Текст книги "Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти"

Автор книги: Луис Броули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

Предисловие редактора русского издания

Перевод книги с английского языка сделан на основе неизданного первоначального авторского варианта (где Юджи Кришнамурти показан куда более шокирующе), с использованием опубликованной издательством Non-duality press сокращённой версии, в которой некоторые моменты изложены более понятно. Материалы, не вошедшие в печатное английское издание, увеличили объём книги более чем на треть. Русскоязычному читателю предоставляется очень редкая возможность ознакомиться с честным описанием человеческого существа, которому действительно удалось выйти за рамки как обычного человека, так и святого – за пределы царства диктата мысли. «Вышедших за рамки» последователи и почитатели обычно снова в эти рамки запихивают в своём представлении, обрезая всё то, что в них не вписывается, и добавляя свои «духовные» фантазии. И в итоге получается нечто вполне благообразное – эдакий сахарный «петушок на палочке», – но уже далёкое от оригинала. Рамакришна, Рамана Махарши и многие другие не избежали подобной участи. Но в этой книге Юджи описывается таким, каким он действительно был в свои последние пять лет жизни, и потому она особенно ценна.

Константин Кравчук

Вы пытаетесь представить меня религиозным деятелем, каковым я не являюсь. Вы не можете понять то самое важное, что я подчёркиваю. В том, что я говорю, нет никакого религиозного содержания, никакой мистической подоплёки. Человека нужно спасать от спасителей человечества! Религиозные деятели – они и себя обманывали, и всё человечество дурачили. Выбросьте их! Это и есть мужество, потому что оно здесь присутствует, – это не то мужество, которое практикуете вы.

Юджи Кришнамурти

goner (сленг) – человек или предмет, которому невозможно помочь, который не может выздороветь или восстановиться. Чаще всего означает человека, который уже умер или стоит на пороге смерти.

(Словарь современного английского языка Collins)

Юджи часто признавался в любви к американскому андеграундному сленгу. Он не раз вспоминал свою жизнь в Лондоне, когда, не имея ни копейки за душой, с «отсутствующей головой» на плечах, он ходил в Британскую библиотеку и сидел в кресле, где Карл Маркс написал свой «Капитал». Чтобы убить время, он часами читал словарь американского андеграундного сленга. «Goner» (пропащий / конченый человек) – одно из его любимых словечек, которым он называл людей, «вертевшихся» около него.

Факт в том, что вы не хотите быть свободными. Страх потерять то, что вы имеете, то, что вы знаете, – причина ваших проблем. Все эти терапии, все эти техники, религии или что-то иное лишь увековечивают агонию человека.

Юджи Кришнамурти

По дороге с Юджи Кришнамурти

«То, что я говорю, вы не должны понимать буквально. Столько проблем было создано людьми, понимающими мои слова буквально. Вы должны проверять каждое слово, каждую фразу, вы должны смотреть, имеет ли это какое-либо отношение к тому, как вы функционируете. Вы должны проверять, но возможности принять у вас нет – нравится вам это или нет, к сожалению, это факт. Записывая за мной, вы принесёте больше вреда, чем пользы. Видите ли, я нахожусь в очень трудном положении: я не могу помочь вам – что бы я ни говорил, это лишь вводит вас в заблуждение».

Юджи Кришнамурти, «Ошибка просветления»

Юджи: Шум, производимый этой кофемашиной, будет для вас гораздо более полезным, чем то, что получится из этого так называемого интервью.

Интервьюер: Почему же?

Юджи: Потому что вы пытаетесь сделать что-то из того, что ничем не отличается от шума кофемашины, в которой кипит вода.

ГЛАВА 1

Утром 13 марта 2007 года я вышел из комнаты, в которой умирал Юджи. Переступив порог итальянского сада, я увидел, как косые лучи утреннего солнца пробивались сквозь листья растущей в центре пальмы. Позади меня, закрываясь, лязгнула дверь. Большие, во всю стену окна, задёрнутые тяжёлыми бордовыми шторами, не пропускали свет. Я провёл внутри рядом с ним почти восемь недель без перерыва. Это был третий и последний раз, когда он упал, занимаясь стиркой ранним утром 1 февраля. Левая нога, беспокоившая его два года, не выдержала, когда он поднимал ведро. В последующие недели, как и прежде, он упорно отказывался от медицинской помощи, только на этот раз выздоровления не наступало. Мы все сидели рядом с ним, наблюдая, как его лежащее на диване тело без малейшего сопротивления превращалось в тростинку.

