Текст книги "Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти"

Автор книги: Луис Броули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Куда едем?

Этот вопрос разрезал воздух, словно нож.

– Гштаад!

– Не то!

– Париж! – гнул своё Рэй.

– Нет, слишком далеко.

Пауза…

– Или поехать?

Мы были обречены.

Девочки прыгали от радости: подобного приключения у них ещё не было. Остальные стонали. День был чудесным. Мы поехали в направлении Парижа. Дорога была замечательной: уже через несколько часов мы колесили по окрестностям Франции. Фермерские хозяйства по обеим сторонам дороги тянулись милями, людей видно не было. Лучи солнца, как прожектора, пробивались сквозь тучи, нависшие над огромной пустой зелёной сценой, выхватывая яркие пятна зелени. Промышленное хозяйство отмело всё лишнее, заставив уйти мешающие ему маленькие фермы и очаровательные маленькие города на периферию. Лавина прогресса смела с поверхности пейзажа неэффективных представителей человеческой расы, оставив только невероятно роскошную красоту, которую несколько счастливых богатеньких ублюдков отвоевали разбоем, грабежами и убийствами. Они заполучили не только нереальные красоты, но и богатейший источник пищи – главное оружие всех времён и народов. Неширокая двухполосная дорога прорезала зелёные поля одной непрерывной линией. Порывы ветра от проносящихся мимо грузовиков так и норовили выбросить нашу машину на обочину, заставляя меня то и дело замирать от ужаса. Мы остановились на АЗС заправиться и купить что-нибудь поесть. Автозаправки были новыми форпостами человечества. То, что мы видели вокруг, могло легко находиться где-нибудь на Среднем Западе Америки: те же сетевые магазины, те же известные бренды: «Принглз», «Кока-Кола», «Сникерс», кофе. Пересекая сельскую местность, мы продолжили двигаться в направлении Парижа, повсюду наблюдая огромные комбайны, гигантские амбары, элеваторы и неповоротливые машины.

Постепенно города, как кустарник, начали вырастать вдоль дороги: тонкие щупальца окраин появлялись то тут, то там, наполняя воздух промышленным запахом – таким же устойчивым, как въевшееся в старую ванну пятно жира, – явный признак густонаселённой местности. Серое небо расплакалось дождём, и наше настроение вовсе соскользнуло в минор.

К моменту, когда мы добрались до центра Парижа, дождь уже хлестал как из ведра – так же, как днём раньше в Брюсселе. Мы влились в поток движения в час пик и были настолько усталыми, что звук шин по мокрому асфальту просто гипнотизировал нас. Юджи пребывал в дурном настроении. Казалось, он был сыт по горло путешествием, а может быть, нами – трудно сказать. Наш водитель склонился над рулём под грузом сыпавшихся на него словесных ударов. За неимением карты он был вынужден доверять своему дьявольскому навигатору, издевавшемуся над ним как никогда и дававшему ему указания одно нелепее другого своим ехидным насмешливым голосом с множеством искусственных модуляций. И несмотря на это, маленький седовласый гном на переднем сиденье, стреляющий словами, как из дробовика, выглядел невероятно забавным:

– Смотри глазами! А не своей отсутствующей головой!

На улицах Парижа игра началась снова: чем ближе мы подъезжали к месту назначения, тем более невыносимыми становились указания, оскорбления и проклятия. Юджи велел Рэю ехать по улицам, которые помнил по своей поездке тридцатилетней давности.

Он командовал: «Поезжай вперёд!», несмотря на наличие запрещающего знака и стоящего на дороге жандарма с угрожающим видом.

– Юджи, я не могу повернуть здесь. Он не разрешает!

– Плевать! Какое они имеют право?

