предложения потонул в бурной волне аплодисментов. Большевистский делегат из партера бросает выступающей непечатное оскорбление. Поднимается столпотворение. Здоровенные мужики вскакивают на кресла и грозят большевикам кулаками. Троцкий проталкивается вперед и пытается говорить. Оглушительный рев не дает ему сказать ни слова, и лицо его бледнеет от бессильной ярости. Свердлов тщетно звонит в свой колокольчик и угрожает очистить зал. Кажется, у него нет иного выхода, как привести свою угрозу в исполнение. Тут Ленин медленно проходит по сцене вперед. По пути он треплет Свердлова по плечу и просит его убрать колокольчик. Заложив пальцы за отвороты пиджака, он стоит лицом к лицу с залом, улыбающийся, совершенно уверенный в себе. Его встречают насмешливые восклицания и свист.

Он добродушно смеется. Потом подымает руку, и последний отзвук беспорядка стихает»¹.

Спокойствие давалось ему легко. Театр охранялся надежными частями вооруженных коммунистов. А внутри 745 большевистских делегатов могли перекричать своих противников, которых было менее 400, и одержать над ними верх, если дело дойдет до голосования или до драки. На заседании фракции коммунистов V съезда, левые коммунисты положили конец слухам о том, что они решили объединиться на съезде с левыми эсерами, и встали на сторону Ленина. А главное, Ленин был уверен в силе своих доводов. Он сейчас же перешел к делу. Упомянув всего в четырех словах о тоне «речи предыдущего оратора», он прямо заявил, что «главным фактором», определившим советскую политику, был Брестский договор. Его партия была права, подписывая мир и обеспечивая передышку. «...крестьяне и пролетариат, который не эксплуатирует других, который не наживается на народном голоде, он весь с/юит, безусловно, за нас, и, во всяком случае, против тех неразумных, кто втягивает его в войну, кто против Брестского договора».

«Шум»,– записано в официальной стенограмме съезда^{398 399}.

«Девять десятых стоит за нас»,– упорствует Ленин. «...Пока каждая из групп» империалистов «сильнее нас и пока тот основной перелом, который позволит... создать свою организованную, дисциплинированную армию...»

Возгласы левых эсеров: «Керенский!» Ленин переходит к нападкам на кулаков и их защитников. «Да, товарищи, кто... кричит против брестской петли, тот не видит, что петлю на шею рабочим и крестьянам в России накидывают господа Керенский и помещики, капиталисты и кулаки...»

Голос: «Мирбах!» Шум.

«Меня нисколько не удивляет, что в таком положении, в каком эти люди оказались, только и остается, что отвечать криками, истериками, руганью и дикими выходками, когда нет других доводов...»

Голос: «Есть доводы!» Шум.

«Девяносто девять сотых русских солдат знает, каких невероятных мук стоило одолеть войну,– продолжает Ленин.– Они знают, что для того, чтобы построить войну на новом социалистическом и экономическом базисе...»

«Мирбах не позволит!» – кричит левый эсер.

Надо дожидаться и готовиться, повторяет Ленин. Народ не может воевать с империалистами сейчас. Мимоходом Ленин говорит комплимент Троцкому, указывая, что тот довел до сведения рабочих всех стран, что Россия предлагала в Бресте демократический мир, а капиталисты отвергли это предложение. Однажды раскритиковав Троцкого, он теперь лил бальзам на его раны. Но с левых эсеров он живьем сдирал кожу, вспоминая, как большевики предлагали им участвовать в революции накануне 7 ноября 1917 г., а они отказались. Левые эсеры вошли в правительство только позже, когда революция победила.

В ответ на эти слова левые эсеры подняли такой шум, что Ленин должен был прервать речь. «Правда глаза колет!» – воскликнул он, когда ему позволили продолжать. Его прервали снова. «Когда говорил предыдущий оратор, громадное большинство съезда ему не мешало»,– напоминает Ленин о речи Марии Спиридоновой. Его политическая интуиция подсказывала ему, что что-то готовится. Он высказал подозрение: «Если же эти люди предпочитают со Съезда уходить, то скатертью дорога!» Но у «этих людей» были другие планы.