Я знал, что никогда не увижу его снова, но до предела вымотанный обязанностями ночного сторожа и медсестры, не чувствовал ничего. Наша последняя встреча проходила в молчании – таково было условие посещения. Да это было и не важно: всё уже было сказано. После стольких лет, проведённых с ним, необычное стало обычным.

За три дня до этого, перед вторым и последним приездом Махеша, он предупредил меня: «Остались считанные дни, приятель». Прошло почти пять лет с тех пор, как я встретил его, и я всё думал, что должен сделать что-то особенное, сказать ему что-то, но ничего не выходило. Другие люди признавались ему в любви, открыто проявляя свою сердечность, а я большую часть времени не знал, что мне делать, и сдерживался, не желая показаться ещё большим дураком, чем уже был. Хотя, конечно, он прекрасно знал, о чём я думал и что чувствовал. Я ужасно устал, стараясь быть в потоке с этим человеческим вихрем, дувшим через мою жизнь в течение последних пяти лет, а теперь всё подходило к концу. Ветры стихали.

Махеш стоял на дороге, ожидая меня.

– Ну что? – Его зычный режиссёрский голос отогнал видение стоящей перед глазами картины финальной сцены.

– Всё. Он уже дал мне всё необходимое, чтобы я мог получить то, что мне нужно. Мне от него больше ничего не надо, это кажется глупым.

Но что-то нарастало внутри меня. Страх.

В течение последних недель он не раз, как бы шутя, предлагал мне значительную сумму денег за оказанную ему помощь – ношу, которую, по его собственным словам, он никогда бы не взвалил на себя в отношении кого бы то ни было. Он шутливо называл моё участие в его жизни «кайф доброделателя». Знакомые советовали мне взять деньги, и хотя я знал, что предложение было всего лишь одной из его шуток, это не мешало мне фантазировать на тему того, как бы я себя чувствовал, имей на руках столь кругленькую сумму. Всю жизнь я, как и другие, беспокоился о деньгах, но идея получить «фонд роботов»[1]1
  Средства, направленные на разработку роботов или подключённых к Интернету устройств.


[Закрыть] была одновременно и заманчивой, и смехотворной. Он уже дал столько, что было не унести. Я, конечно, жадный, но не до такой степени.

Встреча с Юджи была просто подарком судьбы после бесконечной череды неудовлетворённости всем, что я видел. Наконец нашёлся кто-то, кто действительно имел то, что мне было нужно. И у него этого было в избытке. Он был этим. Это была поистине дикая природа в человеческой форме – бесстрашная, гармоничная и непредсказуемая. Встреча с ним была вздохом облегчения после вечности напряжения. Он подтвердил мои наихудшие опасения относительно всего и при этом являлся олицетворением самой жизни, бьющей прямо из источника.

Его слова иногда ставили в тупик, но его общество было пронзительным, словно звенящий в лесу колокольчик. Его присутствие уже само по себе было учением. Он был живым настолько тотально, что места для понимания не оставалось. Он был слишком скор для понимания.

Я больше чувствовал, чем понимал это с самого первого момента нашей встречи. Поначалу меня всё в нём поражало. Постепенно, по мере сближения с Юджи, мои страдания начали усиливаться, но я верил, что всё, что ни делается, к лучшему. Сомнения возникали, когда страдания становились невыносимыми, но это примерно как в хирургии: сначала чертовски больно, а только потом рана заживает. После встречи с ним всё изменилось до такой степени, что это изумляет меня по сей день. По какой-то причине я почти сразу смог сблизиться с ним, и с тех пор моя жизнь понеслась по пересечённой местности в непредсказуемых направлениях, как выскочившие из колеи сани. Он был ускорителем человеческих частиц.

ГЛАВА 2

«Моя личная история бесполезна: она не может служить образцом для кого бы то ни было, потому что ваша история уникальна в своём роде. У вас свои условия жизни, своё окружение, своё происхождение – у вас всё другое. Отличается каждое событие в вашей жизни».[2]2
  Эпиграфы и другие цитаты Юджи Кришнамурти взяты из «Ошибки просветления» (The Mystique of Enlightenment), если не указан другой источник. На русском языке книга издана ИД «Ганга» в 2012 г.