Потея и сжимаясь, Рэй делал очередной неверный поворот, и мы снова удалялись от нужного нам места. Это было похоже на ночной кошмар, в котором ты пытаешься подняться по лестнице, а следующая ступенька исчезает из вида и растворяется. Вскоре наступила темнота и надежда на облегчение, которое, казалось, должно было вот-вот наступить, снова исчезала в бесконечной путанице. Мы кружили и кружили до тех пор, пока снова не оказались на противоположной стороне города, потеряв машину Сарито с её уставшими пассажирами – второй день кряду – в этом прекрасном «городе огней». Вскоре мы обнаружили себя в точке, где запрещены были все повороты. В момент, когда вся компания пребывала в состоянии предельной усталости, Юджи ещё подбавил огоньку. Я ёрзал на своём кресле, борясь с желанием выхватить руль у Рэя. Юджи явно хотел, чтобы мы проехали по самому центру Парижа, не обращая внимания ни на правила дорожного движения, ни на законы физики. Его поведение подразумевало, что у нас бы всё получилось, если бы мы имели достаточно веры. Пока он благополучно заставлял нас забыть о Париже, мы с девочками сочинили песню:

 
Не поворачивай налево,
Не поворачивай направо,
Поезжай только прямо,
Поезжай только прямо.
 

Смех Юджи, раздавшийся с переднего сиденья, означал, что висевшее в воздухе напряжение спало. Обстановка разрядилась и вскоре мы были уже рядом с отелем «Руэ дэ Амстердам». Отель нашёлся, и каким-то чудесным образом вскоре к нему подтянулись все остальные. Уставшие, в темноте мокнущие под дождём, мы оказались у отеля, где номер полагался только ему. Наконец в холл гостиницы ввалились все наши, в глазах их была пустота. Юджи в гнусном настроении сидел в кресле вестибюля, пока все остальные в страхе топтались вокруг него. Идея пообедать в местном индийском ресторане была отвергнута со словами:

– Я даже смотреть на вас не хочу, люди. Вы сами по себе. Я не хочу здесь никого из вас видеть.

Ответственные за пропитание Юджи рылись в многочисленных сумках, выискивая для него хлеб, сыр и воду. Остальные стояли или сидели, как дураки, в нервном ожидании. Нью-йоркерше, когда-то жившей в Париже, было велено отвести девочек на экскурсию по городу. Стоит ли говорить о том, что это указание было аккуратно проигнорировано. Консьерж с истинно французским презрением взирал из-за стойки на кучку потрёпанных чудаков во главе со странным маленьким человечком. Позже я видел, как девочки своими силами втаскивали дополнительные кровати в лифт, никто из персонала им не помогал, но, кажется, их это мало волновало. Ведь они были в Париже! На их стороне был весь энтузиазм молодости. Преподобный предложил сердитому Юджи немного сыра – этот номер был пострашнее, чем кормить льва в клетке. Ни слова не говоря, Юджи удалился в свой номер. Вскоре после этого кто-то вошёл в холл и спросил о Юджи, на что консьерж ответил: «Ваш диктатор в своём номере».

Мы разделились и ушли в парижскую непогоду в поисках еды и жилья. Несколько минут спустя все снова встретились в местном ресторанчике здорового питания. Перекусив, мы с Майком решили всё-таки пройтись посмотреть Париж, однако одного квартала, пройденного под дождём, оказалось достаточно, чтобы задаться вопросом: «А зачем?» и вернуться в наши дешёвые страшные номера неподалёку.

После душа я развесил одежду, три дня служившую мне верой и правдой, на просушку и включил прикрученный к стене над кроватью телевизор. Смотреть было нечего. Я стал смотреть на улицу на освещённые окна дома напротив и представлять, как там живут люди. Несомненно, его обитатели были богатыми, несчастными, сопливыми и самоуверенными парижанами, жующими фуа гра. В какой-то момент мне стало завидно. Выключив телевизор, я лёг на кровать и стал слушать звуки, доносящиеся из коридора. Старый линолеум и прогнивший под ним пол крякал, скрипел и делал слышимым малейший шорох. Французская речь и смех отскакивали от гулких стен и, проникая в ночь, порождали беспокойные сны.

Утром мы освободили свои номера и встретились в отеле. Слава богу, нам хотя бы не приходилось таскать с собой багаж – может, хоть в этом был какой-то смысл. Юджи как-то рассказывал нам, что в своё время жил у вокзала Лазар в Париже в течение девяноста дней, каждый день пробуя новый вид сыра. Вдохновила его на этот поступок фраза французского президента Шарля де Голля: «Невозможно управлять страной, в которой существует 365 видов сыра!»

Ну что ж, настал его день рождения – день, от которого мы все убегали. Настроение его нисколько не улучшилось, несмотря на чудесное яркое солнце, светившее в небе. Он жаждал снова отправиться в путь, но прежде решил показать девочкам город.