Ленин возвращается к прежней теме: «И сейчас так говорить о Брестской петле – значит на русского крестьянина накидывать помещичью петлю». Конечно, советская власть делает «отдельные ошибки». Социализм перешел «из области догмы... в область практической работы». «Вот теперь своей рукою рабочие и крестьяне делают социализм». Они неопытны. Но «прошли и для России, я уверен, безвозвратно прошли, те времена, когда спорили о социалистических программах по книжкам». Дореволюционные размышления о том, что делать после революции, устарели, они не годятся, «...мы еще такого социализма, который можно было бы вложить в параграфы, не знаем» – в параграфы декрета или конституции. Поэтому нужна дисциплина и терпение. Если из-за комитетов бедноты «прежние товарищи наши – левые эсеры со всей искренностью, в которой нельзя сомневаться, говорят, что наши дороги разошлись, то мы твердо отвечаем им: тем хуже для вас, ибо это значит, что вы ушли от социализма».

Что же касается смертных приговоров: «А теперь я посмотрел бы народный суд, тот рабочий, крестьянский суд, который не расстрелял бы Краснова, который расстреливает рабочих и крестьян. Нам говорят, что когда в комиссии Дзержинского расстреливают – это хорошо, а если открыто перед лицом всего народа суд скажет: он контрреволюционер и достоин расстрела, то это плохо. Люди, которые дошли до такого лицемерия, политически мертвы (аплодисменты). Нет, революционер, который не хочет лицемерить, не может отказаться от смертной казни. Не было ни одной революции и эпохи гражданской войны, в которых не было бы расстрелов».

Большевики устроили Ленину бурную овацию. Левые эсеры берегли руки.

На другой день их руками был убит Мирбах.

Левый эсер Камков, вышедший вслед за Лениным на трибуну, дал волю своему гневу. «Мы открыто заявляем вам,– пообещал он,– что не только ваши отряды (продовольственные), но и ваши комитеты бедноты мы выбросим вон за шиворот». «В отряды из центра идет не передовая часть рабочих, наиболее сознательных, а те, кто хочет ограбить деревню»,– сказал Камков. При Ленине «диктатура пролетариата превратилась в диктатуру Мирбаха». Большевики утратили независимость, они стали «лакеями германских империалистов, которые осмеливаются показаться в этом театре».

Левые эсеры поднялись с мест и повернулись к ложе германского посла, выкрикивая: «Долой Мирбаха! Долой немецких мясников! Долой брестскую петлю!»

В субботу после полудня Блюмкин убил Мирбаха.

* * *

Сейчас же после убийства левые эсеры, чья штаб-квартира была расположена в Трехсвятительском переулке, в особняке Морозова, начали обстреливать Кремль и захватили Центральный телеграф. По всей России были разосланы две телеграммы, в одной из которых сообщалось об убийстве Мирбаха, а в другой предписывалось задерживать все депеши за подписью Ленина, Троцкого и Свердлова... Отряды левых эсеров заняли часть Москвы, блокировали улицы и стали арестовывать большевистских чиновников, разъезжавших в правительственных машинах. Был арестован и председатель Московского совета Смидович. Согласно отчету Троцкого перед V съездом, 10 июля, у мятежников была артиллерия, ручные гранаты и «от 800 до 2000 штыков». Левые эсеры вызвали в Москву своих товарищей из Петрограда и Витебска. Генерал М. А. Муравьев, в свое время защищавший Петроград от наступления Керенского и Краснова и командовавший советскими войсками на Украине, а затем назначенный командующим на чехословацком фронте на Волге, решил двинуть войска на Москву для поддержки левых эсеров.

Подавлением восстания руководил Троцкий. Он привел два латышских батальона из окрестностей Москвы и осадил штаб Попова. Был отбит Центральный телеграф. К 2 часам дня 7 июля восстание было ликвидировано. В экстренном издании «Правды» 8 июля Ленин писал, что мятежники бегут из столицы. Эта весть настигла Муравьева И июля в Симбирске. Он покончил с собой, застрелившись в присутствии членов городского Совета.

«Я организовала покушение на Мирбаха от начала до конца»,– сказала Мария Спиридонова на допросе в ЧК 10 июля. Резолюция о необходимости террористического акта над Мирбахом, принятая левыми эсерами, была частью их плана борьбы за разрыв Брестского договора^400.

Показание Спиридоновой звучит правдиво. Такова была программа левых эсеров. Это был еще период честности. Только в этот период могло быть напечатано в «Правде» (за 8 июля) такое письмо от Дзержинского к Совнаркому: «Поскольку я являюсь одним из главных свидетелей в деле об убийстве германского посла графа Мирбаха, я не считаю возможным оставаться на своем посту во Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией». Дзержинский писал, что не может остаться председателем ЧК или участвовать в ее работе. Иными словами, он не мог быть и обвинителем, и судьей, и свидетелем. Такая щепетильность в вопросах этики скоро исчезла под ударами советской действительности. Дзержинский вскоре возобновил свои труды в подвалах здания на Лубянке.