[Закрыть]

Я родился в католической семье в пригороде Средней Америки. Каждое воскресенье я неизменно ходил в церковь, а в остальные дни посещал церковно-приходскую школу. После восьми лет ношения обязательной униформы с рубашкой и галстуком я облегчённо вздохнул, перейдя в государственную среднюю школу. Полагаю, религия была своего рода социальной обязанностью, но в моей семье, казалось, все поголовно верили в бородатого дядьку на небесах. Для матери это было более важно, чем для отца, поскольку ему было достаточно подтверждения его тождественности и обещания небесного наследства. Он был стопроцентным ирландцем из Бостона и гордился этим. Когда мне было шестнадцать, мы переехали в престижный район на Восточном побережье. Переехали на моё счастье, поскольку на старом месте я уже начинал делать карьеру малолетнего преступника. Новое окружение заставило меня более полно осознать тот факт, что растущий средний класс оказывается зажатым между двумя реальностями – бедностью и богатством, словно в прослойке сэндвича. Казалось, мы постоянно стремились к одному берегу и отталкивались от другого. Как бы то ни было, пытаясь избежать пригородной скуки, я стал выпивать и употреблять наркотики, как любой обычный американский подросток, а также, скрываясь в мире литературы, читать Германа Гессе, Карлоса Кастанеду и «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. Винсент Ван Гог и Энди Уорхол натолкнули меня на мысль, что профессия художника может помочь мне вырваться из окраины. Главное было – не работать в офисе, как мой отец.

Меня приняли в местный университет, где я взялся за учёбу и смог поступить на обучение по специальной премиум-программе.

Однажды профессор по искусству, взявшая меня под своё крыло, вручила мне книгу, написанную человеком по имени Джидду Кришнамурти. Поначалу имя автора меня сильно смутило. Выскользнув из лап католической церкви, я меньше всего хотел иметь дело с каким-нибудь индийским гуру, но из уважения к преподавателю книгу прочёл. Автор книги считал сомнение необходимым инструментом при рассмотрении вопроса жизни и духовности. У меня сложилось впечатление, что он пережил то, что называется подлинной трансформацией сознания. Казалось, он действительно мог быть просветлённым. Идею просветления я взял из книг Гессе и других авторов, но было что-то такое в его тоне, что заставило меня поверить в его истинность. Во время бесед он не цитировал других людей, а в том, что говорил, присутствовало какое-то особое качество. Могло ли такое быть? Мог ли он оказаться человеком, подобным Сиддхартхе?

«Религия – это скептическое исследование всего нашего существования, которое есть сознание. Ваша медитация абсолютно бессмысленна, если присутствует страх. Непременное условие исследования – свободный ум: там, где есть страх, свободы быть не может»[3]3
  Lutyens, M. Krishnamurti «The open door». John Murray Publishers Ltd., 1988. p. 37.


[Закрыть].

То, что он говорил, вызывало во мне резонанс. Это был совсем новый подход к волнующему меня вопросу религии. Я понимал, что в религии что-то есть, но что? Ссылки на пережитые им «необъятные» опыты были интересными, поскольку звучали очень правдоподобно и разумно. «Не принимайте на веру ни слова из того, что вам говорят», – постоянно повторял он, призывая к собственному исследованию. Я никогда не слышал ничего подобного в своей католической молодости: на все существовавшие у меня тогда вопросы я получал готовые и настолько неубедительные ответы, что они рассеивались как в поле дым. Читая в одной из книг Дж. Кришнамурти диалог между ним и физиком Дэвидом Бомом о ментальной природе происхождения пространства и времени, я почувствовал, словно кто-то залез ко мне в мозг и развернул его в другом направлении.

«Времени нет. И что тогда имеет место? Что происходит? Не со мной, не с моим мозгом. Что происходит? Мы сказали, что когда отвергают время, существует ничто. В итоге этого долгого разговора ничто означает всё. А всё – это энергия. И мы тут остановились. Но это не конец»[4]4
  Krishnamurti, J. and Bohm, D. Ending of time. New York: Harper and Row, 1985.


[Закрыть].

А затем эти двое продолжали всесторонне рассматривать механизм ума, создающий ощущение времени и пространства.