– Пойдёмте! Убираемся отсюда! – раздражённо ворчал он. – Поедемте на экскурсию. Они должны увидеть Париж!

Это была классическая экскурсия Юджи: три машины в ряд, пролетающие мимо Лувра, Елисейских Полей к Эйфелевой башне, затем вдоль Сены до Нотр-Дама, обратно через реку с другой стороны к Елисейским Полям. «Смотрите! Смотрите! Смотрите!»

Когда мы объезжали Триумфальную арку, Нью-йоркерша приблизилась на опасное расстояние к нашей машине, в руке её был мобильный телефон.

– Скажите Юджи, что звонит Махеш!

– Юджи, Махеш звонит, – передал я сообщение.

– Я не хочу разговаривать с этим ублюдком! Мне плевать, кто звонит! Я не собираюсь ни с кем разговаривать!

Я жестом передал ей отказ и телефон исчез в машине, когда мы, прибавив скорость, понеслись в единственно знакомом Рэю направлении – к аэропорту. Наша катавасия продолжалась уже третий день, а Юджи был свеж как огурчик, и всё с тем же напором подстёгивал, покрикивал, попинывал Рэя. В то утро Рэй вовсе не был готов к войне. Он пробормотал что-то типа «тесны врата и узок путь», на что Юджи ответил: «…и посмотри, во что ты себя превратил!» Самообладание Преподобного дало трещину и рассыпалось. Услышав его тихую мольбу, я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, что по его лицу катятся слёзы.

– Юджи, пожалуйста, перестань.

Последовала долгая пауза.

– Хорошо, – мягко сказал Юджи. Затем добавил: – Мне всё равно…

Позже Рэймонд прочитал мне всю цитату целиком: «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» – цитата из Библии в Евангелии от Матфея 7:14.

Рядом с Юджи у нас всех было чувство, что мы так близко к воротам, но тропинка, по обеим сторонам которой зияла пропасть, оказывалась невероятно узкой. Думаю, присутствие некоторых из нас бросало ему вызов, чтобы дать нам «то, что есть у него», и он показывал нам степень, до которой мы не могли это принять. Рэй старался изо всех сил, и Юджи превратил его в месиво – так это выглядело для меня со стороны, однако никто никогда ни о чём впоследствии не жалел, я в этом уверен.

Некоторое время, пока Рэй пытался вернуть самообладание, мы ехали в тишине. Затем мы взяли направление на юг, в Дижон, и постепенно Юджи вернулся к обычной болтовне. Он шутил по поводу знаменитой французской горчицы. В полдень мы остановились заправиться и поесть, и к этому моменту всё вернулось на круги своя. Не могу сказать, что к тому моменту я устал от Юджи, но у меня было отчётливое чувство, что Рэй продолжал его провоцировать, резко останавливая машину, случайно заглушая мотор, ожидая ответа на вопрос, куда ехать дальше, или любым другим способом – как маленький ребёнок, изо всех сил колотящий игрушкой, чтобы испробовать её на прочность. Однажды после кофе-брейка, на выезде из парковки, Юджи начал громко ругать Рэя за его зависимость от него, а тот смотрел на него выпученными глазами со смешанным выражением отчаяния, непонимания, усталости и… желанием проглотить своего любимого гуру со скоростью лягушки, поедающей насекомое. Это был чудовищный образ уныния, печали, разочарования и неутолимой страсти. Между тем остальные, находящиеся в других машинах позади нас, скрежетали зубами, злясь на водителя, ворующего священное внимание в надежде на милость, которая должна была на него свалиться прямо с неба: казалось, внутри себя он даже высунул язык в ожидании повода лизнуть оголённый провод высоковольтной линии, чтобы покончить со своими мучениями раз и навсегда.

Наконец, чтобы разрушить чары, я сказал:

– За нами машины!

Юджи велел ему двигаться: «Чего ты ждёшь?» В тот момент я почувствовал, как это часто бывало, что Рэю было наплевать на мнение других, ничто не имело значения. Остальным пришлось бы ждать ровно столько, сколько нужно было ему, чтобы «получить это». Меня потрясла его духовная жажда и целеустремлённость.