В конце 1918 г. Ленин попытался дать ретроспективный анализ мятежа левых эсеров в заметке «Памяти Прошьяна», левого эсера, бывшего наркомом почт и телеграфов в недолговечной коалиции большевиков и левых эсеров. «Мне пришлось познакомиться с тов. Прошьяном и оценить его во время совместной работе в Совнаркоме...– писал Ленин – Особенно запомнился мне разговор с тов. Прошьяном незадолго до Брестского мира. Тогда казалось, что разногласий между нами сколько-нибудь существенных не осталось. Прошьян стал говорить мне о необходимости слияния наших партий...» Ленин отнесся к предложению скептически (он верил в чистоту партии), но приветствовал участие левых эсеров в коалиции. Мирный договор положил этому конец. И все-таки Ленин сознается: «Чтобы дело могло дойти до восстания или до таких фактов, как измена главнокомандующего Муравьева, левого эсера, этого я, должен признаться, никак не ожидал. Но пример Прошьяна показал мне, как глубоко, даже в наиболее искренних и убежденных социалистах из левых эсеров, засел патриотизм...» Именно «субъективизм народников привел к роковой ошибке даже лучших из них, которые дали ослепить себя призраком чудовищной силы, именно германского империализма»^401.

В 1918 г. патриотизм и национализм, порождения ненавистного Ленину «субъективизма», были идеологическими преступлениями в Советской России. Именно патриотизм, по словам Ленина, поднял левых эсеров на борьбу с Брестским договором и заставил их порвать с коммунистами. Но после немецкой революции, утверждал Ленин в последних строках некролога, «новое,– более прочное, чем прежде,– сближение Прошьяна с коммунизмом было бы неизбежно, если бы этому сближению не помешала преждевременная смерть».

Очень много кроется за этими словами. Только международная революция могла уничтожить патриотизм. Без революции восторжествовал бы патриотизм и «народнический субъективизм». Революция в промышленной Германии скрепила бы сближение между коммунистами и русскими народниками, избавившимися от своего национализма. А без революции в Германии или других странах самим коммунистам угрожала опасность превратиться в патриотов и националистов.

16

ПУТЕШЕСТВИЕ БЕЗ БЕДЕКЕРА

9 июля 1918 г. V Всероссийский съезд советов исключил левых эсеров из местных, губернских и центральных советов¹. Так как другие партии были выведены из состава советов еще раньше, эта дата знаменует установление однопартийной системы в Советской России. Советы стали послушным орудием коммунистической партии.

В тот же месяц руководство левых эсеров было «ликвидировано органами советской власти»^{402 403}. Марии Спиридоновой, Камкову и Карелину, трем главным руководителям партии, удалось избежать «ликвидации». Камков бежал в Витебск, а оттуда в Киев, и вел там «повстанческую работу против немцев». После взятия Киева большевиками, он был арестован. Позже он оказался в Берлине, где стал сотрудником ежемесячного органа левых эсеров «Знамя»¹. Карелин тоже бежал и стал сотрудником «Знамени» в Берлине^{404 405}. Мария Спиридонова осталась в Большом театре и спокойно дала чекистам себя арестовать. «В ноябре 1918 г. была предана суду Революционного трибунала и приговорена к 1 году тюремного заключения и через несколько дней амнистирована. После амнистии продолжала подготовку выступлений против Советской власти и была вскоре арестована вновь. В настоящее время (сентябрь 1929 г.– Л. Ф.) отошла от политической деятельности» ^406.

Убийца Мирбаха Блюмкин раскаялся в своем проступке. По словам Исаака Дейчера, который цитирует архивы Троцкого, хранящиеся в библиотеке Гарвардского университета, Блюмкин «вступил в партию большевиков, отличился в гражданской войне и вернулся на службу в ЧК. В двадцатых годах он сочувствовал троцкистской оппозиции, но, по совету Троцкого, продолжал работать в ГПУ. Когда Троцкий жил в изгнании на острове Принкило, Блюмкин тайно посетил его и вернулся в Москву, привезя с собой послание Троцкого к оппозиции, которое он не успел передать по адресу,– его арестовали и расстреляли»^407.