По какой-то причине их слова оказали на меня глубочайшее воздействие. Я никогда не забуду комнату и маленький обшарпанный стол, за которым я сидел, читая этот отрывок. Прежде духовность была для меня просто теорией, но во время чтения у меня возникло чёткое ощущение некоего присутствия в комнате рядом со мной. Это чувство было настолько сильным, что мне даже стало не по себе – казалось, что-то или кто-то невидимый разглядывал меня сразу со всех сторон. В результате этого переживания курс моей жизни изменился настолько радикально, что поворот вспять стал невозможным. Я не мог понять, что это было за необычное ощущение, я не мог его объяснить, а уж тем более не мог кого-либо спросить о нём. Я отправился в путь без пути, о котором говорил Джидду Кришнамурти, на поиски абсолютной истины, будучи почти полностью слепым.

Я постарался увидеть его лично как можно скорее. Эта встреча состоялась в Мэдисон-сквер-гарден. Он появился из-за занавески и, выглядя слегка потерянным, сел на простой складной стул, стоящий перед зрителями. Безупречно одетый пожилой индиец аккуратно подложил трясущиеся руки себе под бёдра и молча сидел несколько минут, пока зрители не начали аплодировать.

Он был явно раздражён.

«Чему вы аплодируете, господа? Это не развлекательное мероприятие», – сказал он, поворачивая голову вместе с негнущейся шеей и сканируя взглядом аудиторию. Затем он прикрыл глаза, внутренне собрался и не спеша начал свою речь. В течение последующих полутора часов тишина стояла такая, что слышно было, как пролетает муха.

«Можем ли мы отправиться в путешествие вместе, как двое друзей?»

Он говорил на очень приличном британском английском с небольшим индийским акцентом, завораживая аудиторию тщательно подобранными словами и поощряя её отвечать согласными взглядами, когда слова находили у неё отклик. Говоря о бедах человечества, о поиске свободы, счастья и истины, он призывал слушателей внимательно всматриваться в эти понятия, следуя за ним слово за словом. Он призывал быть «беспристрастно осознанными» к тем реакциям, которые вызывали его слова.

«Знаете ли вы, что означает изучать? Если вы действительно изучаете, то изучаете на протяжении всей своей жизни, и нет какого-то одного учителя, который бы вас учил. Вас учит всё: опавший лист, летящая птица, запах, слеза, богатство и бедность, плачущие люди, улыбка женщины, заносчивость мужчины. Вы учитесь у всего, поэтому нет никакого наставника, философа или гуру. Сама жизнь – ваш учитель, и вы в состоянии постоянного изучения»[5]5
  Krishnamurti, J. Think of these things. New York: HarperOne, 1989. p. 10.


[Закрыть].

«Не верьте мне на слово, господа! Убедитесь во всём сами!»

Он не уставал повторять эти слова в каждой своей книге, и, тем не менее, было здорово вживую послушать человека, чья история пробуждения к тому времени стала очень известной. Он был очень необычен, поскольку имел мужество выйти из всемирно известной организации – Теософского общества – как раз тогда, когда оно собиралось провозгласить его учителем мира. После личного знакомства с Джидду Кришнамурти я уговорил профессора по искусству поехать со мной на его беседы в Охай. Мы расположились в горах в лагере неподалёку. Это было моё первое знакомство со Скалистыми горами. Холмы пестрели лавандой, а дорожные знаки – дырами от пуль. Во время бесед смущал тот факт, что приходилось занимать место на огромной парковке и затем, заплатив за привилегию быть свидетелем бесед бывшего мирового учителя со своими «друзьями», стоять в очереди.

«Если вы рассмотрите природу организованной религии, вы увидите, что все религии в сущности своей одинаковы, будь то индуизм, буддизм, ислам, христианство или коммунизм – другая, самая последняя форма религии. В тот момент, когда вы поймёте сущность тюрьмы, – а это значит увидеть суть веры, ритуалов, священников, – вы никогда более не будете принадлежать ни к какой религии; потому что только человек, свободный от веры, может открыть находящееся за пределами всякой веры – неизмеримое»[6]6
  Krishnamurti, J. Think of these things. New York: HarperOne, 1989. p. 149.


[Закрыть].

Пока мы оставались в Охае, до меня постоянно доходили слухи о разрыве между Джидду Кришнамурти и его бывшим менеджером Раджагопалом, до сих пор жившим при доме. Чего я тогда не понимал, так это того, что существовавшие в моей жизни отношения были очень похожи на те, в которых состоял, как оказалось, этот не-гуру с женой его менеджера в течение двадцати восьми лет. Я не видел поразительного сходства наших ситуаций в определённый момент времени, но тогда я был с головой увлечён этим «благочестивым» человеком.