Мы добрались почти до Аннеси, когда наконец прозвучала команда поворачивать в Гштаад. Выезжая из города, мы остановились на заправке. Похоже, остальные были уверены в том, что мы знаем дальнейший маршрут, поскольку наша машина ехала первой. На каждой остановке Сарито с едва скрываемым неудовольствием спрашивал меня: «Итак, Луиджи, куда мы направляемся?» Смешно, но я понятия об этом не имел, даром что постоянно находился в одной машине с «диктатором». Юджи мог знать, а мог и не знать направление движения до тех пор, пока не махнёт куда-нибудь рукой, и тогда мы поворачивали.

Мы с радостью отправились назад в Гштаад, предвкушая долгожданный сон в собственных кроватях и – о счастье! – свежее бельё и одежду. Когда мы наконец подъехали к его шале и он, шатаясь, вышел из машины, остальные поблагодарили его за путешествие. Глаза их были стеклянными. Группа растворилась в ночи, как мелкие рваные кусочки мокрых бумажных салфеток.

ГЛАВА 28

«Отсутствие этого движения, вероятно, и есть запредельное, но ты никак не можешь испытать запредельное; „тебя“ тогда нет. Почему ты пытаешься испытать то, чего испытать невозможно?»

После нашего парижского турне Йогиня ещё долго не могла прийти в себя. Я даже не подозревал, какие мучения она испытывала по поводу того, что находится не в одной машине с Юджи. Эгоизм заставляет быть довольным и слепым одновременно. У меня было моё место, а она, несмотря на разрешение Юджи находиться рядом с ним в течение довольно длительного времени, казалось, такого места не имеет – эта тема постоянно проигрывалась в их отношениях. Он обладал способностью чувствовать, чего на самом деле хотят от него люди, и делал всё возможное, чтобы не дать им этого, зато с лёгкостью делился с теми, кто в этом не слишком нуждался. Иногда болезненный, этот метод работал отлично.

«Сначала вы должны помучить себя…»

Ах, эти мучения.

Мы продолжали совершать долгие прогулки, борясь с депрессией и оцепенением, возникающим после многочасового сидения. Временами я доходил до того, что в течение нескольких дней не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.

Мы поднимались по дорожке за отелем и шли вдоль фермерских полей. Альпы, окружавшие долину Саанена и Гштаад, с этой высоты были похожи на красные накатывающие каменные волны. Она часто говорила о своём страхе быть изгнанной: она была уверена, что он больше не хочет видеть её рядом. Я понимал её страхи, поскольку сам временно остался без жилья. При этом я не разделял её беспокойства по поводу изгнания: он всегда спрашивал, где она. Неопределённость была тем крючком в его обучении, на который он насаживал жертву, чтобы загнать её в угол.

Если ты хотел уйти, он велел остаться.

Если ты оставался, он превращал твою жизнь в ад.

Фермеры, некоторые из которых были довольно пожилыми женщинами и мужчинами, постоянно работали в поле. Мы наблюдали за одинокими фигурами, часами напролёт перемещавшимися по лугу и порой довольно крутым склонам. Йогиня лазила в кустах ежевики и рассматривала долину сверху, пока я валялся на траве или делал зарисовки. Иногда, сидя на лугу в горестных размышлениях, я сравнивал себя с фермерами: я не знаю, кто из нас был богаче – я или они. Столько свободного времени, сколько было у меня сейчас, я не имел ещё никогда в жизни. И чем дольше это продолжалось, тем больше меня ужасала мысль о возвращении домой. В наших отношениях с Йогиней появлялось всё больше злобного молчания: миры тела и духа находились в глубоком конфликте. «Если ты хочешь только одну вещь, ты её обязательно получишь! Но если тебе нужны хотя бы две, ты никогда не будешь удовлетворён!» Каждый раз Юджи в разговоре обращал на это наше внимание.

Сидя в своём кресле, Юджи постоянно был чем-то занят: вертел в руках газету, возмущался грязными религиозными ублюдками, вытягивал деньги из одного, дразнил напоминавшего ему террориста другого, кричал на Нью-йоркершу. Он был постоянным движением, безразличным, но втягивающим в свою орбиту каждого. Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было, я же его едва знал. Никакое мнение о нём не могло сохраниться дольше нескольких секунд. Он был водопадом, орошавшим леса своей живительной водой. Солнцем, дававшим растениям жизнь, – без него они бы жили в тени. Светом, утверждавшим: «Я не свет!», отрекавшимся от себя для того, чтобы не дать мёртвому уму вместить его в рамки каких-либо идей. Рядом с ним процесс мышления продолжался, как обычно, но он постоянно показывал его несостоятельность.