Левоэсеровский мятеж скрепил сотрудничество между Лениным и Троцким. Услыхав о покушении на Мирбаха, Ленин сейчас же позвонил по телефону Троцкому в военный комиссариат и попросил его приехать. Через несколько минут Троцкий был в кабинете у Ленина. Их разговор был прерван новым телефонным сообщением. Мирбах был мертв. Боялись германского возмездия, вторжения. Ленин решил, что поедет с Чичериным и Свердловым в посольство выражать «соболезнование».

«Как еще там скажешь,– говорил Владимир Ильич, покачивая головой.– Я уж с Радеком об этом сговаривался. Хотел сказать Mitleid (сочувствие), а надо сказать Beileid (соболезнование)».

«Он чуть-чуть засмеялся вполголоса, оделся и твердо сказал Свердлову: «Идем». Лицо его изменилось, стало каменисто-серым. Недешево Ильичу давалась эта поездка в гогенцоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу гибели графа Мирбаха. В смысле внутренних переживаний это был, вероятно, один из самых тяжких моментов его жизни»^{408. Но политический ум Ленина приказывал ему: «Иди».}

Весь 1918 год был полон тяжких моментов для Ленина. Но он никогда не отчаивался. Артур Рэнсом, английский художник и журналист, обладавший мягким чувством юмора, сказал о Ленине: «Он производит впечатление счастливого человека. Каждая из его морщин – морщина смеха, а не озабоченности; это, наверное, объясняется тем, что Ленин – первый великий вождь, который не считается с личными качествами человеческого характера». У Ленина были и морщины смеха, и морщины преждевременного склероза. Он не был озабочен, потому что, хотя у него было море забот, он всегда делал что-то, чтобы с ними справиться. Он был деятелен. Вместо того, чтобы волноваться, он работал. У него была бесконечная любовь к труду и умение быть полным хозяином положения в мелких деталях и в грандиозных предприятиях. Он то решал, какой фронт нуждается в подкреплениях, то писал рекомендательные письма нуждающемся товарищу, ищущему квартиру в переполненной Москве. Он обладал выдающейся энергией и не жалел ее, как будто зная, что ему не долго осталось жить. У него было очень мало тщеславия, и поэтому казалось, что он не считается с впечатлением, производимым лично. Но он был слишком умен, чтобы не принимать во внимание ценности своей собственной личности. Если даже он сам и не принимал ее во внимание, то так поступал только он, а не кто-либо другой. Не может не считаться с его личностью и история.

После убийства Мирбаха немецкая угроза уменьшилась, но не исчезла, а продолжала оставаться роковой возможностью. Стала расти интервенция со стороны западных держав. Русские враги большевизма, которым во многих случаях помогали иностранные державы, наступали на советскую территорию со всех сторон. Если бы советскую победу в гражданской войне можно было выразить одним словом, этим словом было бы «Ленин»; если бы приходилось ограничиться двумя словами, они были бы «Ленин» и «Троцкий». Это значит, что гражданские политики победили лучших генералов царской России – Каледина, Дутова, Краснова, Юденича, Врангеля, Деникина и многих других, среди них – адмирала Колчака.

Политика – очень важный фактор во всех гражданских войнах. Численность и качество людей и вооружения решают судьбу сражений, но когда сражения ведутся в пригородах и деревнях, не ограничиваясь постоянным фронтом, когда граждане могут сами выбрать, на чьей стороне им выступить, тогда настоящее поле битвы находится в человеческих душах, и именно там царские генералы проиграли гражданскую войну, а Ленин ее выиграл. Они стояли за прошлое. Он выдавал векселя на будущее.

Но прежде, чем Ленин смог заняться вопросами высокой политики, он вынужден был начать с азов и заложить основание нового государства на развалинах старого. Каждое правительство наследует другому. Правительство, которому наследовали советы, исчезло: солдаты, офицеры, чиновники. Ленину приходилось начинать буквально с привратников. Придя к власти, он на другой же день составляет список «Обязанностей часового при председателе Совета народных комиссаров»:

«1. Не пропускать никого, кроме Народных комиссаров (если вестовой не знает их в лицо, то должен требовать билета, т. е. удостоверения от них). 2. От всех остальных требовать, чтобы они на бумаге записали свое имя и в двух словах цель визита. Эту записку вестовой должен передавать председателю и без его разрешения никого не впускать в комнату. 3. Когда в комнате никого нет, держать дверь приоткрытой, чтобы слышать телефонные звонки и приглашать кого-либо из секретарей к телефону. 4. Когда в комнате председателя кто-либо есть,– держать дверь всегда закрытой»^409.