Как и прежде, он сидел на небольшом возвышении, изредка вытирая аккуратно сложенным белоснежным платком большие слезящиеся выразительные глаза. Из-за болезни Паркинсона руки его дрожали. Слышно было, как ветерок тихо шелестел в дубовой роще, в то время как плотная толпа собравшихся старалась уловить каждое его слово. Он всегда начинал примерно одинаково.

«Если во время слушания говорящего вы просто интерпретируете его слова в соответствии со своими пристрастиями и предубеждениями, не сознавая собственных тенденций в интерпретации, то слово становится тюрьмой, в которую оказывается пойманным, к сожалению, большинство из нас. Но если вы осознаёте значение слова и то, что лежит за ним, тогда общение становится возможным. Общение подразумевает не только понимание слов, но и совместное продвижение, совместное исследование, открытость по отношению друг к другу, совместное созидание»[7]7
  Krishnamurti, J. The impossible question. London: Victor Gollancz, 1972. Р. 32.


[Закрыть].

Он был мастером перформанса, управляющим вниманием огромной толпы, но я чувствовал беспокойство. Дело в том, что мне было скучно и меня отвлекали мысли о женщине из коммуны Ошо Раджниша в Орегоне, пригласившей меня на горячий источник.

«Итак, что случилось с вашим умом, с вашим мозгом, который услышал всё это – не просто ухватил несколько слов, а действительно слушал, делился, контактировал, изучал? Что случилось с вашим умом, который слушал, относясь с чрезвычайным вниманием к сложности проблемы, осознавая свои собственные страхи, и обнаружил, что мысль взращивает и поддерживает страх, равно как и удовольствие? Что стало с качеством ума, слушавшим подобным образом? Является ли качество вашего ума совершенно отличным от того, каким оно было в начале нашей беседы утром, или это всё тот же повторяющийся ум, пойманный в ловушку страха и удовольствия?»[8]8
  Krishnamurti, J. The impossible question. London: Victor Gollancz, 1972. Р. 36.


[Закрыть]

Мне было даже трудно сконцентрироваться, когда я думал о том, сколько, должно быть, теряю. А осознание, что он выше всего этого, лишь ухудшало моё состояние. Уходя с бесед, я уже находился в депрессивном состоянии и ругал себя за отсутствие силы воли. К этому времени я уже завязал с алкоголем и наркотиками, но у меня было чёткое ощущение, что он был гораздо более чистым человеком, чем я когда-либо мог бы быть. Мне в голову пришла мысль о том, чтобы устроиться на работу в одну из его школ или взять обет безбрачия, но это означало бы конец моих амбиций как художника и расставание с женщиной, которая меня с ним познакомила. Идея целибата была удобным предлогом, чтобы дистанцироваться от неё, но пролитых ею слёз оказалось достаточно, чтобы отказаться от обеих идей.

Моя жизнь продолжалась, но что-то в ней поменялось. Я был молод, не уверен в себе, беден и нереализован. Я чувствовал себя потерянным.

В конце концов книги Кришнамурти начали пылиться на полке. Время от времени я погружался в них, пытаясь «ухватить это», может быть, с другой стороны, может быть, через месяц или через год, или через пару лет.

«Если вы не уделили всё своё внимание, не отдали всё, что у вас есть, выяснению вопроса, что есть мышление, вы никогда не сможете узнать, возможно ли наблюдение без «я». Если вы не можете наблюдать без «я», проблемы продолжатся – одна за другой»[9]9
  Krishnamurti, J. The impossible question. London: Victor Gollancz, 1972. Р. 29.


[Закрыть].

Как бы я ни старался, в конечном итоге это было похоже на игру в прятки с неизвестным. Потребовалось ещё двадцать лет и другой Кришнамурти, чтобы окончательно освободиться от влияния этого человека.

ГЛАВА 3

«Я только что говорил собравшимся, что поклонение быку там, в храме, и поклонение Шиве, все эти дела с лингамом и йони пошли от пещерного человека, для которого секс был лучшим из известных ему удовольствий. Позже у человека случилось переживание блаженства, высшего наслаждения и всё поменялось, но первоначально секс был главнее всего. Даже крест являет собой фаллический символ».