Иногда идущий от этого источника света жар сводил с ума. И сделать с этим что-либо было невозможно. Если человек отпускал себя, его увлекал за собой поток. Часто людям, пришедшим к Юджи за мудрым словом, становилось скучно, и они уходили, даже не уловив его аромата. Он был течением, уносившим вас в океан блаженства, если вы позволяли этому быть. Пена на поверхности заставляла фокусироваться на его словах, в то время как мощное глубинное течение с корнем вырывало вашу жизнь и изменяло её форму. Поток вымывал всё из шкафов, затем из коридора, а потом вы понимали, что и сам ваш дом уже несётся по волнам. Когда воды потопа спадали, возникало ощущение лёгкости. На протяжении всего этого процесса «местоимение первого лица единственного числа» внутри отчаянно пыталось поддерживать порядок. Оно сопротивлялось, чтобы сохранить себя. Он грозил разрушить нашу юдоль печали, а мы безуспешно старались выстроить её заново.

«Желание постоянства есть причина человеческого несчастья!»

Никто не знал, что находится по другую сторону. Все идеи, полученные от матери, отца, бабушек, дедушек и психиатров, в таком случае должны были бы уйти, а кто действительно хочет этого? Они научили нас быть несчастными, чтобы мы могли адаптироваться в обществе. «Держи оружие наготове, иначе тебя раздавят!», «Защищай себя, иначе у тебя всё отберут».

Но смерть уносит с собой всё – хотим мы этого или нет. Мы ничего не можем взять туда, а при жизни отпустить ничего не можем – так и застреваем в пространстве лимбо. Где-то между этими двумя состояниями зажата структура личности, и падение в смерть гарантировано каждому. Хотя Юджи говорил, что мы об этом не узнаем.

Во время стычек, постоянно случавшихся в его присутствии, он никогда не принимал чью-либо сторону. Казалось, он даже специально подливал масла в огонь, чтобы конфликт разгорелся сильнее и жарче. Ему ничего не стоило обронить замечание, которое настраивало людей друг против друга. Потом ты замечал его хитрую улыбку, в какой-то момент ненавидел его за его козни, а потом не мог удержаться от смеха.

«Христианство показывает нам силу страдания». «Он всех заставил страдать, этот ублюдок!»

«Христос приходил для того, чтобы сделать тебя Христом, а не христианином».

«Твой вопрос не является твоим собственным, он был вложен в тебя теми ублюдками! Какой вопрос у тебя? Чего ты действительно хочешь?»

Удивительно, но на этот вопрос было очень трудно ответить. «Ты – самолюбивый ублюдок!» – напоминал он мне. Да, конечно, мне нужно было то, что было у него, но мне по-прежнему нужна была, по крайней мере, ещё одна вещь. Она сидела прямо напротив меня в другом конце комнаты. Выражение «Я не хотел хотеть того, что они хотели, чтобы я хотел» приобрело для меня новое значение. Иногда он смотрел на меня и произносил: «Не принимай так близко к сердцу» именно в тот момент, когда я был готов взорваться.

– Эй, не будь такой серьёзной! – говорил он Уеше, сидящей с нахмуренными бровями и плотно прикрытыми глазами. Она открывала глаза и спрашивала:

– Разве я серьёзная, Юджи?

Затем он поворачивался к Эрику, чей неотрывный внимательный взгляд был направлен на Юджи, и кричал Фионе через всю комнату:

– Что это с ним?

– Чтооо? Я ничего не говорил! – подыгрывал он.

– Выражение твоего лица более чем красноречиво!

Эрик смущённо продолжал:

– Ну чтоооо, Юджи?

– Где банк-о-мат?

– А, к сожалению, они не работают сегодня!

– Ох-ох-ох! Не пытайся умничать. Ты думаешь, что ты очень умный. Если бы я заметил в тебе хоть какие-нибудь признаки ума, я бы первый указал на них, но ты не умный, разве что умеешь делать деньги. И делиться ими с беееееедным индийцем! Ну давай же! Где банкомат?

Спустя некоторое время его взгляд падал на Йогиню и он просил её произнести заветное слово «деньги»:

– Ну давай, мамзель, скажи!

– Деееньги! – протяжно произносила она.

Затем он поворачивался к следующему:

– Ты называешь себя религиозным человеком? – В его устах это слово звучало как что-то дешёвое.

– Нет такой вещи, как духовность! Дух означает дыхание! Вы живы, вы дышите, и это всё!

Я считал количество деревьев за окном.

– Всё это вместе с небесами! Просто забудьте об этом! Это не то, до чего вы можете дотянуться десятифутовым шестом!

Рядом с домом проехал грузовик. На часах было десять. Ещё два часа до ланча. Всё, чем мы занимались, – это сидели в комнате или ели. Или садились в машину, а потом останавливались где-нибудь поесть.

Между тем, как позже справедливо заметила Шилпа, «Юджи легко расставался с деньгами, и некоторые люди от этого здорово выигрывали». Я не говорю, что Юджи запросто делился с нами, когда мы в чём-то нуждались, нет. Он вытягивал из нас деньги и копил их, но в момент нужды в деньгах у кого-либо, заботился о том, чтобы человек получил необходимое. И это были немалые суммы. Не моргнув глазом он однажды летом дал знакомому врачу семьдесят тысяч долларов, когда у того возникли проблемы с финансами и здоровьем. Он собрал десять тысяч долларов, чтобы купить пианино для сына своего друга, в то время как его родной дед вложил всего пятьдесят. Своим советом в критические моменты он часто помогал людям решить их сложные финансовые ситуации или спасти от банкротства. Лиза сделала карьеру благодаря его заботливой опеке в то время, когда они жили в одном доме в Палм-Спрингс.

Однажды в Бангалоре Юджи споткнулся о ногу человека, сидевшего на земле с закрытыми глазами. Позже тот человек сказал: «Я никогда не забуду, с какой заботой и сожалением о случившемся он на меня посмотрел. Это я сидел у него на проходе, а он ещё так искренне извинился за то, что коснулся моей ноги». Я часто вижу что-то, что мне не нравится, но предпочитаю молчать, поскольку от этого зависит моя репутация. Мы привыкли считать это «хорошими манерами». У Юджи было полно того, что он называл «элементарными манерами и элементарной порядочностью», – «викторианское воспитание» никуда не денешь – однако в отличие от меня никаких скрытых мотивов за ними не было. Наблюдая за его действиями, вы отчётливо видели эту разницу. Юджи проявлял хорошие манеры и порядочность в очень большой степени, при этом никогда не смущался сказать грубую правду в лицо человеку, если видел, что тот может её выдержать. Он чувствовал, кто может, а кто не может принять её. Если кто-то оскорблял его, он смеялся. Однажды он потерял всё и у него не осталось ничего, что ему нужно было бы защищать. Невозможно забрать у человека то, чего у него нет.

Он был лёгким как пёрышко.

Люди говорили мне, что в последние годы жизнь рядом с ним стала похожа на жизнь в ашрамах. Я ничего не знаю об ашрамах, но, похоже, в этом что-то есть. Невозможно скрыть свои проблемы, находясь под пристальным наблюдением двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Попробуй прикрыться одёжкой, и она тут же сгорит, как наряд куклы Барби, находящейся у доменной печи.

Одним из самых больших полей битвы была кухня. Раньше Юджи готовил для своих друзей сам. Он готовил простую еду, которая, как мне говорили, была безумно вкусной. Те дни минули, но кухня по-прежнему привлекала большое внимание. Это был целый театр – наблюдать, как люди отвоёвывали своё место на кухне: кто-то деликатно и грациозно, а кто-то просто беря бастион силой. Каждый боролся за свою территорию на кухне и столь желанную позицию. Как только появлялись новые люди, борьба за право кормить Юджи принимала особенно острый характер. У каждого были свои идеи относительно того, как это лучше делать, при этом все старались, чтобы споры и разногласия не дошли до ушей Юджи. Конечно же, он был в курсе каждого движения и ловко пользовался сложившейся ситуацией. Он знал кухню «сверху донизу, изнутри и снаружи, и если четвёртое измерение существовало, то оно было там», – говаривал он. Целое лето множество людей сновало туда-сюда по кухне, обеспечивая завтрак, обед и перекусы. Возможностей для самовыражения было полным-полно.