История моей жизни представляла собой нанизанные одна на другую реакции на людей, которые, как мне казалось, делали мою жизнь ужасной. Но как бы ни поступали со мной другие, то, что делал с собой я, было гораздо хуже. Подавленность шла изнутри.

После того как наши дороги с профессором разошлись, я прошёл ещё через ряд отношений, но они, казалось, разваливались раньше, чем успевали начаться. Не могу сказать точно, что было тому причиной – моё нежелание вступать в брак или неготовность оказаться в ловушке, но это всегда чувствовалось как нечто, от чего нужно держаться подальше. Не женщины заставляли меня чувствовать себя в ловушке, а давление общества, принуждавшее меня делать то, от чего я бежал. Наконец я переехал в Нью-Йорк, вернулся в школу, получил ненужную мне степень магистра в области изобразительного искусства и продолжал искать подружек и терапии для решения личных проблем. Программа Двенадцати шагов помогла мне понизить уровень стресса и беспокойства, но вечное подводное течение, лежащее в основе всего происходящего в жизни, казалось, ускользало от меня. Ещё лет восемь я пытался медитировать, читать бесконечные книги о духовности и духовных людях, изучать философию и чего ещё только не делать, пытаясь решить вопрос моего постоянного беспокойства.

Второй ретрит дзэн в северной части штата, напомнивший мне о католической школе, был последней каплей, приведшей меня назад к Джидду Кришнамурти. Кажется, он был единственным, чьи слова не расходились с действием – по крайней мере, он казался чистым. К сожалению или счастью – можно посмотреть на это по-разному – история его секс-скандала впервые привлекла моё внимание уже после его смерти. Я посмеялся над собой. Эта история не была новостью для людей в дискуссионной группе, которую я посещал, были даже те, кто подтверждал её достоверность, но я ничего не хотел слышать. В конце концов, сказал я себе, его любовница была его близким другом, даже если она и была женой его менеджера. Я успокоил себя идеей о том, что он никогда не выступал против секса, никогда не говорил о браке свысока, так почему бы и нет? Узнать, что ничто человеческое ему не чуждо, что у него есть такие же нужды, как и у меня, было большим облегчением. И даже когда я имел на руках эту информацию, он казался мне слишком возвышенным, чтобы упасть с пьедестала, на который я поставил его, сам того не подозревая.

Я снова проводил время, поглощая его книги одну за другой дома, на работе, во время долгих поездок в метро. Я заказывал аудиокассеты и слушал, как «К» (Джидду Кришнамурти) продвигается «медленно, основываясь на логике и здравом смысле, шаг за шагом», слово за словом… Я вдумывался в каждую фразу, уверенный в том, что, уделив ей достаточно внимания, смогу ухватить «…возможность трансформации того, что есть».

Глядя на эти книги сейчас, я поражаюсь тому, как я их выносил.

Я поехал на ежегодное празднование его дня рождения в Охае. Странно было снова оказаться в этом месте после стольких лет. Профессор давным-давно умерла, Джидду Кришнамурти умер, моя жизнь тоже как-то поменялась, но некоторые вещи, к сожалению, не изменились. Надежда не умерла. Вот только некогда наполненное жизнью и энергией пространство вокруг Дубовой Рощи ныне представляло собой лишь пыльные останки былой славы. Трясина внутренней борьбы за власть в школах и организации, созданной для «сохранения учения в его первозданной чистоте», затягивала всё своей болотной тиной. Я встретил людей, приехавших в Охай, чтобы быть рядом с великим учителем, и оставшихся там жить после его смерти. Они говорили о горечи и разочаровании в нём, его школе, его учении. Как такое могло случиться? Один из его домов был превращён в учебный центр, и в нём поселился запах церкви. Его личные документы поместили в хранилище, оборудованное климат-контролем, который гудел словно электростанция, установленная за огороженными подстриженными лужайками. Несмотря на столь грустный финал, я решил поехать в Индию, дабы посмотреть, как обстоят дела в когда-то организованных им школах. Может быть, в них сохранился некий ключ к сердцу его учения. Я поделился своей идеей в чате (где, воруя корпоративные часы, проводил большую часть своего офисного времени), и бывший учитель из школы Дж. Кришнамурти ответил мне, что школы были заполнены раздолбаями, оказавшимися там по воле своих богатых родителей. Что-то в этой картинке было не так. Я только не мог ткнуть пальцем и сказать, что именно.